Джер-первый

Джер проснулся легко, будто колокольчик над ухом прозвенел — пора вставать. Он вскочил с кровати, влез в джинсы, не глядя обулся, набросил на плечи первую попавшуюся куртку — ему не терпелось наружу.

Хлопнула за спиной дверь квартиры. «Ключи, ключи забыл! — завопил внутри него кто-то нервный. — Как обратно попадешь?» «Как-нибудь», — успокоил его Джер, и тот заткнулся.

Глупый… Зачем Джеру обратно в клетку? Жить нужно под небом!

Лестница пела под его ногами — потому что пел он сам. Весь, внутри и снаружи.

Джер вырвался из гулкой пасти подъезда, а вслед ему неслось эхо шагов. Он пробежал еще немного, резко остановился и вскинул руки, как танцор фламенко. Запрокинул голову…

Небо!

Синее, синее, синее!

Солнце!

Слепящее, яркое, сильное!

Облачко…

Одно-единственное на всё небо, крохотное, круглое, как моток сахарной ваты… Даже сладость на губах… Ах!

Джер закрыл глаза, помотал головой, медленно возвращая равновесие. На изнанке век таял жгучий след солнца. Джер тихо засмеялся и открыл глаза, чтобы смотреть на мир, потому что мир прекрасен.

Счастье!

И он пошел туда, куда его звал этот день.

А день решил поиграть с Джером в прятки, не иначе. Сначала он заманил Джера в метро, но денег в карманах куртки и джинсов не нашлось, и Джера туда не пустили. Потом Джер заплутал в подземном магазине, еле выбрался наверх и решил больше под землю не соваться. Он засмотрелся на воробьев, прыгающих по газону и клюющих какую-то дребедень, и понял, что голоден. С лотка уличной торговки Джер стянул булку с сахаром. Ха! Это было весело! Толстая тетка гналась за ним два квартала, Джер оборачивался на бегу и корчил ей рожи, а потом вдохнул поглубже, нырнул в проходной двор — и вынырнул по ту сторону уже без тетки.

Остатки булки он скормил воробьям — не тем, другим, но таким же беззаботным. Он и сам чувствовал себя воробьем. Чирик! Жизнь полна удивительных радостей!

Захотелось летать.

Короткая улица вывела его на набережную. Джер не полез в переход, перешел полное машин набережное шоссе поверху. Машины стояли в пробке и сделать ему ничего не могли, только сердито гудели. Замечательно!

Что-то большое, цветное, яркое росло внутри него, словно кто-то надувал там воздушный шарик. Джер почувствовал, что, если сейчас расхохочется, изо рта станут вылетать радужные пузыри, подобно мыльным пузырям, какие он пускал в детстве, но без противного мыльного вкуса. Он пошел вдоль набережной, поглядывая на реку и тихо смеясь, но старался не размыкать губ — пусть то, что внутри, созреет, и тогда он выпустит его целиком.

Вода в тени парапета была темной, от случайного волнения собиралась мелкими складочками, от нее отскакивали зеркальные зайчики. Джер дошел почти до моста и тут вдруг увидел бабочку. Первую бабочку этой весны! Пронзительно желтая лимонница порхала, купаясь в солнечных струях. Джер вытянул руку ладонью вверх, и бабочка на мгновение опустилась ему на ладонь, легкая и сказочная, и тотчас вспорхнула, полетела прочь.

Джер засмеялся от счастья.

Под опорой моста кто-то оставил цветные мелки. Джер жадно схватил их. Это была удача… нет, больше! Это был знак! Покрытый пятнами сырости бетон манил к себе, взывал, требовал.

Джер щедрыми штрихами разметил полотно. Он рисовал все, что с ним было сегодня, — улицу, переход с буквой «М», тетку-лоточницу, воробьев, подворотню, — но все это оказалось маленьким, дома валились в перспективу улиц, река загибалась вокруг упаковочной лентой, а поверх всего сияла желтизной бабочка… БАБОЧКА!.. то ли изломанная восьмерка, то ли угловатый амперсанд… то, что весь день копилось внутри Джера, выплеснулось на серый бетон, превращая его в картину жизни, умопомрачительно яркую…

Мелки кончились. Последним движением, привычно стирая пальцы о шершавость стены, он поставил внизу свой тэг — «GeR»…

И заметил кое-что странное.

Кое-что…

На бетоне опоры, гораздо правее и ниже рисунка, куда не добрались его мелки, виднелось полустертое, но еще различимое…

«GeR» — было выведено там единым росчерком. Большая «G», большая «R», а между ними, словно петля на связующей ниточке, — маленькая «e». И смешная закорючка апострофа наверху, в точке, куда сходятся условные лучи надписи, — словно гвоздь, на который повешена картина. Этот тэг он узнал бы и в аду. А рядом проступал эскиз бабочки. То ли изломанная восьмерка, то ли угловатый амперсанд…

Разве он был здесь раньше?! Он? Был?!!

— Стоять, — лениво сказали у него за спиной. — Руки! Без глупостей. Документы.

Джер медленно обернулся.

Двое в форме. С дубинками. Не очень злые, но отнюдь не добрые. Ох, недобрые… Патруль. Вон и третий из машины вылазит…

Джер покорно предъявил измазанные мелками руки.

— Как зовут? — без интереса спросил подошедший.

— Джер, — улыбнулся Джер тающей тенью улыбки этого дня.

— Чё-то я так и думал, — сказал полицай.

Двое других заухмылялись.

День кончился.

— Что же вы так, Андрей Матвеевич?

Голос инспекторши сочился сочувствием — фальшивым, как три доллара одной бумажкой. Нет, хуже — как три с половиной.

Зато Андрею было стыдно по-настоящему.

«Сволочь Таракан, — думал он, морщась от неловкости. — Тоже мне приятель. Мог бы предупредить… Нет, это специально он, специально меня. Обиделся? Из-за Вики, что ли? Чушь! Хотя Таракан мог, он мстительный… Две сотни ему отдал, в участок попал из-за него, работу прогулял…»

— По месту работы мы уже сообщили…

Теперь в голосе инспекторши слышалось удовлетворение. Неподдельное. «По месту работы…» Андрей представил себе реакцию начальства на звонок. А особенно — замначальства. Ох, мать… Его бросило в пот.

— Зачем? — спросил он.

Хотел спросить деловито, получилось жалобно. Инспекторша наслаждалась. Она даже спину прогнула по-кошачьи, а пальчиками с ярко-красным лаком на ногтях так впилась в край стола, что Андрею показалось — проткнет столешницу насквозь. «У-у, садюга! — обреченно подумал он. — Щас с ней будет оргазм на рабочем месте… Ну, может, потом отпустит меня».

— Согласно инструкции, — томно мурлыкнула стерва, — вам обязаны выплатить выходное пособие в размере трехмесячной зарплаты. Если возникнут проблемы — обращайтесь, вы теперь у нас на учете, будем содействовать.

— Что? — растерялся Андрей. — Какое пособие?

— М-м-м. — Инспекторша закатила глаза. — Ну, мы же не можем настаивать, чтобы наших подучетных продолжали держать на их прежней работе. Нет, увольнять надо решительно и без проволочек. Вы же знаете, Андрей Матвеевич, времена нынче сложные, хорошая работа ценится, желающих много… Ммм… Никто не захочет иметь в штате сотрудника, не способного выполнять свои функциональные… ах!.. обязанности.

Стерва откинулась на спинку стула. Пальцы ее расслабились, соскользнули со столешницы. Прощально мелькнули будто окровавленные ногти.

— Я… — У Андрея перехватило дыхание от ярости. — Я, поверьте, в состоянии выполнять! Как вы говорите, свои функциональные обязанности. Да! В состоянии!

Инспекторша открыла глаза, вперилась в него немигающим взглядом, абсолютно стальным. Так мог бы смотреть сейф. Несгораемый шкаф.

— Уверяю вас, — сухо сказала она, — это уже ненадолго.

Квартиру вскрыли, как консервную банку. Раз-два, резанули чем-то… чем положено, выгрызли замок и даже денег не взяли — сказали, вычтут из его пособия. Андрей машинально поблагодарил, зашел в опоганенное взломом жилище, упал на кровать прямо в одежде — в той самой, в которой ночевал в обезьяннике… Плевать.

Было страшно.

Нет, если вдуматься, страшно не было. Было как-то… пусто. И жутко от ощущения вакуума. Словно очнулся — а ты висишь в пустоте, и ничего вокруг, ничегошеньки. Даже воздуха, кажется, нет. Хотя ты еще живой… пока…

Но это уже ненадолго.

Голос инспекторши металлически лязгнул в мозгах.

Ничего не хотелось. Больше всего не хотелось думать, что же теперь делать и как жить. Еще сильнее не хотелось выяснять что бы то ни было.

И все-таки…

За что?

Джер был совершенно безобидным. Ну, булочку у лоточницы стыбзил, подумаешь. Ну, стенку разрисовал… так она гораздо лучше стала, честно!

За что его выставили с работы? Ладно, он, по большому счету, давно хотел ее сменить, но разве так? Слова не дали сказать в оправдание. Один звонок — и нет сотрудника. Сделали изгоем. Вычеркнули из жизни. Поставили на учет… ха! Клеймо позорное на него поставили! С тем же успехом могли выжечь на лбу «джер» — и порядковый номер…

Андрей нахмурился. О чем это он? Какой еще номер?

«Первый, — подсказала память. — Надпись на маске: первый».

Значит, есть и еще какой-нибудь? Второй там. Или пятнадцатый.

— Надо поговорить с Тараканом, — сказал Андрей вслух.

Но сначала он заставил себя позвонить дяде Вите. Тело было деревянное, Андрей не был уверен, что тому причиной — джер или ночевка в камере, практически на полу. Негнущиеся пальцы с трудом набрали номер.

— Дядя Витя? Это Андрей из восьмидесятой квартиры. Вы у меня батарею ставили, помните? И шкаф встроенный делали… Ага, точно, с выемкой. Слушайте, у меня проблема, я вчера ключ забыл… в общем, надо дверь менять, а пока поставить старую, она у меня на балконе…

— Сто пятьдесят, — сориентировался дядя Витя.

«Есть люди, — подумал Андрей, — кому словарный запас без надобности. Все равно цифрами объясняются».

Сговорились за стольник. Андрей проверил — столько в бумажнике еще оставалось. Дальше, видимо, придется пойти за пособием. Ну… Джер сказал бы: «Как-нибудь» — и выбросил бы проблему из головы. Андрей тихо засмеялся.

Было здорово быть Джером. Андрей помнил все, что с ним происходило вчера, помнил так ярко, как никогда не запоминал события своей жизни — разве что давным-давно, в детстве. И ведь ничего особенного-то и не было, но ощущение осталось — как будто он совершил что-то настоящее, значительное.

«День, равный целой жизни» — вспомнил Андрей из какой-то книжки. Кажется, детской.

Джер и есть ребенок. Беззаботный. Исполненный радости.

Взрослый ребенок-художник… Видеть мир так, как он, — счастье. Что тут плохого? В чем подвох? Мысль сидела занозой, маяла душу. «К Таракану», — напомнил себе Андрей.

Пришел дядя Витя, получил деньги. Поволок, кряхтя, дверь с балкона.

— Ключ под половиком оставьте, — сказал Андрей на прощание и ушел, беззаботный, словно Джер.

Кто сейчас оставляет ключи под половиком? Никто, наверное. Не те времена. Значит, вряд ли вор полезет под половик искать ключи от квартиры… А дядя Витя побоится что-то взять. Но даже если вынесут из квартиры всё до последнего носка — ну и что? Тут бы с жизнью в целом разобраться…

Андрей вышел из подъезда, огляделся — не смотрит ли кто, остановился на том же месте, что вчера Джер. Расставил руки, запрокинул голову…

Небо имело умеренно синий цвет.

В нем наблюдалось солнце, а также несколько тучек.

Счастья не было.

Как в анекдоте про бракованные воздушные шарики. «Что, дырявые?» — «Нет, целые. Но не радуют».

Андрей опустил голову, вздохнул, проморгался от пятен на сетчатке. Он предполагал, что так и будет, но… попытаться стоило, правда? Задумчиво обвел взглядом двор. Замызганное убожество, если в двух словах. А он помнил, помнил ощущение, которое настигло его вчера на этом самом месте, на заплеванном асфальтовом пятачке перед подъездом. То было словно полет… Он чувствовал радость и смысл бытия. Не знал, не верил — а именно чувствовал, всем существом своим… то есть Джера.

— Счастливчик Джер! — иронически сказал Андрей.

Но ирония не получилась. Было грустно.

И зябко. Вчера было гораздо теплее… было или казалось? Но возвращаться за свитером не было проку. Сунув руки в карманы куртки и ссутулившись, Андрей побрел куда глаза глядят. Лишь затормозив перед турникетом метро, он понял, что повторяет вчерашний маршрут Джера.

Почему бы и нет? Был в этом некий мазохизм, конечно, но было и правильное чувство. Светлая горечь истины.

Вот только лоточницу лучше бы обойти стороной…

И набережное шоссе Андрей не рискнул пересекать поверху.

Ну что поделать, если он не Джер? Обычный гражданин, который переходит улицу в положенном месте. Не дитя-художник, а взрослый человек, дизайнер в солидной фирме… Хотя нет, уже не в фирме и не дизайнер вовсе, а неизвестно кто. «Джернутый» — вдруг вспомнил Андрей услышанное краем уха в участке. Вот кто он. Не Джер, но джернутый. Подделка.

Ему стало худо. Пробрал озноб — да так, что затряслись руки. Пытаясь справиться с собой, он так сосредоточился на своих ощущениях, что не заметил девушку издалека. Он увидел ее только вблизи, едва не споткнувшись о пестрый рюкзак.

— Хай! — сказала девушка. — Салют! Красиво вот, ты видеть?

Она стояла с фотоаппаратом перед опорой моста, которую вчера разрисовали Андрей с Джером. Или Джер с Андреем… Неважно. Или важно?

— Это Джер, — сказал Андрей.

Девушка рассмеялась. Звонко, весело и по-доброму.

— Я видеть, — сказала она. — Джер — мой хобби. Увлечение. Я хочу скоро стать Джер, но пока еще нет. А ты?

— Это я рисовал, — хрипло сказал Андрей. — Познакомимся?

— Красиво, — повторила девушка. — Меня звать Сью. Сьюзанна. Мама английка, папа поляк. Учу рисование.

— Андрей, — сказал Андрей.

Ему перестало быть холодно и взамен стало жарко. Жар исходил от Сью — всепобеждающий, первичный, как от вулкана. Странно, что с виду она оставалась девушкой из плоти и крови, хрупкой и невысокой, с неопределенно-светлыми волосами и такой нежной кожей, что акварельно синели жилки на висках…

Андрей поймал себя на том, что стоит молча и разглядывает Сью в упор. Разве только челюсть не отвесил.

— Извини, — сказал он. — Засмотрелся. Ты… Извини. Пойдем куда-нибудь?

— Куда-нибудь, — повторила Сью и засмеялась. — Пойдем.

Они бродили по парку — кругами, не глядя по сторонам, — и говорили. Говорили обо всем, перебивали друг друга в нетерпении, смеялись над собой — и говорили еще и еще. Так, как будто ждали встречи всю жизнь, а теперь торопились эту самую жизнь рассказать за полчаса. Словно самым важным сейчас было — поведать себя другому целиком, без остатка, без малейшего зазора в понимании.

Через полчаса Сью сказала:

— Ветер. Я замерзлый. Пойдем к тебе гостить?

— У меня там ремонт, — с досадой признался Андрей. — Дверь пришлось менять. Я ж тебе не досказал про вчера…

— Тогда ко мне, — решила Сью.

В подвернувшемся на пути магазинчике взяли печенье, мандарины и бутылку кагора. У Андрея горели щеки и останавливалось дыхание, когда они со Сью соприкасались локтями. «Почти как джер», — подумал он и мучительно устыдился этого «почти».

Двухкомнатная съемная квартирка Сью была крошечной. Меньше его однушки. Сью повелительным жестом указала Андрею на кресло, и он, не желая ослушаться, ввинтился в прокрустову мебель, был награжден улыбкой, получил в руки альбом с фотографиями и обещание скорого чая.

Сью исчезла в направлении ванной, Андрей механически открыл альбом.

Он думал, там какая-нибудь семейная дребедень. Ну или туристическая обязаловка — «это я на Красной площади», «а это мы с Эйфелевой башней, я справа»…

Там был Джер.

Были фото картин, сделанных красками по холсту, углем по картону, карандашом по обычной бумаге. Очень много было снимков граффити: мелки, аэрозоль, проступающая фактура стен… Эту манеру он узнал бы и без подписи. Но, не давая ему шанса на сомнение, на каждом рисунке красовалась подпись — одним замысловатым движением начертанное «GeR» и нарочито небрежный мазок в жестко выверенной точке над буквами. И еще один мотив повторялся так часто, что становился почти навязчивым, — бабочка. Всегда яркая. Желтая, красная, оранжевая, лимонная. Такая, как они с Джером рисовали вчера.

Андрею стало неуютно. Ему захотелось то ли рассмотреть каждую картину, ревниво впиваясь взглядом в подробности, то ли шваркнуть альбом об стенку, чтобы разлетелся переплет и посыпались страницы. Он пересилил себя, аккуратно закрыл альбом. «Ger I» — значилось на обложке.

Вошла Сью, в халатике, с подносом.

— Я иметь только две чашки, — озабоченно сказала она, пристраивая поднос на столик. — Что пить вперед, чай или вино?

— Вино, — торопливо сказал Андрей. — Или чай, не важно. Скажи — почему первый?

— Первый? — Сью забавно подняла брови. — Не понимаю.

— Джер, — уточнил Андрей и для наглядности потряс альбомом. — Почему Джер-первый?

— Все другие есть. — Сью кивнула на стеллаж в углу. Там громоздились неровной стопкой такие же альбомы, лежали какие-то бумаги, фотографии большего формата.

— Другие? — переспросил Андрей.

Сью нахмурилась. Они явно не понимали друг друга. Волшебная связующая нить между ними натянулась, грозя порваться.

— Ладно, ладно, я сам. — Андрей выкорчевался из кресла, в полшага добрался до стеллажа.

«Ger II», «Ger III»… всего подписанных и нумерованных альбомов было пять. Остальные никак не обозначались.

— Почему пять? — раздраженно спросил Андрей. Он сознавал, что этот вопрос не умнее предыдущего, но как-то перестал понимать, что же надо спросить. Словно не Сью, а он был иностранцем, плохо владеющим языком.

— Почему Джеров пять? — сделал Андрей новую попытку.

Как ни странно, Сью наконец поняла его. Рябь морщинок на ее лбу разгладилась.

— Всего пять, больше Джер нет, — сказала она. — Потом умирать… Или умереть? Не знаю. Как лучше сказать?

— Скажи как есть, — пробормотал Андрей. — И вообще…

До него вдруг дошло, как спросить обо всем сразу.

— Расскажи мне про Джера, — предложил он. — А я пока вином займусь. Штопор есть? Вот и ладненько…

«Джер» — так он подписывался, это было сокращение то ли от «Джеральд», то ли от «Джерард», Сью не знала точно. Родился он где-то в Европе — возможно, в Бельгии. Бродяжил от Амстердама до Марселя, а вот покидал ли пределы Старого Света — выяснить не удалось.

Если Джер и был известен при жизни, то лишь внутри замкнутого, как любая тусовка, коммьюнити графферов — или, как тогда еще говорили, райтеров. И то не факт — потому что в командах он не работал, в скандальных акциях вроде разрисовывания Кремлевской стены в Москве или тэггерства на боках пилотируемого аппарата «Орион», не участвовал. Он просто рисовал граффити.

Большую часть того, что он сотворил на грунтованных смогом бетонных стенах городов Евросоюза, затерли и закрасили муниципальные власти. Кой-какие оставшиеся после Джера рисунки и скетчи разобрали знакомые — и что-то, возможно, до сих пор валяется на чердаках и в запасниках.

В общем, Джер разделил судьбу многих художников — умереть в безвестности и стать знаменитыми после смерти. Но в отличие от гениев и талантов прошлых веков Джеру не хватило обычной жизни и простой смерти, чтобы обрести популярность.

Кто и когда сделал пять психомасок Джера — неизвестно.

Уверенно датируется только одна из них — пятая, последняя. Потому что после нее Джер покончил с собой.

Джер был уже давно мертв, оплакан друзьями — или не оплакан, кто знает? — и прочно забыт, когда пять слепков его личности поступили на полулегальный рынок психоматриц.

Тогда и пришла к Джеру посмертная слава.

Оказалось: кто испытал на себе первую маску из пяти, неизбежно возьмет вторую… и так далее, вплоть до пятой, последней.

Оказалось: всем джернутым вместе с невероятно яркой эйдетикой восприятия передается творческая манера прототипа, вплоть до характерных мотивов — так, что по рисункам не отличишь; словно бы все их сделал сам Джер.

Оказалось: пятая маска приводит к самоубийству.

Без исключения.

Всех.

«Джер всегда убивать себя», — сказала Сью тихим, спокойным голоском отличницы. Словно доклад на семинаре читала.

Андрей пролил кагор на джинсы.

Сью не шутила.

Он был приговорен.

Мысли метались под черепом, как крысы в трюмах «Титаника».

Аллес капут, амиго. Всё, приплыли. Трындец котенку…

Как же это, как?!

Нет, но почему…

Ой, мама, как умирать-то не хочется!

Сью тихонько засмеялась. Андрей опешил.

— Ты сумасшедшая, — пробормотал он. — Что тут смешного?

— Сумасшедшая, нет, — покачала головой Сью. — Джернутая, да. Как ты.

— Ты тоже?!

Андрей вскочил. Зацепил, опрокинул бутылку, успел поймать, машинально поставил.

— Ты же все знала! Знала, что смерть! Зачем?!

— Андрей.

Она впервые назвала его по имени, и это было так странно, что Андрей замолчал. Вот человек встречает девушку, влюбляется, девушка говорит, что он скоро умрет, что она тоже скоро умрет, и называет его по имени. Что это за бредовая цепь событий, неужели жизнь? Где тут логика? Какой в этом смысл?

— Андрей. — Сью тоже встала и взяла его за руку маленькой крепкой ладошкой. — Мы иметь мало времени. Практически нет. Я сейчас стать Джер. Хочу делать любовь с тобой — до того как. Хочу, чтобы ты любить — меня, не Джер… Не только Джер.

— Я тебя люблю, — прошептал Андрей, вглядываясь в ее лицо. — Ну почему? Почему мы не встретились раньше?!

— Мы не уметь сами, — бледно улыбнулась Сью. — Ты ходил свой дорога, я — свой. Джер нас встречать.

— Да. — Андрей нахмурился. — Правда. Я бы сидел теперь на работе, точно. Мы бы не встретились под мостом… Погоди! Ты сказала там… я вспомню!.. ты сказала «хочу стать Джером». Ты не сказала, что уже!

— Я взять джер утром. — В шепоте Сью было извинение. — Первый раз долго, ты помнить, нет? Но сейчас чувство, что вот-вот. Полчаса…

Они стояли так близко, что до объятия оставался миллиметр, не больше. Но все-таки промежуток был. Скорее психологический, чем физический. Расстояние, делящее двух людей.

Андрей шевельнул рукой — и двое слились в одно. Сью прильнула к нему с тихим вздохом, положила голову ему на грудь. Он сомкнул руки, прижимая ее к себе. Оглушительно застучало сердце. Или сердца.

— А второй джер, — сказал Андрей непослушным языком. — Второй действует быстро?

— Да, — кивнула Сью.

Андрей больше ощутил ее ответ, чем услышал. Он легонько отодвинул девушку от себя.

— Мне нужен второй джер, — сказал он решительно. — Мы будем любить друг друга, ты и я. А потом… потом мы тоже будем вместе. Понимаешь?

Сью ответила быстрой легкой улыбкой. Наклонилась, выдвинула ящик тумбочки. В пластиковой кассете на пять отделений — одно пустое — лежали психомаски.

— Я взять сразу все, — серьезно пояснила Сью. — Чтобы не думать потом.

— Господи… — Андрей зажмурился на мгновение. — Хорошо, я верну. То есть… Глупышка моя… Ладно, к черту, давай сюда!

Он выхватил из руки Сью капсулу — быстро, почти грубо. Прижал к виску, почувствовал, как она присосалась… или примагнитилась? Прилипла.

— Ну вот… — начал он деланно легким тоном и вдруг заметил, что Сью плачет.

Она плакала совершенно беззвучно. Слезы возникали как по волшебству, сразу огромные, круглые, повисали на ресницах и дождинками срывались вниз.

— Из-за меня, — прошептала Сью. — Ты взять уже второй джер — из-за меня.

С легким чмокающим звуком отпала от виска психомаска.

— Не плачь, — сказал Андрей. — У нас мало времени. Практически нет.

Он как мог скопировал ее интонацию — и Сью улыбнулась сквозь слезы. Андрей взял бутылку, твердой рукой налил вина в чашки. Протянул Сью ту, что с медвежонком, поймал еще одну несмелую улыбку — угадал, значит.

— Я люблю тебя, — сказал Андрей.

— Я люблью тебья, — старательным эхом откликнулась Сью.

Глухо стукнули чашки.

Терпкой сладостью обжег губы кагор.

Но поцелуй оказался слаще и крепче.

Они целовались взахлеб, самоотверженно и отчаянно, неумело и жадно, как будто первый раз в жизни. Или нет — в последний.

Или — в первый и последний одновременно.

«Навсегда» и «никогда» сплелись и перепутались, как сплелись и перепутались пальцы, волосы, дыхание…

Никогда Андрей так не хотел женщину.

Маленький топчан храбро подставил им жесткую плоскость, и они рухнули туда, как горящий самолет на тайный аэродром.

Одежда облетела с них как шелуха — и вот они обнимают друг друга нагие, и дыхание прерывается стоном, и тела ищут способ слиться воедино, словно две реки — в одну.

И — находят.

Сью, тоненькая и гибкая. Андрей, сильный и жесткий.

Сью, порывистая и ласковая. Андрей, терпеливый и непреклонный.

Без слов, только движения, танец тел, слияние душ.

Снова поцелуй — как рождение, как агония, как вся длинная короткая жизнь, уместившаяся между тем и этим.

Вокруг могла взрываться Вселенная, распадаться на атомы — они бы не ощутили, не заметили.

…Они взорвались сами.

Андрей закричал, и ослеп от эха своего крика, и оглох от вспышек в глазах, а Сью что-то беззвучно шептала на выдохе и всхлипывала на вздохе, и слабые эти звуки были слышней его крика. Андрей чувствовал себя ракетой фейерверка, бабахнувшей в черном небе и неудержимо рассыпающей цветные огни. Он хотел удержать, продлить, сделать вечностью этот миг — и был не властен. Вспышка! Еще! Последняя…

— Оооу, — тихо сказала Сью, как-то удивительно не по-русски.

— Милая… — прошептал Андрей… или ему показалось, что прошептал, потому что он уже плыл, ускользал, покачивался лепестком-лодочкой на невидимых волнах.

Последнее, что он почувствовал, было жёстко-колючее, странно знакомое слово, сказанное будто у самого уха чужим мужским голосом. Слово и порядковый номер.