Программа-максимум Гиити Танака

Вернемся в 1926 год – тот год, когда умер император Японии Иосихито и на престол вступил молодой император Хирохито. Несколько позже, весной 1927 года, к власти пришло правительство во главе с отставным генералом, выходцем из древнего самурайского рода Гиити Танака. Японские самураи – это примерно то же, что прусские юнкеры: и по воинственности, и по спеси. Потомственный военный, приверженец самурайских принципов и имперской идеологии, председатель партии Сейюкай, за которой стояли аристократия и крупные капиталисты, в своих грандиозных планах Танака предвосхитил Гитлера.

Впервые новый премьер открыто высказал свои намерения весной 1927 года, после закрытой конференции по делам Востока, на которой присутствовали лишь члены кабинета, некоторые тщательно отобранные дипломаты и военные. По результатам конференции он составил доклад императору, вошедший в историю под названием «меморандума Танаки». Согласно новой политике, Япония должна была выйти за пределы своего острова и, завоевывая одну территорию за другой, образовать азиатскую империю – это, так сказать, программа-максимум. Была и программа супермаксимум – достижение мирового господства, но это уже как бы за пределами обозримого будущего, вроде «построения коммунизма». В мировое господство умному человеку, даже самураю или императору, поверить было бы трудновато. Но азиатская империя – почему бы и нет? Огромные по людским ресурсам и слабые в военном отношении страны Азии и огромные безлюдные территории советского Дальнего Востока прямо-таки просились под управление японского императора. Так, по крайней мере, мыслил японский премьер Танака.

Завоевание мира предполагалось начать с Маньчжурии и Монголии. «Для того, чтобы завоевать Китай, мы должны сначала завоевать Маньчжурию и Монголию. Для того, чтобы завоевать мир, мы должны сначала завоевать Китай, – говорилось в меморандуме. – Если мы сумеем завоевать Китай, все остальные малые страны, Индия, а также страны Южных морей будут нас бояться и капитулируют перед нами. Мир тогда поймет, что Восточная Азия наша, и не осмелится оспаривать наши права». Итак, порядок достижения мирового господства мыслился таким: сначала Маньчжурия и Монголия, затем Китай, после него Индия и Индокитай, затем Малая Азия, Центральная Азия и, наконец, Европа. Это что касается движения из Китая на юг.

Но для Советского Союза, как нетрудно догадаться, был особенно интересен аспект меморандума и новой политики, посвященный движению из Китая на север. «Продвижение нашей страны в ближайшем будущем в район Северной Маньчжурии приведет к неминуемому конфликту с Красной Россией. В этом случае нам вновь придется сыграть ту же роль, какую мы играли в русско-японской войне… В программу нашего национального развития входит, по-видимому, необходимость вновь скрестить мечи с Россией…» Откровенно. Но пока что тайно.

7 июля 1927 года меморандум был написан, 25 июля его подписал император и он был отправлен в генеральный штаб как руководство к действию. Естественно, планы эти тщательно скрывались от будущих жертв и противников и, в первую очередь, от СССР. Но через семь месяцев после вручения меморандума императору советский полпред в Японии А. А. Трояновский попросил премьера Гиита Танака о встрече. Японец, словно предчувствуя не слишком приятный разговор, предложил провести неофициальную беседу, чтобы, как он выразился, «не вызвать ревность со стороны других государств и не создавать почву для излишних разговоров». Он прибыл в советское посольство в сопровождении одного лишь переводчика, важного гостя встретили накрытым столом, блинами с икрой. Все чин чином, как положено.

И, лишь отдав дань традиционной общей беседе, советский посол приступил к делу, ради которого, собственно, и просил о встрече. Да, не зря японский премьер предложил сугубо приватную беседу – Танака был умен…

– Кое-какие отдельные заявления, имевшие место здесь, в Токио, – говорил полпред, – кое-какие намеки… все это дает повод для недоразумений, создает почву для разного рода предположений и затрудняет благоприятное решение целого ряда конкретных вопросов тем, что заставляет думать о каких-то широких планах Японии в отношении нашего Дальнего Востока.

– Это не более как недоразумение, – ответил Танака. – Я торжественно заявляю, что никаких намерений и планов, никаких мыслей относительно нападения на СССР и территориальных захватов у нас нет и быть не может. Это, несомненно, какое-то недоразумение…

Поговорив еще некоторое время в таком же духе, дипломаты разъехались. Трояновский, естественно, не поверил японцу, а Танаке теперь предстояло крепко подумать, откуда произошла утечка информации. Он не знал, что к тому времени копия меморандума уже давно была доставлена в Кремль. Ее еще в 1927 году добыла резидентура ИНО ОГПУ в Харбине. Удостоверившись в подлинности документа, его решили опубликовать – естественно, не у нас. По одним данным, меморандум был впервые предан гласности в 1929 году в китайском журнале «Чайна критик», по другим, фотокопия и английский перевод документа были переданы для публикации в США. Скандал получился грандиознейший. Японская контрразведка так и не нашла ответа на вопрос: каким образом сверхсекретный документ попал в прессу? Решили, что это сработала американская разведка – роль нашей харбинской резидентуры вскрыть так и не смогли.

Однако обнародование планов японского правительства никоим образом не привело к их отмене. 18 сентября 1931 года на Южно-Маньчжурской железной дороге (ЮМЖД), принадлежавшей Японии, произошел взрыв. Взрыв был несильным и последствия его невелики – всего лишь один поезд сошел с рельсов – однако свою основную задачу он выполнил, послужив поводом для вторжения японской армии в Северный Китай. К концу октября Южная Маньчжурия была полностью захвачена.

Правительство Китая заняло нейтральную позицию – озабоченному постоянной борьбой за власть Чан Кайши было не до Маньчжурии, да и силы у него, как он сам понимал, не те, чтобы сражаться с японцами. США и другие страны, убедившись, что вектор агрессии направлен на север, отнеслись к действиям Японии вполне благодушно. В Лиге Наций шли бесконечные препирательства по поводу «права Японии вести карательные операции для защиты интересов своих граждан». Затем была сформирована «комиссия Литтона» по изучению положения дел в Маньчжурии. Комиссия однозначно сделала вывод, что имеет место агрессия. После того как Лига Наций 40 голосами против одного (японской делегации) утвердила доклад Литтона – правда, не предприняв против агрессора никаких санкций, Япония, «обидевшись», вышла из этой организации. Страна восходящего солнца явно готовилась к масштабной войне – уже в начале 30-х годов она по объему военных расходов заняла пятое место в мире.

В феврале 1932 года на захваченной маньчжурской территории было провозглашено независимое государство Маньчжоу-Го, во главе которого японцы поставили «императора» Айсинцзеро Пу И, последнего представителя китайской императорской династии Цинь. Японская Квантунская армия быстро продвигалась к северным границам Китая. Она была слишком слаба для нападения на СССР, но вектор движения просматривался совершенно четко, тем более, что в конце 1931 года Япония отклонила очередное предложение Советского Союза подписать пакт о ненападении (первые предложения были в 1928 и 1930 годах). Япония обычно нападала без объявления войны, так что советский Дальний Восток превратился в зону постоянной напряженности. Забегая вперед, можно сказать, что в течение 1932–1940 годов японские военнослужащие 891 раз нарушали границу СССР, 433 раза обстреливали советскую территорию и суда, в результате было убито 80 и ранено 107 человек. Японская разведка перебросила на территорию Советского Союза 57 вооруженных банд, и советские пограничники задержали 2732 японских шпиона.

Нетрудно понять, что Дальний Восток в ЗО-е годы был объектом особого внимания и советской разведки. Особую роль тут играла войсковая разведка ОКДВА – Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии. Не зря туда в апреле 1935 года направили Яна Берзина, а помощником у него стал «главный диверсант Разведупра» Христофор Салнынь. Много наших разведывательных сетей было и в Маньчжурии, и в Китае.

Что же касается самой Японии, то работа в этой стране, изолированной от континента, насквозь пронизанной древними традициями, была очень трудна. Еще в 1908 году русский военный агент, полковник Генерального штаба Самойлов писал, что «в Японии разведка является делом особенно трудным и рискованным». Почему? Он выделял несколько особенностей национального характера японцев:

1. Патриотизм японцев, воспитанных в строгих правилах преданности престолу и отечеству и в очень редких случаях идущих на сотрудничество с иностранной разведкой. «Предлагающие свои услуги обычно бывают принуждены к этому денежными затруднениями вследствие игры и кутежей, а так как в Японии игры запрещены, то много шансов за то, что данное лицо уже находится под наблюдением полиции и за каждым шагом его следят, следовательно, он легко может попасться, что обыкновенно и бывает довольно скоро».

2. Скрытность и недоверчивость японцев. Их «никоим образом нельзя обвинить в болтливости. Многое из того, что в европейских странах является предметом обыденных разговоров офицеров, чиновников и пр., никогда не обсуждается вне присутственных мест. Следовательно, уничтожается возможность кому бы то ни было услышать и воспользоваться этим для каких бы то ни было целей».

3. Расширительная трактовка понятия «секретность». «В Японии секретными считаются многие вещи, которые в европейских странах появляются в печати и продаются для публики: большая часть карт, все учебники военных училищ, штаты и пр. секреты».

4. Широко распространенная в стране сеть осведомителей. «Укоренившаяся среди японцев привычкашпионить и подсматривать друг за другом выработала из них отличных агентов тайной полиции. В Японии не считается позорным ремесло доносчика и шпиона».

5. Хорошо организованная служба жандармерии и полиции. «Без преувеличения можно сказать, что за всеми официальными лицами, живущими в Японии, по пятам следует агент полиции. Иногда он даже не скрывается, и в случае вопроса о том, зачем он неустанно следует, обыкновенно дается ответ, что это делается для безопасности… Японцы не стесняются осматривать вещи в отсутствие владельца, прочитывать письма, подслушивать…»

К середине 30-х годов атмосфера шпиономании, царившая в стране, усилилась до немыслимых пределов. Уже в 1934 году на содержание спецслужб страна расходовала в пять раз больше средств, чем Великобритания со всеми ее колониями, и в 80 раз больше, чем США. К 1938 году эти расходы возросли еще в шесть раз.

Разведкой и контрразведкой занимались сразу несколько различных служб. Самой многочисленной, разветвленной и всеобъемлющей среди специальных служб была тайная полиция и контрразведка – Кемпейтай, подчинявшаяся непосредственно министру внутренних дел. В 1945 году эта организация насчитывала 140 тыс. платных агентов, из которых половина являлась штатными сотрудниками. Причем это были далеко не европейские контрразведчики. Каждый будущий агент после тщательнейшей проверки его самого и всей семьи на шесть лет призывался в армию, а потом, если он оказывался подходящим для этой работы, то проходил еще и годичные курсы. Кроме того, он должен был знать несколько иностранных языков. Сотрудники и агенты Кемпейтай были везде и контролировали все: бюро переводов и фотомагазины, аптеки и публичные дома. А слежка за иностранцами в охваченной шпиономанией Японии была поистине всеобщей.

Коллега Зорге, немецкий журналист Фридрих Зибург вспоминал: «В двух или трех поездках, предпринятых мной вместе с Зорге, нам пришлось иметь дело с прямо-таки несметным числом полицейских в форме и в штатском, ходивших за нами по пятам, проверявших наши документы и заводивших с нами разговоры… Нередко во время утреннего бритья в моем гостиничном номере появлялся довольно нечистоплотный молодой человек со можеством авторучек в нагрудном кармане; беспрерывно кланяясь и с почтительным шипением втягивая воздух, он представлялся полицейским агентом и выражал надежду, что я чувствую себя в Японии в полной безопасности. То же самое происходило со мной и во время экскурсий, в общественных парках и даже в храмах.

Эти молодые люди с их буквально кричащей „неприметностью“ большей частью бывали совершенно удовлетворены, как только я вручал им свою визитную карточку с надписью на японском языке. Агент Кемпейтай, как правило, долго изучал визитку, словно какой-то особо важный документ, отвешивал очередной поклон и просил разрешения оставить ее у себя.

Вместе с Зорге я побывал также в городах Киото, Нара и Ямада, где мы осматривали священные храмы. В поездах к нам то и дело обращались какие-то люди, пользуясь несколькими фразами на ломаном английском или немецком языках, и просили у нас визитные карточки. На вокзале в Ямада нас обступила целая группа полицейских в форме; беспрерывно кланяясь и с почтительным шипением втягивая воздух, они записали наши биографические данные… Как-то раз один из полицейских даже попросил разрешения осмотреть наши авторучки. Позже я узнал, что японцы испытывают особый страх перед авторучками, ибо считают, что с их помощью шпионы производят фотосъемку или разного рода измерения. Постоянно велись также разговоры об инфракрасных лучах, с помощью которых, якобы, шпионы проделывали свои темные дела…»

Тот же Зибург рассказывал, как полицейский агент инструктировал на предмет распознавания шпионов… гейш. Оказывается, шпиона легко можно узнать по внешнему виду. Это мужчина – конечно, белый. Он носит пальто с поднятым воротником и шляпу, держит в зубах короткую трубку, а в глазу – монокль. Гейши слушали молча и внимательно. Впрочем, шпиону ничего не стоило обвести их вокруг пальца – достаточно было узнать от доверенной подружки содержание инструктажа, опустить воротник пальто и оставить дома трубку и монокль…