Эти гадкие, гадкие обезьяны

Его прыгающие бедра казались ей смешными, убыстряющиеся толчки – просто фарсом. Подскоки ягодиц, сокращение бедного маленького влажного пениса – и это любовь![13]

Д. Г. Лоуренс, “Любовник леди Чаттерли” (1928)

У меня остались лишь смутные воспоминания о первом опыте с другим мужчиной (в тот раз – Homo sapiens ), но что я помню точно, так это то, что его гораздо сильнее интересовали пальцы моих ног, чем другие части тела. На вкус и цвет товарищей нет, скажете, наверное, вы. Спасибо вам за доброту и понимание, конечно. Но если бы вам выпало несчастье увидеть мои ноги, которые напоминают цветом и формой (боюсь, иногда и запахом) облезлое брюхо дохлого опоссума, вы бы поняли, насколько неординарным было поведение этого мужчины. Для меня было загадкой, как человека при свете дня могло возбуждать нечто, на мой взгляд, отвратительное.

По сей день, принимая душ, я стараюсь не смотреть на свои ноги, и мне до сих пор трудно понять того человека. Но теперь я лучше понимаю его психологию. Во‑первых, ясно, что он подофил. (Не педофил ! Я был тогда молод, но не настолько.) Подофилия, или фут‑фетишизм, – одно из наиболее частых проявлений сексуального парциализма , то есть полового влечения к нерепродуктивным частям тела. Ступни, пупки, зубы, носы, глазные яблоки, ушные раковины, мизинцы ног, икры, соски – на все найдется свой парциалист, для которого страсть по отношению к этой части тела затмевает (а иногда и исключает) интерес к половым органам. Мой первый неловкий опыт общения с подофилом подвел меня к тому, чтобы побольше узнать о фут‑фетишизме.

Первым в душу подофила заглянул Хэвлок Эллис[14]. На сей раз зоркий взгляд Эллиса обратился на гетеросексуалов среди фут‑фетишистов. “Для небольшой, но все же значительной группы людей, – писал он в 1927 году, – ступня или обувь становятся самой привлекательной частью женщины, а в некоторых патологических случаях сама женщина рассматривается как относительно неважное приложение”[15]. Я по с ебе знаю, что испытывает эта женщина. С тех пор, как Эллис заинтересовался этой темой, описания случаев фут‑фетишизма находили свою аудиторию. Среди объектов изучения попадались гомосексуальные, гетеросексуальные, даже бисексуальные подофилы. Но, насколько мне известно, за всю историю подофилии была предпринята лишь одна попытка объяснить футфетишизм с точки зрения теории эволюции.

Психолог Джеймс Джаннини в 1998 году обнаружил социосексуальную закономерность, которая многое объясняет в подофилии. В истории эротизация женской стопы предсказуемо повышалась, когда начиналась эпидемия венерических заболеваний, а когда эпидемия проходила – столь же предсказуемо снижалась. Любовь к женским стопам расцветала в XIII веке во время эпидемии гонореи, в XVI и XIX веках во время эпидемий сифилиса и в конце XX века – из‑за СПИДа. (Мало того, что в Испании свирепствовала инквизиция, но как раз во времена судов над еретиками значительная доля населения страны еще и болела сифилисом. Учитывая происходящее, может показаться странным, что испанские художники обратились к изображениям женских ног, однако произошло именно это. Писком моды тогда стали туфельки с вырезом на носке.) Даже если вы гетеросексуал и любите дамские нижние конечности, вам все же не удастся оплодотворить стопы женщины. Идея Джаннини заключается в том, что если возбуждение направлено главным образом, но не исключительно, на нерепродуктивные части тела, то менее частые контакты с распространяющими инфекции гениталиями обозначали снижение риска бесплодия и даже смерти. Джаннини полагает, что если в далеком прошлом вспышки болезней случались достаточно часто, то люди, способные стать сексуальными парциалистами на время эпидемии, приобретали эволюционное преимущество перед теми, кто концентрировал все свое внимание на более опасных частях тела.

И все же остается загадкой, как тот подофил мог брать в рот мои кошмарные копыта. Я, конечно, стараюсь держать их в чистоте, но ноги есть ноги, и никто точно не знает, как там, например, обстоит дело с грибком. Поразительно, насколько смело во время секса мы готовы брать в рот любую часть тела, не принадлежащую нам самим. Пенисы далеко не всегда пахнут розами, а влагалище является благодатной средой для размножения бактерий. Там может обитать более четырехсот видов микроорганизмов, и у здоровых женщин во влагалище выделяются многочисленные кислоты, которые борются с грибковыми инфекциями и патогенами и придают им специфический запах[16]. И это еще не все! Представители обоих полов выделяют специфические, невидимые глазу секреты, о которых лучше не знать, из желез, расположенных вокруг ануса, на лице, в паху, на коже головы и в пупке. Кроме того, есть пот, слезы, моча, зубной налет, кожное сало, ушной воск, смегма и самый грозный враг полового возбуждения – фекалии. Список ингредиентов дополняется в зависимости от пола партнера. Если попробовать на вкус мужчину, например, вы можете внезапно ощутить вкус преэякулята или спермы. Женщины в достатке производят влагалищные выделения, грудное молоко и менструальную кровь. Принимая во внимание, что мы суть ходячие фабрики по производству всякой мерзости, удивительно, что мы не только уцелели как вид, но и так усердно спаривались, что теперь нам не хватает природных ресурсов.

Секрет “успеха” заключается в эволюции мозга: мы научились смиряться с отвратительными телами других. Это достаточно развитая операционная система. Страсть и отвращение являются разнонаправленными силами, первая из которых толкает нас к оргазму, а вторая – отталкивает от него. У этой динамической связи древние корни. Секвенирование ДНК показывает, что последний общий предок людей, мышей и крыс (неожиданный взгляд на книгу Стейнбека “О мышах и людях”) топтал землю около 87 миллионов лет назад. Тем не менее, чувство отвращения присуще современным крысам в той же степени, что и людям. Если позволить здоровому половозрелому самцу крысы бесконтрольно спариваться с самкой в период течки, а после сделать ему инъекцию вызывающего тошноту вещества (например хлорида лития), он совершенно потеряет интерес к сексу. Ничто иное не вызовет того же эффекта, даже удары током и другие жестокие наказания. Только чувство отвращения! Причем оно влияет лишь на его желание спариваться. Хлорид лития не влияет на социальное поведение крысы. Иначе говоря, самец будет столь же дружелюбен со своими приятелями, но никаких ужасных виляний бедрами он совершать не будет достаточно долго, потому что в прошлый раз он отвратительно себя почувствовал.

Раз уж мы заговорили о нашем животном наследии, одно из самых интересных описаний взаимодействия между сексом и отвращением у людей относится к “теории управления страхом”. Она гласит, что любая реакция отвращения, касающаяся секса, происходит от страха смерти. Ведь секс настолько физиологичен, что, безусловно, напоминает нам о том, что мы животные. И, как и у всех животных, у нас билет в один конец – к могильным че рвям, и это очень пугает. Сторонники теории управления страхом утверждают, что если мы станем слишком долго размышлять о развитии событий в подобном ключе, страх парализует нас настолько, что мы едва ли будем в состоянии действовать адаптивно. Ученые, придерживающиеся этой точки зрения, считают, что испокон веков люди изобретали культурно обусловленные версии бессмертия, что помогало справиться с этим экзистенциальным страхом. (Не забывайте, что это якобы происходит подсознательно.) И, похоже, мысли о сексе и собственной смертности доставляют нам некоторые неудобства.

В одном исследовании, например, после того, как люди некоторое время размышляли о смерти, они предпочитали более абстрактные и мягкие определения секса (“заниматься любовью” вместо “совокупляться”). Говорят, любовь и романтика “символически бессмертны”, и этот подход помогает снизить тревожность. Якобы поэтому нам нравятся рекламные слоганы вроде “Бриллиант – это навсегда”, а строки Эмили Дикинсон “Любимые не могут умереть. // Любовь в себя вмещает Вечность” эхом отзываются в сердцах. (Сравните эти сантименты с шекспировскими огненными метафорами из “Отелло”, например о “двуспинном звере”, или с описанием любовной пары – “резвей козлов, блудливей обезьян”[17].) Согласно этой теории, язык Шекспира вызовет у вас особое отвращение, если вы увидите эти цитаты сразу после того, как вам сказали о неоперабельной опухоли мозга и нескольких оставшихся месяцах жизни. Как и у другой известной теории, трактующей о подсознательных тревогах, у теории управления страхом есть свои пределы. Мне кажется, в ней что‑то есть. По крайней мере, она бы могла объяснить, почему [республиканец] Рик Санторум считает, что от однополого брака один шаг до брака с представителями других биологических видов. Вот бедолага! Наверное, его всякий раз повергает в ужас собственная эякуляция, напоминающая ему, что и он – тоже животное.

Чтобы понять, как все устроено, не обязательно прибегать к сложной психодинамике. Хотя мы давным‑давно избавились от мышиных хвостов и усов, нам, животным эпохи постмодерна, лучше не слишком задумываться о секретах и запахах. Даже самые крепкие отношения могут пострадать, если вам придется объяснять партнеру, почему во время орального секса у вас такое лицо, будто вы глотнули уксуса. К счастью, большинству удается преодолеть сенсорные барьеры благодаря способности мозга “дезинфицировать” неприятные ситуации. А те, кто излишне брезглив, с эволюционной точки зрения оказываются в проигрышной ситуации и могут кончить свои дни в чистоте и опрятности генетического тупика. Зигмунд Фрейд писал, что сила сексуального влечения охотно проявляется в преодолении отвращения[18]. Действительно, впоследствии выяснилось, что наше желание (а иногда и рвение) ощутить на языке или даже проглотить продукты чужой жизнедеятельности связано исключительно с перепадами полового возбуждения. Когда мы возбуждены, то с радостью направляемся к “шведскому столу” всевозможной органики. Я серьезно! Есть научные данные.

В ходе исследования, проведенного в Дании, большинство студентов‑гетеросексуалов указало в анкете, что, находясь в возбуждении, они готовы попробовать грудное молоко. Сделать это в спокойном состоянии нашлось гораздо меньше желающих. А большинство студенток сообщило, что они могли бы проглотить сперму, пылая от страсти, но когда они не в настроении, многим хватило бы и одной мысли, чтобы покрыться мурашками от отвращения. Перспектива попробовать на вкус чей‑либо пот, слезы или слюну, напротив, не вызвала неприятия ни у мужчин, ни у женщин. А вот к чему оказался не готов почти никто (ни мужчины, ни женщины), вне зависимости от уровня возбуждения, – так это к тому, чтобы попробовать менструальную кровь. Большинство студенток указало, что они согласились бы, будучи возбуждены, попробовать на вкус смегму мужчины, но подобную мысль допустило лишь 3 % студентов.

Эти результаты легко объяснить с точки зрения эволюции. Когда система работает без сбоев, возбуждение помогает отключить адаптивное чувство отвращения на время, достаточное для размножения. (Так обстоит дело с гетеросексуалами. Гомосексуалам это просто позволяет заниматься сексом.) Однако анкетирование – не лучший способ узнать что‑либо о поведении, направляемом сильными эмоциями. Даже если гетеросексуал, опьяненный страстью, и готов попробовать на вкус смегму другого мужчины, сам он может этого и не знать – или не упомянуть об этом в анкете. Более сообразительные исследователи сначала создают условия, чтобы участники эксперимента пришли в возбуждение, а после пытаются узнать, как это состояние влияет на их поведение. В рамках одного исследования гетеросексуальным мужчинам вначале показывали порнографию, и лишь после этого начинался тест. Ученые во главе с Ричардом Стивенсоном желали знать, снижает ли половое возбуждение чувство отвращения исключительно в сфере секса – или вообще гасит отвращение как таковое. Их эксперимент можно представить как сравнение гипотезы “местного наркоза” отвращения с гипотезой “общего наркоза”. Для этого ученые подвергли уже сильно возбужденных мужчин всевозможным стимулам и сравнили то, как они оценивали отвратительность мерзких сексуальных стимулов, со стимулами, которые были мерзкими в общем.

На осязание, например, воздействовали так: участникам эксперимента предлагали сунуть руку в ведро с презервативами, смоченными лубрикантом (для сексуального отвращения), или в кастрюлю с холодным гороховым супом с ветчиной (для общего отвращения). Или предлагали участникам прослушать записи звуков, сопровождающих оральный секс или рвоту. (Бывает, что первое и второе случается одновременно, но не будем усложнять.) Для органов обоняния предназначался запах тухлой рыбы (сексуальное отвращение) или фекалий (общее отвращение). Для глаз предлагалось изображение шрама на теле женщины или гниющая помойка. К счастью для участников, ученые решили не испытывать их органы вкуса. Как сказал бы мой отец, это было бы “немного слишком”.

Результаты подтвердили справедливость теории “местного наркоза”. Половое возбуждение, по крайней мере у мужчин, делало их нечувствительными только к сексуальным неприятностям, но не ко всему отвратительному. Даже когда мы заняты не самыми чистыми делами у себя в постели, мы все так же чувствительны к тошнотворным неплотским стимулам. Когда вы на грани оргазма, вам не мешает, что парень или девушка из клуба, с которыми вы накануне познакомились, со вчерашнего дня не принимали душ и от них странновато пахнет. Но если вы переместитесь в спальню, срывая друг с друга одежду, и вдруг учуете трупный запах из‑под кровати, это наверняка положит конец вашим чувственным наслаждениям, и вы будете рады убраться оттуда подобру‑поздорову.

Кстати, в исследовании Стивенсона в категории “обоняние” сравнивались запахи тухлой рыбы и фекалий, и это была единственная пара, которую возбужденные респонденты мужского пола нашли одинаково приятной (или одинаково неприятной, в зависимости от того, как вы на это посмотрите). Это не так уж удивительно, если учесть, что половое возбуждение снижает отвращение ко всем телесным выделениям, не отдавая предпочтения тому или другому их источнику. Не считая некрофилов, запах разлагающегося трупа скорее окажет отталкивающий эффект. Но даже живые тела источают множество запахов, которые не особенно нравятся большинству из нас. И я говорю не только о “рыбном” запахе, который может оказаться барьером к оргазму для мужчин‑гетеросексуалов. Насколько мне известно, у женщин тоже есть анус, и напоминающий об этом запах может быть психологическим препятствием к сексу для мужчин и для женщин, для геев, лесбиянок и гетеросексуалов.

Из‑за того, что у мужчин‑гомосексуалов есть некоторые “анатомические ограничения” и единственный возможный для них вариант полового сношения – анальный секс, геи часто становятся мишенью дешевой риторики, целью которой является вызвать отвращение с налетом морализаторства. “Это скверно, потому что это мерзко”, – вот самый очевидный пример “морального ошеломления”. И тем не менее, если изображать геев как падших существ с целым букетом инфекционных заболеваний, которые целыми днями заняты фекалиями, это оказывается поразительно эффективной стратегией, из‑за которой гетеросексуалы не воспринимают геев как равных. Например, когда речь о геях заходит на сайтах, новостных порталах и онлайн‑форумах, аудиторией которых являются консерваторы (они и правда очень любят нас обсуждать), то один за другим появляются антифекальные комментарии, главной мыслью которых является “я против экскрементов, а поэтому и против геев”. На сайте Free Republic некий посетитель оставил следующий комментарий к статье о гей‑параде: “Человек самоопределяется через похоть по отношению к вонючим анусам других мужиков… Это омерзительное поведение, из‑за которого распространяются ужасные болезни, а они раздуваются от гордости”. Другой прибавил: “Не надо было давать гомосексуалам особые права вроде гражданского партнерства, не говоря уже о браке и законе ‘Не спрашивай, не говори’ (Don’t Ask Don’t Tell ), с которого все началось. Среди нас есть невежи и идиоты, которые хотят задобрить их, говоря: ‘Я знаю одну пару, и они очень приятные’… Вот идиоты… С каких это пор Конституция предоставляет особые права за заразный фекальный секс?”

Когда романтические отношения между геями преподносятся в таком контексте, реакция отвращения позволяет без труда представить их аморальными. Сопротивление “засилью геев” стало главной стратегией в патриотической борьбе против, как бы помягче сказать, “зла”. Да‑да, серьезно! Все, что имеет даже отдаленное отношение к геям – будь то телеведущий Андерсон Купер, хихикающий во время выпуска новостей, Барни Фрэнк, наклонившийся, чтобы завязать шнурки, или возмутительный поворот сюжета в сериале “Американская семейка” (Modern Family ), – решительно все вызывает злословие о геях и их задних проходах.

Вызвать чувство отвращения у человека можно и для того, чтобы повлиять на его политические взгляды. Это старый трюк. Вот что в 1938 году писал автор иллюстрированной книги для юных немцев: “Вы только взгляните! Эти вшивые бороды! Эти грязные оттопыренные уши, засаленная одежда… От евреев исходит неприятный сладковатый душок. Если у тебя хороший нюх, ты сразу распознаешь еврея”. (Издателя этой книги позднее казнили как военного преступника: он сыграл ключевую роль в пропаганде антисемитизма.) Если человек не сознает, что им манипулируют, этот прием срабатывает безотказно. Психологи Йоэль Инбар, Дэвид Писарро и Пол Блум показали, как чувство отвращения заставляет людей, обычно вполне толерантных, принимать исключительно ханжескую точку зрения. Участниками исследования были студенты обоих полов из Корнелльского университета. Случайным образом их разделили на две группы (“вонючая” и “невонючая”). Каждого из участников попросили в одиночестве заполнить анкету об отношении к широкому спектру социальных и политических проблем. Для “вонючей” группы в комнате незаметно распыляли “ароматизатор” из магазина розыгрышей. (Как я понял из разговора с одним из авторов исследования, запах напоминал давно не мытый общественный туалет.) Студенты из “невонючей” группы заполняли анкеты в той же комнате, однако их обоняние испытанию не подвергалось.

Результаты оказались удивительными. Вне зависимости от пола и политических пристрастий (от “крайне либеральных” до “крайне консервативных”), участники эксперимента из “вонючей” группы выразили гораздо более негативное мнение о геях, чем те, кто был в “невонючей” комнате. И дело не в том, что дурной запах портил настроение. Их мнение о других меньшинствах (например, чернокожих или пожилых людях) не отличалось от мнения участников из “невонючей” группы. Но отвратительный запах так повлиял на сообразительных и вежливых студентов одного из лучших университетов Америки, что находясь в комнате с дурным запахом, они проявляли худшее отношение к геям. (Отношение к лесбиянкам тоже изменилось к худшему, но не настолько сильно.)

Нет нужды обсуждать очевидное: анальным сексом занимаются не только геи; не все геи занимаются анальным сексом; гетеросексуалы могут заразиться СПИДом при вагинальном сексе; да, это не выдумка – презервативы действительно существуют. Во избежание недоразумений замечу: средний мужчина‑гей испытывает ничуть не меньшее отвращение к сексуальному опыту, предполагающему контакт с фекалиями, чем большинство обычных людей. Я с осторожностью употребляю слово “большинство”, поскольку на свете все же есть истинные копрофилы, испытывающие сильное половое влечение к фекалиям. Мне, например, это чуждо, и наверняка после подобных упражнений требуется гораздо более тщательная уборка, чем после обычного секса. Но если люди предпринимают меры предосторожности, то, на мой взгляд, копрофилия достаточно безобидна. Кстати, забавный факт: документально подтвержденные случаи копрофилии – исключительно гетеросексуальные мужчины.

Фекалии редко воспринимаются как афродизиак, но не стоит забывать, что некоторых не отталкивают, а даже возбуждают естественные запахи человеческого тела. Наполеон терпеть не мог слащавый запах духов и после завершения военной кампании послал Жозефине ставшую знаменитой записку: “Я еду; не мойся” (Ne te lave pas, j’arrive ). Существование человеческих феромонов (гормонов для привлечения внимания противоположного пола) еще под вопросом, но какой бы ни была их роль в нашей сексуальности, она уже не так велика, как когда‑то. Хомяки‑самцы, например, пытаются совокупиться с любым предметом, помеченным вагинальными выделениями самки при течке. Большинство мужчин, которым предлагали вдохнуть запах женских вагинальных выделений (участников исследования не предупредили, что это за запах), нашли его отталкивающим. Психолог Рой Левин пишет, что большинство гетеросексуальных мужчин терпит его, но лишь терпит. Левин также напоминает о множестве других мужчин (и лесбиянок), для которых этот запах становится фетишем. Левин пишет, что нашел в интернете (когда проводил важное исследование, даже не сомневайтесь!) продукт “Девичий аромат” (Girl Scent ):

Это новый разработанный учеными эротический парфюм, запах которого напоминает о вагине девушки… Для его создания проводились исследования половых феромонов… полученных из вагинальных выделений десятков здоровых девушек. Многие мужчины рискуют заразиться, покупая в интернете ношеные трусики. “Девичий аромат” – это целый флакон и никакого риска инфекций!

“Я не смог найти подобный продукт для женщин с запахом мужских гениталий”, – замечает Левин.

Вполне возможно. У нас пока нет данных о женщинах, с удовольствием нюхающих сперму или пах у мужчин. Однако есть данные о реакции женщин на запах подмышек своих партнеров‑мужчин. Так вот, некоторые женщины утверждают, что этот запах приносит им большое удовольствие, особенно если у мужчины и женщины не совпадают аллели генов главного комплекса гистосовместимости (ГКГС). Эти гены кодируют белки, участвующие в распознавании родства. Когда аллели ГКГС не совпадают, женщины воспринимают мужские запахи как более приятные. Эволюционные биологи считают, что эта адаптация (понятное дело, подсознательная) уберегает женщину от инцеста. Любое перекомбинирование генов позволяет защитить потомство от болезней и рецессивных мутаций. Если вы – гетеросексуальная женщина фертильного возраста и достаточно смелы, чтобы проверить эту теорию на практике, попросите своего папу, а также нынешнего партнера‑мужчину (мужа, жениха, бойфренда – или того симпатичного, но не особенно сообразительного баристу, который в последнее время угощает вас бесплатным эспрессо) не мыться неделю и носить одну и ту же футболку. Когда двое ваших мужчин стянут эти предметы нижнего белья со своих литых торсов, пометьте их, а потом перемешайте, чтобы вы не могли их различить. Потом плотно приложите подмышку каждой из несвежих футболок к губному желобку (между перегородкой носа и губой) и сравните, какая из них будет вызывать у вас амурные чувства. Если ни одна из грязных футболок не произведет ожидаемого эффекта, не волнуйтесь: не забывайте, что при определении результата речь может идти не столько об удовольствии от запаха, сколько о выборе меньшего из двух зол.

Даже тем из нас, у кого к горлу подкатывает тошнота при мысли о телесных выделениях, благодаря способности временно заглушить чувство брезгливости удается довести до конца половой акт[19]. Тем не менее, отвращение лишь притупляется, и не бывает так, чтобы абсолютно никакое проявление физиологии партнера не могло вывести нас из эротического транса. У этой системы есть весьма разумные пределы. Допустим, вы оказались наконец в постели с привлекательным коллегой, на которого давно имели виды. Вы срываете с него одежду, но, добравшись до нижнего белья, обнаруживаете нечто, напоминающее видом и запахом протухший бекон. Это‑то точно умерит ваш пыл. Или вот вам домашнее задание. В следующий раз, когда вы, бродя по интернету, очутитесь (неожиданно, как всегда) на любимом порносайте и начнете самозабвенно мастурбировать, попросите “Гугл” найти иллюстрации венерических заболеваний. Если вы женщина и у вас овуляция, имейте в виду: увидев на экране изъеденные язвами пенисы, ваша яйцеклетка может, запаниковав, дать задний ход, пытаясь вернуться по фаллопиевым трубам на базу. А мужчины‑гетеросексуалы, немигающими глазами глядящие на разноцветные вульвы, пораженные сифилисом, на остроконечные бородавки, лобковые вши, гонорею, воспаления, герпес и прочие сочащиеся, пульсирующие и лопающиеся проявления либидинального кошмара, могут ожидать детумесценцию пениса со сверхсветовой скоростью. (Кажется, я начинаю понимать, чем привлек того фут‑фетишиста. По сравнению с гноящимися гениталиями мои ноги очень даже ничего.)

Что мы узнали во время визита в этот венерический ад? Когда отвращение достигает определенного уровня, мозг включает “стоп‑кран”, который отключает желание, сколь бы далеко мы уже ни зашли. Если бы наши предки, видя ясные предупредительные сигналы о венерическом заболевании, продолжили секс как ни в чем не бывало, – это было бы крайне неадаптивным решением с эволюционной точки зрения. После описанного выше опыта, травматичного для наших чувств, половое влечение некоторое время останется в нерабочем состоянии в качестве дополнительного предохранения. Ведь мозг получил информацию, что гениталии некоторых людей опасны, причем в отдельных случаях симптомы этой опасности не так уж заметны.

Сходный эффект можно наблюдать при условной пищевой аверсии. Будь то неудачное сочетание гриппа и картофельного салата или приступ рвоты после отравления (вдруг работник общепита с расстройства подсыпал мышьяку в салат, без которого не обходится ни один пикник?), наш организм с одного раза усваивает урок о том, какой пищи следует избегать. Если после того, как вы съели определенное блюдо, вам станет очень плохо, на следующий день вы вряд ли выберете его же. В нашем случае можно предположить, что однажды ваш организм все же согласится на картофельный салат, но в обозримом будущем желудок будет категорически против.

Точно так же, если при половом возбуждении нами внезапно овладеет чувство крайнего отвращения, может случиться, что мы будем избегать эротической ситуации, в результате которой наше возбуждение было резко притушено. Можно назвать это сексуальной аверсией . В прошлом этим механизмом, к сожалению, пользовались психиатры для “излечения” геев и лесбиянок. Используя технику изменения поведения “скрытое обусловливание” (covert sensitization ), пациентам предлагали представить себе крайне неприятный поворот сюжета вкупе с нежелательным поведением или влечением. Например, если вы, будучи гомосексуалом, оказались бы в 1973 году на попечении психиатра Барри Малецки, вам могли предложить следующую зарисовку, призванную избавить от тяги к половым органам других мужчин[20].

“Представьте себя на пляже с привлекательным мужчиной”, – так начиналась сцена.

Океан. Соленый воздух. Вы лежите вдвоем, скрытые дюной. Начинаете обнимать и раздевать друг друга. Вы видите, как его пенис напрягся и стал твердым. Он начинает мастурбировать. Но когда вы приближаетесь, вы замечаете странный запах и видите маленьких белых паразитов, похожих на вшей, в волосках вокруг его пениса. Вы прикасаетесь к ним ртом! Это отвратительно, вас тошнит. Некоторые из них перелезли на вас. Они заползают вам в рот. Ваш желудок начинает сокращаться, и вы чувствуете, как кусочки пищи застревают в горле. Ваш рот наполняется рвотой, и она стекает по подбородку. Вы видите червячков, ползающих в рвоте, и от этого вас тошнит еще сильнее.

Этот метод не особенно помогал превратить геев в гетеросексуалов, однако мог спровоцировать отвращение достаточно сильное, чтобы пациент некоторое время сторонился мужчин. (Если бы гетеросексуал прочитал столь же отвратительную историю о влагалище, полагаю, он бы тоже некоторое время его избегал.) Поскольку эффект быстро проходил, а влечение к мужчинам возвращалось, некоторые лекари рекомендовали пациентам носить с собой бутылочку с дурно пахнущей жидкостью или химикатом. Имея при себе рвотное, пациент мог в нужный момент вызвать приступ тошноты (а лучше рвоты), когда он ловил себя на том, что возбуждается от представителя своего пола. Прямо как те бедные крысы, которым вводили хлорид лития после занятий сексом, чтобы сделать их асексуальными. Только в этом случае геи настолько сильно научились ненавидеть себя за “извращенность”, что даже были готовы пичкать себя ядом.

В мире гетеросексуальных желаний также существуют интересные механизмы взаимодействия полового возбуждения и отвращения. Так, есть основания полагать, что у мужчин и женщин гидравлика равновесия между этими полюсами развилась немного по‑разному. Различие между полами в этой области легче всего увидеть через призму теории родительского вклада . В основе этой, теперь уже классической, теории биолога Роберта Триверса лежит идея, что женщине случайный секс обходится гораздо дороже, нежели мужчине. (Обратите внимание: теория уточняет, что в половой сфере наш мозг работает так, как он работает, из‑за условий жизни наших предков десятки тысяч лет назад, когда не было противозачаточных средств.)

Женщины располагают ограниченным числом яйцеклеток и до наступления менопаузы могут произвести ограниченное число детей. Беременность, роды и грудное вскармливание – все это требует от организма огромных затрат. Более того, после девяти долгих месяцев беременности (причем несколько месяцев, чтобы выжить, женщине приходится полагаться на других) наступает период вскармливания, и это надолго выводит женщину из репродуктивного “оборота”. Таким образом, для наших прародительниц секс (и сопряженный с ним риск беременности) означал готовность заплатить высокую “цену”, которая могла включать гибель из‑за осложнений во время вынашивания и родов. В таких условиях естественный отбор поощрял консервативную “инвестиционную стратегию”, а это значило, что женщины были относительно разборчивы и настороженно относились к случайному сексу. (Само собой, это тенденция, а не правило. Мы еще познакомимся с персонажами, чья сексуальность сильно отличается от среднестатистической.)

Что до мужчин, то каждое яичко ежедневно производит около 85 миллионов сперматозоидов, а за всю жизнь в среднем набирается более квадриллиона. С такими запасами (прибавим готовность к оплодотворению в любой день месяца) для предков‑мужчин растрата семени не представляла вреда. Напротив, с точки зрения эволюции секс обходится мужчинам очень дешево (учитывая, что мужчине не приходится иметь дело с очаровательным, но требовательным пришельцем, который почти на год поселится у него в животе и будет расти в геометрической прогрессии, после чего не без труда покинет организм через уретру). Если же партнерша забеременела после трех минут манипуляций (столько в среднем требуется мужчине для эякуляции при вагинальном сексе), то тем лучше для его генов. Учитывая изо билие половых клеток и неспособность к беременности, лучшая адаптивная стратегия для мужчин, по Триверсу, – неразборчивость в связях.

Учитывая различный объем родительского вклада двух полов, ключевой должна быть способность испытывать отвращение в должной степени и должных условиях . Начнем с мужчин. Если самец бывал слишком разборчив и брезглив, он упускал немало возможностей передать свои гены. Приобретение способности к преодолению отвращения , особенно когда речь идет о сексе с готовыми к спариванию самками, была для наших предков важной адаптивной задачей.

Глядя на перенаселенную планету, признаем: они с блеском с ней справились. Помните, Фрейд говорил, что либидо преодолевает препятствия? Когда самец сильно возбужден, лишь в крайних случаях может сработать “стоп‑кран”: локомотив по передаче генов летит на всех парах. При этом в менее возбужденном состоянии тот же мужчина ясно увидел бы, какой риск несет его романтическая миссия.

Что касается инфекций, передаваемых половым путем, то заражение многими вирусами может не иметь видимых симптомов. Конечно, явные признаки нездоровья партнерши помешают эрекции, и это отвращение даже может временно распространиться на других женщин по причине, которую мы обсудили выше. Но если отвращения не возникало, незащищенный секс (а лишь такой предкам и был доступен) всегда представлял собой риск для здоровья мужчины. С точки зрения эволюции, игра стоит свеч – так считает Ричард Стивенсон (это его студенты совали руки в гороховый суп): “Можно рассматривать потребность [мужчин] в ‘снижении бдительности’ как один из множества компромиссов, на которые должны идти организмы для оптимизации процесса размножения”.

Иными словами, спустя много поколений мужчин, которые недооценивали риск случайного секса, стало больше, чем тех, кто проявлял должную осторожность. Естественный отбор – это лотерея. Больше мужчин, последовавших сексуальному импульсу, уцелело – и распространило свои гены. Шуточки насчет “думания не тем местом” точно отражают образ похотливого самца, но в этом идиотском поведении есть эволюционная логика. Многие из нас (и мужчины, и женщины) – потомки тех самых самцов, чьи страсти взяли верх над способностью думать о последствиях своих поступков.

Этот аспект прекрасно иллюстрирует исследование, проведенное психологами Хартом Блантоном и Мег Джеррард. Они дали задание группе гетеросексуальных молодых людей (студентов крупного университета на Среднем Западе США) оценить вероятность заражения ВИЧ от незащищенного секса с одной из девяти гипотетических женщин. Участникам сообщали лишь два факта: сколько сексуальных партнеров‑мужчин было у каждой из них (один, трое или восемь) и насколько последовательно эти женщины прежде пользовались презервативами (“очень хорошо”, “неплохо”, “не очень хорошо”).

Юноши показали себя очень ответственными: они резонно заключили, что риск заразиться ВИЧ от незащищенного секса с гипотетической женщиной растет по мере увеличения числа ее партнеров и случаев отказа от презервативов. В отличие от них, почти все участники исследования, кому вдобавок к скучным цифрам предъявили фотографии привлекательных моделей, увидели небольшой риск от незащищенного секса с ними, даже если девушкам приписывали максимальное число партнеров и нечастое использование презервативов.

Мало того, что опьяненные страстью мужчины склонны принимать неудачные (и очень неудачные) решения, могущие повлиять не только на их здоровье, но и на положение в обществе. Половое влечение затуманивает рассудок, и мужчины на время отказываются от своих стандартов или, по крайней мере, снижают их. (“Стандарты” – это с кем (или с чем) крайне возбужденный мужчина готов заняться сексом, а также те моральные установки, о которых он готов забыть, лишь бы утолить желание.) Повторю, в условиях, когда секс обходился мужчинам дешево, это была наилучшая адаптивная стратегия. Но она подразумевала и риск. Минутное возбуждение может негативно сказаться на способности оценивать риск заболевания. И, как известно всем игрокам, можно потерять все[21].

Внезапно возникшая страсть иногда заканчивается очень плохо: спланированным убийством, или самоубийством, или попаданием в базу данных лиц, совершивших преступления сексуального характера, или любовным треугольником. Или, например, тем, что ваш бывший вламывается в ваш дом и готовит суп из кролика‑питомца вашего ребенка. (Это из фильма 1987 года “Роковое влечение”.) В пьесе Жана Жене люди, оказавшись в плену страсти, вели себя иначе, чем обычно. События в борделе мадам Ирмы, однако, – детские шалости по сравнению со сценами пера Жоржа Батая. “История глаза” – роман о двух подростках – сексуальных психопатах. “С некоторых пор Симона пристрастилась разбивать своим задом куриные яйца”, – с удовольствием вспоминает уже взрослый рассказчик подругу детства[22]. (Публикация книги в 1928 году вызвала умопомрачительный скандал.)

В предпоследней сцене “Истории глаза” развратная парочка склоняет ничего не подозревающего священника к нарушению обета безбрачия. После того, как Симона доводит его в исповедальне до богопротивного состояния, перевозбужденный священник (достойный богобоязненный человек, угодивший в сети юной ведьмы‑соблазнительницы) отбрасывает мораль: “В объятиях четырех мощных рук, расставив ноги и изогнувшись всем телом, он [священник] изверг с поросячьим визгом свое семя на облатки в дароносице, которую поддерживала под ним дрочившая его Симона”. В “Балконе” мадам Ирма замечает, что пелена возбуждения, из‑за которого лучшие люди города превращались в извращенцев, рассеивается сразу после того, как оно сделает свое дело. Священник из “Истории глаза” тоже ощущает внезапное просветление. Только оно задело его чуть сильнее: “Член священника обмяк. А сам он, раздавленный стыдом, ползал по полу. Его мошонка была пуста, и содеянное им преступление терзало его”. (Сразу после произошедшего его задушили, выдавили глаз, после чего Симона сунула этот глаз себе в… Ну ладно, здесь я остановлюсь. Книга, кстати, поэтому так и называется.) Происходящее в романе, безусловно, чересчур, но “История глаза” – это классическая история о хорошем человеке, сорвавшемся в пропасть похоти.

В 2006 году социальные психологи Дан Ариэли и Джордж Левенстайн нашли подтверждение этому психологическому эффекту. К счастью, в их эксперименте – очень простом – не было ни нервного священника, ни подростков‑психопатов (насколько нам известно), ни дароносицы, а было тридцать пять мужчин‑студентов из Калифорнийского университета в Беркли. Примерно половина участников (контрольная группа) дома заполнила анкету об отношении к различным видам секса. Вопросы были вроде тех, что можно услышать в разговоре восьмиклассников в столовой: “Приятно ли заниматься сексом с кем‑нибудь очень толстым?”, “Можешь ли ты представить, что тебя возбуждает животное?”, “Можешь ли ты представить, каково это – заниматься сексом с шестидесятилетней женщиной?”, “Тебе нравится девушка, а она предлагает заняться сексом втроем еще с одним мужчиной. Согласишься ли ты?”, и так далее. Привлекательными эти сексуальные действия покажутся лишь некоторым девиантам. И, увы, среди контрольной группы в эксперименте Ариэли и Левенстайна таких не нашлось.

Но не забывайте, что в контрольную группу определили лишь половину участников эксперимента. Остальные получили домашнее задание. Прежде чем отвечать на вопросы, их попросили заняться мастурбацией под любимое порно и остановиться прежде, чем они достигнут разрядки. Ответы этих молодых людей заметно отличались от ответов контрольной группы. Эти изнывающие от желания молодые люди оказались гораздо более “свободомыслящими”, причем не только по отношению к перечисленным выше занятиям, но и к садомазохизму, фетишизму (обувь, пот, сигареты), сексуальному насилию и педофилии. Хэвлок Эллис, вероятно, обрадовался бы, если бы узнал, что они ответили утвердительно, и даже с гордостью, на вопрос об урофилии: “Приятно ли смотреть, как мочится привлекательная женщина?” Как показали результаты исследования, большинству мужчин стоило всего лишь пару раз погрузиться в сладострастные размышления, и они начали преображаться в “настоящих извращенцев”.

Когда речь идет об эволюции, половое возбуждение у мужчин – это, конечно, лишь одна половина уравнения. У женщин собственный арсенал адаптаций, связанных с отвращением, цель которого – помочь выбрать лучшего в репродуктивном отношении партнера. Помня о более высоком родительском вкладе женщин, можно предположить, что половое возбуждение должно было бы повысить моральную стойкость наших прародительниц. Мужчина, оплодотворивший некую жалкую женщину (скажем, кого‑нибудь из персонажей романа Генри Миллера “Тропик рака”, одну из парижских проституток с выбитым зубом или гниющим носом), завтра сможет оплодотворить генетически более подходящую особь. А если нет, то послезавтра (или в тот же самый вечер). Но если женщина забеременела от нежелательного мужчины (возможно, того, о котором мы только что говорили), она не может так же быстро переключиться на следующий, более удачный объект для спаривания. Пройдет достаточно много времени, прежде чем женщина сможет забеременеть снова, – но теперь ей придется заботиться и о младенце. Сравнительная избирательность стала важнейшим условием женского генетического успеха. А сексуальное отвращение во всех его формах – моральной, социальной и физиологической – по отношению к нежелательному партнеру стало ключом к решению женской адаптивной задачи.

Результаты исследования, проведенного Даниэлем Фесслером и Дэвидом Наваррете, подтверждают, что у женщин чувство отвращения к “биологически неоптимальным союзам” (biologically suboptimal unions ) особенно ярко проявляется в период овуляции. Ученые попросили несколько сотен женщин фертильного возраста (естественно, в различных фазах меструального цикла) заполнить в интернете анкету, в которой предлагалось оценить широкий спектр гипотетических случайных связей. Многие из предложенных ситуаций очень напоминали вопросы из исследования Ариэли и Левенстайна о брезгливости у возбужденных мужчин. В списке Фесслера и Наваррете упоминались, например, “двадцатилетняя девушка, ищущая сексуальных контактов с восьмидесятилетними мужчинами” и “взрослая женщина, которая занимается сексом с отцом”. Ученые предполагали, что степень отвращения от мысли о “неоптимальных” связях варьирует в зависимости от способности к зачатию в тот момент, а это указывает на психологическую адаптацию, которая помогает женщинам избежать неверных решений, когда риск забеременеть наиболее высок. И действительно, женщины, у которых в момент заполнения анкеты был “высок риск зачатия”, выражали большее отвращение к девиантным отношениям (включая скотоложество, связи между людьми с очень заметной разницей в возрасте и инцест), чем участницы, которые находились в менее фертильных фазах менструального цикла. Более того, реакции женщин в период овуляции не отличалась от реакций менее фертильных участниц эксперимента. (Это неудивительно, если вспомнить о модели “местного наркоза” и отвратительных вещах, не связанных с сексом: личинках в мясе, кошачьем трупике в руках, раздавленном босой ногой червяке, и так далее.) И только когда речь шла о половых девиациях, реакции наиболее фертильных женщин начинали резко выделяться.

Эксперимент Фесслера и Наваррете не предполагал “внутрисубъектный дизайн” (то есть они не проверяли, изменяется ли степень брезгливости у одной и той же женщины в течение менструального цикла). Однако произвольный “межсубъектный дизайн” (сравнение оценок, предложенных женщинами, чье состояние характеризуется разной степенью фертильности) позволяет сказать, что циклический эффект вариативности сексуальной брезгливости у женщин применим и на “внутрисубъектном” уровне менструального цикла. Иными словами, женщина тем менее “открыта” сексуальной девиантности, чем выше вероятность забеременеть – и острее необходимость принять важное решение о спаривании. Оно может быть либо биологически адаптивным (секс со здоровым, успешным и близким по возрасту партнером, который поможет ей воспитать ребенка), либо неадаптивным (секс с восьмидесятилетним стариком, который, возможно, не доживет до родов), либо просто бессмысленным (секс с морской черепахой)[23]. Но, допустим, потенциальный партнер – все же человек, более или менее приличный, с исправными гениталиями и не старше ее прадедушки. Тогда настрой готовой к зачатию женщины подталкивает ее к плодотворному половому акту, в котором не последнюю роль сыграет устраняющий брезгливость “местный наркоз”.

До сих пор мы обсуждали отвращение в буквальном смысле – как механизм принятия биологически адаптивных решений в пылу момента, позволяющий избежать болезней. Но у отвращения есть и мощные символические атрибуты, связанные с сексуальностью. Часто изображаемая в кино тяжелая сцена – женщина, подвергшаяся изнасилованию, стоит в душе и изо всех сил пытается стереть, смыть следы, – научно достоверна. Семьдесят процентов жертв насилия указывают на сильное желание вымыться, и четверть таких женщин иногда до трех месяцев моется с избыточной частотой. Женщины, вообразившие, что к ним пристают, делают так же, чтобы “очиститься”. В рамках одного исследования две группы участниц получили задание представить, что их целовали. При этом первой группе объяснили, что их зажимает в углу и против воли целует неприятный мужчина. А участниц второй группы попросили представить, что перед ними привлекательный мужчина и они отвечают ему взаимностью. Так вот, лишь участницы, оказавшиеся в первой группе, выразили желание вымыться после эксперимента[24].

Нередко в результате сексуального насилия ощущение “я” оказывается скомканным. Вот как молодая женщина описала эмоциональные последствия перенесенного в детстве насилия:

Бывало, я просто стояла и смотрела в зеркало, и меня тошнило, я не могла понять, что это произошло со мной. И это было настолько отвратительно, что мне казалось, меня вот‑вот вырвет. Я стояла перед зеркалом в ванной, смотрела на себя и пыталась понять, что это была я, и это было так омерзительно, что я… как бы отключилась от реальности. Я чувствовала себя самым грязным и омерзительным ребенком на свете. Это было неописуемое отвращение . (Курсив мой. – Д. Б.)

Когда символическое отвращение проникает в сознание человека, процесс его психологического очищения затруднен. Человек видит себя как бы запачканным, и с течением временем его взгляд на самого себя становится все мрачнее. Брезгливость, пускаемая в ход, чтобы вызвать ненависть к другим (например, политический прием обращения ненависти на геев путем акцента на анальном сексе), ведет к тому, что люди начинают избегать объект своей антипатии. Это доказано опытным путем – замерами физической дистанции (например в лифте). Вне зависимости от политических взглядов, мы, как правило, стараемся не стоять рядом с теми людьми, чьи воззрения считаем неприемлемыми или чье поведение не одобряем. Однако избегать “отвратительного” человека становится гораздо труднее, если источник отвращения – мы сами. В конце концов, есть лишь три способа убежать от себя: избыточно долгий сон, наркотики, самоубийство. Нет нужды говорить, что ни один из них не является полезным для здоровья.

Когда человек (это может быть и жертва, и преступник, который испытывает стыд и сожаление, потому что не смог воспротивиться своей похоти) ощущает себя оскверненным неким действием, категорически неприемлемым в данном обществе, жгучее чувство отвращения может быстро перейти в злокачественную ненависть к себе. Так, у подвергшихся сексуальному насилию детей во взрослом возрасте чаще, чем у сверстников, развиваются всевозможные психические патологии. Резко повышается уровень самоубийств. Кроме того, известно о связи с хронической депрессией, самоповреждением, наркоманией, расстройствами пищевого поведения, паранойей, враждебностью, психотизмом и так далее.

Чтобы преодолеть кризис, чаще всего используется метод направления негативных эмоций в иное русло. Обычно чувство символического отвращения направляют на того, кто несет ответственность за то, что запятнал “я” человека. Психолог Джордж Бонанно показал, что, наблюдая во время сеанса психотерапии за выражением лица взрослого, который в детстве подвергся сексуальному насилию, можно определить избранную им стратегию преодоления. Те, кто в детстве не рассказывал о том, что подвергся насилию (например, это выяснилось, когда другой взрослый это обнаружил и сообщил в полицию), и чувствует себя виноватым, чаще показывает фальшивую улыбку по сравнению с теми, кто открыто обвинил своих насильников. Когда представители последней группы говорят о тех, кто нанес им травму, их лица выражают брезгливость.

Хотя такие мощные реакции на чувство символического отвращения могут причинить человеку вред, вас, возможно, удивит, что их параметры не имеют отношения к моральной реальности. Когда в организм с пищей или в связи с болезнями попадают патогены, для борьбы с ними нет необходимости в приобщении к культуре. Если человек слопал гамбургер с кишечной палочкой, ему не нужно “учиться” вызывать диарею и рвоту – как не нужно брать уроки, чтобы потерять желание видеть или нюхать половые органы партнера, если те покроются болячками. А вот реакция символического отвращения определяется в первую очередь культурными факторами. То есть мы научились брезговать и испытывать моральное отвращение. Проступок, который мог вынудить японца в XVIII веке совершить ритуальное самоубийство из‑за чувства невыносимого стыда, покажется пустяком большинству из нас. Учитывая интенсивность переживаний, легко ошибиться, приняв чувство символического отвращения за непоколебимую моральную реальность, якобы существующую за пределами нашего сознания.

Антропологам давно известно, насколько просто озадачить западного человека рассказами об “экзотических” культурных традициях, особенно в половой сфере. Так, у народа самбия (Папуа – Новая Гвинея) существует ритуал поглощения семени. Мальчики в возрасте восьми‑девяти лет переселяются в хижину холостяков, где ежедневно занимаются со старшими оральным сексом. Самбия убеждены, что сперма – это снадобье, превращающее мальчиков в воинов, и чем больше спермы проглотят мальчики, тем сильнее они станут. “К десяти‑одиннадцати годам, – объясняет антрополог Гилберт Хердт, – мальчики деятельно ищут возможность заполучить сперму старших”. В нашем обществе о подобном не может идти и речи. Это причинило бы невосполнимый вред детям, и они всю жизнь имели бы проблемы в половой сфере. У самбия, напротив, взрослые, “дарующие” свою сперму мальчикам, считаются альтруистами, а те вырастают уравновешенными мужчинами. Самбия считают, что вред мальчикам причиняет лишение их права на участие в этом ритуале, поскольку это ставит на них клеймо слабаков.

И, раз уж мы говорим о сперме, обратите внимание на дело некоего мужчины из Пенсильвании. Он попал на два года за решетку за то, что шприцем протыкал крышечки йогурта, который его сослуживцы ставили в офисный холодильник, и вводил туда свою сперму. Какая гадость, скажете вы, и я соглашусь. Судья назвал это “самым омерзительным поступком”, с которым он сталкивался (а судьей этот человек служил долго). Этот поступок шокирует своей антисоциальностью, вызывает тревогу за здоровье и представляет собой гротескную форму сексуальных посягательств. Но всякое преступление оценивается в культурном контексте. Если бы этот баламут давным‑давно жил в египетском оазисе Сива, староста (примерно то же, что у нас судья) вполне мог бы рекомендовать ему подмешать сперму в пищу девушки, к которой тот испытывает романтический интерес. Девушка не посчитала бы поступок гадким, а, напротив, была бы польщена.

Понятие анормальной сексуальности связано в равной мере с отходом от предписаний нашей культуры и нарушением законов репродуктивной биологии. У мужчины, по крайней мере возбужденного, больше шансов переступить обе черты, иногда даже подвергая опасности себя и окружающих. Но само понятие перверсии (“совершения того, что неверно”) – целиком продукт морализаторства. Если снять с этого понятия эмоциональный груз, сексуальная девиантность предстанет статистическим фактом, неполным соответствием общественным нормам. Человеческая сексуальность чрезвычайно разнообразна. И если мы признаем отсутствие однородности, исчезнет иллюзия того, что есть объективно положительное и отрицательное в спектре половых отношений нашего биологического вида. Лучшее, что могут предложить психиатры – описывать и лечить девиантность, учитывая культурный контекст.

Как ни удивительно, здоровая доза морального нигилизма служит противоядием от многих социальных проблем, сопряженных с человеческой сексуальностью. Напомню, мы рассматриваем “девиантность” в культурном контексте, и “вред” должен оцениваться с позиции сторон, а не “испытывающих отвращение” наблюдателей. Мораль не существует сама по себе. Это призма, сквозь которую мы смотрим на мир, и она постоянно меняется. Скоро мы убедимся, что нам нет нужды искать экзотические культуры, чтобы проверить свою способность критически мыслить. Эмоциональная атмосфера нашей культуры изменилась настолько, что полагать, будто теперь‑то мы имеем полную картину моральной реальности (предки просто были не в курсе из‑за своей невежественности и предрассудков), было бы феноменальной глупостью.