ПРЕДАТЕЛЬСТВО МЕЛОДИ

Я мягко постучала в дверь Мелоди. Через толстую дверь я слышала музыку «Лебединого озера». Наверное, гром­кость была очень велика, иначе бы я не услышала музыки вообще. Я вновь постучала. Она не ответила. Я открыла дверь и ступила на порог, закрыв дверь за собой. Ее комната была в беспорядке: на полу валялась одежда; на столике перед зеркалом разбросана косметика.

— Мелоди, где ты?

Душ также был пуст. Проклятие! Значит, она у Барта. Я сорвалась и полетела туда. Я отчаянно забарабанила в дверь:

— Барт, Мелоди... вы не смеете так поступать... Но их и здесь не было.

Я сбежала с лестницы в столовую, надеясь еще, что застану их там. Там за столом сидел Тревор и мерил глазами в задумчивости расстояние от тарелки до ближайшего края стола. Я помедлила:

— Тревор, вы не видели моего младшего сына?

— Да, миледи, — раскладывая серебро, с чисто британ­ской вежливостью, отвечал Тревор, — мистер Фоксворт и миссис Маркет только что уехали пообедать в ресторан. Мистер Фоксворт распорядился передать, что он скоро вернется...

Последние слова были сказаны с явной неуверен­ностью. Мое сердце перевернулось.

— Что он на самом деле сказал, Тревор?

— Миледи, дело в том, что мистер Фоксворт был несколько навеселе... нет, нет, миледи, не стоит волноваться, он был не пьян. Он вполне может справиться с машиной, несмотря на дождь. И с миссис Маркет тоже будет все в порядке. Если кому-то нравится дождь, эта погода наилучшая для поездки.

Я побежала в гараж, надеясь еще застать их и задержать. И случилось как раз то, чего я боялась: Барт поехал на своей красной маленькой спортивной машине «Ягуар».

Я поплелась обратно к лестнице. Джори ждал, его щеки раскраснелись от шампанского, которое он пил. Крис пошел переодеться к обеду.

— Так где же моя жена? — спросил Джори, сидя за внесенным наверх маленьким столиком.

В центре столика стояли цветы, только что доставлен­ные из теплицы; в камине горел огонь, изгоняя прочь холод и сырость; вся атмосфера была торжественная и праздничная. Приодетый Джори выглядел совершенно здоровым человеком, и его новое кресло почти не было видно из-за столика.

Неужели и сейчас мне врать, как прежде?

Огни в его глазах погасли.

— Значит, она не придет, — проговорил он. — Она вообще больше не заходит ко мне, по крайней мере, каждый раз, войдя в комнату, она останавливается в дверях и оттуда разговаривает со мной.

Его голос сломался, и он заплакал.

— Поверь, мама, я стараюсь принять это все спокойно и не впадать в отчаяние. Но когда я вижу, что происходит между мною и Мелоди, у меня внутри все переворачива­ется. Даже если она ничего не говорит об этом, я понимаю, о чем она думает. Я больше не мужчина, и она не знает, как жить со мной дальше.

Я опустилась рядом с ним на колени и обняла его.

— Все наладится, Джори, все наладится. Она поймет тебя, дай ей только время. Мы все должны научиться смиряться с тем, что невозможно преодолеть. Подожди, пока появится ребенок. Я обещаю тебе: она изменится. Ты дал жизнь этому ребенку, и это замечательно. Нет боль­шей радости, чем держать на руках своего ребенка. Это ни с чем не сравнимый восторг: держать на руках маленького человечка, целиком и полностью зависящего от тебя, ласкать его... Джори, дай ей время, и ты увидишь, как она изменится.

Слезы прекратились, но усталость и отчаяние так и стояли в его глазах.

— Не знаю, смогу ли я дождаться, — прошептал он. — Когда вокруг меня люди, я стараюсь выглядеть доволь­ным. Но в одиночестве я все время думаю, что нужно дать Мелоди свободу от всех супружеских обязательств. Несправедливо требовать от нее, чтобы она оставалась со мной. Я собираюсь сказать ей вечером, чтобы она считала себя свободной, если захочет; а после родов, или немедленно, чтобы она подала на развод.

— Нет, Джори! — вскрикнула я. — Не расстраивай ее больше... просто дай ей время. Она привыкнет к тебе. Ребенок поможет ей привыкнуть.

— Но, мама, я не знаю, смогу ли я жить так. Я все время думаю о самоубийстве. Вспоминаю своего отца и жалею, что у меня нет мужества сделать то, что сделал он.

— Нет, нет, милый. Ты никогда не будешь одинок. Мы с Крисом присели пообедать рядом с Джори. Он не

сказал и десяти слов после нашего разговора.

К ночи я незаметно убрала из поля зрения Джори все острые предметы. Я спала эту ночь в одной из его комнат на кушетке, боясь, как бы он не лишил себя жизни с целью освободить Мелоди и от себя, и от чувства вины. Во сне он вскрикивал и стонал:

— Мел... ах, как болит!

Я встала успокоить его. Он проснулся и с непонимаю­щим видом посмотрел на меня.

— Каждую ночь ноги и спина невыносимо болят, — признался он. — Но не надо жалости: я просто хочу поспать.

Всю ночь он беспокойно ворочался. Ноги, которые днем не давали о себе знать, ночью мучили его постоянными болями. Нижняя часть спины раскалывалась от боли.

— Почему эти боли чувствуются лишь ночью, мучая меня? Ах, если бы разрешить все проблемы так, как мой отец!

Нет, нет и нет! Я прижала его к себе, покрывая его лицо поцелуями, обещая ему все на свете за одно желание жить дальше. Пот тек по его груди, пижама прилипла к коже:

— Положись на меня; держись, Джори! Все будет хорошо, вот увидишь, все будет хорошо. Все наладится. Это важнейшее испытание в твоей жизни, Джори. Выдер­жи его. Не сдавайся! У тебя есть я, есть Крис. Рано или поздно Мелоди изменит свое к тебе отношение и вновь станет твоей женой.

Пустым взглядом Джори посмотрел на меня: для него это все были воздушные замки.

— Спи в своей комнате, мама. Ты ставишь меня в положение неразумного ребенка тем, что спишь здесь, у меня. Я обещаю тебе, что не предприму ничего такого, что заставило бы тебя плакать.

— Милый, пообещай позвонить, если тебе что-то нужно. Мы с папой придем. Нам нисколько не трудно. Не звони Мелоди, потому что ей сейчас опасно вскакивать в темноте. Она нестойка на ногах и может упасть. Ты слышишь меня, Джори?

— Да, я слышу, — ответил он. Его мысли были где-то далеко. — Мне теперь больше ничего не остается, кроме как слушать.

— Скоро тебя начнет посещать психотерапевт: он. поможет тебе на твоем пути к выздоровлению.

— К выздоровлению? Ты имеешь в виду полупротез для спины? Я хотел бы его попробовать. — Он говорил это устало; его глаза были затуманены и потемнели. — Полупротезы для ног оказались удачны; я их почти не ощущаю. Но я не желаю носить это приспособление из тяжей, в котором я буду как лошадь в упряжи... — Он закрыл глаза, откинулся назад и вздохнул. — Мой Бог, дай мне силы выдержать все это. Или ты наказываешь меня за то, что я так гордился раньше своим телом? Ну что ж, ты как нельзя лучше наказал меня.

Руки его опустились, в глазах показались слезы, они потекли по щекам. Но через секунду он уже извинялся за них:

— Прости, мама. Слезы жалости к себе — это не слишком по-мужски, правда? Но я не могу быть все время сильным. Это просто минутная слабость. Иди к себе, мама. Я не сделаю ничего, что причинило бы вам с отцом еще большее горе. Я пронесу это наказание Божье до конца. Спокойной ночи. Пожелай доброй ночи Мелоди за меня, когда она придет.

Я прибежала к Крису, упала в его объятия и рыдала; он задавал мне вопросы, но я не отвечала на них. Он расстроился и разозлился:

— Ты не обманешь меня, Кэтрин. Ты что-то скрыва­ешь, думая, что мне это принесет большую муку, в то время как наибольшая из всех мука — это не знать, что происходит!

Он ждал ответа. Я молчала. Тогда он повернулся на бок и быстро заснул. Эта его привычка спокойно засыпать, когда я не могла, очень раздражала. Я бы хотела, чтобы он проснулся, заставил меня все ему рассказать. Но он продолжал спать, повернувшись, чтобы обнять меня, погрузить свое лицо в мои рассыпавшиеся волосы.

Каждый час я вскакивала, чтобы посмотреть, не при­ехали ли Барт с Мелоди; не случилось ли чего с Джори. Джори лежал в кровати с широко раскрытыми глазами: очевидно, он также ждал появления Мелоди.

— Твои боли прошли?

— Да, ступай спать. Со мной все хорошо.

Перед апартаментами Барта я повстречала Джоэла. Он взглянул на мой белый шелковый пеньюар и вспыхнул.

— Я думала, — проговорила я, — что вы, Джоэл, переселились в комнату над гаражом...

— Да, да, я хотел уйти туда, хотел уйти, Кэтрин. Барт велел мне вернуться в дом; он сказал, Фоксворт не должен жить в положении слуги. — Его водянистые голубые глаза будто упрекали меня в том, что я не отговаривала его от переселения, когда он уведомил всех нас, что комнатка над гаражом пришлась ему по душе больше, чем велико­лепная комната в крыле Барта.

— Вы не понимаете еще, племянница, что это значит — быть старым и больным, и таким одиноким. Я годами страдаю бессонницей... меня беспокоят дурные сны, не­ожиданные приступы боли, я страстно желаю заснуть, но не в силах. Поэтому я встаю и брожу, чтобы утомить себя.

Ах, бродит, чтобы заснуть? Шпионит за всеми, вот что он делает! Но взглянув на Джоэла пристальнее, я устыди­лась. Он стоял во мраке такой слабый, больной и истощенный — может быть, я несправедлива к нему? Может быть, вся моя неприязнь к нему из-за того, что он сын Малькольма? А эта неприятная привычка постоянно бормотать цитаты из Библии — не от нашей ли они бабушки, которая всегда настаивала, чтобы дети учили по одной цитате каждый день.

— Доброй ночи, Джоэл, — проговорила я с большей доброжелательностью, чем прежде.

Но он продолжал стоять, будто надеясь завоевать меня на свою сторону. Я подумала о Барте, который часто намеренно оскорблял меня в детстве, но перестал с тех пор, как начал читать Библию. Неужели Джоэлу удалось возвратить к жизни то, что я считала давно заснувшим и почившим? Вот и Барт часто приводит в доказательство своих мыслей какую-нибудь цитату из Библии.

Мой пристальный взгляд заставил Джоэла отпрянуть от меня будто в испуге.

— Отчего это у вас такой вид? — резко спросила я его.

— Какой, Кэтрин?

— Будто вы боитесь меня.

— Вы страшная женщина, Кэтрин, — с жалобной улыбкой проговорил он. — У вас такое милое лицо, такие мягкие светлые волосы; но иногда вы ведете себя так же жестоко, как моя мать.

Я поразилась этому сравнению. Неужели я похожа на злобную старуху?

— А еще вы напоминаете мне вашу мать, — прошептал он тонким голосом, натягивая поплотнее свой старый халат на тощее тело. — Вы выглядите чрезвычайно молодо для пятидесяти лет, племянница. Мой отец когда-то говаривал, что порочные люди всегда выглядят молодо и здорово, в отличие от тех, для которых есть уже место в раю.

— Но если ваш отец отправился в рай, Джоэл, то я охотнее пойду в противоположном направлении.

Он с жалостью смерил меня глазами. Я вернулась к Крису; он проснулся, и я пересказала ему разговор с Джоэлом.

— Кэтрин, как недостойно с твоей стороны так грубо разговаривать со стариком. В конце концов, он имеет больше прав на этот дом, чем любой из нас. А по закону этот дом принадлежит Барту, и только ему, хотя мы с тобой и назначены до срока опекунами.

На меня напала злость:

— Неужели ты не понимаешь, что в лице Джоэла Барт нашел того «отца», о котором мечтал всю жизнь?

Это задело его. Крис отвернулся и застыл.

— Спокойной ночи, Кэтрин. Надеюсь, ты останешься в постели и в виде исключения не станешь соваться в чужие дела. Джоэл — одинокий старик, который благода­рен Барту за душевное сочувствие и защиту. И перестань видеть в каждом старике Малькольма, поскольку, если ты еще чуть-чуть подождешь, я также превращусь в старика.

— Если ты будешь выглядеть и действовать так, как Джоэл, то признаюсь, я буду рада твоему концу.

Боже, что такое я сказала? Я схватила его за руку, но он отказался отвечать на мое пожатие.

— Крис, прости меня, Крис. Я имела в виду совсем другое. — Я погладила его грудь, затем просунула руку под пижаму.

— Тебе лучше убрать руки, Кэтрин. Я не в настроении. Спокойной ночи, Кэтрин, и запомни: если ты ищешь беду, то, скорее всего, ты ее найдешь.

Я услышала, как вдалеке хлопнула дверь. На моих часах было три часа ночи. Натянув платье, я проскользнула в комнату Мелоди и стала ждать. Прежде чем она попала в свою комнату из гаража, прошел еще час. Наверное, она и Барт никак не могли дождаться завтрашнего дня, чтобы побыть вместе. На небе над вершинами гор появились первые признаки рассвета. Я мерила шагами комнату. Наконец, послышались ее тихие шаги. Мелоди вошла; в руках она держала свои серебристые босоножки на высо­ком каблуке.

Она была сейчас на шестом месяце беременности, но в этом свободно спадающем черном платье беременность была незаметна. Заметив меня, она вздрогнула и попятилась.

— Хороша же ты, Мелоди, — со злой язвительностью сказала я.

— Кэти? С Джори все в порядке?

— Тебе же это безразлично.

— Вы так зло говорите. И так на меня глядите... что такое я сделала, Кэти?

— Как будто сама не знаешь, — я уже не сдерживала себя. Никакого такта, который я всегда держала в отноше­ниях с нею. — Ты тайком уезжаешь из дома с моим младшим сыном; ты возвращаешься к утру с багровыми следами на шее, с накрашенными губами и с беспорядоч­ной прической; и ты же еще осмеливаешься спросить у меня, что ты сделала. Отчего бы тебе не рассказать мне, что ты делаешь!

Она глядела на меня во все глаза, не веря; со стыдом, с чувством вины, которое читалось в ее глазах, но и с надеждой.

— Вы были мне вместо матери, Кэти. — Она заплакала, она умоляла меня взглядом о понимании. — Не оставляйте же меня и сейчас — сейчас, когда я нуждаюсь в матери более, чем когда-либо.

— Но не забывай: прежде всего и более всего я — мать Джори. А также Барта. Когда ты предаешь Джори, ты предаешь и меня.

Мелоди разразилась новым приступом слез.

— Не отворачивайтесь о меня сейчас, Кэти. У меня нет никого, кроме вас, кто бы понимал меня так, как вы.

Только вы и можете понять! Я люблю Джори, я всегда любила его...

— И именно поэтому спишь с Бартом? — перебила я ее. — Какой забавный способ доказать любовь.

Ее лицо опустилось на мои колени, она обняла меня за талию.

— Пожалуйста, Кэти. Выслушайте же меня. — Она подняла на меня глаза; по ее щекам потекла тушь вместе со слезами. Почему-то это делало ее только привлекатель­нее. — Я жила балетом, и вы понимаете, что это значит. Мы вбираем в себя музыку, выставляем на всеобщее обозрение свои души и тела и платим за это большую цену. Мы выслушиваем аплодисменты, раскланиваемся, выходим на сцену под крики «браво!», нас забрасывают цветами; а затем закрывают занавес, и мы по ту сторону сцены снимаем макияж, надеваем мирскую одежду — и тогда нам кажется, что мы сами не реальность, а выдумка, мираж. Мы так сильно эксплуатируем свою чувственность, что в реальной жизни нам все кажется слишком грубым и даже жестоким.

Она засомневалась, говорить ли дальше, собираясь с силами, а я сидела, потрясенная нарисованной картиной: кто лучше меня знал, что все это именно так?

— Большинство из зрителей и ценителей полагают, что мы все — гомосексуалисты. Они не осознают, что мы выросли на балетной музыке, срослись с нею, что мы выросли из этих аплодисментов, из лести публики, и единственно, что делает нас жизненными — это плотская любовь. После спектакля мы с Джори обычно падали в объятия друг друга, и лишь затем с наших душ спадало напряжение, и мы могли заснуть. А теперь у нас нет этой разрядки. Джори теперь не может слушать музыку, а я не в силах выключить ее.

— Но у тебя-то есть любовник, — вяло сказала я, полностью понимая все сказанное только что ею и не в силах ничего возразить.

Когда-то и я, плывя на крыльях музыки, мечтала о любви, отрываясь от реальности мира, и, не найдя любви, буквально заболевала. Этот мир фантазий, балета, музыки я любила более, чем реальный.

— Послушайте, Кэти, пожалуйста, дайте мне шанс объяснить вам. Вы знаете, как неуютно мне в этом доме, когда вокруг нет никого знакомых, когда никто не прихо­дит в гости. Единственно, кому звонят по телефону в этом доме — это Барту. Когда это все произошло, вы с Крисом и Синди вечно были в госпитале, а я, трусиха, была так напугана, что боялась даже показаться на глаза Джори. Я боялась, что он увидит мой страх. Я пыталась читать, пыталась заняться вязанием, как вы, но не могла ни того, ни другого. Я сдалась и стала ждать телефонных звонков из Нью-Йорка. Но никто так и не позвонил. Я гуляла, плакала там, в лесу, смотрела в небо, рассматривала бабочек, опять плакала. Пыталась работать в саду, но ничего не помогало. Потом нам объявили, что с Джори все кончено: он не сможет больше ходить и танцевать. А спустя несколько дней вечером в мою комнату зашел Барт. Он закрыл за собой дверь и долго стоял, глядя на меня в упор. Я, как обычно, лежала на постели и плакала. У меня всегда играет музыка: я пытаюсь остаться в том мире, каким он был для нас с Джори раньше. Барт глядел на меня своими магнетическими глазами, пока я не перестала плакать. Потом он подошел ко мне и вытер мои слезы. Его глаза были такими любящими, такими нежными... я никогда раньше не видела в нем столько доброты, столько состра­дания. Он стал прикасаться к моим волосам, глазам, губам. По спине у меня пробежала дрожь. Он наклонился, так медленно-медленно, заглянул в мои глаза и прикоснулся губами к моим губам. Я никогда не предполагала, что он может быть таким нежным. Я отчего-то думала, что он должен желать взять женщину силой. Наверное, если бы он так и попытался поступить, я бы убежала. Но его нежность... она напоминала мне о Джори. И я ничего не могла сделать.

Нет, больше не хочу слышать, подумала я. Надо ее остановить, иначе я начну ощущать жалость к ней и Барту.

— Я не желаю ничего этого слушать, Мелоди, — холодно проговорила я.

Я отвернулась, чтобы не видеть тех следов страсти на шее, которые мог заметить и Джори, если бы она сейчас пошла к нему.

— Значит именно теперь, когда Джори так нуждается в тебе, ты отворачиваешься от него и уходишь к Барту. Ты образцовая жена, Мелодии.

Она закрыла лицо руками и зарыдала.

— Я помню день вашего бракосочетания, когда ты стояла перед алтарем и клялась в верности мужу «и в горе, и в радости». И вот в первом же несчастье ты бросаешь мужа и находишь себе любовника, — с горечью добавила я.

Пока она всхлипывала и пыталась склонить меня на свою сторону новыми доводами, я думала о том, насколько же одиноко и изолированно расположен этот дом. А мы оставляли Мелоди одну, полагая, что ей в ее горе надо успокоиться и не хочется никого видеть. Слишком велика была прежде ее неприязнь к Барту, чтобы мы заподозрили, чтобы она связала себя с ним.

Все еще всхлипывая, с мокрыми от слез глазами, Мелоди теребила свой пояс.

— Как вы можете обвинять меня, Кэти, если вы поступили даже хуже меня?

Как громом пораженная, я встала и собралась уходить. Она была плава. Я ничем не лучше. Опять, вновь и вновь, я хотела поступить правильно, а сделала лишь хуже.

— Будешь ли ты уверять Джори, что все еще любишь его, и собираешься ли расстаться с Бартом?

— Я на самом деле люблю Джори, Кэти. Может быть, это звучит странно, но я люблю и Барта — совсем по-другому. Джори был моим юношеским увлечением и моим лучшим другом. Да, я никогда не испытывала симпатии к Барту раньше, но он изменился, Кэти, он в самом деле изменился. Нет, мужчина, который ненавидит женщин, не может любить так, как любит он...

Я сжала губы. Я стояла здесь в дверях и обвиняла ее, как однажды моя бабушка смотрела на меня безжалостными стальными глазами и говорила мне, обвиняя, что я — худшая из грешниц.

— Не уходите, пока не поймете меня! — со слезами вскричала Мелоди, протягивая ко мне руки.

Я закрыла дверь, подумав о шпионе Джоэле, и прислонилась к ней спиной.

— Хорошо, я останусь, но понять тебя я не могу.

— Барт любит меня, в самом деле любит. Когда он говорит это, я не могу не поверить. Он хочет, чтобы я развелась с Джори. Он сказал, что женится на мне. — Ее голос снизошел до хриплого шепота. — Я, право, не знаю, смогу ли я прожить жизнь рядом с мужем, навсегда прикованным к инвалидному креслу.

Рыдая, она упала к моим ногам в виде бесформенной охапки тряпья и начала отчаянно оправдываться сквозь рыдания:

— У меня нет вашей силы духа, Кэти. Я не в силах дать Джори ту поддержку, в которой он нуждается. Я не знаю, что говорить, как себя вести с ним. Я хотела бы перевести часы назад, чтобы вернуть того, прежнего, Джори, потому что этого, нынешнего Джори, я не знаю... Честно говоря, мне не хочется знать его... и я стыжусь этого, стыжусь! Я хотела бы исчезнуть для него...

Мой голос стал холодным и резким, как лезвие бритвы:

— Но ты не можешь так легко отделаться от своих обязанностей, Мелоди. Я прослежу за тем, исполнишь ли ты хоть одну из твоих клятв пред алтарем. Во-первых, ты обязана вычеркнуть Барта из своей жизни. Ты не позво­лишь ему больше притронуться к себе. Скажешь «нет», как только он попытается вновь ласкать тебя. А я снова поговорю с ним. Да, я уже имела разговор с ним, но в этот раз собираюсь быть жестче. Я пойду к Крису и расскажу ему, что происходит. Ты знаешь такт и долготерпение Криса, но и он не допустит, чтобы между вами с Бартом происходило подобное.

— Но пожалуйста, Кэти! — закричала она. — Я люблю Криса, как своего отца! Я не хочу терять его уважения.

— Тогда оставь Барта! Подумай о ребенке! Тебе вообще сейчас противопоказан секс, это небезопасно.

Она закрыла свои огромные глаза, кивнула и пообеща­ла больше не встречаться с Бартом. Но даже когда она поклялась, я не поверила ей. Я не поверила и Барту, хотя имела с ним второй разговор. Затем только я пошла спать.

Настало утро, а я в ту ночь вовсе не спала. Я встала усталая и опустошенная, изобразила для Джори фальшивую улыбку и постучала в его дверь. Он пригласил меня войти. Утром он показался мне счастливее, чем был накануне вечером, как будто передуманное за ночь успо­коило его.

— Я рад, что Мелоди есть на кого положиться, — проговорил он, пока я его переворачивала.

Каждый день мы с Крисом делали Джори массаж, пока не приходил врач, чтобы сделать ту же процедуру. Его ноги благодаря массажу приобрели почти прежнюю форму, мышцы окрепли.

Я считала, что это подает надежду. Надежда... В этом доме, полном темных тайн и несчастий, мы всегда хвата­лись за надежду, как за соломинку. И нам казалось, надежда должна быть окрашена в сияющий цвет солнца.

— Я ожидаю, что Мелоди, наконец, придет этим утром, — проговорил с легкой печалью Джори, — хотя вчера она не нашла даже времени зайти и пожелать мне доброй ночи.

Дни летели. Мелоди часто исчезала вместе с Бартом. Моя вера была окончательно подорвана. Я больше не могла заставить себя улыбнуться при встрече с нею. Оставила я всякую надежду убедить и Барта. Я окончатель­но стала компаньонкой Джори. Мы вместе смотрели телевизор, мы вместе играли в игры, соревновались в младенческом соперничестве «кто быстрее». В обед мы пили вино, под вечер одинаково быстро утомлялись — и оба делали вид, что скоро все станет хорошо.

То, что он постоянно находился в постели, особенно утомляло Джори.

— У меня нет необходимой тренировки, — говорил Джори, подтягиваясь на трапеции. — Но, по крайней мере, мои руки получили закалку. Так где, ты говоришь, сегодня Мелоди?

Я отложила в сторону пинетку, которую только что окончила, и взялась за другую. Между телевизором и играми я вязала. Когда я уходила к себе, я печатала свой дневник. Моя последняя книга, говорила я самой себе. Что еще могло случиться с нами — большее, чем то, что случилось, думала я.

— Мама! Ты не слышишь? Я спросил, где Мелоди, и что она делает сегодня.

— Она на кухне, Джори, — как ни в чем не бывало ответила я. — Готовит обед, чтобы угодить тебе, по твоему любимому меню.

Его лицо озарила улыбка:

— Я волнуюсь за нее, мама. Она ко мне приходит, что-то делает тут для меня, но я вижу, что ее сердце не со мной. — На лицо его тут же нашло облако, но под моим пристальным взглядом он прогнал его. — То, что я говорю тебе, мне хотелось бы сказать ей. Тяжело видеть, как мы день за днем становимся все дальше друг от друга. Мне бы хотелось убедить ее, что я в душе все тот же, но думаю, что ее это уже не интересует. Думаю, что ей даже лучше думать, что я — совсем другой человек, чтобы разорвать связи между нами, потому что я не смогу больше танце­вать, ходить... Она никогда не заговаривает о нашем будущем. Она даже не собирается обсуждать со мною, как назвать нашего будущего ребенка. А я просмотрел много книг по поводу имен для мальчика или девочки; я даже прочитал про течение беременности: видишь, я компен­сирую теперь недостаток интереса к этому в прошлом.

Так он часто пытался убедить себя самого, что в изменениях, произошедших с его женой, виновата ее беременность, и только.

Я откашлялась и рискнула:

— Джори, нам надо с тобой обсудить серьезный вопрос. Твой врач говорит, что тебе было бы лучше в госпитале; там твоя реабилитация прошла бы быстрее. Но надо, чтобы за тобой там кто-то присматривал. Вы с Мелоди могли бы снять квартиру неподалеку от госпиталя, и она возила бы тебя туда каждый день. Наступает зима, Джори. Ты не знаешь, насколько суровы зимы в горной части Виргинии. Ветры здесь очень сильны. Часты снегопады, которые блокируют дороги. Тебе нужны ежедневные тре­нировки и массаж, а скоро наступит время, когда ни твой врач, ни нанятый нами человек не смогут добраться до нас. Если бы ты жил поблизости от госпиталя, все эти сложности не существовали бы.

Он посмотрел на меня с болезненным удивлением:

— Ты собираешься избавиться от меня?

— Конечно, нет. Ты сам говорил, что не любишь этот дом.

Его взгляд был направлен за окно, туда, где под порывами ветра гнулись поздние розы и листья летели, прилипая к оконному стеклу. Все птицы улетели на юг.

Ветер выл и забирался в щели и окна, завывая в этой копии дома точно так же, как в том оригинальном его варианте в нашем далеком детстве.

— Мне нравится, как вы переделали эти комнаты, — за моей спиной проговорил Джори. — Вы дали мне утешение в скорби, и теперь мне вовсе не хочется уезжать отсюда и встречаться с людьми, которые, может быть, были свиде­телями моей славы. Я не хочу расставаться с тобой и отцом. Я чувствую, как мы в несчастье стали ближе. К тому же, подходят праздники. Если дороги будут заблокирова­ны, то они будут закрыты и для вас с отцом. Не гони меня от себя, мама, когда я так нуждаюсь в тебе. Мне нужно время, чтобы мы с братом стали ближе. Я в последнее время много думал о Барте. Иногда он приходит ко мне, и мы с ним болтаем. Я вспоминаю, как мы стали почти друзьями перед тем, как твоя мать въехала в тот дом напротив нас. Это было, когда ему почти исполнилось девять...

Меня передернуло при мысли о лицемерии Барта, который приходил к Джори как друг, а за спиной у него соблазнял его жену.

— Конечно, если ты этого хочешь, оставайся, Джори. Но подумай. Мы с Крисом могли бы переехать отсюда в город и организовать твою жизнь столь же комфортно, как и здесь.

— Но вы не можете дать мне иного брата там, правда? Барт — единственный брат, который у меня есть. Я хочу, чтобы он знал: он дорог мне. Я хочу, чтобы он был счастлив. Мне хотелось бы дождаться дня, когда он будет женат и счастлив, как мы с Мел. Когда-нибудь он поймет, что за деньги всего не купишь. В особенности любовь — такую, как у нас с Мел.

Он подумал, и затем краска стала заливать его щеки.

— По крайней мере, такую, как была у нас с Мел. Я с сожалением должен признать, что от нее теперь мало что осталось. Но это не ее вина.

Неделей позже я сидела в своей комнате и яростно строчила на пишущей машинке. Раздались быстрые шаги, затем стук ногою в дверь. Я узнала нетерпеливость Криса.

— Кэти, — в восторге проговорил он, сбрасывая пальто на стул, — у меня чудесные новости! Наш эксперимент пошел! Он удался! Но нужны новые наблюдения. — Он вытащил меня из-за стола, посадил в кресло перед пылающим камином и начал объяснять детали. — А это все означает, что ввиду зимы я должен быть в лаборатории в течение пяти ночей в неделю. Обледенение на дорогах не растаивает сейчас раньше полудня, а мне мало этого времени для работы. Но не огорчайся, я буду приезжать на уикэнд. Хотя, если только ты возражаешь, скажи мне об этом честно. Мой первый долг — перед семьей и тобой.

Его энтузиазм по поводу новой работы был столь искренним, что я не посмела его разрушить своими опасениями. Он так много души отдавал мне, Джори и Барту, а получал так мало одобрения... Я обняла его. Я пристально оглядела его милое, родное лицо. Вокруг голубых глаз залегли морщинки, которых я раньше не замечала. В золотых волосах появились серебряные нити. Брови — и те в некоторых местах поседели.

— Если тебе это принесет огорчение, я могу оставить научную работу и посвятить все свое время только семье. Но я буду благодарен тебе, если ты дашь мне возможность заниматься этой работой. Когда я оставил работу в Калифорнии, я полагал, что никогда уже не найду себе занятия по душе, но был неправ. Я в силах оставить работу и посвятить себя семье.

Оставить медицину? Но он большую часть своей жизни посвятил медицине. Она придавала смысл его жизни. Держать его возле себя ничего не делающим для людей в то время, как он уже начинает стареть и комплексовать по поводу своего возраста — да это убьет его.

— Кэти, — сказал Крис, прерывая поток моих мыслей, — с тобой все в порядке? Почему ты так странно выглядишь? Отчего ты так грустна? Я буду приезжать каждую пятницу и не уеду раньше понедельника. Объясни, пожалуйста, все, что я сказал, Джори. Ах, нет, я передумал: я сам все ему объясню.

—Ну что ж, если ты этого хочешь, будь по-твоему. Но мы будем скучать по тебе. Не знаю, как я засну, если тебя не будет подле меня. Я разговаривала с Джори: он не хочет переезжать в Шарноттсвилль. Мне кажется, он уже при­вык к своим комнатам, они ему нравятся. Он почти закончил модель клипера. Будет жаль лишить его всего комфорта, который мы ему обеспечили. Недалеко и Ро­ждество. На День Благодарения должна приехать Синди; она останется до Нового года. Крис, обещай, по крайней мере, приложить усилия, чтобы приезжать до­мой по пятницам. Джори нужно твое участие так же, как и мое, особенно, с тех пор, как Мелоди перестала наве­шать его.

Только теперь я спохватилась, что сказала слишком много.

Глаза Криса сузились:

— Почему ты не рассказываешь мне всего? Что произошло?!

Я попыталась освободиться от его мертвой хватки, но мне не удалось, как не удалось и избежать взгляда его голубых глаз. Я собралась с духом и начала рассказывать:

— Крис! Что бы ты сказал, если бы узнал, что Барт влюбился в Мелоди?

— Ах, вот оно что. Да, я знаю, что он стал неравнодушен к ней сразу, как только она появилась у нас в доме. Мы же с тобой видели, как он смотрит на нее. А однажды я нашел их двоих на софе в отдаленном салоне. Он расстегнул платье Мелоди и целовал ее грудь. Я посмотрел на них и пошел прочь. Кэти, если бы Мелоди не желала любви Барта, она бы нашла способ отторгнуть его от себя. Ты, может быть, думаешь, что Барт коварно похитил жену у Джори, в то время как Джори наиболее нуждается в ней? Но зачем Джори нужна женщина, которая больше его не любит? Пусть будут вместе — для Джори она больше не годится.

Я глядела на него во все глаза, не веря:

— Но ты берешь под защиту Барта! Неужели ты думаешь, это все должно остаться безнаказанным? Неужели это справедливо?

— Нет, это несправедливо. Но когда жизнь бывает справедлива, Кэти? Неужели была она справедлива к Джори? Я слишком долго работал в медицине, чтобы не усвоить одну истину: справедливость распределена нерав­номерно. Чаще умирают честные и хорошие, чем плохие люди. Дети умирают раньше своих родителей: кто скажет, что это справедливо? Но что здесь мы можем поделать? Жизнь — это подарок; а может быть, смерть — это тоже подарок. Кто из нас может знать? Прими поэтому то, что случилось, как данность, и останься душой вместе с Джори. Постарайся сделать его жизнь счастливой, пока он не найдет себе достойную женщину.

Голова моя от этих слов была как в тумане: я не понимала, что происходит. Я была ошеломлена.

— А ребенок, как же ребенок?! Тут его голос сделался жестким:

— Это особый вопрос. Ребенок должен принадлежать Джори, вне зависимости от того, с кем Мелоди останется. Ребенок поможет Джори жить — ведь может статься, что у него больше не будет детей.

— Крис, пожалуйста. Я не могу допустить, чтобы в такой тяжелый для Джори час у него отобрали жену. Пойди к Барту и скажи ему, чтобы он оставил Мелоди в покое.

Он покачал головой:

— Барт никогда не слушался меня, не послушает, тем паче, и теперь.

Оказалось, что Крис уже говорил на эту тему с Мелоди.

— Дорогая моя, посмотри фактам в глаза, — продолжал Крис. — Мелоди не желает больше быть замужем за Джори. Да, она не говорит этого открыто, но за каждым сказанным словом, за всеми ее оправданиями сквозит мысль, что она не может и не хочет быть замужем за инвалидом. По моему мнению, заставлять ее — жестоко, а для Джори это будет только больнее. Если мы станем ее принуждать, то рано или поздно она упрекнет Джори в том, что он больше не мужчина, а мне бы*хотелось пощадить его. Надо отпустить ее, прежде чем она нанесет ему удар еще более жестокий, чем в случае с Бартом.

— Крис! — вскричала я. — Но нельзя допускать, чтобы с Джори так поступили!

— Кэти, кто мы такие, чтобы судить? Правы мы или нет; мы, грешники, по мнению Барта, не вправе судить его.

Утром Крис уехал, пообещав вернуться в пятницу около шести. Я следила глазами за его машиной из окна, пока она не скрылась из виду.

Как пусты были дни без Криса, как мучительны ночи, когда его руки не обнимали меня, когда его слова, еженощно ободряющие меня, говорящие о том, что все будет хорошо, не были слышны в ночи! Я улыбалась только для Джори; только для него я выглядела беззабот­но, но страдала без Криса. Я пыталась вразумить себя, говорила себе, что Джори спит один — значит, могу выдержать и я. Я знала, что Мелоди и Барт остаются любовниками, однако они были осторожны и скрывали это от всех. И лишь в глазах Джоэла я читала, что он думает о Мелоди. Странно, что он не глядел таким же образом на Барта, хотя тот был равным образом виноват. Но известно, что мужчины, даже самые религиозные, считают неболь­шой шалостью то, что для женщины считается грехом.

Мы прожили уже половину ноября; близился День Благодарения. Погода становилась всё более суровой, дули ветры, снег валил и набивался во все щели, а за ночь наступало оледенение, так что утром мы не могли выехать. Понемногу вся прислуга оставила нас, за исключением Тревора, который готовил пищу из подручных продуктов.

Прилетела самолетом Синди и внесла в наш дом атмосферу радости; от ее смеха, ее легкого характера расцветали все, кроме Барта и Джоэла. Даже Мелоди выглядела более счастливой.

От морозов часто гасло электричество, поэтому вскоре нам пришлось обогреваться углем.

Барт секретничал с Джоэлом, обсуждая планы на Рождество — он затевал бал. Я внесла побольше дров в комнату Джори, где с ним играла в настольные игры Синди. Он сидел в своем кресле, закутанный в пушистый плед, и наблюдал с улыбкой за моими попытками разжечь камин.

— Открой отдушину, мама! Господи, как же я забыла об этом?

Наконец, мне удалось. Огонь радостно заплясал в камине, освещая комнату, делая ее веселее.

— Мама, — сказал с жизнерадостным видом Джори. — Я долго думал об одном, и пришел к выводу, что был дураком. Ты права. Нет никакого смысла жалеть себя, страдать от одиночества, как я страдал с той самой роковой ночи; надо принимать жизнь такой, какая она есть, и стараться получить от нее как можно больше в любой ситуации. Так же, как вы с отцом, когда были заперты в доме ото всего мира, я стану теперь превращать минуты вынужденного безделья в минуты созидания. У меня теперь уйма времени, чтобы перечитать все те книги, которые я не имел возможности читать раньше, и я решил учиться у отца рисованию акварелью. Когда-нибудь я начну выходить из дому и буду рисовать пейзажи. Может быть, я даже решусь на масло, другие техники. Я благода­рен вам с отцом, что вы дали мне инициативу совершенствоваться. Я самый счастливый парень, ведь у меня такие замечательные родители!

Счастливая до слез, я обняла его, поздравив с тем, что он вновь стал самим собой, вновь обрел силы жить.

Синди было разложила карты, однако Джори отказал­ся, продолжив работу над моделью клипера, которую он хотел закончить к Рождеству. Теперь он мастерил мачты, а дальше оставалось лишь чуть тронуть клипер краской в некоторых местах.

— Я собираюсь преподнести его в подарок одному человеку. На Рождество кто-то в нашем доме будет одарен образцом моего рукотворчества.

— Я подарила его тебе, Джори, чтобы ты передавал его как талисман своим детям... — Я осеклась, произнеся слово «детям».

— А я, мама, собираюсь отвоевать этим подарком любовь своего младшего братишки, который когда-то любил меня, но его переманил один старикашка... Ему очень хочется клипер в подарок; я вижу это по его глазам, когда он приходит сюда и проверяет как бы между прочим, как идет работа. Кроме того, для своего ребенка я смогу сделать еще. А теперь мне хочется сделать что-то для Барта. Он ведь думает, что никто из нас не любит его, никто не интересуется им. Никогда еще не встречал человека, столь неуверенного в себе... и это так жаль.