Пьеса в двух действиях

ТЕБЯ Я УСЛЫШУ ЗА ТЫСЯЧУ ВЕРСТ

Г. Вологда

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

АЛЕВТИНА БАСОВА – Алька, 15-ти лет, девушка с характером

ДИМА СМИРНОВ – «Гоблин». Говорит резко, отрывисто, и трудно понять, издевается или говорит серьезно. Огромная копна волос, постоянно небритый

ОТЕЦ АЛЬКИ

МАТЬ АЛЬКИ

МАТЬ ДИМЫ

ВОЛОДЯ – одноклассник Альки

Колышутся, волнуются

Цветы на ветках сливы.

Я ли о тебе не думаю?

Но дом твой далеко отсюда.

Лестничная площадка. На одной из ступенек сидит молодой парень, хочет закурить, его почти не видно, на площадку к окну подходит девочка-подросток – пятнадцати лет, она говорит по мобильному телефону. Это Алевтина, или просто – Алька.

АЛЬКА (взволнованно). Но вы же собирались завтра… (Пауза.) А мне казалось…. (Снова пауза.) Чё это значит? Значит, мне можно не трепыхаться? А то. Обойдётесь без посторонних, так я поняла? (Видно, что разговор внезапно оборвался, Алька поворачивается и парень на лестнице узнаёт её.)

ГОБЛИН. А-а, это ты…Соседка…Привет. Как дела?

АЛЬКА. Ну, я. И чё?

ГОБЛИН. А то, что покурить спокойно не даешь. (Закуривает.) Прерываешь минуты сладостного уединения душераздирающими всхлипами. Или это мне послышалось?

АЛЬКА (злобно). Послышалось. Уши, поди прочисть.

ГОБЛИН. Уши у меня в идеальном состоянии. Знаешь, как Чехов говорил? В человеке всё должно быть прекрасно: и душа, и одежда, и мысли, и уши.

АЛЬКА (подозрительно). Да? Чё-то такого не знаю. Ещё не проходили.

ГОБЛИН (передразнивая). Проходили…Слово-то какое!

АЛЬКА. Какое? Нормальное слово. Как все остальные.

ГОБЛИН. Нет, не как все.

АЛЬКА. Дай мне, а?

ГОБЛИН. Курить будешь?

АЛЬКА. Тебе чё, жалко?

ГОБЛИН. Совсем нет. (Протягивает сигарету.) Падающего подтолкни.

АЛЬКА. Это ещё тут при чем? (Прикуривает.) Кто это здесь падает?

ГОБЛИН. Все мы падаем, время от времени. А слова эти не я придумал, а нищие. Это значит, что не нужно мешать человеку, совершать ошибки. Пускай сам совершит и сам же их исправит. В этом-то весь смысл.

АЛЬКА. Ну и дрянь же ты куришь! Так и бросить можно.

ГОБЛИН (пододвигая банку–пепельницу). Брось. Всё, что делаешь, нужно делать с удовольствием. А если нет – лучше сразу бросить. Так честнее. (Алька внимательно смотрит, делает затяжку и тщательно гасит сигарету.) Вот и хорошо. Не хочешь рассказать, кто тебя обидел?

АЛЬКА (огрызаясь). Да кто они такие, чтоб меня обижать? Не родился ещё тот человек, который меня обидит!

ГОБЛИН. Судя по всему, родился. И не один. Ну, не хочешь говорить – не надо. Дело хозяйское.

АЛЬКА (почти враждебно). А тебе-то чё? Ну че тебе-то заинтерес?

ГОБЛИН. Никакого. Так, для общего развития.

АЛЬКА (после паузы)..Ну если для общего развития… Только не будешь… как всегда?

ГОБЛИН. А как – всегда?

АЛЬКА. Ну, прибаутки твои, подколки, и так-то трудно выносить, а сегодня – вообще труба. Идёт?

ГОБЛИН (усмехнувшись). Идёт. Никаких шуток. Тем более прибауток. (Уловив обиженный взгляд Альки.) Обещаю.

АЛЬКА. У нас в классе есть пять человек… Они называют себя посвящёнными… А, во что они посвящены… – загадка. Но учатся они играючи. Многие у нас хотели бы говорить с ними на одном языке, но , фиг вам! Они не подпускают. А вот мне удалось. Ну, не то чтобы это моя заслуга…, в общем обстоятельства так сложилис … У Володи скоро должен был быть день рождения, ну я и решила подарить ему подарок.

ГОБЛИН. Володя это кто?

АЛЬКА. Володя? Ну, это такой… Ну в общем, он у них это… он так много знает, на пианино играет, такой красивый.

Сцена вторая.

Школа. В классе Алька, Володя.

АЛЬКА (подает связку книг). На вот. Заранее не поздравляют. Вот и я не буду. Это тебе. А то где я тебя буду искать на выходных?

ВОЛОДЯ. Спасибо (разворачивает книги.)

АЛЬКА. Не за что. У меня это… У меня таких много.

ВОЛОДЯ. Как это – много?

АЛЬКА. Ну, в смысле, у меня самой есть точно такие же.

ВОЛОДЯ. И… ты уже читала?

АЛЬКА (оттягивая время). Я? Да, конечно. Конечно, читала.

ВОЛОДЯ. И что тебе больше всего понравилось?

АЛЬКА. Всё понравилось.

ВОЛОДЯ. Так не бывает. Даже у одного писателя вещи не равноценны. Что-то нравится больше, а что-то меньше.

АЛЬКА. У Набокова…мне нравится «Машенька».

ВОЛОДЯ. Что «Машенька»? Она больше понравилась или меньше?

АЛЬКА. Не-а. Не очень.

ВОЛОДЯ. Мне тоже не очень. И самому Набокову этот роман нравился меньше других. Слушай, ты что в воскресенье делаешь?

АЛЬКА. В воскресенье? Да так, вроде намечалось кое-что. А чё?

ВОЛОДЯ. Да я вот подумал… Может, придёшь ко мне на день рождения? Ничего особенного не будет. Просто посидим, поговорим. Только самые близкие. Придёшь?

АЛЬКА. Приду. (Поспешно.) Конечно, приду. А в котором часу?

ВОЛОДЯ. Я тебе позвоню.

Сцена третья.

Та же лестничная площадка. Алька и Гоблин.

АЛЬКА. Ну, в воскресенье я пришла к Володе на день рождения. Он меня встретил.. . А там уж все собрались.

ГОБЛИН. Кто все?

АЛЬКА. Ну, эта, Кораблёва, Васильева, Дымов и Шульц. Ну, эти самые, посвящённые. Тут Васильева говорит: «Мы уже боялись, что ты не придёшь». Вижу, что врёт. У неё глаза зелёные, как трава, и холодные, как у змеи. Ну, я отвечаю, а чё это не приду? Ну, опоздала немного. Заблудилась просто. Я и правда у мужика какого-то дорогу спрашивала, а он пьяный в дребодан, ну, указал неправильную дорогу. Отец про таких говорит – нажрался, так держись. А этот нажрался и не держался.

ГОБЛИН. И ты пошла туда, куда он сказал? Могла бы ещё у кого-нибудь спросить.

АЛЬКА. А больше мне никто не попался. А чё делать-то? Идти-то надо. Ну вот, уселись за стол, мать Володи, такая, блин, барыня, сказала несколько слов. Отец гораздо старше матери, с усами и бородой! Я смотрю на них – такие спокойные, благоизысканные… Такие – во блин! – забыла слово… А, такие изысканные. Отец обращается к матери: «Друг мой», или «Душа моя». А мать подает мне тарелку и говорит: «Прошу вас!» Да если бы моя мать хоть раз, протягивая отцу тарелку со щами, сказала: «Душа моя, прошу» – он уронил бы эту тарелку прямо себе на штаны! Наверняка бы сказал: «Ты чего, мать, белены объелась?» Я смотрела на них во все глаза и не могла поверить, что такое может быть. А шестое чувство подсказывало мне, что вот так и должно быть, что так правильно, что люди и должны так жить.

ГОБЛИН. А что, разве у тебя не так?

АЛЬКА. Не-а. Я своих вообще из дома выгоняю, если у меня собираемся, а то начнут со своими комментариями, блин… Я своим раз и навсегда запретила общаться с друзьями – мухи отдельно, котлеты отдельно. У Володи совсем другие порядки. За столом говорили о всяком разном, очень много было незнакомых слов, ну, конечно, я когда слышала такие слова, но вот, что они значат… Серебряный век, двоемирие, экзистенциализм, закон талиона нирвана – блин, а тут ещё эта Васильева…

ГОБЛИН. И что тебе эта Васильева?

АЛЬКА. Что, что! Она мне всё испортить хотела.

ГОБЛИН. Чем же?

АЛЬКА. Она, как змея, тихим таким голосом, говорит: «Тебе не скучно от этих умных речей?» Это она на Володиного отца намекает. Нет, говорю, совсем даже наоборот. Очень даже познавательно – ну мне захотелось утереть ей нос! Чтоб не зазнавалась. Отец, говорю у Володи приятный, такое говорю интересное ремюзе сделал… А она, эта змея, как засмеётся и громко так говорит: «Не ремюзе, а резюме!» Но всё равно никто не услышал (Гоблин улыбается.) Ну, подумаешь, перепутала, со всяким бывает. А эта змеюка говорит: «Конечно, со всяким. Просто с некоторыми часто, почти постоянно, а с другими – редко, почти никогда». Вот змеюка! А знаешь, сколько у них книг? От пола до потолка! Целая комната. У меня даже голова закружилась. Я взяла одну, наугад открыла, читаю, там про какого-то старика, который свихнулся, какой-то странствующий рыцарь.

ГОБЛИН. Это Дон Кихот Ламанчский, ты никогда его не читала?

АЛЬКА. Не-а. Ещё не читала.

ГОБЛИН. Это человек, с которым нам по пути.

АЛЬКА. По пути? Как это? Он же…

ГОБЛИН. Он жил, так сказать, в башне из слоновой кости.

АЛЬКА. Чего?

ГОБЛИН. Так говорят о тех людях, которые поднялись над реальностью. Живут не бытовыми заботами, а мечтой.

АЛЬКА. А-а, понятно. Два года назад я тоже жила мечтой – поехать за границу, всё равно куда, лишь бы много солнца и моря, много огней. Я даже холода зимой в Москве не чувствовала, потому что жила не здесь, а там – в башне из слоновой кости. Правда, потом моя хрустальная мечта разбилась вдребезги, потому что предки увезли меня в Турцию… А эти турки всё норовили меня обсчитать, в номере плохо шла горячая вода, и вообще обгорела, блин, страшно! Нет, нельзя жить мечтой, ничего хорошего из этого не выходит. Нет, я, конечно, чувствовала, что есть люди, которые, ну ты понимаешь, которые говорят как по писаному и читают не по принуждению, а для удовольствия. Только вот раньше я таких людей не встречала. То есть, конечно, встречала, но вот приблизиться к ним не удавалось… А вот теперь..

ГОБЛИН. И ты можешь на равных с ними общаться?

АЛЬКА. Ничего. Пройдёт время, я многому у них научусь, перейму их повадки и тоже стану… только лучше, и тогда Володя наконец-то заметит меня, поймёт, что я не такая, как эта Васильева.

ГОБЛИН. И это вся история? (Закуривает.) И из-за такой ерунды ты впадаешь в депрессию?

АЛЬКА. Конечно, блин, чужое горе – всегда ерунда. Я вообще жалею, что тебе всё выложила.

ГОБЛИН. Глупо жалеть о том, чего не вернёшь. Я только одного понять не могу: ты из-за чего больше расстроилась – из-за того, что не удалось стать одной из них, или из-за Володи?

АЛЬКА (понурившись). Из-за Володи. И что мне теперь делать? Как сделать так, чтобы он меня полюбил? Чтобы стать достойной его?

ГОБЛИН (задумчиво). Знаешь, о чём я всегда мечтал? Из всех сказочных чудес мне всегда хотелось только одного…Мне хотелось, чтобы любой серый волк мог удариться оземь и превратиться в царевича. А в жизни так не получается. В жизни, если серый волк одуреет и впрямь ударится оземь, получится серый волк с прибабахом. Вот и все чудеса. (Алька легким движением касается ушей парня, проводит пальцами к бровям.) Э-э, ты чего?

АЛЬКА. Не боись. Я в одном журнале прочитала, что можно определить интеллект человека по внешнему виду.

ГОБЛИН. Очень интересно. И как же?

АЛЬКА. А так. Самое важное – чтобы кончики ушей были вровень с бровями или повыше. Это значит, что человек – гений и умница. А если ниже, значит – совсем наоборот.

ГОБЛИН. А у меня как с ушами?

АЛЬКА. У тебя с ушами всё отлично! То, что надо!

ГОБЛИН. А у тебя?

АЛЬКА (быстро прикрывает уши волосами). У меня – средне. То есть – нормально. Люди, знаешь ли, всякие нужны. Не всем же академиками быть. (Парень улыбается, видно, что Алька ему нравится.) Я, знаешь, что подумала? Вот ты говоришь, Чехов там, нищие всякие… Ну, читал ты их, наверно?

ГОБЛИН. Наверно.

АЛЬКА. Так вот, я подумала: а почему бы тебе не взять надо мной шефство?

ГОБЛИН. Как это?

АЛЬКА. Послушай, вот ты – умный, уши у тебя – что надо, разговоры умеешь разговаривать. А я… Ну, короче, у меня другие достоинства. Так почему бы тебе не заняться моим образованием? Я имею в виду не школьную дебильную зубрилку, а настоящее образование. То, которое жить помогает.

ГОБЛИН. Нет. Это невозможно.

АЛЬКА. А я тоже могу тебе быть в чем-нибудь полезной, могу заплатить, как репетитору. Знаешь, что мне нужно? Я хочу им всем нос утереть. Я хочу стать такой, чтобы у них у всех челюсти поотвисали.

ГОБЛИН (нарочито серьезно). Ну что же, весьма благородные намерения. Ради такого результата стоит попотеть.

АЛЬКА. Да, стоит. Ещё как стоит! Я готова учиться днем и ночью, готова читать все, что ты скажешь. Обещаю, ты не пожалеешь!

ГОБЛИН. А теперь ты меня послушай. С некоторых пор я дал себе слово никому ни в чем не помогать. Долго объяснять почему. Да тебе это неинтересно. Поэтому будет лучше, если ты подыщешь себе другую кандидатуру. К тому же, если ты не знаешь, я сам в этом году в институт не поступил.

АЛЬКА (упавшим голосом). Так, значит, нет?

ГОБЛИН. Значит, нет. (Уходит. Алька сидит одна, плачет, парень возвращается.) Привет. Давно не виделись. (Садится рядом. Закуривает). Ты чего домой не идёшь?

АЛЬКА (грустно). А чё я там не видела? Родаки злобные да кошки фарфоровые.

ГОБЛИН. Ясно. А дух твой мятежный. Значит, алчет иных земель и владений?

АЛЬКА. Чего?

ГОБЛИН. Да так. Это я о своём.

АЛЬКА (пытаясь заглянуть ему в глаза). Слушай, может, ты хоть скажешь, какую мне книжку прочитать. Ну, такую, чтоб там обо всём было написано. Чтобы как серый волк… Раз – и превратиться в царевича.

ГОБЛИН. Зачем тебе царевича? В крайнем случае – в царевну. Никакая книжка тебе не поможет. Прочитай ты хоть всю Большую советскую энциклопедию, толку не будет.

АЛЬКА (с тихой обидой). Это почему ещё?

ГОБЛИН. А потому. Изменения должны происходить внутри. Нечего ждать помощи снаружи.

АЛЬКА (как бы про себя). Что это значит – внутри? Внутри только кишки и сердце. Только жар или трепет внутри. А изменений никаких.

ГОБЛИН. В голове. Всё в твоей голове. И ад, и рай. Не на небе и не на земле, а в твоей черепной коробке.

АЛЬКА (готова расплакаться). Думаешь, я совсем безнадёжна? Ничего не получится, да?

ГОБЛИН. Я этого не говорил. Просто для начала прислушайся к тому, что ты говоришь.

АЛЬКА. А чё я такого сказала?

ГОБЛИН. Не что ты говоришь, а как. Во-первых, не «чё», а «что». Во-вторых, надо говорить «не бойся».

АЛЬКА. А я как?

ГОБЛИН. А ты говоришь (со смехом) «не боись». В-третьих, если ты с чем-то согласна, говори «да», а не «ага».

АЛЬКА. Я не говорю «ага».

ГОБЛИН. А как ты говоришь?

АЛЬКА. «Угу» говорю.

ГОБЛИН. Ещё лучше (смеется). А если не согласна, говори «нет», а не «не-а». Ясно?

АЛЬКА. Яснее не бывает. Только, по-моему, это всё фигня.

ГОБЛИН. Ты хотела сказать «бессмыслица». Или «ерунда». Или «абсурд».

АЛЬКА. Да, именно так я и хотела сказать. Я-то думала, ты мне можешь чё-то… Что-то такое рассказать, это мне глаза откроет – веки приподымет, а ты, как училка школьная, трындишь о какой-то скукотище! Так надо, так не надо, так можно, так не можно.

ГОБЛИН. Это не скукотища. От того, каким языком ты говоришь, зависят и твои мысли. Понимаешь? Так же содержание зависит от формы. И, кроме того, это не я тебя тут на лестнице дожидался. Поэтому можешь себе дальше чёкать и агакать где-нибудь в другом месте.

АЛЬКА. (В ней борются два желания: уйти, пнуть банку с окурками или сказать Гоблину что-то обидное прямо в лицо, но побеждает благоразумие.) Ладно. Проехали. Может, ты и прав. (Пауза). Даже наверняка ты прав. Тебе виднее.

ГОБЛИН (смеётся). Ну, спасибо на добром слове. Человек, который способен признавать собственную неправоту, не совсем безнадёжен. Это тебе большой плюс.

АЛЬКА (польщена похвалой, улыбается). «Сойдет для сельской местности», как говорит моя мама.

(Раздается голос отца из квартиры этажом ниже). Аля! Алечка! Ты здесь? (Гоблин хочет что-то сказать, но Алька, приложив палец к его губам, заставляет молчать.) Мать! Она что же, на улицу ушла? (Слышно, как закрылась дверь.)

ГОБЛИН. Ты чего родителей пугаешь? Они ведь тебя сейчас по всему району искать будут.

АЛЬКА (с ожесточением). Ну и пусть ищут!

ГОБЛИН. Но они же будут волноваться.

АЛЬКА (со злорадством). Им полезно. Пусть поволнуются. В следующий раз подумают перед тем, как со мной тягаться.

ГОБЛИН (смотрит на нее с жалостью). За что ты их так ненавидишь? Что они тебе такого сделали?

АЛЬКА. А в том-то и дело, что ничего! (Словно перепугавшись, что кто-нибудь услышит.) Ничегошеньки они мне не сделали! У других – родители как родители. Уважаемые люди, с образованием. Для детей своих – всё: и библиотеку во всю комнату, и рояль, и картины на стенах настоящие. А у моих только и хватило фантазии, чтобы на кухонном потолке лепнину выложить да кресла кожаные купить! Это из-за них я такая. Господи, да мне стыдно с ними по улице пройти, чтобы нас кто-нибудь из класса не увидел! Я ведь понимаю, что это плохо. Понимаю, но ничего не могу с собой поделать!

ГОБЛИН (неожиданно). А как ты думаешь, зачем люди детей заводят?

АЛЬКА. Зачем? И правда – зачем? Может, чтобы быть не хуже других. А может, чтобы жить было не так скучно. Ведь заводят же хомячков и волнистых попугайчиков!

ГОБЛИН. А я думаю не поэтому. Человек всегда стремится к прогрессу, вот для чего нужны дети. Для того, чтобы они смогли воплотить то, что не удалось родителям. Ну, конечно, не в прямом смысле. Дети должны пойти немного дальше своих родителей. И тогда когда-нибудь, если человечество не погибнет от ядерного взрыва или Великого Потопа, все мы дойдём до чего-нибудь стоящего. А говорить и думать так, как думаешь ты, – свинство и ничего больше. (Поднимается, чтобы уйти.)

АЛЬКА. Постой. Ты это, завтра как? Мне только в школу нужно, а потом – делать совершенно нечего. Могли бы здесь же встретиться.

ГОБЛИН. А я работаю.

АЛЬКА. Работаешь? Ты работаешь?

ГОБЛИН. А что особенного? Всякий, кто не учится, должен работать. Разве не так? (Алька пожимает плечами.) Ну, понятно, у богатых людей почти всегда не хватает фантазии. Представишь, из чего складывается жизнь у людей вроде меня?

АЛЬКА. А где ты работаешь?

ГОБЛИН. В Доме на Набережной. Слышала о таком? Я там на вахте сижу – сутки через двое.

АЛЬКА. А можно, я к тебе приду? Тебе же там всё равно, наверно, скучно одному.

ГОБЛИН. Мне никогда не бывает скучно. Но если хочешь… – приходи. Я не против.

Сцена четвертая.

Квартира Альки. Она в тренировочном костюме занимается Великой уборкой, всё «лишнее» – на помойку.

АЛЬКА (стоит посреди комнаты, осматривает ещё раз всё, что приготовила для помойки). Что подумает Володя, если когда-нибудь сюда зайдет! Он просто решит, что у меня совсем нет вкуса! А мы докажем, что мы тоже не хухры­-мухры – мы тоже кое-что понимаем. Мы начинаем новую жизнь. (Берет список.) 1. Папкины детективы, а именно: «Убить и закопать», «Смерть в холодильнике», «Контрольный поцелуй» и прочая макулатура. (Всё кладёт на стол). 2. Так, мамочка, теперь твои пакеты вместе с Анжеликой Стар. (Читает.) «Страсть в песках», «Дерзкая и неприступная», «Всепобеждающий соблазн»… Господи, какая мура! 3. Теперь этот Парижский гобелен с этими дамочками. 4. Искусственные цветы от дяди Миши. Эти мертвецы в первую очередь на помойку! Хоть и из Испании. 5. (Берет фарфоровую кошку.) А тебя, «радость мещанки», в мусорный бак – тебя там давно дожидаются кошачьи бомжи. 6. Папина грамота донора. (Срывает со стены грамоту в массивной рамке.) Прости, папочка, но ей тоже пора на пенсию. 7. Настенный календарь с гейшами туда же. 8. Настенная тарелка с алкашами, само собой в бомжатник! (Осматриваясь, всё ли сложила в кучу.) Так… Ну, для начала – достаточно. (Складывает всё в огромный пакет и собирается всё вынести. Входит мать.)

МАТЬ. Доча, ты куда это?

АЛЬКА (поднимая пакет на плечо). До помойки и обратно.

МАТЬ. А чё у тебя там?

АЛЬКА (небрежно). Да барахло всякое. Хочу, чтобы дышать в доме полегче стало.

МАТЬ. А ну-ка, покажи, может, там что-нибудь нужное? (Берёт пакет и зарывается в него с головой. Из пакета раздается разрывающий душу вой.)

МАТЬ. Колюня-я! Что же это делается-то? (Появляется перепуганный отец.)

ОТЕЦ. Надюха, ты чё? (От страха тоже кричит.) Горим что ли?

МАТЬ. Колюня, ты глянь, какого мы аспида вырастили! Нет, ты глянь, глянь! (Протягивает к мужу фарфоровую кошку.)

ОТЕЦ. Мать, ты чё? Рехнулась? Чё шум-то поднимать? Кошка как кошка.

МАТЬ. Вот и я про то. А она (негодующе указывая на Альку), она эту прелесть хотела выбросить!

ОТЕЦ. Как выбросить?

МАТЬ. А так. Как мусор выбрасывают. На помойку!

АЛЬКА (пытаясь говорит спокойно). Ма, ну как ты не понимаешь – это же уродство. Мещанство и уродство, вот что это. И потом, у этой кошки ужасно глупая морда.

МАТЬ (прошипев сквозь зубы). Нормальная у неё морда, нормальная. Как у всех кошек. (Вновь забирается в пакет и бережно вытаскивает грамоту донора.) Ну, это уж ни в какие ворота! Это ты уже через край хватила!

ОТЕЦ (глядя на Альку, словно это она всю сданную им кровь выпила). Значит, значит, папка себя не щадит, ни крови своей, ничего… Чужие люди, чужие люди отмечают мои заслуги, а родная дочь… (Не найдя нужных слов, махнув рукой уходит в другую комнату.)

АЛЬКА (оправдываясь). Не, ну чё вы всё так близко к сердцу и сразу обиды кидать? Жалко выбрасывать – хорошо, только с глаз моих уберите.

ОТЕЦ (кричит из другой комнаты). Это мы должны в собственном доме жить на птичьих правах? У себя в комнате делай что хочешь, а наше имущество не трожь. Не тобой кладено, не тебе и убирать.

АЛЬКА. Хорошо. Но поймите, я и себя не пожалела. Вот… (Показывает плакат «Иванушки-интернейшн».) От сердца отрываю. А всё почему? Потому что гадость. Безвкусица.

ОТЕЦ (появляясь из своей комнаты). Мне эти рожи никогда не нравились. Выбрасывай.

МАТЬ. А, по-моему, симпатичные ребята. Это ты, Колюня, придираешься.

ОТЕЦ. А я говорю – рожи уголовные. Только по недосмотру могут быть на свободе! (Достает из пакета свои детективы.) Алевтина! (с упреком). Ведь это же книги. Источник знаний. Разве можно так с книжками? Ну, никакого уважения к печатному слову!

АЛЬКА (почти кричит). Папа! Но это же не книги! Они только прикидываются книгами, а на самом деле это подножный корм. Неужели ты этого не чувствуешь?

МАТЬ (почти грустно). Я чувствую, что кто-то настраивает тебя против нас… И мне кажется, я даже знаю кто.

АЛЬКА. Никто меня не настраивает! Просто все люди живут, как во сне. Толком не видят, толком не слышат. А стоит только немного взбодриться, оглядеться по сторонам – и сразу увидишь, что убого, а что прекрасно!

ОТЕЦ. Значит, папка жизнь прожил, а так и не понял, что хорошо, а что плохо. (Обиженно.) А дочка Алечка завела себе новых друзей, пообтерлась в интеллигентных компаниях с роялями да реверансами и теперь думает, что всех вокруг поучать может. Так что ли?

АЛЬКА. Ну и черт с вами! Ну и живите среди этой дряни. (Достает искусственные цветы и бросает их на пол.) Вот ваша красота! Ваша красота… Да эти цветы и для кладбища не годятся, а вы их дома ставите! Никогда больше не буду с вами разговаривать, потому что это бес-по-лез-но! Я и не думала вас обижать, я только хотела украсить вашу жизнь, потому что иногда нужно… А вы, как всегда, ничего не поняли. Эх вы! (Видно, что сейчас она заплачет). Вы – обыватели! Вот вы кто! (Убегает в другую комнату.)

МАТЬ (после паузы) Колюнь, чё это за слово? Не обидное?

ОТЕЦ. Да вроде нет. Обыватели – это обычные люди. Разве это преступление – быть обычным? (Отец уходит в свою комнату. Звонит телефон.)

МАТЬ. Аллё. Да, это квартира… Аля? Её нету…Она в библиотеку ушла. А кто звонит-то, чё ей сказать? Дима, её сосед. Ну ладно, передам (Входит Алька.)

АЛЬКА. Кто звонил?

МАТЬ. Какой-то мальчик…

АЛЬКА. А он представился?

МАТЬ. Да… Вот только у меня их головы вылетело.

АЛЬКА. Ну конечно! У тебя ведь голова и так забита под завязку! Цены на помидоры, размеры занавесок, расписание маникюрши!

МАТЬ. А! Вспомнила! Вроде бы Дима.

АЛЬКА. Точно Дима? Ты ничего не перепутала?

МАТЬ. Да нет. Он ещё сказал, что сосед… Алевтина… Это он?

АЛЬКА. Думаю, да. Думаю, это он.

МАТЬ. А я и не знала, что ты с ним дружбу водишь.

АЛЬКА. А я и не вожу с ним дружбу, как ты выражаешься. Он просто мой хороший знакомый. И ещё – он мне помогает в одном деле. (Матери от такого признания стало дурно, она хватается за голову, сердце, живот.)

МАТЬ. Так я и знала! Наркотики, да? Признайся, доча, маме всё можно сказать. Мама тебя простит и поможет. Только правду говори, поняла? Сейчас же! Я всегда считала этого Диму, подозрительным типом. А чё? Живёт с одной матерью, в институт и то не поступил, уважительности к старшим – никакой. Буркнет «здрасьте» себе под нос, а сам и в глаза-то не смотрит, а те, кто в глаза людям не смотрят, – о них речь особая. Простому да честному человеку почему бы в глаза не смотреть? Ему нечего скрывать! А эти, которые глаза прячут, от них всегда можно ждать всякой подлянки, они всегда замышляют что-то непотребное, потому в глаза и не смотрют. Вот и Дима этот из этой породы, к нему спиной-то страшно поворачиваться. Тебя часто не бывает дома, приходишь усталая, глаз у тебя в последнее время какой-то мутный. Отвечаешь только «да», «нет». И всё с книжкой, с книжкой. Ну зачем ты водишь дружбу с этим подозрительным типом?

АЛЬКА. Может у меня быть личная жизнь или нет? Почему я обо всём должна отчитываться? Я к тебе в душу не лезу, вот и ты меня не допрашивай!

МАТЬ. Ой, матка боска! (Заголосила во весь голос.) Я как знала, как чувствовала, что от этого соседства добра не будет! Нет, ты мне скажи, что у тебя с ним может быть общего? А?

АЛЬКА (измерив мать презрительным взглядом). Уж побольше, чем с тобой.

МАТЬ. Колюня, она меня без ножа зарезала! Разве это так можно? А всё из-за этого босяка. Нет-нет, тут что-то не так! Ой, Колюня, неужто и правда наркота? Ой, пропала моя головушка, ой пропала! (Уходит к мужу.)

АЛЬКА. Почему босяк? Ну, конечно, по сравнению с Володей он одет… гораздо проще. Володя, конечно (закрыв глаза), это Володя! У него ресницы… до самых бровей. Если насыпать на них пшена, сколько же зернышек они могут выдержать? Ну, зачем, спрашивается, мужчине такие ресницы? А Гоблин, то есть Дима, – их даже сравнивать глупо… У Володи и голос такой всегда тихий и мерный… А Гоблин всегда говорит резко и отрывисто. Никогда не поймёшь, издевается он или говорит серьезно. Нет, они совершенно разные. Я знаю, что у него нет отца… Хоть мать и говорит, что мальчики, выросшие без отцов, – люди ненадежные, с навсегда испорченным характером и потому хулиганистые и вздорные. Нет, мамочка, не верю я тебе и твоему жизненному опыту – это устарелый и ненужный хлам! Гоблин – это… умный и умеющий хорошо всё объяснять. Гоблин – это Гоблин… Вот, например, «Мертвые души» Гоголя.

Сцена пятая.

Та же лестничная площадка, на площадке Гоблин и Алька.

АЛЬКА. Дим, скажи, а почему Гоголь назвал «Мертвые души» поэмой? (Гоблин разводит руками.) Ага, не знаешь!

ГОБЛИН. Дикий какой-то вопрос. Как это – почему? Да потому, что это и есть поэма. Как же ещё назвать?

АЛЬКА. Нет. По форме это не поэма. Ведь не стихами написана. И тебе это должно быть известно.

ГОБЛИН (пожав плечами). Пингвин тоже летать не умеет. Но все знают, что это птица. А летучие мыши и самолеты? Они парят в небе, как птицы, но никому и в голову не приходит назвать их птицами. Так и с Гоголем. Неважно, что не в рифму. Белые стихи тоже нерифмованные, а ведь поэзия.

АЛЬКА. С тобой невозможно спорить. Слушай, а твой отец, он каким был?

ГОБЛИН (заметно помрачнев). Хорошим был. Очень хорошим.

АЛЬКА. Прости. Я спросила, потому что я не посторонняя, я твой друг, ну по крайней мере я хочу быть им. Ну ладно, Дим, ну чё ты? Слушай, Дим, как ты думаешь, бывает так, что, например, один парень и одна девчонка ходят вместе везде, не знаю, там что ещё, разговаривают, а на самом деле просто друзья?

ГОБЛИН. Конечно, бывает.

АЛЬКА. Я тоже так думаю. Просто люди не хотят в такое поверить, потому что примитивны. У самих, может, такого никогда не было, вот и не верят.

ГОБЛИН (усмехнувшись). Ты меня не поняла. Вернее, как всегда перебила. Я хотел сказать: да, конечно, бывает. Но ненадолго.

АЛЬКА (разочарованно). А-а, недолго. (Хитро прищурившись.) Да? А как же мы с тобой?

ГОБЛИН (строго). О нас с тобой речи нет, поскольку нас с тобой не существует. Есть только ты и я.

АЛЬКА. (Видно, что слова больно ударили ее.) И, правда, чё это я? (Пытаясь скрыть, что слова задели ее.) Мы ведь с тобой и не друзья даже.

ГОБЛИН. Не друзья? Вот как!

АЛЬКА. Конечно, не друзья. Дружить можно только с равным. А разве мы равны?

ГОБЛИН. И в какой же плоскости, разреши поинтересоваться, пролегает наше неравенство? В социальной или экономической?

АЛЬКА (похлопав себя по лбу). Вот здесь наше неравенство. И ещё вот здесь. (Указывая на сердце).

ГОБЛИН. Объясни мне, недалекому, я твоих иносказаний не понимаю.

АЛЬКА. Это не ты, это я недалекая. А ты-то как раз очень далекий, без бинокля не разглядишь. Все твои сокровища – в голове, а мои – в сердце. Поэтому нам никогда не понять друг друга. (Гоблин, присвистнув, отходит; Алька говорит так, что Гоблин не слышит.) Я буду умирать, истекать кровью, а он будет смотреть и усмехаться, он и пальцем не пошевельнёт, чтобы мне помочь. (Обращаясь к Гоблину.) Ты вот думаешь, что я дура, да? А ведь это совсем не так. Может, я в жизни не прочитаю столько книжек, сколько ты прочитал, да только дело не в этом. Зато я знаю, что трава зелёная, а небо голубое. А тебе это невдомек. Ты об этом так и не узнаешь, если только случайно не прочитаешь у Тургенева. Потому что ты никогда никого не любил, вот!

ГОБЛИН. Ты всё сказала? (Алька кивает.) А теперь, если не возражаешь, скажу я. Если ты думаешь, что грезить о своём прыщавом однокласснике – это любовь, то ты ошибаешься.

АЛЬКА. Он не прыщавый.

ГОБЛИН. Кажется, я тебя не перебивал? (Разозлившись.) Во-первых, эти твои мечтания с любовью и рядом не лежали, а во-вторых, всё это в высшей степени неоригинально.

АЛЬКА. Я и не стремлюсь быть оригинальной. Можно подумать…

ГОБЛИН (резко). Неправда. Все стремятся. Самим собой – это и значит быть оригинальным. Только не у всех получается, и тогда неудачники говорят: «А мы и не хотели». Так вот, если тебя впервые в жизни посетило влечение к представителю противоположного пола, то это совсем не значит, что всё это нужно называть любовью. Конечно, так оно романтичнее будет. Но это ложь, зато научишься врать, красиво и талантливо… Но себе хотя бы не ври, пыль в глаза не пускай.

АЛЬКА (с затаенным страхом). И зачем ты мне всё это говоришь? Если всё так и есть, что мне – пойти и повеситься?

ГОБЛИН (серьёзно). Вешаться не надо. Это глупо. И недальновидно. А вот задуматься стоит.

АЛЬКА. О чем задуматься?

ГОБЛИН. О целях, которые ты перед собой ставишь. Цели ведь бывают и ложные… И потом окажется, что цель твоя – пшик, а ты не героиня романа, а дура набитая.

АЛЬКА. Попрошу без ругательств, если надо, я и не так могу…

ГОБЛИН. Кто бы сомневался! Ты у нас по этой части большой специалист.

АЛЬКА (словно торговка на базаре – руки в боки). Слушай, я тебе надоела, да? Зачем ты поругаться хочешь? Если надоела, так и скажи. Нечего мне душу мытарить, мозги выкручивать. (Гоблин, видя её такой, рассмеялся.) Чё лыбишься? (Нарочито, словно хабалка.) Смешно, да?

ГОБЛИН (с неожиданной симпатией). Сама пожар разжигаешь, сама его и тушишь. Ты первая начала. А я просто отбивался.

АЛЬКА (хотела рассердиться, но не получилось, на лице предательская улыбка). Ага, значит, я – волк позорный, а ты – овечка заблудшая?

ГОБЛИН (улыбаясь ей в ответ). Выходит, что так.

АЛЬКА (удивленно). Что же это, мы с тобой ссорились сейчас, да?

ГОБЛИН. Похоже на то.

АЛЬКА (с ликованием). А знаешь, что это значит?

ГОБЛИН. Откуда мне знать?

АЛЬКА. А это значит то, что мы с тобой всё-таки друзья! Потому что посторонним людям зачем ругаться? Совершенно незачем. Значит, мы не посторонние.

ГОБЛИН. Посторонние между прочим очень разными бывают… (Видя, что Алька опять вот-вот взорвётся.) А впрочем, как скажешь. Только не кричи, а то у меня от крика голова начинает болеть.

АЛЬКА. Дима, я недавно зачищала свой гардероб и вспомнила, как ты однажды сказал, что вещи сами по себе не имеют цены. Как это?

ГОБЛИН. Абсолютно правильно, вещи сами по себе не имеют цены. Ну, во сколько ты их оценишь, столько они и будут стоить. Для тебя, конечно.

АЛЬКА. А я? Меня ты как оцениваешь?

ГОБЛИН. (Полное недоумение.) Ты ?

АЛЬКА. Ну да. Во сколько ты меня оценил? (Гоблин усмехнулся.) Чего долго раздумывать? Отвечай первое, что взбредёт в голову.

ГОБЛИН (улыбается широко и радостно). Это ещё почему?

АЛЬКА. Да потому, что правда – это первое, что приходит в голову. А начнёшь раздумывать – получается враньё!

ГОБЛИН. У лжецов всё ложь… (Усмехается.)

АЛЬКА (после паузы). Думаешь, я про вопрос забыла?

ГОБЛИН. Вряд ли я могу сказать что-нибудь интересное. (Закуривает). Ты мне небезразлична. (Пауза.) По-моему, точнее не скажешь.

АЛЬКА. И всё?

ГОБЛИН. А чего ты ожидала?

АЛЬКА (вот-вот заплачет). Ничего я не ожидала. Интересно было, вот и спросила.

ГОБЛИН (чувствуя неловкость). Ты, как всегда, всё неправильно поняла.

АЛЬКА. Да ладно. Правильно я всё поняла. Тупых не держим. Небезразлична! Что ж, спасибо и на этом. Только знаешь, кто мне не безразличен? Коты бездомные… А ты… Про тебя я думала совсем другое.

ГОБЛИН. Это ты за себя говоришь… А разные люди вкладывают в свои слова разный смысл. Понимаешь? Если я говорю, что ты мне небезразлична, то многое значит. То, что ты для меня важна. Есть ты или нет, хорошо тебе или плохо, - всё важно. Многие другое говорят: «Ах, как я тебя люблю! Как по тебе скучаю! Видеть тебя такое счастье!» При встрече целуются, как заведённые, а если их остановить и спросить – это правда? И вообще, помнят ли они, как тебя зовут… Они пожмут плечами и посмотрят на тебя, как на умалишенную, развернутся и сразу о тебе забудут.

АЛЬКА. Так, значит, по-твоему, лучше меньше говорить, да больше делать?

ГОБЛИН. Нет. Лучше меньше говорить, да больше чувствовать.

АЛЬКА. А мне кажется, ты просто равнодушный. Рядом с тобой человек будет тонуть, а ты руки не протянешь.

ГОБЛИН. Протяну. Отчего же не протянуть, если это исходит из логики событий. А вот специально гоняться за этим горемыкой, чтобы его спасти, – ни за что не буду.

АЛЬКА. Это называется черствость.

ГОБЛИН. Это называется невмешательство. Хочешь, я расскажу тебе одну историю? (Алька кивает головой.) Так вот, однажды, еще в восемнадцатом веке, один французский корабль переплыл весь Тихий океан и остановился на острове Мауна, чтобы пополнить запасы продовольствия и пресной воды. Туземцы оказались народом приветливым и доброжелательным и поделились с матросами чем могли. И вот перед отплытием капитан вышел на берег, чтобы последить за тем, как идёт загрузка, а заодно прихватил с собой разные мелкие подарки и стал их раздавать. Что, ты думаешь, стало с туземцами? Они изменились прямо на глазах. Из-за этих безделушек они устроили самую настоящую потасовку, и все дары достались тем, у кого нервы покрепче да удар посильнее. А те, кому ничего не досталось, винили в этом не своих соплеменников, а дарителей… Они начали бросать в моряков камни. А затем убили капитана и двенадцать моряков.

АЛЬКА (пытаясь понять). Ну и что? Что же, по-твоему, не надо было подарков дарить?

ГОБЛИН. Не надо. Прежде чем кого-нибудь осчастливить, нужно спросить себя: «А хочет ли он этого счастья? Готов ли к нему?» Туземцы, как видишь, оказались не готовы.

АЛЬКА. Значит, добрые дела вообще делать не стоит, а то камнями закидают. Правильно?

ГОБЛИН (усмехнувшись, закуривает). А что это значит – доброе дело? (Алька молчит.) Любое доброе дело – оно и хорошее, и плохое одновременно. Так считали на Древнем Востоке, а это такие люди! Короче, им можно верить, они знали, что всё плохое приводит к хорошему, а всё хорошее – к плохому. Они считали, что самое лучшее состояние человека – это неделание. И я… я тоже так считаю. Назови мне какое-нибудь безусловно доброе дело, а я тебе объясню, почему это не так.

АЛЬКА. Дело? Хорошо… Ну, например, угостить ребёнка конфетой. Чем плохо?

ГОБЛИН. А может, у него диета или сахарный диабет?

АЛЬКА. Ладно. С ребёнком не вышло. Попробуем по-другому. Скажем, человек с голоду умирает, а его кто-то накормил. А?

ГОБЛИН. Да? Есть одна такая история про бедного художника, который писал бездарные картины и умирал с голода. А один такой доброхот накормил его до отвала да ещё деньжат подбросил. Оклемался художник и решил завязать с живописью. Подался в политику и даже одно время был очень популярен. Гитлер была его фамилия. Может, слышала о таком?

АЛЬКА. Хватит издеваться. Думаешь, я совсем ку-ку?

ГОБЛИН. И возникает вопрос – стоило ли кормить этого самого бездарного за всю историю человечества художника или нужно было пройти мимо, чтобы он подох с голода?

АЛЬКА. Стоило. Стоило его накормить.

ГОБЛИН. Ну и пеньковатая ты, Алевтина! Это же Гитлер, понимаешь? У тебя что по истории?

АЛЬКА. По истории у меня нормально. Получше, чем у некоторых. А только мне кажется – пусть каждый за себя отвечает. И тот, кто голодных кормит, и тот, кто потом головорезом становится. У каждого своя песня, а наперед никто сказать не может, какая у художника фамилия – Гитлер или Гоген. Может, это, конечно, всё глупости, но только такое моё твердое мнение, и с него я не поверну.

ГОБЛИН (смотрит внимательно, даже с любопытством). Ну и пеньковатая же ты Алевтина!

АЛЬКА. Пожалуйста, не говори так!

ГОБЛИН. Но если я скажу иначе, это будет неправдой! Платон мне друг, но истина дороже.

АЛЬКА. Да я не об этом. Не называй меня Алевтиной. У меня от этого наименования живот начинает болеть. Очень тебя прошу – не называй.

ГОБЛИН. Вот те раз! И как же мне тебя теперь называть?

АЛЬКА. Как хочешь. Можно Алькой, Алей, как все называют, да хоть горшком – только не Алевтиной.

ГОБЛИН. Отчего же, простите, такая неприязнь к собственному наименованию?

АЛЬКА (передернув плечами). Не нравится, и все. Купеческое оно какое-то. Глупое. Родаки мои выпендриться захотели, вот и назвали, как канарейку.

ГОБЛИН (сочувственно похлопав по плечу). Алевтина… Валентина, Агриппина… А что, по-моему, хорошее имя. Ничуть не хуже, чем Галатея или Света… И не такое затасканное. Ты в классе, наверно, единственная Алевтина?

АЛЬКА. Я тебе больше скажу – и в школе тоже. И во дворе, и в районе. Дураков нет так калечить жизнь собственному ребенку.

ГОБЛИН. Ну, ты за весь район не ручайся. Очень у нас в районе много людей чудаковатых, а порой и неуравновешенных.

АЛЬКА. Опять издеваешься? У меня беда, а тебе – трын-трава.

ГОБЛИН. Хорошо излагаешь. В рифму и образно. Ты стихи писать не пробовала? (Алька кивает головой.) А имя у тебя замечательное. Алевтина Кесарийская, она же Палестинская, есть такая святая. А в переводе с латинского Алевтина означает сильная! Вот так, канарейка! (Закуривает.)

АЛЬКА. И всё равно оно мне не нравится… А кто такая Галатея?

ГОБЛИН. Галатея? По греческой легенде, один скульптор с Кипра по имени Пигмалион изваял из слоновой кости статую женщины такой красоты, что сам в неё влюбился и стал молить богов, чтобы они её оживили. Афродита, услышав мольбы Пигмалиона, вдохнула жизнь в статую, которая стала затем женой Пигмалиона, по имени Галатея. С того времени Пигмалион стал символом влюбленного, способного силой своей страсти создать идеал красоты. А Галатея стала одним из идеалов человеческой красоты.

АЛЬКА. Ну, это всё враки, насчет того, чтобы оживить костяную статую.

ГОБЛИН. Разговаривать с тобой – как камни таскать. Упрямая ты и к доводам разума совершенно невосприимчивая. А народная мудрость, между прочим, гласит: «Не делай доброго – не получишь злого». Но что для тебя народная мудрость? Пшик! Ты же Алевтина Басова, а значит, сама лучше всех знаешь.

АЛЬКА (гневно). Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты такой злобный, потому что кто-то тебя здорово обидел. Просто обидел, и ничего больше. Ты отнесся к кому-то со всей душой, а тебе в эту душу плюнули. И тогда ты решил, что сам никому добра делать не будешь. Я права?

ГОБЛИН (смотрит на неё, как на чужую). Умная девочка. Горжусь.

АЛЬКА. И нечего прикрываться своей доморощенной философией как фиговым листком. Тебя обидел кто-то один, а ты обиделся на всё человечество. Разве это правильно?

ГОБЛИН. Послушай, ни на кого я не обиделся. Я сделал выводы, а это разные вещи. Вообще-то я могу рассказать, что меня научило не навязываться со своим добром! Будешь слушать? (Алька кивает.) Был у меня друг. (Закуривает.) Хороший друг, лучшего не надо. А у друга была девушка… Бывают такие, по которым сразу видно, что далеко пойдут, и не потому, что ноги у них особенно длинные, а потому что не остановятся ни перед чем. Понимаешь, о чем я? (Алька кивает.) Так вот, я её сразу невзлюбил. Бывает так: увидел человека – и сразу стал он тебе поперёк души. И очень часто такое неприятие бывает взаимным.

АЛЬКА (себе под нос). Это точно. Взаимнее не бывает.

ГОБЛИН. Но я, конечно, всячески скрывал это. Думая, что если им хорошо, почему мне должно быть плохо?

АЛЬКА. А она?

ГОБЛИН. Как оказалось потом, она не любила его ни на йоту. Просто она не хотела упускать возможность. У друга родители были большие шишки, вот она и одаривала его своей благосклонностью, в свободное от других время.

АЛЬКА (морщится). Фу ты, мерзость какая! Неужели так бывает?

ГОБЛИН. Бывает и не такое.

АЛЬКА. А он? Знал об этом?

ГОБЛИН. В том-то и дело, что нет. Он - нет, а я знал. И что мне было делать?

АЛЬКА. Всё ему рассказать. И как можно скорее. Обидно же, когда твоего друга за дурака держат.

ГОБЛИН. Я так и сделал. Открыл, что называется глаза, поднял веки.

АЛЬКА. А он?

ГОБЛИН. Он был страшно разочарован.

АЛЬКА. Понятно. Любой бы на его месте…

ГОБЛИН. Ты не поняла. Страшно разочарован во мне, думая, что я завидую его счастью, ну или что-то в этом роде.

АЛЬКА. Ерунда какая-то! Вот дурак!

ГОБЛИН. Он совсем не дурак, он, скорее, очень умный. Но когда умный влюбляется, то ведёт себя глупее, чем влюбленный дурак.

АЛЬКА. А потом? Они расстались?

ГОБЛИН. Расстались. Не сразу, но расстались, но это не главное, главное, что он расстался со мной. Я поторопился-то всего месяца на два – на три… Яблоко должно созреть, а пока оно не созрело, нечего дерево трясти. Ну ладно, это лирика. Вот смотри: эти книги тебе необходимо прочесть, на, а мне пора на работу. (Уходит, Алька, рассматривая книги, вслед Гоблину.)

АЛЬКА. Я бы хотела, чтобы он меня любил (испугавшись своих мыслей). Вообще-то это абсурд. Мы из разного теста. Он? Из муки первого сорта на настоящем масле замешан, а я… Нет, конечно, меня тоже не на помойке нашли, но все равно – до него мне не дотянуться, только равновесие потеряешь. Да если разобраться – любовь его мне совсем не нужна! Ну что я буду с ней делать? Пусть уж лучше всё будет как сейчас… Я должна одолеть всё, уж раз я Алевтина, сильная из Палестины, мне необходимо догнать его! И вы мне поможете в этом. (Прижав книги к груди, уходит.)

Сцена в доме Альки. Алька с книгой, входит мать.

МАТЬ. Доченька, да брось ты эти книжки! Ты ведь из-за них света белого не видишь… День и ночь с книжкой! Так ведь и свихнуться можно. Так алкоголиками становятся, кто запоем читает.

АЛЬКА. Не алкоголиками, а трудоголиками, мам. И потом – мне теперь читать стало совсем не трудно, я научилась быстрому чтению…

МАТЬ. Как это?

АЛЬКА. А так – я смотрю в середину страницы и одним взглядом охватываю все буквы до последней запятой, и сразу всё запоминается.

МАТЬ. Да разве так может быть? Шутка ли, одним взглядом запоминать всю страницу! (Уходит).

АЛЬКА. Да, мамуля, благодаря этому я смогла одолеть такую уйму книг… И каждой прочитанной книгой я приближалась к тому дню, когда стану равной с Володей или даже чуточку лучше… Потому что его-то книги окружали с самого детства, а я всё сама. Ведь мои родаки считают Пикуля серьезным писателем… Они искренне думают, что Толстого так прозвали за серьёзные габариты, Достоевского – за то, что он всех достал, Тургенева – за то, что когда-то его турнули из гениев (смеется), а что они думают о Писареве, лучше обойти молчанием (С юмором). Вот, Володя, в такой обстановке мне приходится расти и развиваться… А у тебя, Володенька, – всё на блюдечке с голубой каёмочкой, но ничего, свет в конце тоннеля уже виден. Придёт время (Берет телефон. Звонит Гоблину.) Дим, ты? Ты не поверишь! Наши посвящённые… Они позвали меня! Представляешь, я ведь была на их собрании. Володя сам подошёл и пригласил. Так уговаривал, как равную! Я поверить не могла, за руку себя щипала, думала, что сплю.

(Голос Димы). В три раза медленнее, и не надо так кричать, у меня голова раскалывается. Объясни мне толком, кто кого щипал?

АЛЬКА (оторопело). Я щипала.

ДИМА. И кого?

АЛЬКА. Себя щипала.

ДИМА (после паузы). И как?

АЛЬКА. Оказалось, не сплю. Оказалось, всё наяву. Понимаешь, посвящённые захотели принять меня к себе. Своей посчитали. Знаешь, что это значит?

ДИМА. Это значит, что их посвящённость недорого стоит.

АЛЬКА. Я думала, ты порадуешься за меня. Это ведь и твоя заслуга.

ДИМА. Меня не впутывай. (Слышен кашель.) Я тут не при чём, для меня слишком много чести.

АЛЬКА. Значит, на площадку не выйдешь?

ДИМА. Нет, не выйду. Кажется, я заразу какую-то схватил.

АЛЬКА. Простудился?

ДИМА. Вроде того (опять кашель). Говорят, сейчас грипп гуляет.

АЛЬКА. А-а… (разочарованно). Ну, тогда выздоравливай.

ДИМА. Ты тоже не кашляй. А к уродцам своим приглядись повнимательнее. (Раздаются гудки.)

АЛЬКА. Ну, Алевтина…Свинтус ты кабантус! Ведь Гоблин болеет и, судя по всему, болеет сильно – значит, на работу не пошел, голос такой недоброжелательный и сиплый… Может, ему и воды поднести некому, а я… Да, скотинка ты неблагодарная! Гоблины – они ведь тоже люди. И если бы не он, я бы до сих пор мыкала и гыкала. Он тебе, между прочим, веки поднял, видеть научил! А я… может, ему и поесть нечего. (Достает продукты из холодильника, складывает в пакет.) Пойду к нему, хоть покормлю. Мать, видно, на работе. (Входит мать.)

МАТЬ. Аль, ты чё это? Куда это ты собралась?

АЛЬКА. Знаешь, ма, я, наверное, не приду сегодня ночевать.

МАТЬ. Что значит – наверное?

АЛЬКА. Не наверное, а наверняка.

МАТЬ. Аль, ты чё это? Ты что, выпила, да? Ну-ка марш в свою комнату! Хватит ерундой страдать!

АЛЬКА. Мама, пожалуйста, не заводись. Ничего плохого со мной не случится. Там много народа и… засидимся далеко за полночь. Ну куда я ночью попрусь одна? Меня даже проводить некому.

МАТЬ. Алька, ночевать всегда надо дома. Хоть по-пластунски приползи, но голову приклони только на свою подушку.

АЛЬКА. Всё, мамуля, я побежала. Ты за меня не беспокойся. Я же не дура какая-нибудь, чтобы глупости делать. (Целует мать.) Пока, мамулик! (Убегает.)

МАТЬ (оторопело). Колюня, куда ты там подевался? (Входит отец с газетой в руках).

ОТЕЦ (чертыхается). В кабинете задумчивости и то почитать не дадут. (С удивлением смотрит на жену.) Надюха, ну и видок у тебя… Что с тобой?

МАТЬ. Тебе, Колюня, лишь бы газеткой пошуршать… А того не видишь, что у тебя перед носом происходит.

ОТЕЦ. И что же у меня происходит? И чего же я не вижу?

МАТЬ. А того ты не видишь, что наша дочь стала нам как неродная. Того не видишь, что она нас в грош не ставит.

ОТЕЦ. Ну, коне-е-чно! А то ты не знала, что в этом возрасте они все такие. Ты вон прояви интерес к общественному мнению. Послушай, что приятели мои говорят, да по телевизору о чем перетирают. Все дети – зверёныши. А в этом возрасте – хлеще всего, потому как вредность в них накапливается и злобность не по адресу. Эх, жалко, что девка у нас. Был бы пацан, я бы – ух! Спуска бы ему не дал. А девку жалко. С девкой не разгуляешься. Ни на рыбалку её с собой взять, ни на охоту, ни ремнем пройтись по хребтине как следует…

МАТЬ. Алька только что ушла… Сказала, что ночевать не придет.

ОТЕЦ (разводит руками). Опаньки!..Вот это называется – приехали! Ты бы меня позвала, я бы ей объяснил, как у нас в народе такие называются, которые дома не ночуют! Срам-то какой, Надюха! (Сокрушенно качает головой.) Недоглядела ты чего-то в Альке нашей. Не сумела ей внушить по-хорошему, по-женски, что можно, а что нельзя!

МАТЬ. Вот так всякий раз! Я к тебе со своей бедой, а в ответ только одни упреки – словно соль на рану. Колюнь, что делать-то будем? И ведь какая девочка была – сладкая, справная…

ОТЕЦ. И дом у нас полная чаша… Ну всё как у людей, чего ей ещё нужно? А вот был бы пацан, я бы – ух! Я бы с ним побеседовал! Это всё ты: «Хочу девочку, Колюня, хочу девочку!» Вот тебе и девочка! Твоя дочь, вот ты и расхлёбывай. А вот если бы был пацан, я бы тогда! Ух! (Уходит).

МАТЬ. Вот только кулаком махать ты и можешь… А ведь в молодости был парень как парень – решительный. Да, видно, время идёт – не остановишь, и радости с каждым днем всё меньше. А может, так всё и должно быть?

Сцена в квартире Гоблина. Комната. Скромная мебель, на диване лежит больной Дима. Входит Алька.

АЛЬКА. Дима! (Не сразу замечает лежащего Диму.) Ты где? Странно, никого нет и дверь открыта… Это так неосмотрительно, кто угодно может войти. (Замечает Диму.) Дима. (Он не отвечает, Алька боязливо садится рядом.) А вдруг он умер? (Берет его за руку.) Слава Богу, рука горячая… Может, градусов сорок, а то и все сорок два… Что же делать? (Достает аптечку.) Хорошо, что прихватила дома аптечку. (Достает таблетки). Дим, а Дим… (Дима открывает глаза, но вначале почти не узнаете её). На вот выпей, нельзя такую температуру долго терпеть. (Дима закрывает глаза.) Вот опять заснул… Что же делать? Будить или нет? (Кладет руку ему на лоб.) Голова еще горячее, чем рука.

ДИМА. Приятно. Прохладно так и приятно. Как всё прошло? Как прошло собрание посвящённых? Куколка стала бабочкой?

АЛЬКА. Нормально всё прошло. Обычно. Даже рассказать не о чем. Ты лучше спи.

ДИМА (усмехнувшись через силу). Куколка стала бабочкой. Я знал, что у тебя получится… Иди домой. Наверно, я заразный.

АЛЬКА. А мама твоя где? Скоро придет?

ДИМКА. Завтра утром. У неё ночное дежурство.

АЛЬКА. Может, «скорую» вызвать?

ДИМА. Нет, я уж как-нибудь сам. Я, как Бармалей, ненавижу докторишек.

АЛЬКА. Я знаю, спорить с тобой бесполезно. Я посижу с тобой. Можно? (Так, чтобы он не успел перебить.) Я всё равно не уйду, понял? Скажешь, чтобы катилась куда подальше, – не обижусь и не послушаюсь. Не станешь ведь ты меня выгонять силой, да? Не станешь?

ДИМА. Да уж. Не стану. Тем более что силы неравные.

АЛЬКА. Вот и хорошо. Нужно покушать, у меня тут кое-что есть.

ДИМА. Нет-нет. Я ничего не хочу.

АЛЬКА. Ну, как это – не хочу. В твоём положении необходимо усиленное питание. (Достает продукты.)

ДИМА. Я же сказал, что не хочу, значит, не хочу.

АЛЬКА. Ну, хорошо, хорошо, я просто посижу с тобой, пока мама не придёт с работы. Вдруг тебе что-нибудь понадобится?

ДИМА (с сомнением). До утра?

АЛЬКА. До утра. (Дима хочет что-то сказать.) Родителей я уже предупредила. Спи. (Как бы про себя.) И правда, уже спит. Ах ты мой Гоблин! Ты сейчас такой беззащитный. А вот если бы на твоем месте был Володя, я бы за ним лучше всех медсестер… И почему так всегда бывает? Мечтаешь об одном, а в жизни – совсем другое. Ох, как тебя трясет! Тебя нужно тепло укрыть ещё чем-нибудь, но вряд ли тебе это поможет. Я должна согреть тебя своим теплом. Ведь если очень захотеть…, если от всей души, то можно своим здоровьем и своим участием отогнать болезнь. (Ложится рядом, прижимая его к себе.) Пусть уж эта зараза перейдёт ко мне, и тогда Гоблин поправится. Если бы меня сейчас увидели наши «избранные», наверняка бы заподозрили какую-нибудь гнусность… Да ну их к лешему! Они же не знают, что такое настоящая близость, когда чувствуешь другого человека так же хорошо, как самого себя, и счастлив от этого. Я знаю, что Гоблин меня не любит ни капельки, а я? Разве я люблю его? Я знаю только, что он есть на свете, и мне не безразлично, болен он или здоров. А раз это так, то, чёрт побери, разве есть что-то дурное в том, что наши головы так близко друг от друга и что в моей руке бьётся его сердце… (Засыпает. Свет гаснет. Затем вновь загорается. В дверях стоит мать Димы, Алька просыпается, ошалело глядя по сторонам.)

МАТЬ. Тебя ведь Аля зовут, так?

АЛЬКА. Аля. Я просто зашла его навестить, а он заболел, понимаете, очень сильно, и температура высокая, вот я и решила, плохого не будет, если с ним кто-нибудь посидит, пока вы не придёте, а потом и не заметила, как заснула. Ужасно глупо получилось…

МАТЬ. Ты говори потише. Пускай поспит. Иди сюда, позавтракать надо. Я сейчас. (Уходит на кухню, затем приносит завтрак – яичницу, хлеб, чай.) Тебе сейчас в школу? Домой заходить будешь?

АЛЬКА. Нет. Или зайду.

МАТЬ. Ты сама-то хоть не заразилась? Сейчас страшный грипп ходит, у нас в больнице только об этом и говорят.

АЛЬКА (сильно покраснев). Зараза к заразе не пристаёт.

МАТЬ. Если бы я знала, что он так свалится, я бы отгул взяла. Так всегда бывает – пока чужим людям градусники ставишь да уколы делаешь, свои от болезни загибаются. (Молча сидят, Дима просыпается, садится на диван.)

АЛЬКА. Ничего страшного. Я хотела сказать, что, по-моему, ему значительно лучше.

ДИМА. А я? Про меня-то забыли?

МАТЬ. И ничего не забыли, просто будить не хотели. Сон – лучшее лекарство.

ДИМА (очень слабым голосом). Некоторые вообще считают, что вся жизнь – это сон. А умереть – значит пробудиться, но позавтракать никогда не помешает, во сне или наяву. Ты, Алька, в школу не опоздаешь?

АЛЬКА (стараясь скрыть обиду). Я уже ухожу, если ты об этом.

ДИМА. Ну что ты! Совсем нет. Проявляю, так сказать, дружеское беспокойство. Имею право. Честно признаться, я бы без тебя сдох. Ей богу, окочурился бы, как последний бродяга, – без аспирина и теплого слова.

АЛЬКА (приводя себя в порядок). И в самом деле, опоздаю. Спасибо вам за завтрак, за чай, мне пора. Дима, не болей. (Уходит.)

МАТЬ (после паузы). А я и не знала, что вы дружите.

ДИМА. А что в этом странного?

МАТЬ. Да так. Мне казалось, в нашем доме у тебя нет друзей.

ДИМА. Да мы и не дружим. (Усмехнувшись.) Алька – это мой самый удачный проект.

МАТЬ. Ты что же, Господь Бог? Не говори глупостей.

ДИМА. Нет, ну почему, когда пытаешься говорить с людьми серьезно, они все думают, что ты шутишь?

МАТЬ. Ты это брось. Она девочка хорошая. Настоящая. Дурында какая-нибудь не стала бы с тобой сопливым возиться. Обидишь её – вот. (Показывает кулак.) Доставай градусник.

ДИМА. Боюсь, боюсь, боюсь!

МАТЬ. Дай посмотреть. Ничего себе!

ДИМА. Доктор, скажите, я буду жить?

МАТЬ. Надо же! Тридцать пять и девять! Упадок сил, температуры – как не бывало. У меня складывается устойчивое впечатление, что один из нас симулянт.

ДИМА. А что делать! Надо же как-то привлекать внимание симпатичных девушек. Если нет никаких достоинств, то что нам остается? Только бить на жалость.

Конец первого акта.