XIV. Кто правит миром? 4 страница

Итак, резюмирую мой основной тезис. Наш мир переживает сейчас тяжкий моральный кризис, самый яркий симптом которого – небывалое восстание масс, а причина – моральное разложение Европы. Причины разложения Европы сложны; одна из важнейших – утрата былой власти над самим собой и над всем миром. Сейчас Европа не чувствует себя вождем, остальной мир не чувствует себя ведомым. Былая власть исчезает.

Нет больше и "полноты времен", ибо она предполагает ясное, предопределенное, недвусмысленное будущее, какое видел перед собою XIX век. Тогда люди были уверены в завтрашнем дне. Сегодня горизонт непрогляден, за ним скрывается неведомое, ибо никто не знает, кто будет править завтра, как будет распределена власть на земле. "Кто", то есть – какой народ или какая группа народов, тем самым какой этнический тип, тем самым – какая идеология, какая система ценностей, норм, жизненных импульсов?...

Никто не знает, к какому центру будет тяготеть наша жизнь в ближайшем будущем; и потому в наши дни она стала до неприличия временной. Все, что происходит сейчас в общественной и частной жизни, вплоть до самого глубинного, личного (кроме, и то частично, науки) – несерьезно и непостоянно. Сейчас нельзя верить тому, что говорят, проповедуют, выставляют, расхваливают; все это так же быстро исчезает, как и появляется; все – начиная от мании спорта (я имею в виду манию, а не самый спорт) до политического насилия, от "нового искусства" до солнечных ванн на нелепых модных пляжах. У этих явлений нет корней, это пустые выдумки в худшем смысле слова, то есть причуды и капризы. Это не творчество, которое всегда вытекает из глубинной сущности жизни; это не вызвано внутренним импульсом, подлинной необходимостью. Одним словом, все это фальшь. Новый стиль жизни на словах проповедует искренность, на деле лжет. Правда только в такой жизни, в которой все вызвано подлинной, неотвратимой необходимостью. Сейчас ни один из политиков не ощущает, что его политика необходима. Чем экстравагантнее его поза, чем легкомысленнее его политика, тем менее она оправдана исторической необходимостью. Только жизнь, укорененная в глубине, в почве, слагается из неизбежных событий, только она ощущает свои действия как непреложную необходимость. Все остальное, все, что мы произвольно можем сделать или не сделать, или сделать по-иному, лишь фальсификация подлинной жизни.

Наша жизнь – плод междуцарствия вакуума между двумя историческими эпохами мирового господства: той, что была, и той, что придет. Она по самой сути своей временна. Мужчины не знают, каким идеалам они служат; женщины – каких мужчин они предпочитают.

Европейцы не умеют жить без великого общего дела. Если его нет, они опускаются, опошляются, душа их расшатана. Сейчас началось именно это. Государственные образования, которые до сих пор называются нациями, достигли наивысшего развития сто лет тому назад. Они дали все, что могли, и теперь им остается лишь перейти в новую, высшую стадию. Они уже только прошлое, облепившее Европу; они связывают и обременяют ее. Наделенные большей свободой, чем когда-либо, мы чувствуем, что внутри наших наций нечем дышать, как в тюрьме. Нации были раньше широким, открытым простором, стали – душными захолустьями. В будущей европейской "сверхнации", которая рисуется нашим глазам, историческое многообразие Запада не может и не смеет исчезнуть. Античное государство уничтожало различия между отдельными народами, или обезвреживало их, или, в лучшем случае, сохраняло их в мумифицированном виде; но национальная идея с ее динамикой требует сохранить то многообразие, которое всегда было характерным для жизни Запада.

Весь мир чувствует, как необходимы новые основы жизни. Некоторые – как всегда бывает в подобных кризисах – пытаются спасти положение, искусственно оживляя те самые, изжитые, принципы, которые привели к кризису. Именно этим объясняются вспышки "национализма" в последние годы. Повторяю, всегда так бывало: последняя вспышка – самая яркая, последний вздох – самый глубокий. Прежде чем исчезнуть, и военные, и экономические границы становятся особенно чувствительными.

Но все эти "национализмы" лишь тупики. Все попытки пробить с их помощью путь в будущее тщетны, ибо тупик никуда не ведет. Национализм всегда противоположен тем силам, которые творят государство: он стремится ограничить, исключить, тогда как они включают, приемлют. В эпохи укрепления, консолидации государства национализм несомненно имеет положительную ценность и стоит на высоком уровне. Но сейчас в Европе укреплять больше нечего, все и так слишком укреплено, и национализм лишь мания, предлог, чтобы увильнуть от своего долга – от нового творчества, нового, великого дела. Примитивность методов, которыми национализм оперирует, и тип людей, которых он вдохновляет, слишком ясно показывают, что он прямо противоположен подлинному историческому творчеству.

Только решение создать из народов Европы новую великую сверх-нацию могло бы возродить Европу. Она снова обрела бы веру в себя, ее пульс оживился бы, она взяла бы себя в руки, собралась бы.

Но положение гораздо опаснее, чем думают. Годы уходят, и европеец может привыкнуть к тому сниженному тонусу жизни, какой сейчас установился, он разучился править, прежде всего – управлять самим собой. Если это случится, его достоинства и способности скоро исчезнут. Как и всегда бывает при образовании нации, единству Европы противятся консервативные классы. Это может кончиться их гибелью; ибо к главной опасности – что Европа окончательно потеряет свою духовную силу и свою историческую энергию – присоединяется другая, более конкретная и грозная. Когда коммунизм победил в России, многие думали, что красный поток зальет Европу. Я так не думал. Наоборот, я писал в те годы, что для европейца, который все свои усилия и всю свою веру поставил на карту индивидуальности, русский коммунизм неприемлем. Прошло время, и те, кто тогда опасался, успокоились – успокоились, когда следовало бы обеспокоиться. Именно теперь коммунизм мог бы победно распространиться по Европе.

Я по-прежнему считаю, что коммунизм по-русски не интересует, не привлекает европейцев, не сулит им завидного будущего – и вовсе не в силу тех причин, которые обычно приводят его апостолы, упорные, твердолобые и далекие от истины, как все апостолы на свете. Европейский буржуа и без коммунизма знает, что дни человека, который живет без труда и забот благодаря своей ренте и завещает ее сыновьям, сочтены. Ни это, ни тем более страх, предохраняют Европу от "русской веры". Произвольные предположения, на которых двадцать лет тому назад Сорель обосновал свою "Тактику насилия", нам кажутся сейчас смешными. Буржуа вовсе не трус, как думал Сорель; наоборот, сейчас он гораздо больше склонен к насилию, чем рабочий. Все знают, что большевизм победил в России потому, что там не было буржуа [Этого одного достаточно, чтобы убедиться раз и навсегда, что марксизм и большевизм – разные исторические явления, у которых нет почти ничего общего. – Прим. автора ]. Фашизм, движение мелкобуржуазное, оказался гораздо более воинственным, чем все рабочие движения. Вовсе не это препятствует европейцу броситься в объятия коммунизма, но гораздо более простая и основательная причина: он не думает, чтобы в коммунистическом обществе жилось счастливей.

И тем не менее, повторяю, мне кажется вполне возможным, что в ближайшие годы Европа будет очарована большевизмом. Не из-за него – несмотря на него.

Представим себе, что "пятилетки", которые с геркулесовыми усилиями проводит советское правительство, оправдают ожидания, и экономическое положение России не только восстановится, но и улучшится. Каково бы ни было содержание большевизма, это, во всяком случае, гигантский эксперимент. Люди решительно взялись за проведение гигантского плана реформ и во имя своей веры подчинили себя суровой дисциплине. Если судьба, неумолимая и холодная к человеческому воодушевлению, не допустит полного крушения этого опыта, если она хоть немного даст ему свободу действия, большевизм неизбежно поднимется над Европой, как новое сияющее светило. Если Европа тем временем останется в таком же жалком состоянии, как в последние годы, если нервы ее и мускулы будут расслабленными от недостатка дисциплины, если у нее не будет жизненного плана, как сможет она уберечься от торжествующего коммунизма? Можно ли надеяться, что европеец, не имея собственного плана или знамени, сможет успешно сопротивляться призыву к новой цели и не загореться им? Ради того, чтобы послужить идее, вносящей смысл в его пустую жизнь, он может подавить свои возражения против коммунизма и даст увлечь себя, если не самому учению, то по крайней мере его воодушевлению, экстазу.

Преобразование Европы в единое государство-континент, по-моему, единственное, что могло бы уравновесить победоносные "пятилетки".

Политики и экономисты уверяют нас, что у этой победы мало шансов на осуществление. Но было бы слишком унизительно, если бы антикоммунизм видел свое спасение лишь в материальных затруднениях противника. Ведь крушение коммунизма тогда равносильно общему крушению. У коммунизма своеобразный моральный кодекс; тем не менее это все же кодекс. Не достойнее ли и полезнее противопоставить морали коммунизма новую западную мораль, призыв к новой жизненной программе?