Личный счет

Я видел, как лучшие умы моего поколенья гибнут от безумья, истощены истеричны и голы...

– Аллен Гинсберг, «Вой»

Псих – это человек, который только что осознал, что творится вокруг.

– Уильям С. Берроус

Тет: год Обезьяны.

Последний день перед встречей нового, 1968 года по вьетнамскому лунному календарю мы с Стропилой проводим у лавки на Фридом Хилл возле Да-Нанга[18]. Мне приказано написать тематическую статью о центре отдыха на Фридом Хилл на высоте 327 для журнала «Leatherneck». Я – военный корреспондент при 1-ой дивизии морской пехоты. Моя работа заключается в том, чтобы писать бодрые новостные бюллетени, которые раздаются высокооплачиваемым гражданским корреспондентам, которые ютятся со своими служанками евроазиатского происхождения в больших отелях Да-Нанга. Те десять корреспондентов, что работают в информбюро 1-ой дивизии, с неохотой выполняют свои обязанности по созданию пиара войне вообще и корпусу морской пехоты в частности. Сегодня утром мой начальник решил, что статью, которая может реально вдохновить войска на великие свершения, можно написать о высоте 327, а фишка должна быть в том, что высота 327 была первой долговременной точкой, которую заняли американские войска. Майор Линч считает, что я заслужил немного халявы перед тем как вернусь в информбюро в Фу-Бай. Мои последние три операции меня вымотали до усрачки; в поле корреспондент – такой же стрелок, как и все. Стропила прицепился ко мне и таскается за мной как ребенок. Стропила – военный фотокорреспондент. Он думает, что я реально крутой боевой морпех.

Мы направляемся в кинотеатр, который больше похож на склад, и любуемся там на Джона Уэйна в «Зеленых беретах», в этой голливудской мыльной опере о любви к оружию. Сидим в самых первых рядах, рядом с группой хряков. Хряки развалились поперек кресел, задрав грязные тропические ботинки на кресла перед ними. Они все бородатые, немытые, одеты не по форме. Все поджарые и злобные – так обычно выглядят люди, вернувшиеся живыми после долгих топаний через джунгли, болота, зеленую пиздятину.

Я укладываю ноги на ряд кресел перед собой, и мы смотрим, как Джон Уэйн ведет за собой зеленоберетчиков. Джон Уэйн просто прекрасен как солдат, он чисто выбрит, одет в щегольскую тропическую форму в тропическом камуфляже, сшитую точно по фигуре.

Ботинки на его ногах блестят, как черное стекло. Вдохновленные Джоном Уэйном, исполненные боевого духа солдаты спускаются с небес и вступают в рукопашную со всеми Виктор-Чарли в Юго-восточной Азии. Он рявкает, отдавая приказ актеру-азиату, который играл Мистера Сулу в «Звездном пути». Мистер Сулу, который здесь играет арвинского офицера, зачитывает свою реплику, исполненный величайшей убежденности в сказанном: «Сначала убейте ... всех вонючих конговцев ... а потом поедете домой». Морпехи-зрители взрываются ревом и хохотом. Это дико смешное кино, такого мы давно уже не видели.

Позднее, в самом конце фильма, Джон Уэйн уходит в закат с отважным мальчонкой-сиротой. Хряки смеются, свистят и предупреждают, что сейчас напустят полные штаны от смеха. Солнце садится в Южно-Китайское море, и это делает конец фильма столь же похожим на правду, как и все остальное.

Большинство летунов в зале – чисто выбритые штабные крысы, которые никогда не ходят на операции. На крысах отполированные ботинки, накрахмаленная форма и авиаторские темные очки. Крысы уставились на хряков так, будто перед ними Ангелы Ада, забредшие на балет.

Экран тускнеет, включается верхнее освещение, и одна из крыс говорит: «Хряки гребаные... животные, и ничего боле...»

Хряки оборачиваются. Один из хряков поднимается. Направляется к ряду, где расселись крысы.

Крысы смеются, пихают друг друга, передразнивают хряка, изображая, какое сердитое у него лицо. И вдруг замолкают. Они не могут отвести глаз от этого лица, на котором появляется улыбка. Хряк улыбается, будто ему известен какой-то жуткий секрет.

Аэродромные крысы не спрашивают у хряка, почему он так улыбается. Лучше им этого не знать.

Еще один хряк вскакивает, хлопает улыбающегося хряка по руке и говорит: «Брось, Звер. Ерунда. Этих мудаков мы мочить не будем».

Улыбающийся морпех делает шаг вперед, но тот, что поменьше, преграждает ему путь.

Крысы решают воспользоваться этой задержкой в продвижении улыбающегося хряка. Они пятятся спиной вперед по проходу до самой двери и там, запинаясь, вываливаются на солнечный свет.

Я говорю:

– Ну не херня ли? А говорят, хряки все сплошь убийцы. По мне, так вы, дамочки, на убийц и не похожи.

Улыбающийся хряк уже не улыбается. Он говорит:

– Так-так-так, сукин ты сын...

– Не лезь, Звер. – говорил маленький морпех. – Я этого засранца знаю.

Мы с Ковбоем бросаемся друг на друга, боремся, пихаемся и колотим друг друга по спинам.

– Старый ты козел. Как ты? Что нового? Кого успел поиметь? Только твою сестренку. Ну, лучше уж сестренку, чем маманю, хоть у меня и маманя ничего.

– Слушай, Джокер, а я уж размечтался, что больше с тобой, говнюком, не встречусь. Я уж так надеялся, что призрак комендор-сержанта Герхайма из Пэррис-Айленда никогда тебя не выпустит, что уж он-то обеспечит тебе мотивацию.

Я смеюсь:

– Ковбой, засранец ты этакий. А выглядишь ты сурово. Когда б не знал, что ты прирожденная крыса, тебя бы испугался.

Ковбой фыркает.

– Знакомься, это Зверодер. Вот он – суровый малый.

Здоровенный морпех ковыряет пальцем в носу.

– Проверять не рекомендую, ептать.

Лента с пулеметными патронами крест-накрест перехватывает его грудь, поэтому выглядит он просто как здоровенный мексиканский бандит.

Я говорю:

– А это Стропила. Он не ходячая фотолавка. Он фотограф.

– Ты фотограф, да?

Мотаю головой.

– Я военный корреспондент.

Зверодер оскаливается, обнажая гнилые клыки.

– Много войны повидал?

– Хорош трындеть, урод. Мой откат – п...ц всему. У меня в два раза больше операций, чем у любого хряка в I корпусе. А сюда я просто заехал всякого добра поднабрать. Моя контора – в Фу-Бай.

– Правда? – Ковбой толкает меня кулаков в грудь. – Это наш район. Первый пятого. Рота «Дельта» – лучше всех, круче всех, злее всех. Мы сегодня утром сюда на попутках добрались. Заслужили чуток халявы, потому что наше отделение замочило боку Виктор-Чарли. Мы ведь душегубы и сердцееды. Ты там спроси только кабанов из первого взвода. Мы из людей сита делаем, брат, и свинцом их затыкаем.

Я ухмыляюсь.

– Сержант Герхайм мог бы гордиться, если б это услышал.

– Да, – отвечает Ковбой, кивая головой. – Да, согласен.

Смотрит куда-то в сторону.

– Терпеть этот Вьетнам не могу. У них тут даже лошадей нет. Охренеть можно – на весь Вьетнам ни одной лошади.

Ковбой разворачивается и знакомит нас с мужиками из своего отделения: Алиса, чернокожий, такой же здоровяк, как и Зверодер, Донлон – радист, младший капрал Статтен – главный в третьей огневой группе, Док Джей – флотский медик, С.А.М. Камень; и командир отделения «Кабаны» Бешеный Граф.

У Бешеного Графа на плече висит кольтовская автоматическая винтовка M-16, но в руках еще и духовое ружье «Ред райдер». Он тощий, будто из концлагеря сбежал, а все лицо его состоит из длинного острого носяры и пары запавших щек по сторонам. Глаза увеличены толстыми стеклами, и одна дужка дымчатых очков, какие выдают в морской пехоте, прикручена проволокой, которой могло бы быть и поменьше. Он говорит: «По коням», и хряки начинают собирать свои вещи, винтовки М-16, гранатометы М-79 и захваченные у врага АК-47, рюкзаки, бронежилеты и каски. Зверодер поднимает пулемет М-60 и упирает приклад в бедро, направив черный ствол вверх под углом в сорок пять градусов. Зверодер крякает. Бешеный Граф поворачивается к Ковбою и говорит:

– Надо б нам поторапливаться, братан. Мистер Недолет нам сердца повышибает, если опоздаем.

Ковбой собирает свой скарб. «Так точно, Граф. Но ты с Джокером сначала переговори. Мы на острове вместе были. Он про тебя такого распишет – знаменитым станешь».

Бешеный Граф глядит на меня. Лицо его не выражает ничего.

– Именно так. Меня Бешеный Граф зовут. Гуки[19]меня любят страшно, покуда я их не грохну. Потом уже не любят.

Я ухмыляюсь.

– Именно так.

Бешеный Граф ухмыляется, выставляет вверх большие пальцы, говорит: «Выдвигаемся, Ковбой» и выводит отделение из кинотеатра.

Ковбой толкает меня в плечо.

– Вот это, братан, мой бесстрашный командир. А я – командир первой огневой группы. Скоро командиром отделения стану. Жду вот только, когда Графа замочат. Или он просто спятит к гребаной матери. Сам-то Граф именно так главным стал. До него у нас главным старина Сток был. Просто суперхряк. Свихнулся напрочь. Ничего, совсем скоро и мой черед придет.

– Ну, Ковбой, ты там не расслабляйся. Не забывай, какой ты дурень. Ты же сам о себе позаботиться, и то не можешь. Помнишь, как легко я тебя завалил, когда сержант Герхайм заставил меня снайпера изображать? Я вот как думаю: Корпус должен твою маму сюда на самолете доставить, чтобы она с тобой вместе по джунглям шастала.

Ковбой делает несколько шагов к двери, оборачивается, машет рукой, улыбается.

Показываю ему средний палец.

Когда Ковбой уходит за своим отделением, мы с Стропилой смотрим мультики про розовую пантеру. Потом берем свои винтовки и отправляемся в лавку, которая по виду ничем не отличается от обычного склада. Покупаем там всякую недорогую хавку.

Стоим в очереди, чтобы расплатиться за хавку военными платежными чеками. Стропила мнется, придумывает, как бы получше сказать.

– Джокер, я хочу ... Куда-нибудь. Я на операцию хочу. Я в стране уже почти три месяца. Три месяца. А чем занимаюсь? Только рукопожатия щелкаю на наградных церемониях. Намба тен, хуже некуда. Мне надоело уже. Какая-нибудь школьница – и та бы справилась.

Он протягивает чеки миловидной кассирше-вьетнамке.

Когда мы выходим за дверь, юный вьетконговец-стажер насильно заставляет меня сдаться и разрешить ему почистить мне ботинки, а тем временем его старшая сестренка демонстрирует свою грудь Стропиле.

– Не гоношись, Строп, ради своей же пользы. Успеешь еще и на операцию.

– Ну, Джокер, помоги, а? Как я смогу географии учить, если мира не видел? Забери меня с собой в Фу-Бай. Договорились?

– Ага, а там тебя замочат на первой же операции, и я же буду виноват. Вернусь в Мир, а там твоя мамочка меня разыщет. Она же меня до усрачки отмудохает. Никак нет, Строп. А я ведь не сержант, я всего лишь капрал. И ответственности за твою тощую задницу не несу.

– А вот и несешь. Я же только младший капрал.

Мы с Стропилой заходим в контору Объединенных организаций обслуживания вооруженных сил и обмениваемся скользкими шуточками с девчонками из Красного креста, которые в ответ хлопают широко раскрытыми глазами и угощают нас круглыми бубликами. Мы спрашиваем девчонок из Красного креста, не думают ли они, что этими бубликами мы должны удовлетворять свои плотские желания, а они отвечают, что больше дырки от бублика мы ничего не заслуживаем.

В конторе лежат кучи и кучи писем, которые пишут нам дети из Мира.

Дорогие Солдаты в Боевой Готовности:

Мы узнали, что во Вьетнаме все самые смелые, живые или мертвые. Мы все стараемся помочь вам вернуться домой в свои дома. Мы покупаем облигации. Мы помогаем Красному кресту помогать солдатам. Мы поможем вам и вашим союзникам прийти обратно. Если можно, мы пошлем вам подарки.

С приветом из вашей страны,

Чери

Дорогой боевой товарищ:

Мне восемь лет. У меня есть брат. У меня есть сестра. Там, наверно, грустно.

Искренне Ваш,

Джефф

Дорогой американец:

Мне хотелось бы поговорить с тобой по-настоящему, а не через открытку. У нас есть собака, она такая четкая. Она черная, с длинными волосами. Меня зовут Лори. Я всегда буду упоминать о тебе в своих молитвах. Скажи всем, что я люблю их всех, и тебя тоже. Ну, пока.

Твой друг Лори

Стропила читает эти письма вслух. Его они еще способны тронуть.

А по мне эти письма – что туфли для покойников, которые ходить уже не могут.

Когда начинает темнеть, мы с Стропилой добираемся на попутках до хибары, отведенной для информбюро в расположении штаба 1-ой дивизии морской пехоты.

Стропила пишет письмо матери.

Достаю черный маркер и рисую жирное "X" на числе 59 на крутом бедре голой женщины, которую я нарисовал в натуральную величину на фанерной перегородке позади своих нар. На моем бронежилете, на задней стороне – уменьшенная копия той же самой женщины.

Практически у каждого морпеха во Вьетнаме есть свой стариковский календарь его срока службы – обычных 365 дней и еще 20 бесплатного приложения за то, что он морпех. Некоторые рисуют их маркерами на бронежилетах. Некоторые украшают ими каски. Некоторые накалывают. Есть и трафаретные картинки Снупи, на которых его собачье тело разделано на части бледно-голубыми чернилами, или каска с парой ботинок – «Старик». Рисунки бывают разные, но самый популярный – полуженщина-полудевочка с большим бюстом, которая раскроена на кусочки, как сборная картинка-головоломка. Каждый день очередная деталь ее соблазнительного анатомического устройства затушевывается, а та, что между ног, естественно, остается на последние несколько дней в стране.

Сидя на шконке, я печатаю на машинке свой отчет о Высоте 327, этом оазисе для военнослужащих, о том, как всем нам, добропорядочным юным гражданам Америки, гарантируются здесь ежедневные рационы хавки, и о том, как те из нас, кому повезет посетить тылы, смогут посмотреть на то, как Мистер Джон Уэйн с помощью каратэ забивает Виктор-Чарли до смерти в цветных мультиках про войну в каком-то другом Вьетнаме.

Статья, которую я пишу на самом деле – шедевр. Требуется настоящий талант, чтобы убедить людей в том, что война – это прекрасное приключение. Поезжай один, приезжайте все в экзотический Вьетнам, жемчужину Юго-Восточной Азии, здесь вы познакомитесь с интересными людьми, наследниками древней культуры, которые пробудят в вас интерес к жизни ... и кроме того, вы сможете их убить. Стань первым парнем из своего района, кто откроет официальный счет убитым врагам.

Валюсь в койку. Пытаюсь уснуть.

Заходящее солнце заливает оранжевым светом рисовые поля за проволочным заграждением.

Полночь. Где-то под нами, в деревне Догпэтч, гуки запускают фейерверки, отмечая вьетнамский Новый год. Мы с Стропилой забрались на жестяную крышу нашей хибары, откуда лучше видны салюты посерьезнее, которые запускают с аэродрома Да-Нанга. 122-миллиметровые ракеты падают с темного неба. Я открываю набор «B-3», и мы едим джонуэйновские печенюшки, макая их в ананасовый джем.

Не прекращая жевать, Стропила говорит:

– Я думал, должно быть перемирие, ведь Тет у них великий праздник.

Пожимаю плечами.

– Ну, наверное, лишь из-за того, что сегодня праздник, трудно отказаться от удовольствия пострелять по тем, кого уже давно пытаешься пристрелить.

И вдруг «у-у-у-ш-ш-ш...»

Это по нам.

Я спрыгиваю с крыши.

Стропила, раскрыв от изумления рот, вскакивает на ноги. Он смотрит сверху вниз на меня как на сумасшедшего.

– Что -

Мина разрывается на палубе в пятидесяти ярдах от нас.

Стропила слетает с крыши.

Рывком поднимаю Стропилу на ноги. Пихаю его. Он валится в бункер из мешков с песком.

Повсюду вокруг холма оранжевые пулеметные трассеры взлетают к небу. Летят в противника мины. Бьет артиллерия. Ракеты летят в нас. Осветительные заряды вспыхивают над рисовыми полями. Ракеты блестят, плавно скользя вниз на миниатюрных парашютах.

Пару секунд прислушиваюсь, потом хватаю за шкирку Стропилу и втягиваю его в хибару.

– Хватай оружие.

Беру свою M-16. Щелкаю магазином. Кидаю набитый магазинами патронташ Стропиле.

– Вставляй магазин, и патрон – в патронник. Заряжай.

– Но ведь так не положено.

– Делай что говорят.

За дверью штабные из окружающих хибар несутся, запинаясь, в стрелковые ячейки, отрытые по периметру. Они в одном исподнем, съеживаются в мокрых окопах. Напряженно вглядываются в темноту за проволокой.

Там внизу, на аэродроме Да-Нанга, ракеты Виктор-Чарли поливают бетонные конюшни, где крыло авиации морской пехоты разместило свои штурмовики F-4 «Фантом».

Ракеты мерцают как фотовспышки. Затем вспышки лопаются. И начинают стучать барабаны.

Информбюро на высоте напоминает карнавал, на который все пришли в зеленых костюмах – много-много человек. Служаки так и хотят показать себя бесстрашными командирами. Новички готовы обмочиться от страха. Говорят все сразу. Все ходят взад-вперед и смотрят туда-сюда, ходят и смотрят. Большинство из этих ребят в говне еще ни разу не были. Насилие не волнует их так, как волнует оно меня, потому что так, как я, они им еще не прониклись. Им страшно. С ними смерть еще не побраталась. Потому они и не знают, о чем говорить. Они не знают, что им надо делать.

Входит наш начальник майор Линч и приводит всех в кондицию. Он сообщает, что Виктор-Чарли воспользовался праздником Тет и начал наступление по всему Вьетнаму.

Нападению подверглись все основные объекты во Вьетнаме, имеющие военное значение.

В Сайгоне посольство Соединенных Штатов захвачено отрядами смертников. В Ке-Сань ждут, когда и их захватят, второй Дьен-Бьен-Фу получится. Термин «укрепленный район» отныне потерял всякое значение. Всего в пятидесяти ярдах дальше по холму, возле генеральских апартаментов, отделение вьетконговских подрывников разнесло ранцевыми зарядами центр связи. Наш «побежденный» противник взбрыкнул поразительно мощно.

Все начинают говорить одновременно.

Майор Линч спокоен. Он стоит в центре этого бедлама и пытается отдавать нам приказания. Никто не слушает. Он заставляет нас себя услышать. Его слова вылетают отрывисто, как пули из пулемета.

– Задернуть молнии на бронежилетах. Ты, морпех, каску надень. Примкните магазины, но не досылайте патрон в патронник. Всем приказываю заткнуться нахер. Джокер!

– Ай-ай, сэр.

За спиной майора Линча флаг Корпуса морской пехоты – кроваво-красный, с орлом, земным шаром и золотым якорем, на нем надписи: U.S.M.C. и Semper Fidelis. Майор стучит пальцем мне по груди.

– Джокер, я приказываю снять этот чертов значок. Ну, как это будет выглядеть? – тебя убьют, а у тебя пацифик на груди.

– Ай-ай, сэр!

– Двигай в Фу-Бай. У капитана Джэньюэри сейчас каждый на счету.

Стропила делает шаг вперед.

– Сэр? Можно мне поехать с Джокером?

– Что? Громче говори.

– Я Комптон, сэр. Младший капрал Комптон. Я из фото. Хочу в говне побывать.

– Разрешаю. И – добро пожаловать на борт.

Майор отворачивается, начинает орать на новичков.

Я говорю:

– Сэр, я думаю, что не -

Майор Линч раздраженно оборачивается ко мне.

– Ты еще здесь? Исчез, Джокер, рики-тик[20]как только можно. И салагу забирай. Отвечаешь за него.

Майор отворачивается и начинает рявкать, отдавая приказы по организации обороны информбюро 1-ой дивизии морской пехоты.

На аэродроме Да-Нанга царит хаос, реактивные снаряды противника раздолбали кучу хибар, морских пехотинцев и «Фантомов». Обращаюсь к крысе в очках с толстыми стеклами. Крыса читает сборник комиксов. Используя свой голос как командное средство, довожу до этой крысы, что я офицер и имею личное поручение от командующего корпуса морской пехоты. Мы со Стропилой занимаем приоритетное место в очереди, и потому вынуждены ждать всего девять часов, пока вместе с сотней служак из морской пехоты не запихиваемся в чрево транспортника C-130 «Геркулес», как в пещеру.

В тысячах футов под нами Вьетнам выглядит как узкая полоска драконьего дерьма, которую бог усыпал игрушечными танками, самолетами и множеством деревьев, мух и морских пехотинцев.

Мы идем на посадку на военную базу Фу-Бай. Стропила прижимает к себе три черных «Никона», как железных младенцев.

Я смеюсь: "Когда хряки увидят, что знаменитый Стропила наконец-то прибыл, они сразу поймут, что войне конец ".

Стропила ухмыляется.

Стропила получил свое прозвище в ту ночь, когда он свалился со стропил в клубе «Тандербэрд» (это солдатская лавка в районе штаба 1-ой дивизии морской пехоты). Для развлечения зрителей, которые набили зал до отказа, привезли юмориста из Австралии и двух толстых теток из Кореи, исполнительниц танца живота. Стропила был упившись в доску, но удержать его я не смог, потому что сам был не лучше. Места нам достались сзади, возле дверей, и Стропила решил, что единственная возможность рассмотреть полуголых танцовщиц получше – залезть на стропила и повиснуть там над зеленой массой морпехов.

Генерал Моторс со своим штабом тоже заглянул, чтобы посмотреть на представление. Время от времени такое случалось – генерал Моторс не любил отрываться от своих морпехов.

Стропила просвистел со стропил как зеленая бомба, разнес вдребезги генеральский столик, залил всех пивом, раскидал все сушки и генерала вместе с четырьмя офицерами его штаба так, что они шлепнулись на свои высокопоставленные задницы.

Сотни рядовых и сержантов решили, что Стропила – минометный снаряд неизвестного образца, и превратились в плотную кучу зеленых тряпок. Затем из кучи начали высовываться отдельные головы.

Офицеры штаба схватили Стропилу, рывком привели его в вертикальное положение и начали вопить, вызывая эмпэшников.

Генерал Моторс поднял руку. На зал опустилась тишина. В отличие от многих других генералов морской пехоты, генерал Моторс действительно выглядел как генерал морской пехоты, с серыми глазами оттенка оружейного металла, с лицом грубым, но выразительным. В общем, с лицом кроманьонского святого. Его тропическое обмундирование было накрахмалено, стрелки остры как бритвы, рукава рубашки аккуратно закатаны.

Стропила уставился на генерала, улыбаясь как дурак набитый. Его шатнуло в сторону. Он попытался было сделать шаг, но выяснил, что ходить не в состоянии. Ему и стоять на месте было нелегко.

Генерал Моторс приказал убрать остатки разбитого стола. Затем предложил Стропиле свой собственный стул.

Стропила постоял, посмотрел на генерала, потом на офицеров штаба, которые все еще не могли прийти в себя от возмущения, потом на меня, и снова на генерала.

Улыбнулся и свалился на складной металлический стул.

Генерал кивнул и присел на пол рядом со Стропилой. Жестом приказал офицерам штаба усесться на пол рядом с собой (что они и сделали, по-прежнему в состоянии крайнего недовольства).

Следующим жестом генерал приказал артистам продолжать представление.

Юморист из Австралии и потные танцовщицы продолжали стоять в замешательстве.

Стропила встал.

Покачался немного и, обмякнув, свалился на палубу рядом с генералом. Обвил ему плечи рукой. Генерал Моторс смотрел на него, не выражая никаких эмоций. Стропила сказал: «Слушай, брат, а я летать умею. Видал, как я летал?» Сделал паузу. «Ты думаешь ... пьян ли я? Типа, в доску я пьян или в доску я пьян?» Осмотрелся. «Джокер? А где Джокер?» Но я все еще пробирался к нему, запинаясь о разгневанных крыс. «Джокер – мой брат, сэр. Мы, рядовой и сержантский – сплоченный состав, понял? Неоспоримо. А вон тех сексуальных баб я люблю. Вас понял, прием...» И, с серьезным лицом: «А кто проведет меня через заграждение? Сэр? Где Джокер?» Он осмотрелся, но меня не увидел.

«Я же там запутаюсь. Или подорвусь. Сэр? СЭР! Я на мину наступлю. Мне бы брата отыскать, сэр. Я не хочу снова в колючке путаться. ДЖОКЕР!»

Генерал Моторс посмотрел на Стропилу и улыбнулся.

– Спокойно, сынок. Морские пехотинцы никогда не бросают раненых.

Стропила посмотрел на генерала с выражением, с каким пьяницы глядят на людей, изрекающих нечто сверх их понимания. Потом улыбнулся. Кивнул головой.

– Ай-ай, сэр.

Юморист из Австралии и мясистые исполнительницы танцев живота возобновили действо, которое заключалось в основном в том, что юморист отпускал плотские шуточки каждый раз, когда большая нежная грудь у какой-нибудь из танцовщиц вываливалась из ее крохотного золотого костюма. Действо имело сокрушительный успех у зрителей.

К концу представления Стропила мог удерживаться на ногах только в присутствии стенки, на которую мог бы опереться. Генерал Моторс взял руку Стропилы, положил ее себе на плечи и вывел Стропилу из солдатского клуба. Оставив офицеров штаба позади, он помог Стропиле проковылять вниз по холму, по узкой тропе, проложенной через проволочные паутинки и спирали.

Покидая клуб «Тандербэрд», рядовой и сержантский состав наблюдал за этим маленьким представлением, кивая головами и заключая: «Достойно. Намба ван».

И добавляли: «Именно так».

C-130 «Геркулес» крутит пропеллерами, выруливая на стоянку. Тяжелая транспортная дверь обрушивается на полосу. Мы с Стропилой выпрыгиваем вместе с остальными попутчиками.

На левую сторону аэродрома отогнали в одну кучу три поврежденных C-130. С правой стороны – скелет еще одного С-130 с выпущенными наружу внутренностями, обугленный, еще дымящийся. Люди в космических костюмах из фольги прыскают на разорванный металл белой пеной.

Мы со Стропилой шлепаем с поля и топаем по снова ставшей скользкой грунтовке до самого периметра военной базы Фу-Бай, примерно в миле от аэродрома и тридцати четырех от ДМЗ.

Фу-Бай – это широкая глинистая лужа, разбитая на сектора идеально ровными рядами щитовых хибар. Самое крупное строение в Фу-Бай – штаб 3-ей дивизии морской пехоты. Это большое деревянное здание возвышается здесь символом нашей мощи и храмом для тех, кто влюблен в эту мощь.

Мы останавливаемся у бункера охраны. Здоровый дубина-эмпэшник приказывает нам разрядить оружие. Выщелкиваю магазин из своей М-16. Стропила выполняет то же самое. Я пристально смотрю на дубину-эмпэшника, чтобы показать ему, что намерен играть по своим правилам. Он черкает на дощечке огрызком желтого карандаша.

Неожиданно эмпэшник толкает Стропилу в грудь своей каштановой деревянной палкой.

– Салага?

Стропила кивает.

– В наряд пойдешь. Будешь для моих бункеров мешки песком заполнять.

Эмпэшник указывает согнутым пальцем на бункер охраны посередине дороги. Из бункера выгрызен здоровый кусок. Минометный снаряд пробил один ряд мешков и раскромсал другой, из которого высыпался песок.

Я говорю: «Он со мной».

С презрительной ухмылкой сержант напрягается под своим новехоньким, чистым полевым обмундированием, какое носят в Америке. На белом чехле его каски красным выведено «Военная Полиция», ремень белый с золотой пряжкой, на которой орел, земной шар и якорь, ярко блистает новенький пистолет сорок пятого калибра, как и черные начищенные до блеска ботинки, какие носят в Америке. Дубина-эмпэшник самодовольно купается в своей власти, разрешающей ему требовать обыденных мелочей. «Он будет делать, что я скажу. Кап-рал» – постукивает по черным металлическим уголкам на петлицах концом своей каштановой палки. – «А я – сержант».

Я киваю. «Так точно. Точно так, служака ты гребаный. Но вот он – только младший капрал. И приказы ему отдаю я».

Дубина-эмпэшник пожимает плечами. «Ну, хорошо. Хорошо, урод. Можешь отдавать ему свои приказания. А вот ты сам можешь набивать мешки песком, капрал. Много-много мешков».

Я не отрываю глаз от палубы. Изнутри меня начинает распирать нечто чреватое взрывом. Пока это давление нарастает, я ощущаю страх, ужасный напряг, а потом – как разрядка, выпуск пара: «Нет уж, тупорылая ты деревенщина. Никак нет, свинья гребаная. Нет уж, не собираюсь я. Нет, в твою рабочую команду Микки Мауса направляться я не собираюсь. И знаешь, почему? А?» Я вгоняю магазин обратно в свою М-16 и передергиваю затвор, досылая патрон.

А вот сейчас я уже улыбаюсь. Улыбаясь, я вдавливаю пламегаситель в рыхлый живот дубины-эмпэшника и жду, когда он издаст лишь звук, любой звук, или пошевелится хоть чуть-чуть, и вот тогда я нажму на спусковой крючок.

У дубины-эмпэшника отвисает челюсть. Больше сказать ему нечего. Полагаю, он больше не хочет, чтобы я набивал его мешки песком.

Дощечка с карандашом падают на землю.

Пятясь спиной вперед, дубина-эмпэшник отступает в свой бункер, так и не закрыв рта и подняв руки вверх.

Какое-то время Стропила от испуга не может рта открыть.

Я говорю:

– Привыкнешь еще к местным порядкам. Другим станешь. Все поймешь.

Стропила по-прежнему молчит. Мы идем дальше. Наконец он отвечает:

– Ты же всерьез. Ты ведь мог его убить. Ни за что.

– Именно так.

Стропила глядит на меня, как будто видит в первый раз.

– Тут все такие? Ты же смеялся. Как...

– Об этом обычно не говорят. Этого не объяснишь. Вот побываешь в говне, запишешь на личный счет первый труп – тогда поймешь.

Стропила молчит. Его переполняют вопросы, но он молчит.

– Вольно. – говорю я ему. – Не обманывай себя, Стропила, бойня тут. В этом говеном мире у тебя времени не будет, чтобы разбираться, что к чему. Что сделаешь, тем и станешь. Не рыпайся, и будь что будет. Тебе же лучше будет.

Стропила кивает, но ничего не говорит в ответ. Я понимаю, что у него сейчас в душе творится.

Информационное бюро оперативной группы «Экс-Рей», подразделения, которому поставлена задача прикрывать подразделения 1-ой дивизии, временно действующие в зоне действий 3-ей дивизии, представляет собой маленькую сборную хибару, которая построена с использованием брусков два на четыре дюйма и рабского труда. К двери из проволочной сетки приколочена красная табличка, на которой желтыми буквами написано: TFX-ISO. Крыша хибары изготовлена из листов оцинкованной жести, а стены – из мелкоячеистой сетки, назначение которой – спасать нас от жары. По бокам хибары флотские строители приколотили зеленые нейлоновые пончо. Эти пыльные полотна закатываются вверх во время дневного говна, а ночью опускаются вниз для защиты от свирепых муссонных дождей.

Чили-На-Дом и Дейтона Дейв занимаются фотолистами перед хибарой информбюро. Чили-На-Дом – задиристый чикано из восточного Лос-Анджелеса, а Дейтона Дейв – пофигист и серфингист из богатой флоридской семьи. Они абсолютно, совершенно разные. Но друзья – не разлей-вода.

Около сотни хряков постарались втиснуться во все возможные уголки, где отыскалась тень. Каждому хряку выдан фотолист, это такой отпечатанный формуляр с пробелами для внесения личных данных, которые нужны для того, чтобы отправить фотографию хряка в газету в его родном городишке.

Дейтона Дейв фотографирует черным «Никоном», а Чили-На-Дом помогает:

– Улыбнись, гандон. Скажи п-и-и-и-ська. Следующий.

Очередной морпех из очереди становится на колено рядом с маленькой вьетнамской сироткой неустановленного пола. Чили-На-Дом сует в руку пехотинца резиновый батончик «Херши».

– Улыбнись, гандон. Скажи п-и-и-и-ська. Следующий.

Дейтона Дейв делает снимок.

Одной рукой Чили-На-Дом забирает у хряка листок, а другой выхватывает резиновый батончик.

– Следующий!

Сиротка говорит:

– Э, морпех намба ван! Ты! Ты! Дашь ням-ням? Сувенира?

Сиротка цапает рукой батончик и выдергивает его из руки Чили-На-Дом. Он кусает его, но обнаруживает, что внутри всего лишь резина. Пытается содрать обертку, но не может.

– Ням-ням намба тен!

Чили-На-Дом выхватывает резиновый батончик из руки сиротки и швыряет его следующему пехотинцу.

– Поживее там. Вы что, прославиться не хотите? Кто-то из вас, может, семью этого пацана замочил, но в родном твоем городишке все должны знать, что ты крутой морпех с золотым сердцем.

Я говорю своим фирменным голосом Джона Уэйна:

– Слушай сюда, пилигрим. Снова тащимся?

Чили-На-Дом оборачивается, замечает меня и лыбится.

– Привет, Джокер, que pasa? Может, и тащимся, парень, а может и нихрена. Эти гуковские сиротки – крутой народ. Я думаю, половина из них – вьетконговские морпехи.

Сиротка уходит ворча себе под нос, пинает камни на дороге. И вдруг, будто решив доказать, что Чили-На-Дом прав, сиротка останавливается. Он оборачивается и с двух рук одаряет нас средними пальцами. И уходит дальше.

Дейтона Дейв смеется: «Это дитя стрелковой ротой СВА командует. Грохнуть бы его надо».

Я улыбаюсь.

– Образцово работаете, дамочки. Вы оба просто прирожденные крысы.

Чили-На-Дом пожимает плечами.

– Братан! Корпус нас, фасолеедов, в поле не пускает. Мы слишком крутые. На нашем фоне обычные хряки хреново выглядят.

– Как тут, долбят по вам?

– Так точно, – говорит Дейтона Дейв. – Каждую ночь. Так, по нескольку выстрелов. Они типа по нам прикалываются. Ну, а я, само собой, столько успел на счет записать, что сбился уже. Но мне никто не верит! Гуки-то своих покойников с собой утаскивают. Вполне верю, что этот маленький желтый злобный народец питается своими же потерями. Следы крови от утащенных трупов повсюду, а на счет не идут. Ну, и вот, я-то герой, а капитан Джэньюэри заставляет здесь в Микки Мауса играть, вместе с этим нахалом мокрозадым.

– КАПРАЛ ДЖОКЕР!

– СЭР! Пока, ребята. Пойдем, Строп.

Чили-На-Дом толкает Дейтону Дейва в грудь. «Сгоняй-ка в деревню и засувенирь мне сиротку помилее. Только чтобы грязный был, настоящая вонючка».

– ДЖОКЕР!

– АЙ-АЙ, СЭР!

Капитан Джэньюэри сидит в своем фанерном кубрике в глубине хибары информбюро. Капитан Джэньюэри мусолит в зубах незажженную трубку, потому что думает, что так он больше похож на отца-командира. Он не на живот, а на смерть режется в «Монополию» с Мистером Откатом. У Мистера Отката больше Ти-Ай, вьетнамского стажа, чем у любой другой собаки[21]в нашем подразделении. Капитан Джэньюэри не капитан Куиг, но он и не Хэмфри Богарт. Он поднимает серебряный башмачок и передвигает его на Балтик-Авеню, прибирая к рукам всю собственность по пути.

– Покупаю Балтик. И два дома. – Капитан Джэньюэри тянется за бело-фиолетовой купчей на Балтик-Авеню. «Вот и еще одна сфера моей монополии, сержант». Он расставляет на доске зеленые домики.

– Джокер, в Да-Нанге ты боку халявы хватанул, и определенно дошел уже до кондиции, чтобы снова в поле побывать. Топай-ка в Хюэ. СВА захватили город. Там сейчас первый первого в говне.

Я медлю.

– Сэр, не известно ли капитану, кто зарубил мою статью про гаубичный расчет, который замочил целое отделение СВА одним игольчатым снарядом[22]? В Да-Нанге мне одна крыса рассказала, что какой-то полковник мою статью похерил. Какой-то полковник сказал, что игольчатые снаряды – плод моей буйной фантазии, потому что Женевская конвенция классифицирует их как «негуманное оружие», а американские воины не позволяют себе быть негуманными.

Мистер Откат фыркает.

– Негуманное? Милое словечко. Десять тысяч дротиков из нержавеющей стали с оперением. Эти болванки, набитые такими стрелками, действительно превращают гуков в кучи обосранных тряпок. Это так точно.

– У, черт! – говорит капитан Джэньюэри. Он шлепает карточкой по походному столу. – Идешь в тюрьму – прямо в тюрьму – упускаешь куш – не получаешь двести долларов. – Капитан отправляет серебряный башмачок в тюрьму.

– Я знаю, кто похерил твою статью про игольчатый снаряд, Джокер. А вот чего я не знаю, так это кто дает врагам-репортерам наводку каждый раз, когда происходит что-нибудь неприятное – типа того белого Виктор-Чарлевского разведчика, которого замочили на прошлой неделе, из тех, кого собаки называют «Призрачный Блупер». Генерал Моторс готов уже отправить меня в хряки из-за этих утечек информации. Расскажешь? Тогда и я тебе скажу. Заметано?

– Нет. Нет, капитан. Ладно, неважно.

– Намба ван! Два очка! Все путем, Джокер. Тут тебе большой кусок халявы отвалили. – Капитан Джэньюэри достает конверт заказного письма из плотной бумаги и вытаскивает листок, на котором что-то написано затейливыми буквами.

– Поздравляю, сержант Джокер.

Он вручает мне листок.

ПРИВЕТСТВУЮ ВСЕХ ЧИТАЮЩИХ СЕЙ ДОКУМЕНТ: СИМ ДОВОЖУ ДО ВАШЕГО СВЕДЕНИЯ, ЧТО, ОКАЗЫВАЯ ОСОБОЕ ДОВЕРИЕ И ВЫРАЖАЯ УВЕРЕННОСТЬ В ПРЕДАННОСТИ ДЖЕЙМСА Т. ДЕЙВИСА, 2306777/4312, Я ПРОИЗВОЖУ ЕГО В СЕРЖАНТЫ КОРПУСА МОРСКОЙ ПЕХОТЫ СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ...

Изучаю этот листок бумаги. Потом кладу приказ на походный рабочий стол капитана Джэньюэри.

– Намба тен. Ничего не выйдет, сэр.

Капитан Джэньюэри останавливает свой серебряный башмачок на полпути.

– Что ты сказал, сержант?

– Сэр, я поднялся до ранга капрала исключительно за счет собственной военной гениальности, так же как, говорят, Гитлер и Наполеон. Но не сержант я. В душе я всегда буду капралом, им и буду.

– Сержант Джокер, приказываю отставить игры в Микки Мауса. Тебя на Пэррис-Айленде за заслуги в звании повысили. У тебя и в стране отличный послужной список. Стаж в нынешнем звании у тебя достаточный. Заслуживаешь продвижения по службе. Другой войны сейчас нет, сержант. Твоя карьера в морской пехоте -

– Нет сэр. Сначала мы этот народ бомбим, потом фотографируем. Мои статьи – это бумажные пули, летящие в жирное черное сердце коммунизма. Я сражаюсь за то, чтобы в этом мире лицемерие могло спокойно процветать. Мы встретились с врагом, а он, как оказалось – мы сами. Война – выгодное дельце, вкладывайте в нее сыновей. Вьетнам – это когда ни за что не надо извиняться. Arbeit Macht Frei -

– Сержант Джокер!

– Никак нет, господин капитан. Намба тен. Я капрал. Можете меня в тюрягу засадить – это все понятно. Ну, так заприте меня в Портсмутской военно-морской тюрьме и держите там, покуда я не сгнию заживо, но позвольте мне сгнить капралом, сэр. Вы знаете – что надо, я делаю. Я пишу статьи про то, что Вьетнам – это азиатский Эльдорадо, населенный милыми людьми – примитивными, но целеустремленными. Война – это шумный завтрак. Войну есть весело. Она здоровье поправляет. Война излечивает рак – раз и навсегда. Я не убиваю людей. Я пишу. Это хряки убивают, я только наблюдаю. Я всего лишь юный доктор Геббельс. Но я не сержант ... Сэр.

Капитан Джэньюэри опускает серебряный башмачок на Ориентал-Авеню. На Ориентал-Авеню стоит маленький красный пластмассовый отель. Капитан Джэньюэри кривится и отсчитывает 35 долларов в военных платежных чеках. Он вручает Мистеру Откату маленькие цветастые бумажки и передает ему игральные кости.

– Сержант! Я приказываю тебе нашить шевроны, соответствующие твоему званию, и если в следующий раз я их на тебе не увижу, то определенно займусь твоим воспитанием. В хряки захотелось? Если не захотелось, то выполняй приказ и сними неуставной символ пацифизма с формы.

Молчу в ответ.

Капитан Джэньюэри глядит на Стропилу.

– А это еще кто? Докладывай, морпех.

Стропила заикается, никак не может доложить.

Отвечаю за него:

– Это младший капрал Комптон, сэр. Салага из фото.

– Образцово. Добро пожаловать на борт, морпех. Джокер, этой ночью можешь здесь носом посопеть, а с утра направляйся в Хюэ. Завтра сюда Уолтер Кронкайт[23]должен прибыть, поэтому дел у нас будет много. Чили-На-Дом и Дейтона мне тут понадобятся. Но твое задание тоже важное. Генерал Моторс мне лично насчет него звонил. Нам нужны хорошие, четкие фотографии. И мощные подписи к ним. Привези мне снимки мирных жителей из аборигенов, и чтобы они там были после казни, с руками, завязанными за спиной, ну, ты знаешь – заживо похороненные, священники с перерезанными глотками, младенцы убиенные. Хорошие списки потерь противника привези. И не забудь соотношение убитых прикинуть. И вот что еще, Джокер...

– Что, сэр?

– Никаких фотографий с голыми. Только если изувеченные, тогда можно.

– Есть сэр.

– И еще, Джокер...

– Что, сэр?

– Постригись.

– Есть, сэр.

Когда Мистер Откат отпускает руку от своей маленькой серебряной машинки, капитан Джэньюэри восклицает: «Три дома! Три дома! Стоянка, рас-так-так! Это... восемьдесят долларов!»

Мистер Откат выкладывает все деньги, что у него есть. «Я банкрот, капитан. Должен Вам семь баксов».

С говножадной улыбкой на лице капитан Джэньюэри сгребает чеки.

– Не врубаешься ты, как дела делаются, Мистер Откат. Вот были бы у нас в морской пехоте деловые генералы, эта война бы уже закончилась. Секрет победы в этой войне – пиар. Гарри С. Трумэн сказал как-то, что у морской пехоты пропагандистский механизм почти такой же, как у Сталина. Он прав был. Первая жертва войны – правда. Корреспонденты – более действенная сила, чем хряки. Хряки всего лишь убивают противника. А главное – это то, что мы напишем и как сфотографируем. Согласен, историю можно творить кровью и железом, но пишут ее чернилами. Хряки – мастера представления устраивать, но именно мы делаем из них тех, кто они есть. Нижестоящие виды войск любят прикалываться над тем, что каждый взвод морской пехоты идет в бой в сопровождении взвода фотографов-морпехов. Так точно. Морпехи более стойки в бою, потому что легенды, на которые они равняются, у них величественнее.

Капитан Джэньюэри шлепает рукой по большому мешку, который лежит на полу возле стола.

– А вот законченный продукт нашей индустрии. Моя жена любит проявлять интерес к моей работе. Сувенир попросила прислать. Я ей решил гука отправить.

У Стропилы на лице появляется такое странное выражение, что я отворачиваюсь, чтобы на расхохотаться.

– Сэр?

– Что, сержант?

– А где Топ[24]?

– Первому отпуск без выезда из страны дали, в Да-Нанге он. Повидаетесь, когда из Хюэ вернешься. Капитан Джэньюэри смотрит на наручные часы. «Семнадцать ноль-ноль. Хавать пора».

По пути на хавку мы со Стропилой заходим за Чили-На-Дом с Дейтоной Дейвом и Мистером Откатом в хибару рядового и сержантского состава информбюро. Я даю Стропиле повседневную куртку с нашивками 101-ой воздушно-десантной дивизии, пришлепанными тут и там. На моей армейской куртке – знаки 1-ой воздушно-кавалерийской. Я выбираю два потрепанных комплекта армейских петлиц на воротник, и мы нацепляем их.

Теперь у нас новые звания -мы специалисты 5 класса, сержанты сухопутных войск. Чили-На-Дом с Дейтоной Дейвом и Мистер Откат превратились в простых сержантов 9-ой пехотной дивизии.

Мы идем хавать в армейскую столовку. У армейских еда правильная. Торты, ростбифы, мороженное, шоколадное молоко – сплошь одно добро. В нашей собственной столовке дают «Кул-Эйд» и «дерьмо с фанерой» – ломтики жареной говядины на тостах, а на десерт – арахисовое масло и бутерброды с мармеладом.

– Когда Топ обратно будет?

Чили-На-Дом отвечает: «Может, завтра. Джэньюэри снова твоим воспитанием занялся?»

Киваю.

– Служака поганый. Он явно чокнутый. Определенно спятил к гребаной матери. С каждым днем все ненормальнее. Дошел уж до того, что жене в подарок решил вьетнамского жмура послать.

Дейтона говорит:

– Именно так. Но и Топ из служак.

– Но Топ-то хоть достойный человек. Я что имею в виду: в Корпусе он как дома, нас вон заставляет свое дело делать, но он хоть всякими играми в Микки Мауса не достает. Он, когда может, собакам халявы отпускает. Нет, Топ – не служака, он профессиональный морпех. Служаки – это такая порода особая. Служака – это когда человек злоупотребляет властью, которой обладать не достоин. И на гражданке таких полно.

Сержант, начальник армейской столовки с большой сигарой во рту, решает провести выборочную проверку наших документов.

Сержант, начальник армейской столовки с большой сигарой во рту, забирает у нас из рук блестящие столовские подносы и вышвыривает нас из своей столовки.

Мы отступаем в морпеховскую столовку, где едим дерьмо с фанерой, пьем теплый как моча «Кул-Эйд» и болтаем о том, что армейские могли и дать нам засувенирить чего там у них осталось, потому что морской пехоте все равно только такое и достается.

После хавки возвращаемся в нашу хибару, играя по пути в догонялки. Запыхавшись и продолжая смеяться, останавливаемся на минутку, чтобы опустить зеленые нейлоновые пончо, прибитые к хибаре снаружи. Ночью они будут удерживать свет внутри, а дождь – снаружи.

Валяемся на шконках и треплемся. На потолке шестидюймовыми печатными буквами красуется лозунг военных корреспондентов: ВСЕГДА МЫ ПЕРВЫМИ ИДЕМ, СРЕДИ ПОСЛЕДНИХ УЗНАЕМ, И ЖИЗНЬ ГОТОВЫ ПОЛОЖИТЬ ЗА ПРАВО ПРАВДЫ НЕ УЗНАТЬ.

Мистер Откат травит свои байки Стропиле: «Единственная разница между военной байкой и детской сказочкой состоит в том, что сказка начинается „Жили-были...“, а байка начинается „Все это не херня“. Ну так вот, слушай внимательно, салага, потому что все это не херня. Джэньюэри приказал мне играть с ним в „Монополию“. С гребаного утра и до гребаного вечера. Каждый гребаный день недели. Подлей служаки человека нет. Они меня и так обувают, и так, но я пока молчу. Ни слова им не говорю. Откат – п...ц всему, салага. Запомни это. Когда Люки-гуки долбят тебе в спину, а „Фантомы“ хоронят их с помощью бочек с напалмом – это и есть откат. Когда кладешь на человека, отдача будет, рано или поздно, но будет – только сильнее. Вся моя программа из-за служак похерена. Но откат до них еще доберется, рано или поздно. Ради отката я все что хочешь сделаю».

Я смеюсь. «Откат, ты служак так не любишь, потому что сам такой».

Мистер Откат запаливает косяк. «Да ты больше всех с ними корешишься, Джокер. Служаки со служаками только и водятся».

– Никак нет. У меня столько операций, что служаки мне и слово сказать боятся.

– Операций? Чушь. – Мистер Откат поворачивается к Стропиле. – Джокер думает, что зеленая пиздятина в деревне живет, дальше там по дороге. Он и в говне-то ни разу не был. Об этом так просто не расскажешь. Как на «Хастингсе» -

Чили-На-Дом прерывает его: «Откат, ты не был на Операции „Хастингс“. Тебя еще и в стране-то не было».

– Хапни-ка дерьмеца и сдохни, гребаный латино. Крыса. Я был там, парень. Прямо в говне вместе с хряками, парень. У этих мужиков – стержень, понял? Крутые типы. А побудешь в говне рядом с хряками, так побратаешься с ними раз и навсегда, понял?

Я фыркаю.

– Байки.

– Так, значит? Ты в стране сколько пробыл-то, Джокер? А? Сколько Ти-Ай у тебя? Сколько времени в стране, мать твою? А тридцать месяцев не хочешь, крыса? У меня уже тридцать месяцев в стране. Так что был я там, парень.

Я говорю:

– Стропила, не слушай ты всей этой хрени, что Мистер Откат несет. Иногда он думает, что именно он – Джон Уэйн.

– Так точно, – говорит Мистер Откат. – слушай Джокера, салага, слушай. Он знает ti ti – всего ничего. А если чего нового и узнает, так только от меня. Сразу видно, что он в говне никогда не был. Взора у него нет.

Стропила поднимает голову: «Нет чего?»

– Тысячеярдового взора. У морпеха он появляется, когда он чересчур долго в говне пробудет. Ну, типа ты реально видел что-то... по ту сторону. У всех боевых морпехов появляется. И у тебя будет.

Стропила говорил: «Неужели?»

Мистер Откат пару раз пыхает косяком и передает его Чили-На-Дом.

– Давным-давно, когда я сам еще салагой был, я в бога не верил... – Мистер Откат вытаскивает из кармана рубашки зажигалку «Зиппо» и сует ее Стропиле. – Видишь? Тут написано: «Бог! Бог! Мы с тобою заодно, понял?» – Мистер Откат хихикает. Такое впечатление, что он пытает навести взгляд на какой-то далекий предмет. – Да уж, в окопах атеистов не остается. Ты сам молиться начнешь.

Стропила глядит на меня, усмехается, отдает зажигалку Мистеру Откату. «Многому тут у вас научишься».

Я стругаю кусок доски от патронного ящика своим боевым ножом. Вырезаю деревянный штык.

Дейтона Дейв говорит: «Помните то малолетнее гуковское создание, которое хотело батончик съесть? Оно меня укусило. Я же пошел в деревню, сироток подыскать, и в засаду к этому юному Виктор-Чарли попал. Подбежал и чуть кусок руки не отхватил». Дейтона поднимает левую руку, показывая маленькие красные полумесяцы, оставленные зубами. «Там детишки утверждают, что наш ням-ням намба тен. Как бы бешенством не заболеть».

Чили-На-Дом усмехается. Он поворачивается к Стропиле. «Именно так, салага. Ты тут понимаешь, что достаточно просолился, когда банки с консервами начинаешь бросать не детям, а в детей».

Я говорю: «Мне явно снова в говно надо. Столько недель прошло, а я за это время не слышал ни одного выстрела в гневе праведном. Тоска смертная. Как мы в Мире потом к жизни привыкать будем? День без крови – что день без солнечного света».

Чили-На-Дом говорит:

– Не дергайся. Та старая мамасан, что нам одежки стирает, рассказывает такие вещи, что про них даже служаки из разведки не знают. Она говорит, что в Хюэ вся гребаная северовьетнамская армия крепко окопалась в старой крепости, которая зовется Цитадель. Тебе оттуда не вернуться, Джокер. Виктор Чарли попадет тебе прямо в сердце. Корпус отправит твою худосочную задницу домой в алюминиевом ящике за триста долларов, и ты будешь там весь такой разодетый, как служака, на тебя там напялят мундир из парадного комплекта. Только шляпу белую не дадут. И штанов тоже. Штанов они не дают. И все твои школьные приятели, и все родственники, которых ты один хрен никогда не любил, придут на твои похороны, и будут называть тебя добрым христианином, и будут говорить о том, что ты совершил геройский поступок, позволив замочить себя в борьбе за разгром коммунизма, а ты будешь просто лежать себе с холодной жопой, дохлый как селедка".

Дейтона Дейв усаживается на раскладушке: «Иногда можно и погеройствовать чуток, но это если перестать за жопу свою волноваться, если тебе все похрен станет. Но гражданские ведь не понимают нихрена, поэтому ставят статуи в парках, чтобы на них голуби гадили. Гражданские не понимают. Гражданские не желают понимать».

Я говорю: «Злые вы какие. Неужто американский образ жизни больше не любите?»

Чили-На-Дом качает головой. «Ни один Виктор Чарли не насиловал моих сестер. Хо-Ши-Мин не бомбил Перл-Харбор. Мы здесь в плену. Мы военнопленные. У нас отобрали свободу и отдали ее гукам, но гукам она не нужна. Для них важнее остаться живыми, чем свободными».

Я фыркаю. «Именно так».

Заштриховываю маркером очередной фрагмент на бедре голой женщины, нарисованной на спине бронежилета. Число 58 исчезает. Осталось пятьдесят семь дней в стране – и подъем.

Полночь. Скука становится невыносимой. Чили-На-Дом предлагает убить время, замочив пару-другую наших маленьких мохнатых друзей.

Я объявляю: «Крысиные гонки!»

Чили-На-Дом спрыгивает с брезентовой раскладушки и направляется в угол. Он разламывает джонуэйновскую печенюшку. В углу мы сделали треугольный загон, приколотив доску, которая поднимается на шесть дюймов от палубы. В обгоревшей доске проделано небольшое отверстие. Чили-На-Дом запихивает кусочки печенья под доску. Потом он вырубает свет.

Я бросаю Стропиле один из своих ботинок. Ясное дело, он не понимает, что с ним делать. "Что – "

Ш-ш-ш-ш.

Мы сидим в засаде, наслаждаясь предвкушением грядущего насилия. Пять минут. Десять минут. Пятнадцать минут. Наконец вьетконговские крысы начинают выползать из нор. Мы застываем. Крысы мечутся по стропилам, лезут вниз по матерчатым стенкам, спрыгивают на фанерную палубу с негромкими шлепками, бесстрашно передвигаются в темноте.

Чили-На-Дом дожидается, пока все это мельтешение не сосредоточится в углу. Тогда он выпрыгивает из койки и включает верхний свет.

Все, за исключением Стропилы, в ту же секунду вскакивают на ноги и собираются полукругом вокруг угла хибары. Крысы посвистывают и повжикивают, цепляясь розовыми лапками за фанеру. Две или три вырываются на свободу – они настолько храбрые или одуревшие от ужаса ( в таких ситуациях мотивы поведения уже несущественны), что бегут прямо по нашим ногам, прорываются между ног и через смертельный строй старательно целящихся ботинок и вонзающихся в пол штыков.

Но большинство крыс сбиваются в кучку под доской.

Мистер Откат достает банку с бензином для зажигалок из своего бамбукового рундука. Он прыскает бензином в дырочку, проделанную в доске.

Дейтона Дейв чиркает спичкой. «Берегись огня в дыре!» Бросает горящую спичку в угол.

Доска с хлопком охватывается пламенем.

Крысы разлетаются из-под доски, как осколки от гранаты, заряженной грызунами.

Крысы охвачены огнем. Крысы превратились в маленьких пылающих камикадзе, они мечутся по фанерной палубе, бегут под шконками, по нашим вещам, носятся по кругу, все быстрее и быстрее, куда попало, лишь бы туда, где нет огня.

– НА ТЕБЕ! – Мистер Откат орет как сумасшедший. – «НА! НА!» Он разрубает крысу напополам своим мачете.

Чили-На-Дом удерживает крысу за хвост, та визжит, а он забивает ее насмерть ботинком.

Я бросаю свой боевой нож в крысу на другой стороне хибары. Здоровенный нож пролетает мимо, втыкается в пол.

Стропила не понимает, что ему делать.

Дейтона Дейв вертится как волчок с винтовкой с примкнутым штыком, идя в атаку на горящую крысу как истребитель в воздушной схватке. Дейтона преследует безумно мечущуюся зигзагами крысу, крутится на месте, перескакивает через препятствия, с каждым шагом сокращая дистанцию. От наносит по крысе удар прикладом, а затем колет штыком, снова, снова и снова. «Эта на счет идет!»

И вдруг битва кончается, так же неожиданно, как и началась.

После крысиных гонок все сваливаются в изнеможении. Дейтона быстро и шумно дышит. «Уффф. Хороший у них отряд был. Реально крутой. Я уж думал, у меня сердечный приступ случится».

Мистер Откат кашляет, фыркает. «Слышь, салага, сколько на счет записал?»

Стропила все так же сидит на своей брезентовой койке с моим ботинком в руке. «Я ... нисколько. Все так быстро было».

Мистер Откат смеется: «Слушай, а прикольно иногда убить кого-нибудь, кого разглядеть можно. Ты побыстрее в кондицию входи, салага. В следующий раз крысы будут с оружием в руках».

Дейтона Дейв вытирает лицо грязной зеленой нательной рубашкой. «Да все нормально у салаги будет. Отвали ему халявы. У Стропилы пока инстинкта убийства нет, вот и все. У меня вот есть, я где-то с пятьдесят мог бы на счет занести. Но все знают, что гуковские крысы своих мертвецов с собой утаскивают».

Мы начинаем швырять чем попало в Дейтону Дейва.

После небольшого передыха мы собираем поджаренных крыс и выносим их на улицу, чтобы провести ночные похороны.

Несколько парней из взвода обеспечения, который расположился в соседней хибаре, выходят на улицу, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

Младший капрал Уинслоу Славин, главный у военных трубопроводчиков, подгребает к нам в своем заляпанном зеленом летном комбинезоне. Комбинезон изорван, покрыт пятнами краски и масляными разводами.

– Всего шесть? Херня. Прошлой ночью мои ребята семнадцать сделали. Все официально подтверждены.

Я отвечаю:

– Так у вас там крысы-то тыловые были. Битва у вас между крысами получилась. А эти крысы – бойцы вьетконговской морской пехоты. Крутейшие хряки.

Я поднимаю одну из крыс. Поворачиваюсь к военным трубопроводчикам. Держу крысу на весу и целую ее.

Мистер Откат смеется, подбирает одну из мертвых крыс, откусывает кончик хвоста. Проглотив, Мистер Откат говорит: «У-м-м-м... Люблю я хрустящих зверушек». Он ухмыляется, подбирает другую мертвую крысу, предлагает ее Стропиле.

Стропила замирает. Даже рта не может открыть. Только на крысу пялится.

Мистер Откат смеется.

– В чем дело, салага? Не хочешь настоящим убийцей стать?

Мы хороним вражеских крыс со всеми военными почестями – выковыриваем неглубокую могилку и сваливаем их туда.

Мы поем:

Приходи-ка песни петь,

И с нами пить и есть.

Эм-И-Ка... Ка и И. Эм-А-У и Эс.

Микки Маус, Микки Маус...

– Господи! – говорит Мистер Откат, глядя в неопрятное небо. – Эти крысы погибли как морпехи. Отвали им там халявы. А-минь.

Мы все повторяем: «А-минь».

После похорон мы еще какое-то время издеваемся над военными трубопроводчиками и возвращаемся в нашу хибару. Лежим без сна в койках. Долго обсуждаем подробности битвы и похорон.

Потом пытаемся заснуть.

Проходит час. Начинается дождь. Мы заворачиваемся в подкладки от пончо и молимся, чтоб скорее рассветало. Муссонный дождь холоден и плотен, и всегда начинается без предупреждения. Ветер колотит водяными струями в пончо, которые развешаны по стенам хибары, чтобы защищать нас от дурной погоды.

Ужасный звук падающих снарядов...

Это по нам.

– Черт! – говорит кто-то. Никто не шевелится.

Стропила спрашивает: "Это – "

Я отвечают: «Именно так».

Отзвуки взрывов начинаются где-то за проволокой и приближаются, как шаги какого-то чудовища. Отзвуки превращаются в бухающие удары. Бух. Бух. БУХ. А затем надвигаются свист и рев.

БАХ.

Ритмичная дробь дождя прерывается звяканьем и бряканьем осколков по жестяной крыше.

Мы все соскакиваем со шконок с оружием в руках, как детали одного большого механизма – даже Стропила, который уже начинает врубаться в здешнюю жизнь.

Под бьющими струями холодного дождя бежим к нашему бункеру.

На периметре пулеметы гремят пулеметы M-60, грохают гранатометы M-70, мины с глухими ударами вылетают из труб минометов.

Осветительные ракеты взрываются вдоль всего заграждения красивыми кустами зеленого огня.

В мокрой пещерке, образованной мешками с песком, мы сбиваемся в кучку, локоть к локтю, в мокром белье, задавленные темнотой, беспомощные, как пещерные люди, прячущиеся от чудовища.

– Лишь бы они просто по нам прикалывались. Лишь бы через проволоку не поперли. Не готов я к такой херне.

По ту сторону бункера слышны звуки: БАХ, БАХ, БАХ. И шум дождя.

Каждый из нас ждет, когда его прямо в голову пригвоздит следующий снаряд – мины летят, как посланцы рока.

Вопль.

Дожидаюсь затишья и выползаю наружу узнать, что там. Ранило кого-то. Свист приближающегося снаряда заставляет меня отступить в бункер. Жду, когда он разорвется.

БАХ.

Я выползаю наружу, встаю и бегу к раненому. Это один из военных трубопроводчиков. «Ты из взвода обеспечения? Где Уинслоу?»

Он жалобно воет. «Я умираю! Я умираю». Трясу его.

– Где Уинслоу?

– Там – показывает он рукой. – Он мне помочь шел...

Стропила и Чили-На-Дом вылезают наружу, и Стропила помогает мне утащить трубопроводчика в наш бункер. Чили-На-Дом бежит за санитаром.

Мы оставляем трубопроводчика на Дейтону с Мистером Откатом и бегаем под дождем, разыскивая Уинслоу.

Находим его в грязи у порога его хибары. Он разорван на куски.

Мины больше не падают. Пулеметный огонь на периметре ослабевает до отдельных коротких очередей. Несмотря на это, хряки, охраняющие периметр, продолжают запускать кусты зеленых ракет на тот случай если Виктор-Чарли планируют начать наземную атаку.

Кто-то набрасывает пончо поверх Уинслоу. Дождь барабанит по зеленой пластиковой простыне.

Я говорю: «Чтоб проделать такое, как Уинслоу, нужно стержень иметь. Ну вот, кишки вижу, а стержня никакого и нет».

Никто не отвечает.

После того как зеленые упыри из похоронной команды запихивают Уинслоу в похоронный мешок и уносят его, мы возвращаемся в хибару. В полном изнеможении шлепаемся на шконки.

Я говорю: «Ну, Строп, вот и довелось тебе услышать, как стреляют в гневе праведном».

Стропила сидит на шконке в зеленом исподнем, весь промок до нитки. Он держит что-то в руке, уставясь на это что-то.

Я поднимаюсь.

– Э, Строп. Что это? Осколок засувенирил?

Ответа нет.

– Строп? Ты ранен?

Мистер Откат фыркает. «В чем дело, салага? Из-за пары выстрелов разнервничался?»

Стропила глядит на нас, и мы видим на его лице какое-то новое выражение. Его губы искривлены в жестокой злобной гримасе. Его тяжелое дыхание то и дело прерывается хрипами. Он рычит. Губы его мокры от слюны. Он глядит на Мистера Отката. Предмет в руке Стропилы – кусок человеческой плоти, плоти Уинслоу, мерзко-желтого цвета, размером с джонуэйскую печенюшку, мокрый от крови. Мы долго не можем оторвать от него глаз.

Стропила кладет этот кусок человеческой плоти в рот на язык, и мы ждем, что его сейчас вытошнит. Но он лишь скрежещет зубами. Затем, закрыв глаза, глотает.

Я выключаю свет.

Рассвет. Дневная жара воцаряется быстро, выжигая грязные лужи, оставленные муссонным дождем. Мы со Стропилой шлепаем в посадочную зону Фу-Бай. Ждем медицинского вертолета.

Через десять минут прибывает «Веселый зеленый гигант» с грузом.

Санитары взбегают по трапу, откинутому из задней части подрагивающей машины, и тут же появляются снова, таща брезентовые носилки. На носилках лежат окровавленные тряпки, внутри которых люди. Мы со Стропилой заскакиваем в вертолет. Поднимаем носилки и бежим по металлическому трапу. Вертолет вот-вот взлетит.

Мы опускаем носилки на палубу рядом с другими, где санитары сортируют живых и мертвых, меняют бинты, ставят капельницы с плазмой.

Мы со Стропилой забегаем под пропеллерную струю, вбегаем боком под хлопающими лопастями в смерч раскаленного воздуха и жалящей щебенки. Мы останавливаемся пригнувшись, выставляем вверх большие пальцы.

Пилот вертолета – как вторгшийся на Землю марсианин в оранжевом огнезащитном летном комбинезоне и космическом шлеме защитного цвета. Лицо пилота – тень за темно-зеленым козырьком. Он поднимает пальцы вверх. Мы обегаем вертолет, устремляясь к грузовому трапу, где бортовой пулеметчик подаем нам руку, помогая влезть в живот дрожащей машины, которая в это время начинает подъем.

Рейс на Хюэ – это восемь миль на север. Далеко под нами Вьетнам выглядит как одеяло из зеленых и желтых лоскутьев. Очень красивая страна, особенно если смотреть с высоты. Вьетнам как страница из альбома Марко Поло. Палуба испещрена снарядными воронками, от напалмовых ударов остались большие выжженные заплаты, но красота этой страны затягивает ее раны.

Мне закладывает уши. Я зажимаю нос и надуваю щеки. Стропила повторяет мои действия. Мы сидим на тюках зеленых прорезиненных похоронных мешков.

Когда мы подлетаем к Хюэ, бортовой пулеметчик закуривает марихуану и стреляет из своего М-60 в крестьянина на рисовых полях под нами. Бортовой пулеметчик длинноволос, усат и совершенного гол, если не считать расстегнутой гавайской спортивной рубашки. На гавайской спортивной рубашке красуется сотня желтых танцовщиц с обручами.

Лачуга под нами расположена в зоне свободного огня – по ней можно стрелять кому угодно и по какой угодно причине. Мы наблюдаем за тем, как крестьянин бежит по мелкой воде. Крестьянин знает одно – его семье нужен рис для еды. Крестьянин знает одно – пули разрывают его тело.

Он падает, и бортовой пулеметчик хихикает.

Медицинский вертолет садится в посадочной зоне возле шоссе номер 1, в миле к югу от Хюэ. Посадочная зона беспорядочно усыпана ходячими ранеными, лежачими и похоронными мешками. Мы со Стропилой не успеваем еще покинуть посадочную зону, а наш вертолет уже успевает загрузиться ранеными и снова поднимается в воздух, отправляясь обратно в Фу-Бай.

Сидим перед разбомбленной бензоколонкой, ждем какой-нибудь лихой колонны. Проходит несколько часов. Наступает полдень. Я снимаю бронежилет. Вытаскиваю старую, рваную бойскаутскую рубашку из северовьетнамского рюкзака. Напяливаю бойскаутскую рубашку, чтобы солнце не спалило тело до самых костей. На потрепанном воротнике красуются капральские шевроны, которые уже настолько просолились, что черная эмаль стерлась, и проглядывает латунь. Над правым нагрудным карманом пришит матерчатый прямоугольник, на котором написано: «1-я дивизия морской пехоты, КОРРЕСПОНДЕНТ». И по-вьетнамски: «BAO CHI».

Сидя на изрешеченной пулями желтой устрице с надписью «SHELL OIL», мы попиваем Коку по цене пять долларов за бутылку. У мамасаны, которая продала нам эту Коку, на г