Глава VI. ВЕТРЯНАЯ МЕЛЬНИЦА

Из Нанта в Рен и обратно трижды в неделю отправлялись почтовые кареты, в которых, заплатив двадцать четыре ливра, можно было за четырнадцать часов совершить путешествие в семьдесят пять миль. Раз в неделю один из дилижансов сворачивал с большой дороги и заезжал в Гавриияк привезти и забрать письма, газеты, а иногда и пассажиров. Обычно Андре-Луи ездил этим дилижансом, однако теперь он слишком спешил и не мог терять целый день на ожидание. Поэтому он нанял лошадь в «Вооруженном бретонце» и на следующее утро выехал из Гавриияка. Через час быстрой езды под пасмурным небом по разбитой дороге десять миль унылой равнины остались позади, и он подъезжал к Рену.

Молодой человек пересек мост через Вилен и въехал в верхнюю, главную, часть города с населением примерно в тридцать тысяч душ, большинство из которых в тот день высыпало на улицы, о чем можно было судить по взбудораженным, шумным толпам, на каждом шагу преграждавшим ему путь. Филипп не преувеличивал волнение, охватившее Рен.

С трудом прокладывая себе дорогу, Андре-Луи наконец выехал на Королевскую площадь, где толпа была особенно густой. Какой-то юноша, взобравшись на постамент конной статуи Людовика XV^[20], обращался со взволнованной речью к затопившему площадь людскому морю. Судя по его молодости и одежде, он был студентом, и несколько его однокашников, стоя рядом со статуей, исполняли при нем роль почетного караула.

Через головы толпы до Андре-Луи долетали обрывки пылких фраз студента. «Король дал обещание… Они смеются. над авторитетом короля… присваивают себе всю полноту власти в Бретани. Король распустил… Обнаглевшие аристократы бросают вызов своему монарху и народу… „ Если бы Андре-Луи не знал от Филиппа о событиях, приведших третье сословие на грань открытого мятежа, то услышанного им было бы вполне достаточно, чтобы обо всем догадаться. И он подумал, что столь яркая демонстрация народного возмущения как нельзя более кстати для его целей. Не без надежды на то, что она поможет ему направить ход мыслей королевского прокурора в нужное русло и убедить его внять голосу разума и доводам справедливости, он двинулся вверх по широкой и гладко вымощенной Королевской улице, где не было такого столпотворения. Оставив лошадь в гостинице «Олений рог“, он пешком отправился во Дворец Правосудия.

У лесов собора, строительство которого началось год назад, собралась шумная толпа. Не задерживаясь, Андре-Луи миновал ее и вскоре подошел к красивому дворцу в итальянском стиле – одному из немногих общественных зданий, уцелевших во время пожара, шестьдесят лет назад уничтожившего большую часть города.

Он с трудом пробился в большой зал, известный под названием «Зал пропавших шагов», где ему пришлось дожидаться не менее получаса, прежде чем служитель соблаговолил доложить божеству, главенствующему в этом храме, что какой-то адвокат из Гавриияка просит аудиенции по важному делу.

Тот факт, что божество вообще снизошло принять Андре-Луи, скорее всего объяснялся серьезностью момента. Наконец его по широкой каменной лестнице ввели в просторную, скудно обставленную приемную, где он присоединился к толпе клиентов, главным образом мужчин.

Там он провел еще полчаса, посвятив их размышлениям над тем, как наилучшим образом подать свой иск. Размышления привели его к неутешительному выводу: дело, которое он собирался представить на рассмотрение человеку, чьи взгляды на мораль и законность целиком определялись его общественным положением, имело мало шансов на успех.

Через узкую, но массивную и богато украшенную дверь он вошел в прекрасную светлую комнату с таким количеством золоченой, обитой шелком мебели, что ее вполне хватило бы для будуара модной дамы.

Для божества, обитавшего в этой комнате, обстановка была весьма обычной, что же касается самого королевского прокурора, то его персона-по крайней мере, на взгляд человека ординарного – была далеко не обычна. В дальнем конце комнаты, справа от одного из высоких, выходивших во внутренний двор окон, за письменным столом с откидной крышкой, отделанной бронзой и фарфоровыми вставками, расписанными Ватто^[21], сидела величественная персона. Над пурпурным облачением с горящим на груди орденом и волнами кружев, в. которых, как капли воды, сверкали бриллианты, словно диковинный фрукт, покоилась массивная пудреная голова господина де Ледигьера. Она была откинута назад и, нахмурясь, выжидательно взирала на посетителя с таким высокомерием, что Андре-Луи задал себе вопрос – не следует ли преклонить колени?

При виде худощавого длиннолицего молодого человека со впалыми щеками, прямыми длинными волосами, одетого в коричневый редингот^[22], желтые панталоны из лосиной кожи и высокие, забрызганные грязью сапоги, величественная особа еще больше нахмурилась, и ее густые черные брови над большим ястребиным носом сощлись в сплошную линию.

– Вы заявили о себе как об адвокате из Гаврийяка, имеющем сделать важное сообщение, – грозно прогремело из-за стола.

То был властный приказ изложить сообщение, не отнимая зря драгоценного времени королевского прокурора. Господин де Ледигьер имел все основания полагать, что его персона производит на посетителей неотразимое впечатление, поскольку за время своего пребывания в должности видел, как многие бедняги пугались до потери сознания при одном звуке его громоподобного голоса.

Он ожидал, что то же самое произойдет и с молодым адвокатом из Гавриияка. Но напрасно.

Андре-Луи нашел, что королевский прокурор смешон и нелеп. Он знал, что под претенциозностью всегда скрываются слабость и никчемность, а сейчас перед ним было само воплощение претенциозности. Она читалась в этой надменной манере держать голову, в этом нахмуренном челе, в тоне этого рокочущего голоса. Как ни трудно выглядеть героем в глазах слуги^[23], который видывал своего господина без доспехов победителя, – еще сложнее выглядеть героем в глазах исследователя Человека, который видит то, что скрывается под доспехами, хотя и в ином смысле.

Андре-Луи решительно подошел к столу, в чем господин де Ледигьер усмотрел откровенную дерзость.

– Вы – прокурор его величества в Бретани, – сказал молодой человек, и надменному вершителю судеб показалось, что проситель проявил непростительную наглость, обратившись к нему, как к равному.

– Вы отправляете королевское правосудие в этой провинции.

На красивом лице под густо напудренным париком отразилось удивление.

– Ваше дело касается какого-нибудь возмутительного акта неповиновения со стороны черни?

– Нет, сударь.

Черные брови поползли вверх.

– В таком случае, за каким дьяволом вы бесцеремонно вторгаетесь ко мне в то самое время, когда только эти срочные и постыдные дела требуют всего моего внимания?!

– Меня привело к вам дело не менее срочное и не менее постыдное.

– Ему придется подождать! – гневно прогремел великий человек и, взметнув облако кружев, протянул руку к серебряному колокольчику.

– Одну минуту, сударь!

Тон Андре-Луи не допускал возражений, и рука де Ледигьера, изумленного его бесстыдством, застыла в воздухе.

– Я изложу дело предельно кратко.

– Я, кажется, уже сказал, что…

– И когда вы меня выслушаете, – настойчиво продолжал Андре-Луи, прерывая прервавшего его, – то согласитесь с моей оценкой.

Господин де Ледигьер сурово посмотрел на молодого человека.

– Ваше имя? – спросил он.

– Андре-Луи Моро.

– Так вот, Андре-Луи Моро, если вы сумеете коротко изложить свое дело, я выслушаю вас. Но предупреждаю, я очень рассержусь, если вам не удастся оправдать дерзкую настойчивость, проявленную в такой неподходящий момент.

– Судить вам, – сказал Андре-Луи и приступил к изложению дела, начиная со смерти Маби и далее переходя к убийству де Вильморена. До самого конца он не называл имени знатного сеньора, уверенный в том, что если введет его раньше времени, то ему не дадут закончить.

Едва ли в те минуты Андре-Луи догадывался о своем даре оратора, хотя ему и было суждено совсем скоро убедиться в его несокрушимой силе. Он говорил просто, без прикрас; его рассказ подкупал искренностью и убежденностью. Суровая складка на челе великого человека постепенно разгладилась; его лицо смягчилось, на нем отразился интерес и нечто похожее на сочувствие.

– И кто же, сударь, тот человек, которого вы обвиняете?

– Маркиз де Латур д'Азир.

Эффект, произведенный этим громким именем, был мгновенным. Сочувствие, предательски закравшееся в душу королевского прокурора, сменилось яростью, смешанной с легким испугом, и еще большей надменностью.

– Кто? – заорал он и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Какая наглость! Явиться сюда с обвинением такого знатного лица, как господин де Латур д'Азир! Как смеете вы обвинять его в трусости…

– Я обвиняю его в убийстве, – поправил молодой человек, – и требую правосудия.

– Требуете… вы? Разрази меня гром, и что же дальше?

– Это уж вам решать, сударь.

Пораженный ответом Андре-Луи, великий человек предпринял довольно успешную попытку сохранить самообладание.

– Позвольте предупредить вас, – ядовито заметил он, – что предъявлять столь нелепые обвинения дворянину по меньшей мере неразумно. Это, да будет вам известно, не что иное, как преступление, караемое законом. А теперь слушайте меня. В случае с Маби – если допустить, что ваши показания соответствуют истине, – егерь, возможно, и превысил свои полномочия, но так ненамного, что об этом не стоит и говорить. Однако, заметьте, его дело в любом случае не подлежит компетенции Королевского прокурора, равно как и любого другого суда, кроме сеньориального суда господина де Латур д'Азир а. Им должны заняться судьи, назначенные самим маркизом, поскольку оно целиком подлежит сеньориальной юрисдикции его светлости. Как адвокат, вы должны бы знать это правило.

– Как адвокат, я готов оспорить его. И опять-таки, как адвокат, я прекрасно понимаю, что, если бы делу дали ход, оно закончилось бы наказанием злосчастного егеря, который всего-навсего выполнял приказ. Из него сделали бы козла отпущения. Я же вовсе не хочу отправить Вене на виселицу вместо того, кто ее действительно заслужил, – то есть господина де Латур д'Азира.

Де Ледигьер в ярости ударил кулаком по столу.

– Ну, знаете ли! – воскликнул он и несколько спокойнее, но с явной угрозой добавил: – Ваша дерзость, любезный, переходит всякие границы.

– Уверяю вас, сударь, я далек от намерения дерзить вам. Я адвокат, выступающий по делу – делу господина де Вильморена. Сюда я пришел с единственной целью – искать правосудия в связи с его убийством.

– Но вы сами сказали, что это была дуэль! – вскричал прокурор.

– Я сказал, что убийству придали видимость дуэли. Здесь есть некоторая разница, что я и докажу вам, если вы соблаговолите выслушать меня.

– Ну что ж, если вам не жалко времени, – ответил ироничный господии де Ледигьер; за время пребывания во Дворце Правосудия ему не доводилось принимать ни одного посетителя, чье поведение хотя бы отдаленно напоминало поведение молодого адвоката из Гаврийяка.

Андре-Луи понял предложение де Лсдигьера в буквальном смысле.

– Благодарю вас, сударь, – важно ответил он и приступил к изложению своих доводов. – Легко доказать, что господин де Вильморен никогда в жизни не занимался фехтованием, и общеизвестно, что в искусстве владения шпагой господин де Латур д'Азир не имеет равных. Можно ли, сударь, поединок, в котором только один из противников вооружен, назвать дуэлью? Учитывая степень владения оружием соответствующими сторонами, предложенное мною сравнение не только допустимо, но и напрашивается само собой.

– Против любой дуэли можно выдвинуть этот несостоятельный аргумент.

– Но не всегда с той степенью оправданности, как в настоящем деле. По крайней мере, в одном случае этот аргумент имел решающее значение.

– Решающее? И когда же?

– Десять лет назад, в Дофине. Я имею в виду дело господина де Жевра, навязавшего дуэль господину де Ларош Жанину и убившего его. Де Жанин был членом влиятельного семейства: его родственники приложили все усилия и добились правосудия. Они выдвинули аргументы, аналогичные тем, что выдвигаются против де Латур д'Азира. Вы, конечно, помните, что судьи признали факт умышленной провокации со стороны господина де Жевра, признали его виновным в преднамеренном убийстве; и он был повешен.

Господин де Ледигьер вновь воспылал гневом.

– Черт возьми! – бушевал он. – У вас хватает бесстыдства предлагать повесить господина де Латур д'Азира?!

– А почему бы и нет, сударь? Если существует закон, имеется прецедент – о чем я имел честь напомнить вам – и если можно без труда установить соответствие всех приведенных мною фактов истине?

– Вы спрашиваете – почему? И вы смеете задавать мне подобный вопрос?

– Смею, сударь. Можете вы ответить на него? Если нет, сударь, мне придется заключить, что машину правосудия могут привести в действие только могущественные семейства, вроде Ларош Жанинов, а, для людей скромных и незаметных, как бы по-варварски ни обошелся с ними знатный сеньор, она и с места не стронется.

Де Ледигьер понял, что спорить с этим бесстрастным и решительным молодым человеком совершенно бесполезно, и тон его стал еще более угрожающим.

– Я бы посоветовал вам немедленно убраться отсюда и быть благодарным за возможность уйти целым и невредимым.

– Значит, мне следует понимать, сударь, что расследования по моему делу не будет и вас ничто не заставит изменить решение?

– Вам следует понять, что если через две минуты вы все еще будете здесь, то пеняйте на себя.

И господин де Ледигьер позвонил в серебряный колокольчик.

– Сударь, я сообщил вам о дуэли – так называемой дуэли, – на которой был убит человек. Кажется, мне следует напомнить вам, отправителю королевского правосудия, что дуэли запрещены законом и что долг королевского прокурора обязывает вас провести расследование. Я пришел как адвокат, уполномоченный безутешной матерью убитого господина де Вильморена, потребовать от вас судебного разбирательства.

За спиной Андре-Луи тихо отворилась дверь. Белый от ярости, де Ледигьер едва сдерживался.

– Дерзкий наглец, вы, кажется, пытаетесь оказать на меня давление? – прорычал королевский прокурор. – Вы полагаете, что королевским правосудием может управлять любой самоуверенный плебей? Я поражаюсь своему терпению, однако в последний раз предупреждаю вас, господин адвокат: попридержите свой дерзкий язык, дабы вам не пришлось горько сожалеть о последствиях его бойкости.

Он пренебрежительно махнул украшенной кольцами рукой и, обратившись к служителю, который стоял за спиной Андре-Луи, приказал:

– Проводите!

Андре-Луи секунду поколебался, затем пожал плечами и пошел к двери. Бедный рыцарь печального образа^[24], он действительно встретился с ветряной мельницей. Вступать с ней в ближний бой было бесполезно – ее крылья искрошат, растерзают. И все же на пороге он обернулся.

– Господин де Ледигьер, – сказал молодой человек, – позвольте мне привести вам один любопытный факт из естественной истории. В течение многих веков тигр был властелином джунглей и наводил страх на менее крупных зверей, в том числе и на волка. Волк – сам охотник, и в конце концов ему надоело, что за ним охотятся. Он стал объединяться с другими волками, и для самозащиты волки образовали стаи. Вскоре они убедились в силе стаи и пристрастились к охоте на тигра, что имело для него роковые последствия. Вам следовало бы изучить Бюффона^[25], господин де Ледигьер.

– Полагаю, сегодня я достаточно подробно изучил буффона^[26], – усмехаясь, ответил де Ледигьер, крайне довольный своим каламбуром. Если бы не желание блеснуть остроумием, он, возможно, вообще не удостоил бы молодого человека ответом. – И, должен признаться, я вас не понимаю.

– Поймете, господин де Ледигьер. Очень скоро поймете, – пообещал Андре-Луи и вышел.