Все кошки серые

Она ждала, лежа в огромной постели, натянув простыню до подбородка. Светлые волосы разметались по подушке, как золотистые крылья, над которыми горел всего один ночничок, единственный источник света в комнате: ее голубые глаза ярко блестели, они горели такой страстью, что, будь здесь другая женщина или будь они в другом месте, Бонд объяснил бы это вполне определенным образом. Но перед ним была девушка, попавшая в стрессовую ситуацию, о причине которой Бонд мог только догадываться. Он закрыл за собой дверь, подошел к постели и сел на краешек кровати — решительно положил руку на ее левую грудь, выступавшую под простыней.

— Послушай, Трейси, — начал он, собираясь задать ей несколько вопросов, чтобы выяснить хотя бы что-то об этой необыкновенной девушке, которая творила безумные вещи — азартно играла за карточным столом, не имея ни гроша в кармане, или носилась на матине так, как если бы спешила на собственные похороны, и при этом вовсе не скрывала, что жить ей порядком надоело.

Но девушка, вскинув руку, мягко коснулась ею его губ, Бонд уловил запах «Оды» фирмы «Гуэрлейн».

— Я же предупредила: никаких разговоров. Раздевайся. Иди сюда. Ты ведь красивый и сильный. Я хочу запомнить, как все это может быть. Делай со мной что хочешь. И скажи мне, что тебе нравится, что бы ты хотел от меня. Не бойся сделать мне больно. Обращайся со мной, как с самой последней шлюхой. Забудь обо всем другом. И никаких вопросов. Я — вся твоя.

Через час Бонд тихо, стараясь не разбудить ее, выбрался из постели, оделся при свете уличных фонарей, мерцание которых едва проникало через шторы на окнах, и вернулся в свою комнату.

Он принял душ, нырнул в постель между прохладных накрахмаленных французских простыней и выбросил из головы все мысли о девушке. Прежде чем сон одолел его, он все-таки вспомнил ее слова, произнесенные, когда все кончилось: «Я на седьмом небе, Джеймс. Пожалуйста, приходи еще, когда проснешься. Я хочу повторить это еще раз». Потом она повернулась к нему спиной, не отвечая на его последние ласки, и почти сразу уснула — он, однако, успел услышать, что перед тем она успела всплакнуть.

Какого черта? Ночью все кошки серые.

Так это или не так?

Бонд спал.

В восемь часов утра он разбудил ее, и опять все было так же великолепно, как ночью. Но на этот раз ему казалось, что она прижимается к нему совсем нежно, целует не только страстно, но и с большим желанием. Однако затем, когда им следовало бы обсудить планы на день — где позавтракать, когда искупаться, — она сначала отвечала уклончиво, а потом, когда он стал настаивать, совсем по-детски нагрубила ему.

— Пошел-ка ты к черту! Слышишь? Получил, что хотел, а теперь убирайся!

— Разве ты не хотела того же?

— Нет. Черт меня побери — и любовник-то ты никудышный. Я сказала — убирайся!

Бонд понял, что она на грани истерики или, по крайней мере, на грани отчаяния. Он не спеша оделся, ожидая, что она вот-вот заплачет и тело ее, полностью прикрытое простыней, начнет содрогаться от рыданий. Но слез не было. Вот это уже совсем плохо! Как-никак девушка дошла до последней черты, до самой последней точки. Бонд почувствовал, что его охватывает волна нежности к ней, ему ужасно хотелось защитить ее, избавить от всех невзгод, сделать счастливой. Взявшись за дверную ручку, он мягко произнес:

— Трейси, позволь мне помочь тебе. Ты попала в беду. Но это не конец света. У меня тоже хватает проблем. У кого их нет?

Стандартная фраза прозвучала в тишине, освещенной солнцем комнаты подобно треску жарких поленьев на металлической решетке камина.

— Пошел к черту!

Открывая дверь и закрывая ее за собой, Бонд раздумывал, стоит ли хлопнуть как следует, дабы вывести девушку из этого состояния, или же тихо и беззвучно покинуть помещение. Дверь он прикрыл осторожно. Грубость здесь не поможет. Она уже испытала на себе чью-то грубость — где-то, как-то и больше чем достаточно. Он пошел прочь по коридору, впервые в своей жизни ощущая, что оказался, пожалуй, не на высоте.

…"Бомбар" поднималась вверх по реке. Они уже миновали гавань, по мере того как русло реки сужалось, течение усиливалось. Двое головорезов на корме по-прежнему не спускали с Бонда глаз. На носу лодки продолжала неподвижно сидеть девушка, подставив лицо ветру, похожая на фигуру, венчающую гордый профиль плывущего под парусами корабля. Единственное, что согревало Бонда, — прикосновение ее спины и рукоятки ножа. И тем не менее, как это ни странно, он гораздо острее ощущал сейчас ее близость, это было нечто большее, чем порыв страсти, бросивший их в объятия друг друга прошедшей ночью. Почему-то он считал ее такой же пленницей, каким был сам. Как это? Почему? Далеко впереди, то тут, то там, засверкали огни Старого порта, который некогда стоял у самого моря, а теперь из-за причуд течений в проливе, обнаживших подступы к реке, оказался далеко от берега. Не пройдет и нескольких лет, как здесь построят новый порт, ближе к устью реки, сюда станут заходить океанские траулеры, на которых в Руайаль будут доставлять палтуса, омаров, крабов и креветок. По эту сторону огней попадались редкие мрачноватые, выдвинутые навстречу течению пирсы для частных яхт. А за ними располагались виллы с такими поэтическими французскими названиями, как «Розали», «Ты и я», «Лазурное гнездышко» или «Молодое поколение». Джеймс Бонд осторожно потрогал нож и почувствовал аромат духов «Ода», который донесся до него, перекрывая отвратительную вонь ила и гниющих водорослей. Он никогда раньше не стучал зубами от холода. А сейчас не мог сдержать эту дрожь, однако с челюстью своей все-таки справился и вновь предался размышлениям.

Обычно завтрак был важным моментом в распорядке дня Бонда, но в это утро он почти не замечал, что ел, поспешно закончил трапезу и уселся у окна, поглядывая на аллею для прогулок, зажигая одну сигарету за другой и непрестанно думая о девушке. Он почти ничего о ней не знал, даже национальности. Имя ее звучало на средиземноморский манер, однако наверняка она не была ни итальянкой, ни испанкой. Ее английский безупречен, а одежда и все поведение выдавали привычку к роскоши — школу она закончила, вероятно, где-нибудь в Швейцарии. Не курила, пила, кажется, весьма умеренно, и — никаких признаков наркомании. Более того, ни на тумбочке около кровати, ни в ванной комнате он не обнаружил даже таблеток снотворного. Скорее всего ей лет 25, но в постели она вела себя как опытная и страстная женщина, которая, как говорят американцы, кое-что успела повидать. Она ни разу не засмеялась по-настоящему, лишь едва улыбалась. Казалось, она пребывала в глубокой меланхолии, страдала какой-то душевной апатией, которая, по собственному признанию, делала никчемной ее жизнь. И все-таки он не заметил ни одного из признаков, указывающих на то, что перед ним истеричная неврастеничка, — за прической своей она следила, косметикой пользовалась, вовсе не чувствовалось рядом с ней той атмосферы беспорядка и хаоса, которую создают вокруг себя женщины, страдающие этим недугом. Даже наоборот — кажется, у нее железная воля, завидное самообладание, она прекрасно знает, чего хочет, к чему стремится. А к чему же? Как помнится — все намерения ее безумны, по всей видимости — хочет покончить жизнь самоубийством, и прошедшая ночь — это как последнее желание.

Он посмотрел вниз на маленький белый автомобиль, который стоял теперь на стоянке недалеко от его машины. Ему надо постараться все время быть рядом с ней, проявить к ней участие, по крайней мере, пока он не убедится, что его кошмарные подозрения не имеют под собой почвы. Приняв это решение, Бонд сразу же позвонил вниз консьержу и попросил предоставить в его распоряжение «Симку аронд» с автоматическим реверсом. Да-да, пусть ее немедленно пригонят на стоянку. Он сейчас же передаст консьержу, которого просит завершить все формальности, свои международные водительские права и зеленую страховую карточку.

Бонд побрился, оделся, отнес документы и вернулся в номер Он оставался там довольно долго, наблюдая за входом в отель и маленьким белым авто. Потом наконец-то появилась она, в купальном халате в черно-белую полоску, и Бонд бросился по коридору к лифту. Ехать за ней было нетрудно — вдоль прогулочной аллеи, машину она оставила на одной из стоянок; преследование это легко далось и крошечному неприметному «Ситроену-2CV», который был у Бонда на хвосте.

И именно тогда возникла эта цепочка тех, за кем следили, и тех, кто сам следил, а теперь вот дело близится к концу, пока, правда, неясному, — лодочка «Бомбар» плыла под звездами вверх по речушке Руайаль.

Как же разобраться во всем, что произошло? Согласилась ли она сознательно стать приманкой или ее заставили? Его что, похитили? Если да, то его одного или их обоих? С целью шантажа или как? Это месть мужа или другого любовника? И должно ли здесь совершиться убийство?

Бонд все еще пытался найти ответы на эти вопросы, когда рулевой, развернув лодку поперек течения, направил ее в широкую излучину, в сторону полуразрушенного оголенного пирса, уступом отходящего от грязного берега. Он подвел лодку к самой стене пирса, кто-то включил мощный фонарь, выхвативший их из темноты, вниз упал, стукнув о лодку, канат, и суденышко подтащили к основанию грязной деревянной лестницы. Один из головорезов выбрался первым, за ним — девушка, белый край ее купальника соблазнительно выглядывал из-под пиджака Бонда, затем вышли Бонд и второй из этих типов. Лодка сразу же дала задний ход и поплыла дальше. Скорее всего, подумал Бонд, к месту обычной своей стоянки в Старом порту.

На пирсе находились еще двое мужчин, такого же примерно телосложения, как и остальные. Никто из них не произнес ни слова, пока, окружив кольцом девушку и Бонда, они вели их по пыльной дорожке, которая шла от пирса через песчаные дюны. В сотне ярдов от реки, укрытый во впадине между высокими дюнами, мерцал огонек. Когда Бонд подошел ближе, он увидел, что свет исходил из одного из тех огромных — рифленого алюминия — фургонов, которые, сочлененные гармошкой с кабиной водителя, с грохотом несутся по всем магистралям Франции, проползают через города и деревни, изрыгая клубы дизельного дыма и жутко шипя при торможении всеми гидравлическими узлами. Этот трейлер блестел и сверкал. Похоже, он был новехонький, а может, за ним просто хорошо смотрели. Когда они приблизились, человек с фонарем подал какой-то сигнал, и тотчас в овале распахнутой настежь двери фургона появилось продолговатое пятно желтого света. Бонд нащупал нож. Есть ли у него хоть один шанс? Шансов не было. Перед тем как подняться по ступеням внутрь фургона, он взглянул на номерной знак. Номер был коммерческий — «Марсель-Рона, мсье Драко. Электроприборы. 397694». Ну и что! Еще одна загадка!

Внутри, слава богу, было тепло. Между рядами сложенных штабелями картонных коробок, на которых стояли названия известных фирм, выпускающих телевизоры, был проход. Камуфляж? Тут же валялись сложенные стульчики, видно было, что здесь только что играли в карты. Вероятно, они находились в помещении охраны. Дальше, по обе стороны, шли дверцы кабин. Трейси ждала у одной из дверец. Она протянула ему пиджак и, без эмоций произнеся «спасибо», исчезла в проеме; Бонд, однако, успел увидеть внутри совершенно роскошное убранство. Он не спеша надел пиджак. Человек с пистолетом, следовавший за ним, нетерпеливо сказал: «Пошевеливайся!» Бонд подумал было броситься на него. Но сзади стояли, наблюдая за ними, еще трое. Бонд ограничился тем, что произнес: «Вот сволочь!» — и двинулся вперед к алюминиевой двери, за которой, наверное, скрывайтесь третье, и последнее, помещение, еще один отсек в этом странном трейлере. За этой дверью его ждали ответы на все вопросы. По всей видимости, там только один человек — главарь. Другого шанса может и не быть. Правой рукой Бонд уже сжимал рукоятку ножа в кармане брюк. Он внезапно выбросил вперед левую руку и, проскочив в дверь, одним неуловимым движением захлопнул ее за собой, пригнулся, готовый метнуть нож.

Он почувствовал, как навалился на дверь охранник, но Бонд держал ее спиной, не давая открыть. Мужчина, сидевший за письменным столом в десяти футах от него, — неплохая мишень для точного броска, — выкрикнул что-то, какой-то приказ, какую-то бодрую команду на языке, который Бонду никогда не доводилось слышать. Давление на дверь ослабло. Мужчина улыбнулся широкой и обаятельной улыбкой, которая как бы расколола его похожее на грецкий орех лицо пополам. Он поднялся из-за стола и медленно поднял руки.

— Сдаюсь. Теперь уж я и вовсе удобная мишень. Но прошу, пощадите. Дайте, по крайней мере, сделать глоток виски с содовой, и покрепче, а потом поговорим. Потом я опять позволю вам выбрать, как вести себя дальше. Согласны?

Бонд выпрямился. И тоже улыбнулся. Он не мог сдержать улыбки. У этого человека было такое открытое лицо, веселое, озорное, обаятельное) и он, судя по всему, с юмором относился к той ситуации, в которой неожиданно оказался. У Бонда отпало всякое желание убивать его, поднять сейчас на него руку было все равно что поднять руку на Трейси.

Рядом с мужчиной на стене висел календарь. Бонд решил хоть как-то снять напряжение, выпустить пар.

— Сентябрь, 16-е число, — выпалил он и метнул нож из-под правой руки. Нож сверкнул в воздухе и, задрожав, вонзился в середину календаря, он пролетел в каком-нибудь ярде от мужчины. Тот повернулся и с любопытством взглянул на календарь. Потом громко рассмеялся:

— На самом деле — 15-е число. Но и этого достаточно. Надо будет как-нибудь организовать вашу схватку с моими людьми. И может быть, даже я поставлю на вас. Это послужит им хорошим уроком.

Он вышел из-за стола, невысокий, средних лет, с загоревшим, испещренным морщинками лицом. На нем был один из тех темно-синих костюмов, какие из-за их удобства любил носить и Бонд. Сквозь ткань проступали мощные грудные мышцы и бицепсы. Бонд заметил, под мышками пиджак был скроен просторно, с запасом. Специально для ношения оружия? Мужчина протянул руку. Рука была теплой, твердой и сухой.

— Меня зовут Марк-Анж Драко. Слышали что-нибудь обо мне?

— Нет.

— Ага! А вот я о вас слышал, коммандер Джеймс Бонд. Кавалер ордена св. Михаила и св. Георгия 3-й степени, так, кажется? Сотрудник — и не рядовой сотрудник — Секретной службы Ее Величества. Временно освобожден от исполнения привычных обязанностей; находясь за границей, выполняет особое поручение. — Озорное лицо выражало нескрываемое удовлетворение. — Не так ли?

Джеймс Бонд, чтобы скрыть смущение, подошел к календарю, удостоверился, что действительно поразил число 15, выдернул нож и опустил его в карман брюк. Затем он повернулся и спросил:

— А почему, собственно, вы так считаете? Мужчина ответил не сразу.

— Проходите, — произнес он, — проходите и садитесь. Мне надо о многом с вами поговорить. Но сначала — прошу-виски с содовой. Хорошо?

Он указал на удобное кресло, стоявшее напротив его стола, выложил большую серебряную коробку, в которой были сигареты разных сортов, подошел к выполненному в металле бюро для хранения документов, стоящему у стены, и открыл его. Папок там никаких не было. Это был небольшой, но забитый до отказа бар. Ловко, по-хозяйски, он взял бутылку «Пинчболл Хейга», еще одну — бурбон «Харпер», два стакана, по пинте каждый, — кажется, фирмы «Уотерфорд», ведерко со льдом, сифон с содовой и графин с холодной водой. Одно за другим он поставил все это на стол между собой и Бондом. Потом, пока Бонд делал себе крепкий бурбон с водой и большим количеством льда, он отошел от бюро и опустился в кресло напротив Бонда, потянулся к бутылке «Хейга».

— Информация о вас, — сказал он, гладя Бонду прямо в глаза, — я получил от своего хорошего приятеля во Втором управлении в Париже. Я ему плачу за подобные сведения, когда это мне необходимо. Все это я узнал сегодня рано утром. Сам я — в стане ваших противников. Впрочем, не совсем так. На поле боя мы с вами не встречались. — Он замолчал. Поднял стакан и сказал очень серьезно: — Я хочу установить с вами доверительные отношения. И сделать это собираюсь одним-единственным способом. Я еще раз вручаю вам в руки свою жизнь.

Он выпил. Бонд тоже. В бюро, в его морозилке, раздался глухой звук заработавшего мотора, и Бонд вдруг почувствовал, что именно сейчас наступит столь важный момент истины. Он понятия не имел, о какой истине идет речь. Он и думать не хотел, что истина эта может оказаться ложной. У него, однако, было предчувствие, что каким-то образом — возможно, потому что он проникся уважением и расположением к этому человеку, — истина эта потребует от него отдачи всех сил.

Мотор холодильника выключился.

Глаза на лице, похожем на грецкий орех, в упор смотрели на Бонда.

— Я — глава Корсиканского союза.