НЕПОПУЛЯРНОСТЬ НОВОГО ИСКУССТВА

Хосе Ортега-и-Гассет. Дегуманизация искусства

---------------------------------------------------------------

Перевод С. Л. Воробьева, 1991 г.

OCR: Сергей Петров, 19.07.99

Origin: http://www.chat.ru/~scbooks/

---------------------------------------------------------------

...Пусть донна Берта или сэр Мартино не судят...

Божественная комедия, Рай, ХШ1 [1].

НЕПОПУЛЯРНОСТЬ НОВОГО ИСКУССТВА

Среди многих гениальных, хотя и не получивших должного развития идей

великого француза Гюйо следует отметить его попытку изучать искусство с

социологической точки зрения. Сначала может показаться, что подобная затея

бесплодна. Рассматривать искусство со стороны социального эффекта - это как

бы разговор не по существу дела, что-то вроде попытки изучать человека по

его тени. Социальная сторона искусства на первый взгляд вещь настолько

внешняя, случайная, столь далекая от эстетического существа, что неясно,

как, начав с нее, можно проникнуть внутрь стиля. Гюйо, конечно, не извлек из

своей гениальной попытки "лучшего сока". Краткость жизни и трагическая

скоропостижная смерть помешали его вдохновению отстояться, чтобы,

освободившись от всего тривиального и поверхностного, оно могло бы дерзать в

сфере глубинного и существенного. Можно сказать, что из его книги "Искусство

с социологической точки зрения" осуществилось только название, все остальное

еще должно быть написано.

Живая сила социологии искусства открылась мне неожиданно, когда

несколько лет назад довелось писать о новой музыкальной эпохе, начавшейся с

Дебюсси. Я стремился определить с возможно большей точностью разницу в стиле

новой и традиционной музыки. Проблема моя была чисто эстетическая, и тем не

менее я нашел, что наиболее короткий путь к ее разрешению - это изучение

феномена сугубо социологического, а именно непопулярности новой музыки.

Сегодня я хотел бы высказаться в общем, предварительном плане, имея в виду

все искусства, которые сохраняют еще в Европе какую-то жизненность: наряду с

новой музыкой - новую живопись, новую поэзию, новый театр. Воистину

поразительно и таинственно то тесное внутреннее единство, которое каждая

историческая эпоха сохраняет во всех своих проявлениях. Единое вдохновение,

один и тот же жизненный стиль пульсируют в искусствах, столь несходных между

собою. Не отдавая себе в том отчета, молодой музыкант стремится

воспроизвести в звуках в точности те же самые эстетические ценности, что и

художник, поэт и драматург - его современники. И эта общность

художественного чувства поневоле должна привести к одинаковым

социологическим последствиям. В самом деле, непопулярности новой музыки

соответствует такая же непопулярность и остальных муз. Все молодое искусство

непопулярно - и не случайно, но в силу его внутренней судьбы.

Мне могут возразить, что всякий только что появившийся стиль переживает

"период карантина", и напомнить баталию вокруг "Эрнани"[2], а также и другие

распри, начавшиеся на заре романтизма. И все-таки непопулярность нового

искусства - явление совершенно иной природы. Полезно видеть разницу между

тем, что непопулярно, и тем, что не народно.

Стиль, который вводит нечто новое, в течение какого-то времени просто

не успевает стать народным; он непопулярен, но также и не не народен.

Вторжение романтизма, на которое можно сослаться в качестве примера, как

социологический феномен совершенно противоположно тому, что являет искусство

сегодня. Романтизму весьма скоро удалось завоевать "народ", никогда не

воспринимавший старое классическое искусство как свое. Враг, с которым

романтизму пришлось сражаться, представлял собой как раз избранное

меньшинство, закостеневшее в архаических "старорежимных" формах поэзии. С

тех пор как изобрели книгопечатание, романтические произведения стали

первыми, получившими большие тиражи. Романтизм был народным стилем par

excellence[3]

Первенец демократии, он был баловнем толпы. Напротив, новое искусство

встречает массу, настроенную к нему враждебно, и будет сталкиваться с этим

всегда. Оно не народно по самому своему существу; более того, оно

антинародно. Любая вещь, рожденная им, автоматически вызывает в публике

курьезный социологический эффект. Публика разделяется на две части; одна

часть, меньшая, состоит из людей, настроенных благосклонно; другая, гораздо

большая, бесчисленная, держится враждебно. (Оставим в стороне капризную

породу "снобов".) Значит, произведения искусства действуют подобно

социальной силе, которая создает две антагонистические группы, разделяет

бесформенную массу на два различных стана людей.

По какому же признаку различаются эти две касты? Каждое произведение

искусства вызывает расхождения: одним нравится, другим - нет; одним нравится

меньше, другим - больше. У такого разделения неорганический характер, оно

непринципиально. Слепая прихоть нашего индивидуального вкуса может поместить

нас и среди тех и среди других. Но в случае нового искусства размежевание

это происходит на уровне более глубоком, чем прихоти нашего индивидуального

вкуса. Дело здесь не в том, что большинству публики не нравится новая вещь,

а меньшинству - нравится. Дело в том, что большинство, масса, просто не

понимает ее. Старые хрычи, которые присутствовали на представлении "Эрнани",

весьма хорошо понимали драму Виктора Гюго, и именно потому что понимали,

драма не нравилась им. Верные определенному типу эстетического восприятия,

они испытывали отвращение к новым художественным ценностям, которые

предлагал им романтик.

"С социологической точки зрения" для нового искусства, как мне

думается, характерно именно то, что оно делит публику на два класса людей:

тех, которые его понимают, и тех, которые не способны его понять. Как будто

существуют две разновидности рода человеческого, из которых одна обладает

неким органом восприятия, а другая его лишена. Новое искусство, очевидно, не

есть искусство для всех, как, например, искусство романтическое: новое

искусство обращается к особо одаренному меньшинству. Отсюда - раздражение в

массе. Когда кому-то не нравится произведение искусства именно поскольку оно

понятно, этот человек чувствует свое "превосходство" над ним, и тогда

раздражению нет места. Но когда вещь не нравится потому, что не все понятно,

человек ощущает себя униженным, начинает смутно подозревать свою

несостоятельность, неполноценность, которую стремится компенсировать

возмущенным, яростным самоутверждением перед лицом произведения. Едва

появившись на свет, молодое искусство заставляет доброго буржуа чувствовать

себя именно таким образом: добрый буржуа, существо, неспособное к восприятию

тайн искусства, слеп и глух к любой бескорыстный красоте. И это не может

пройти без последствий после сотни лет всеобщего заискивания перед массой и

возвеличивания "народа". Привыкшая во всем господствовать, теперь масса

почувствовала себя оскорбленной этим новым искусством в своих человеческих

"правах", ибо это искусство привилегированных, искусство утонченной нервной

организации, искусство аристократического инстинкта. Повсюду, где появляются

юные музы, масса преследует их.

В течение полутора веков "народ", масса претендовали на то, чтобы

представлять "все общество". Музыка Стравинского или драма Пиранделло

производят социологический эффект, заставляющий задуматься над этим и

постараться понять, что же такое "народ", не является ли он просто одним из

элементов социальной структуры, косной материей исторического процесса,

второстепенным компонентом бытия. Со своей стороны новое искусство

содействует тому, чтобы "лучшие" познавали самих себя, узнавали друг друга

среди серой толпы и учились понимать свое предназначение: быть в меньшинстве

и сражаться с большинством.

Близится время, когда общество, от политики и до искусства, вновь

начнет складываться, как должно, в два ордена, или ранга - орден людей

выдающихся и орден людей заурядных. Все недуги Европы будут исцелены и

устранены благодаря этому новому спасительному разделению. Неопределенная

общность, бесформенное, хаотическое, лишенное внутреннего строя объединение

без какого-либо направляющего начала - то, что существовало на протяжении

последних полутораста лет, - не может существовать далее. Под поверхностью

всей современной жизни кроется глубочайшая и возмутительнейшая неправда -

ложный постулат реального равенства людей. В общении с людьми на каждом шагу

убеждаешься в противоположном, ибо каждый этот шаг оказывается прискорбным

промахом.

Когда вопрос о неравенстве людей поднимается в политике, то при виде

разгоревшихся страстей приходит в голову, что вряд ли уже наступил

благоприятный момент для его постановки. К счастью, единство духа времени, о

котором я говорил выше, позволяет спокойно, со всей ясностью констатировать

в зарождающемся искусстве нашей эпохи те же самые симптомы и те же

предвестия моральной реформы, которые в политике омрачены низменными

страстями.

Евангелист пишет: "Nolite fieri sicut aquus et mulus quibus non est

intellectus" - "He будьте как конь, как лошак несмысленный"[4]. Масса

брыкается и не разумеет. Попробуем поступать наоборот. Извлечем из молодого

искусства его сущностный принцип и посмотрим, в каком глубинном смысле оно

непопулярно.