Вместе с единорогом в эту книгу входит мир животных, занимающий очень важное место как в средневековом, так и в нашем сегодняшнем европейском имагинарном.

Единорог — это прекрасный пример того, как среди героев Средних веков, рядом с историческими персонажами и реальными существами, живут и существа фантастические. Судьба пришедшего из древности единорога, с одной стороны, показывает, с каких ранних времен и до какой степени мужчины и женщины Средних веков перестали чувствовать границу между реальным и фантастическим, а с другой — говорит об их пристрастии к персонажам удивительным, несущим значение символа.

Единорог пришел в Средневековье из Античности. Отцы Церкви, христианские авторы раннего Средневековья, прочли о нем в произведении, остающемся свидетельством очень большого присутствия животного мира в средневековой культуре. Речь о Phisiologus — «Физиологе», трактате, который был составлен по-гречески в Александрии между II и IV веком, по всей вероятности, в среде гностиков, насквозь пропитанной религиозной символикой, и почти сразу был переведен на латинский язык. Причины распространенности и известности единорога кроются в его качествах эстетического порядка, а также в его интимных отношениях с Христом и Пречистой Девой в лоне средневековых религиозных верований. Единорог трижды упоминается Плинием в его «Естественной истории» (8,31,76), а также разносторонним писателем III столетия Солином, представившим на суд средневековых читателей самый внушительный список чудес в своем труде Collectanea rerum memorabilium , но отрывок с определением мы приводим все-таки из «Физиолога»:

«Единорог мал и очень дик. На голове у него рог. Ни один охотник не может поймать его, если только не пустится на хитрость. Но стоит ему лишь увидеть девственницу, так он к ней и льнет. Лишь взглянет она на единорога — как единорог прыгает ей в лоно. И тогда оказывается там в плену и может быть препровожден в королевский дворец».

Проникновение единорога в псевдонаучное знание и систему средневековых символов очень укрепилось благодаря многочисленным известным текстам. Таким, как Moralia in Job Григория Великого (31,15), «Этимологаям» Исидора Севильского (12,2, 12-13), «Комментариям к псалмам» Беды Достопочтенного (комментарий к псалму 77), энциклопедии De rerum naturis («О природе вещей») Рабана Мавра (VIII, 1). Об успешном распространении образа единорога говорит и его присутствие в очень популярных поэмах цикла Carmina Burana . Но более всего заметен единорог как серьезный персонаж в «Бестиариях», сборниках полунаучных, полуфантастических и всегда морализаторских текстов, где и реальные, и фантастические животные объединены внутри одних и тех же верований и кажутся одинаково привлекательными.

Главные черты единорога описаны в тексте из «Физиолога». Единорог — зверь свирепый и рогом своим убивает любого охотника, который дерзнет к нему приблизиться; однако если вдруг встретится с девственницей, то зверь вспрыгивает ей на грудь, и девица грудью кормит его, чтобы после того пленить. Невинность девушки — непременное условие для того, чтобы охота была удачной.

Сущность единорога, как и всех выходцев из Античности, в Средние века переживает процесс христианизации. Единорог — это образ Спасителя; он становится рогом избавления и обретает обиталище в лоне Девы Марии. Он служит иллюстрацией к фразе из Евангелия от Иоанна (1,14): «И Слово стало плотию и обитало с нами». Образ единорога отсылает преимущественно к образу Девы Марии; охота на единорога в аллегорическом смысле изображает таинство Воплощения, в котором сам он представляет Христа духовного единорогого ( Christus spiritualis unicornis ), а его рог становится крестом Христовым. Таким образом, из-за своего отождествления как с Девой Марией, так и с Иисусом Христом единорог находится в самом центре христианской символики, и такое двойное отождествление дало повод некоторым историкам очень упорно настаивать на том, что средневековый единорог обладает и двойной символикой, обозначающей андрогинную природу христианства. Так, именно единорог мог привнести в европейское имагинарное образ бисексуальной природы человека.

Поэма «О единороге», выдержка из «Божественного бестиария», самого объемного из всех бестиариев, написанных по-французски, сочинена около 1210-1211 годов Гийомом Клириком из Нормандии и представляет собой хороший пример такого верования.

Мы вам расскажем о единороге,

Это животное, у которого только один рог,

Прямо из середины лба он растет.

И такой это смелый зверь,

Так натура его злобна,

Что нападает он и на слона,

Самое ужасное животное

Из всех, что живут в мире.

Копыто у него столь острое и твердое,

Что с легкостью заносит он его на слона,

И коготь на нем такой отточенный,

Что любое, что бы там ни было,

Пронзит и перерубит.

Слону нечем защититься от него,

Если нападет он на слона.

Ибо когтем своим, острым как лезвие,

Наносит он ему удар прямо под дых,

И вспарывает живот слону.

Такой силы этот зверь,

Что никакой охотник не страшен ему.

Те же, кто хочет его изловить,

Применив хитроумие, а потом и связать,

Когда выходит он погулять

по горам и долам,

Должны отыскать его логово,

Пойдя точнехонько по следам его,

А потом привести туда девицу,

в коей уверены, что невинна она;

и надобно им усадить ее, и пусть ждет,

прямо в берлоге зверя,

чтобы там его и пленить.

Как вернется в логово единорог,

Как увидит он девицу,

Так и пойдет прямо к ней

И на лоне ее уснет;

Тут — откуда ни возьмись — и охотники,

Следившие за ним;

Вот схватили его и связывают,

А потом ведут к королю,

Влекут силою и неудержимо.

Это животное диковинное,

У коего один только рог на голове,

Это Спаситель наш, Иисус Христос.

Он и есть единорог небесный,

Что живет в лоне Святой Девы;

И столь достоин почитания;

В ней обрел он вид человеческий

И появился в мире нашем пред людьми;

И народ его не узнал его.

И даже наоборот, евреи выследили его

И схватили и связали;

И привели его к Пилату,

А там уже и к смерти приговорили.

Конец поэмы показывает, как в Средневековье фантастический элемент использовался для оправдания и разжигания страстей, достойных самого серьезного осуждения. В данном случае единорог притянут ради пропаганды антииудаизма, дальнего предтечи антисемитизма.

Но в то же время тема единорога в Средние века имеет тенденцию и к облегченной слащавости, главным образом это касается его появления в чудесных кущах любви. Например, граф Тибальт IV Шампанский (1201-1253), знаменитый трубадур, изображает самого себя в своих стихотворениях как лишенного изъянов влюбленного героя большой куртуазной поэмы. В одном из самых известных стихотворений он отождествляет себя с единорогом:

Похож я на единорога,

Кому так любо созерцать,

Как хороша девица-недотрога,

И так сладка единорогу эта мука,

Что, обессилев, ей кидается на грудь;

И тут не надобно уже ни стрел, ни лука —

Предательством одним повержен будь!

И я как тот единорог;

На Даму глядя, весь я изнемог;

Она ж меня предательски сразила

И сердце бедное навеки мне разбила.

Одна из самых интересных попыток найти единорогу место среди реально существующих животных была предпринята знаменитым богословом Альбертом Великим в трактате De animalibus — самом заметном средневековом этюде о животных. Он однорогую рыбу, которая, возможно, не что иное как нарвал, и носорога, живущего в пустынях и в горах. Но от мифа никуда не уйти даже Альберту Великому. По его словам, носорог «обожает юных девственниц и при виде их к ним приближается и рядом с ними засыпает». Как видим, единорог весьма успешно обольстил и богослова.

Средневековый единорог не только подпитывает имагинарное тогдашних христиан. Он вполне способен принести им очень большую пользу. Как и большинство средневековых диковинок, единорог с легкостью переносится из реального мира в имагинарный и обратно. Вера в то, что он действительно существует, побуждает людей Средневековья искать его среди реальных животных. Они стараются отождествить его то с одним из них, то с другим: с нарвалом, с носорогом. Отождествление, по всей очевидности, объясняется тем, что у обоих этих представителей животного мира есть единственный рог; однако если у нарвала это просто орган тела, то у носорога рог становится символом, поскольку в аллегорическом мире Средних веков носорог — одна из инкарнаций Христа.

Но для чего же пригоден рог единорога? Это мощное средство против той опасности, которая тревожила мужчин и женщин Средневековья, поскольку действительно была широко распространена в ту пору: это — средство от яда. Рог единорога — противоядие. Он может исцелить, может предохранить. Отсюда и его напряженные поиски, особенно часто предпринимаемые великими мира сего, и его хранение как в церковных, так и княжеских сокровищницах. Те рога, которые сохранились до наших дней, — в основном зубы нарвала. Из таких лжерогов единорога самыми знаменитыми являются рог из сокровищницы аббатства Сен-Дени (ныне музей Клюни) и рог из сокровищницы Святого Марка в Венеции.

В XVI веке рог единорога из аббатства Сен-Дени упоминается в описи, сделанной для короля Франциска II (1559-1560). Статья 1 этой описи гласит:

«Большой рог, поврежденный с краю, украшенный золотом и основанием своим покоящийся на трех золотых главах единорогов, весит вышеупомянутый рог только 17 марок и полторы унции, а в длину 5 футов 3 дюйма, и это без учета маленькой отделки на краю, которая вкупе с другой отделкой из трех глав единорожьих весит 23 марки с половиной, а стоимостью 1504 экю».

Жан Бодэн в своем «Театре природы» в XVI веке пишет так:

«Не осмелюсь утверждать здесь, какому из двух животных, моноцеросу или же единорогу, принадлежит тот рог, кой можно видеть во Франции в Сен-Дени; тем не менее он более 6 футов в длину и внутри такой полый, что налить в него можно больше кварты жидкости; ему приписывают великолепные свойства супротив яда; люди называют его единорогом».

Противоядные свойства действовали даже через прикосновение к рогу, однако доступ к этим рогам имели только богатые и власть имущие, а простолюдины могли купить на рынке в виде порошка единорожьего. Спрос был велик, но предложение удовлетворяло его.

В XV веке образ единорога вдохновил произведение искусства прекраснейшее и знаменитейшее, еще и сегодня свидетельствующее о почетном месте, какое этот зверь занимал в имагинарных представлениях человечества. Речь о серии шпалер «Дама с единорогом», приобретенной в

1882 году, после долгих препирательств с локальным муниципалитетом замка Де Буссак, и теперь входящей в коллекцию музея Клюни. В каталоге

1883 года Эдмон де Соммерар в примечании добавляет: «Самое престижное приобретение за всю историю его существования, самое знаменитое произведение во всем музее Клюни». Эта серия из шести шпалер изображает пять чувств. Единорог появляется на рисунке ковра, аллегорически изображающего осязание, — на нем выткана Дама, возлагающая руку ему на рог, — и на том, где изображено зрение: Дама держит зеркало, в котором отражается единорог. Но особая роль отведена в этой серии единорогу как носителю гербов. Девиз, начертанный на этих гербах, — «Единственному, чего я желаю».

Основа этих символических изображений — преимущественно любовная. Что сближает дух таких произведений искусства с молитвами великого богослова Жана Жерсона (1363—1429). Он определял шестое чувство как чувство сердца или разумения, намечающее путь, ведущий к Господу. Идеи такого рода, присутствовавшие у гуманистов-неоплатоников вроде флорентийца Марсилио Фичино, получили распространение во Франции конца XV столетия. Еще в этих шпалерах присутствует и тема брака, поскольку не вызывает сомнений, что эти ковры были заказаны членом влиятельной лионской семьи Ле Вист в самом конце XV века, и вполне вероятно, что по случаю женитьбы. В любом случае можно сказать определенно, что, используя аллегорическую образность и изображая единорога, искусство ковроткачества следовало за пристрастиями господской моды рубежа XV и XVI веков. Эти темы можно обнаружить и в других произведениях ковроткачества той эпохи, вспомним лишь ту «Даму с единорогом», что была показана в нью-йоркском музее Клойстерс. Мы можем заключить вслед за автором труда «Средневековое ковроткачество» Фабьенн Жубер: «Ковроткачество преимущественно относится к тем художественным областям, в которых взгляд на вещи полностью определяется феноменом моды, и потому вполне логично увидеть в "Даме с единорогом" объединение духовных и художественных исканий эпохи со стремлением заказчика или хозяина производства утвердить собственную власть с помощью геральдики».

Мода на единорогов, как можно видеть, продолжилась и в XVI веке. Она объединяет вкус к красоте форм с учеными поисками чудесного в реальности и с исследованием противоядных и спиритуалистических свойств. Существовал и художник, посвятивший единорогу значительную часть своего наследия. Это Жан Дюве, гравер, ювелир и чеканщик медалей. Среди работ Дюве, ювелира Франциска I и Генриха II, гравюры на тему «Истории единорога» (около 1520 года), и при жизни он удостоился прозвания «повелитель единорога». Такого рода интерес к единорогу, находящийся где-то между наукой и мифом, по всей видимости, дожил и до XVII века, поскольку в описи имущества такого знатного коллекционера, каким был Мазарини, обнаружили следующую запись от 1661 года: «Рог единорога высотой в 7 футов или около того, в чехле из сафьяна левантийского, красном с золотой обшивкой, стоит все вместе 2 марки».

В XIX веке единорог переживает уже привычное нам возрождение средневекового имагинарного. Он вновь возникает в живописи символистов, вдохновляя на подлинные шедевры таких живописцев, как Моро, Бёклин, Дэвис. Перешагнуть из Средних веков в западноевропейское имагинарное единорогу помогли, по всей видимости, изящество облика и те богатые потенции его как символа, благодаря которым его образ можно найти и в гностицизме, и в алхимии, и в иудаизме, и в восточных верованиях. На Западе единорог до сих пор живет в основном в виде эмблемы, будь то магазинная вывеска, или название корабля в популярном комиксе про Тинтина, или герб футбольного клуба Амьена. При этом именно от единорога стоило бы ожидать нового воскресения более, чем от других чудесных персонажей Средних веков.

В 1993 году великий датский скульптор Йорн Роннау создал два прекрасных скульптурных изображения рога единорога. Он заявил, что единорог его «интересует как превосходная метафора великой мистерии природы». И в качестве источника вдохновения назвал трактаты алхимиков «о природе глубочайшего познания». Так что Средние века свою монополию на европейское имагинарное утратили.