А. Бадхен

Http://www.inharmony.ru/333

«По ту сторону техник. К вопросу о терапевтических отношениях»

А. Бадхен

(Выступление на конференции, посвященной 20-и летнему юбилею Гильдии психотерапии и тренинга, 11.10.09)

Дорогие друзья, коллеги!

Я начну с двух коротких высказываний известных психотерапевтов, которые послужили толчком для написания этого доклада.

Первое высказывание принадлежит знаменитому семейному терапевту Сальвадору Минушину, автору книги «Техники семейной терапии» – процитирую фрагмент его рассказа об этой своей книге: «Последнюю главу я назвал «За пределами техник». Я писал там: «Закройте книгу. Эта книга о техниках. За пределами техник находится мудрость, являющаяся знанием о взаимосвязи вещей». Но к этому моменту вред уже был нанесен. Техники заслонили собой и терапию и терапевта». Мне показалось примечательным такое откровенное и глубокое критическое суждение. В подобном отношении к техникам Минушин не одинок. Джон Ферман, например, говорил о том, что психотерапевты коррумпированы техниками.

Другое высказывание принадлежит Милтону Эриксону, который когда-то в шутку определил психотерапию следующим образом: «Два человека сидят в одной комнате и разговаривают, пытаясь понять какого черта одному из них нужно?» Остроумно, но сразу возникает вопрос – кого именно он имел в виду под «одним из них»? Скорее всего, Эриксон имел в виду клиента. Но как тогда быть со «вторым», с психотерапевтом? Ему же тоже что-то «нужно». Ведь в психотерапевтический процесс включены они оба. И разве то, что нужно психотерапевту может не влиять на эти отношения?

Пусть эти высказывания послужат нам своего рода эпиграфами. И техники и методики по своему важны, но сегодня мне хотелось бы обратиться к трансметодическим аспектам психотерапии, к тому, что лежит по ту сторону, или как это сформулировал Минушин – за пределами техник. Обратите внимание – в самом слове «предел» уже заложено некоторое ограничение. Давайте попробуем на него выйти.

Несколько раз, на конференциях и на семинарах со студентами, я предлагал участникам упражнение, собственно, я даже думал его провести здесь с вами сегодня, но это нарушило бы допустимый формат моего выступления. Так что я вам расскажу об этом упражнении, и таким образом мы сможем воспользоваться его результатами, не выходя за традиционные рамки.

Если захотите, вы потом сможете проделать его сами. Оно простое. Достаточно будет позволить себе расслабиться и дать своему сознанию странствовать по жизни, от настоящего момента обратно к самому детству. Так, чтобы воспоминания свободно всплывали в сознании, пока они не дойдут до того времени, когда у вас в жизни появилась проблема. Не любая проблема, а та, которая вызвала чувство, что с вами что-то не в прядке, что-то не так как должно было бы быть: чего-то у вас слишком много, а чего-то не хватает, на что-то важное для себя вы не в состоянии решиться, в общем, не в силах измениться.

Далее, я предлагал участникам на некоторое время задержаться на таком воспоминании и позволить себе прочувствовать, каково быть в этой ситуации, отмечая возникающие при этом образы, чувства и телесные ощущения.

Затем я предлагал участникам представить, что произошло бы, если бы они решились поговорить об этих переживаниях с другим человеком. Просто вообразить, как это происходит.

А потом, задать себе следующие вопросы: что мне потребовалось бы сейчас от другого человека, чтобы я мог решиться на этот разговор? Что было бы необходимо получить от другого человека, чтобы такой разговор был возможен? Что другой человек должен был бы делать, чтобы наш разговор оказался настоящим исследованием того, что на самом деле со мной происходит, а не очередным моим уходом от собственного опыта, от своих истинных переживаний?

За этим простым упражнением следовало обсуждение, во время которого я предлагал участникам поделиться своими представлениями каким должен оказаться этот другой человек, чтобы их состояние после встречи с ним улучшилось, а не ухудшилось?

Я хочу вас познакомить с далеко не полной коллекцией выделяемых качеств, которыми, по мнению участников, должен обладать этот человек. Итак, этот человек должен быть открытым, спокойным, умеющим слушать, добрым, терпеливым, живым, заинтересованным, понимающим, любящим, искренним, вызывающим доверие, стабильным, готовым обнять, доступным, внутренне сильным, цельным, обладающим жизненным опытом, надежным, внимательным, принимающим, способным выслушать, не перебивая, сопереживающим, не дающим советов, не ругающим, не раздражающимся, не утешающим, не играющим словами и не пугающимся, располагающим, обладающим чувством юмора, умным, поддерживающим, устойчивым, теплым, мудрым, сильным, умеющим хранить тайну... Вы потом сами можете написать свой список и посмотреть, что у вас получится.

А теперь, собственно, то, ради чего я рассказал сейчас вам об этом упражнении. Удивительно, но, хотя всякий раз аудитория, которой я предлагал упражнение, состояла из психологов и психотерапевтов, не было случая, чтобы кто-нибудь упомянул о необходимости наличия у этого человека хотя бы каких-либо профессиональных навыков. Никто не говорил о том, что этот человек должен владеть какими-то специальными приемами или быть экспертом в каких-то подходах, никто не говорил, что этот человек должен обладать навыками активного слушания или кризисной интервенции, должен быть сертифицированным специалистом, членом профессиональной ассоциации, гильдии или иметь лицензию и т.д., и т.п. Все сходились в том, что качества, которыми должен быть наделен этот человек – не какие-то «специальные», а чисто человеческие.

Мой знакомый американский психотерапевт Дон Бранд рассказывал о случае, произошедшем с ним, когда он был еще начинающим психоаналитиком в Нью-Йорке. Среди его первых клиентов была одна молодая женщина. Однажды, придя на очередную сессию, она заговорила о том, что произошло с нею после их последней встречи. Здесь важно иметь в виду следующее обстоятельство: Дон Бранд помнит, что был очень доволен своей работой на предшествующей сессии. Ему казалось, что им с клиенткой удалось совершить определенный «прорыв», достичь «инсайта», что та их сессия была особенно интенсивной и эффективной…. А вот что рассказала клиентка. После той встречи она вышла из кабинета в ужасном состоянии. Она была просто в отчаянии, и не знала, что ей теперь делать. Ей казалось, что нет ничего в целом свете, на что она может опереться, за что можно ухватиться. Почти механически она остановила проезжавшее мимо такси и назвала свой адрес. К тому времени, когда водитель довез ее до дома, и она расплатилась с ним, ее состояние стало просто невыносимым, и она решилась попросить водителя: «Мистер, подержите меня, пожалуйста, за руку». «Вы знаете нью-йоркские такси, - рассказывал Дон Бранд (наша с ним встреча происходила в конце 80-х), - там сиденье водителя отделено от заднего пассажирского сиденья металлической перегородкой с таким небольшим окошечком для передачи денег, в которое только руку и можно просунуть. Так вот, водитель – молодой темнокожий парень – протянул в это крошечное окошко свою руку, за которую она ухватилась, и они просто сидели так несколько минут». Потом ей стало немного легче, она поблагодарила водителя, вышла из машины и поднялась к себе в квартиру. В тот вечер она приняла решение не убивать себя. И вот все это она рассказала Дону Бранду, когда пришла к нему на очередную встречу. Он был потрясен тем, что произошло с клиенткой в действительности, тем, что ей пришлось пережить и тем, насколько это отличалось от его представлений. Заканчивая свой рассказ об этом эпизоде, Дон Бранд произнес: «То, чего не удалось сделать мне, специально обученному психотерапевту, за час работы, этот вероятно не слишком образованный юноша-шофер сделал за 5 минут». Что именно сделал этот юноша? И чего такого не сделал Дон Бранд? Это нам с вами вопросы для обдумывания. И мы попробуем поискать направление, в котором может лежать на них ответ. Но одну важную вещь, которую сделал Дон Бранд, я хочу особо отметить прямо сейчас: он рассказал нам об этом случае. У психотерапевтов не часто встретишь признания собственных ошибок. Чтобы делиться неудачами, трудными случаями требуется профессиональное мужество и честность. И ответственность за свой опыт, за шаги, которые ты предпринимаешь, за риск.

Наши ожидания – это предварительное знание – то, как нам кажется, должно было бы быть. Если в нашей жизни бывают моменты подлинности, то это случается тогда, когда мы по-настоящему открыты неизвестному, когда мы предпринимаем опыт на свой собственный страх и риск. В такие минуты мы не чувствуем опоры, поскольку обращены к тому, чего нельзя знать. Нельзя знать в том смысле, что заранее нельзя знать, ибо то, что я знаю заранее, то есть, предварительное знание – оно не мое, оно мне не принадлежит – это чье-то знание. Мне принадлежит только то, что я вырастил из самого себя, приобрел в собственном опыте, через собственные жизненные испытания, и этот мой единственный путь в реальность. А реальность, она всегда другая. Она другая, поскольку не оправдывает наших ожиданий. Отсюда и риск и страх – мы не знаем, как все обернется. Кьеркегор называл предварительное знание «болезнью к смерти». Встреча с жизнью происходит через неизвестность, туман незнания, темноту. Отсюда – неизбежный риск, но только через него в нашей жизни могут произойти изменения, только через собственное непонимание, через собственную Тень. Мамардашвили говорил, что предпринимать опыт на свой собственный страх и риск, быть открытым неизвестному в этот самый момент своей жизни, значит быть моральным.

Способность к отклику – отклику в самом широком смысле – на свои собственные поступки в том числе – это очень ценное качество, так необходимое нам как профессионалам. Каждому терапевту важно увидеть и осознать, что он может выступать не только как целительный, но и как разрушительный фактор.

Когда-то мне довелось работать с женщиной, потерявшей в железнодорожной катастрофе своего шестилетнего сына. Он погиб у нее на глазах, и она не могла его спасти. Мы с ней работали несколько лет. Это было двадцать лет назад. Но во мне эта история живет и сегодня. У меня тогда было не так много опыта, и у меня было очень много сомнений в своей способности помочь ей. Она почти все время молчала как каменная и не выражала своих чувств. Периодически она набирала в грудь воздух, словно собиралась нырнуть в глубину, но продолжала молчать. А если говорила, то очень тихо и немногосложно, словно выдавливала слова этим самым воздухом, что удерживала в себе. Она была безутешной. Я чувствовал себя беспомощным. Это я сейчас понимаю, что ее состояние было естественным для матери, потерявшей ребенка, а спроси вы меня тогда, я сказал бы, что вероятно должен быть способ облегчить ее страдания, где-то он должен быть, а я его просто не знаю. Я читал свои записи и не видел в них себя. Что-то во мне самом препятствовало принятию безвозвратности потери. Помню, я рассказал своему супервизору о своих переживаниях, о том, что происходит со мной во время сессий. И супервизор сказала мне что-то вроде: «Может быть, ты должен плакать вместе с ней». Я не совсем понял это тогда, но вскоре, зайдя в «Дом книги», я по каким-то непонятным для себя причинам направился в отдел, в который до этого практически не заглядывал – в отдел, где были книги о театре, о балете, и т.п. Я помню, как подошел к прилавку и взял в руки первую попавшуюся на глаза книгу. Это была книга Мориса Бежара, знаменитого французского балетмейстера, который тогда приезжал в Советский Союз. Я наугад открыл ее наугад и прочел: «Есть такая притча: у Бога Отца спросили: «Господи, отчего случаются крушения поездов?» Тот помолчал и ответил: «Крушения поездов не объясняют, их переживают». Помню, я вышел из магазина потрясенный. Мог ли я рассчитывать на такую супервизию?! Десять лет спустя мне довелось встретиться с Джеймсом Бьюдженталем – одним из основателей и первым президентом Американской Ассоциации Гуманистической психологии. Ему тогда было 83 года, он сидел в своем маленьком кабинете в Сан-Франциско и писал сразу две книги. Одна книга называлась «Психотерапия это не то, что вы думаете». Название – идея его жены, Элизабет. Она тоже психотерапевт. В этой книге Бьюдженталь собирался показать направленность терапии на осознавание переживаемого опыта. «ExperiencING». Объяснял он свою идею очень просто. Он спрашивал меня: «Что с тобой происходит сейчас?» «А сейчас, что с тобой происходит?»… И обращал внимание на динамику, на изменяющийся поток ощущаемых смыслов. Но сам по себе опыт не существует. Опыт – это опыт себя-в-мире – это отношения.

Есть остроумное определение пространства и времени. Пространство – это то, что отличает предметы друг от друга, а время – то, что отличает предметы от самих себя. Восприятие изменений в себе возможно лишь во времени. Время это то, что дает восприятие отличий в самом себе, и не просто восприятие отличий, а вхождение с этими изменениями в отношения. Следующее высказывание Мераба Мамардашвили, возможно трудно на слух, но оно имеет для нас, психотерапевтов, особый смысл:

Лишь будущее сохраняет прошлое

и лишь хранимое прошлое

позволяет меняться (а не повторяться).

Если вчера что-то не ушло в бытие,

то не будет бытия сегодня.

И если мы сегодня не изменимся,

то ничто не сохранится.

То есть, там, где нет времени – нет гибкости и текучести, нет изменений. Там, где нет изменений, – нет времени, там мы лишь повторяем себя, не изменяемся, застреваем. Чтобы жить, чтобы у нас появилось будущее, нам необходимо измениться. «Истинное чудо открытия таится не в поисках новых пространств, а в обретении новых глаз», так я перевел бы знаменитое высказывание. Нам необходимо научиться видеть по-другому.

Пример такой способности видеть по-иному я недавно нашел у замечательного израильского писателя Меира Шалева. В одной книге есть эпизод, где мальчик по имени Зейде просит свою мать купить ему наручные часы. Вот что она ему отвечает:

- Тебе не нужны специальные часы, Зейде. – Посмотри, сколько часов есть в мире.

Она показала на тень эвкалипта, которая своей длинной, направлением и прохладой говорила: «Девять утра», на красные листики граната, которые говорили: «Середина марта», на зуб, который качался у меня во рту и говорил: «Шесть лет», и на маленькие морщинки в углу ее глаз, которые разбегались с криками: «Сорок!»

- Видишь, Зейде, вот так ты весь внутри времени. А если у тебя будут часы, ты всегда будешь только рядом с ним».

Подобное правило работает в терапии – если мы будем ориентироваться на внешние техники (не важно, что это будут за техники – это все «предварительное знание»), то мы всегда будем где-то рядом с отношениями, где-то сбоку от них, но не в отношениях. Если мы будем смотреть на другого человека как на проблему, которую нам необходимо разрешить – он всегда будет для нас препятствием. Препятствием перед чем-нибудь. Перед перерывом на обед или перед профессиональным успехом, не важно – все равно – препятствием. То есть клиент будет отгорожен от нас нашей собственной ограниченностью. Но если же мы сможем во встрече с Другим открыться неизвестности, тайне, то найдем себя погруженными в нее, пойманными ею. А это открывает совершенно другую перспективу, совершенно иное видение. Новые глаза. В противном случае вместо открытого пространства терапевтических отношений мы рискуем оказаться в тесной каморке таксидермиста, где живые человеческие переживания Другого превращаются в чучело, набитое чужим (и чуждым) содержанием. И это аморально.

Психотерапия единична, имеет отношение к данному конкретному человеку, и в этой единичности и индивидуальности состоит одно из важнейших отличий психотерапии (как практики) от психологической науки. Боль существует в единственном экземпляре. Если в приемной у зубного врача сидит не один, а два пациента, количество боли в комнате не удваивается. Без признания Внутреннего Мира психотерапия невозможна. «Я вижу тебя, и ты видишь меня. Я воспринимаю тебя, ты воспринимаешь меня. Но никогда-никогда я не смогу увидеть, как ты воспринимаешь меня. Также как ты не можешь «видеть», как я воспринимаю тебя». Я знаю что-то, чего не знаешь ты, и ты знаешь что-то, чего не знаю я. То знание, о котором я здесь говорю, является частью жизненного опыта человека, и знание, которое человек пытается выразить спаянно с опытом его жизни. Когда я говорю «знание», я не имею в виду слова, мысли, идеи, а понимаю под этим тот смысл, который в это вкладывается. Одно и то же слово, понятие для меня и для тебя имеют совершенно различный смысл. Вначале есть мой смысл и твой смысл. В процессе терапии формируется наш смысл, он включает в себя мой смысл и твой смысл – мы оба включены в его конструирование. Мы вместе создаем что-то. Ты впереди меня, я следую за тобой, выражая готовность и присутствуя в данный момент. И это позволяет находиться не только «здесь и теперь», но также быть в будущем, прежде, чем оно наступит. Это то, что Кларк Мустакас называет «предвосхищающая забота» («anticipattory caring»), а Хайдеггер называл «быть направленным» («being towards»).

Мартин Бубер писал как, будучи подростком, каждое лето ездил отдыхать в имение к дедушке с бабушкой. Там он часто прокрадывался в конюшню, чтобы погладить своего любимца – серого «в яблоках» коня. Для мальчика это было большим глубоко волнующим событием, и даже по прошествии многих лет Бубер вспоминал эти встречи с могучим красивым животным как незабываемый опыт особенной близости с Другим, как соприкосновение с чужой жизнью, с теплом и могуществом Иного. Не просто другого, а Другого, подпускавшего мальчика к себе, не просто позволявшего ему приближаться и гладить гладкую, а иногда взъерошенную шерсть, а Другого, отвечавшего на прикосновения, дышащего, живущего. Я здесь хочу далее процитировать Бубера: «Конь еще до того момента как я начинал сыпать овес в ясли, мягко поднимал массивную голову, уши которой двигались, тихо фыркал, наподобие того, как заговорщик подает другому заговорщику лишь ему понятный сигнал, и я получал подтверждение своему чувству. Но однажды – не знаю, что пришло в голову мальчику, во всяком случае это было ребячеством – я, гладя коня, подумал о том, какое удовольствие это мне доставляет, и внезапно ощутил свою руку. Игра продолжалась как обычно, но что-то изменилось, было уже не то. И когда я на следующий день обильно задав корма, погладил моему другу шею, он не поднял голову…»

Мы не всегда открыты встрече. Как сказала одна наша студентка: «Встреча и знакомство не происходят одновременно. Я сперва знакомлюсь, а встречаюсь потом, много позже». Она имела в виду, что наши знакомства обычно происходит формально, подлинной встречи при этом по большей части не случается. Чтобы по-настоящему встретиться недостаточно оказаться физически в одном месте, недостаточно быть представленными друг другу, знать имена друг друга. Подлинная встреча требует внутреннего движения навстречу, выдвижения, а мы на это не всегда способны.

Трудность состоит в том, что когда я встречаю другого человека, я также как и он, имею при себе всю свою личную историю, и мне трудно приостановить в себе поток предсуществующих причинностно наполненных переживаний и представлений. А их необходимо приостановить, подвесить, чтобы произошел сдвиг в моем видении, в моем понимании, чтобы я не смешивал то, что находится перед моими глазами (очевидное) с тем, что происходит при этом в моем уме, сохраняя разницу потенциалов между этими двумя зрениями – этот градиент – вот что нужно. Для этого мне необходимо присутствовать. Терапевтическое присутствие – это способ бытия, который требует от человека такую степень осознавания и участия, на какую он только способен в данное время при данных обстоятельствах; который требует устойчивости, способности «стоять-у», существовать-при, быть рядом, не уходить, не избегать, не уклоняться, но и не предпринимать, «не-делать», быть.

Насколько устойчива может быть эта напряженная связь, обращенность к Другому, открытость, выдвинутость к нему? Здесь уместно вспомнить буберовские слова, в которых отражается недолговечность этого феномена. Он говорит: «бывают лишь мгновенья», в «открытый для восприятия час моей личной жизни», в «час, когда могут быть сломлены семь железных оков, сжимающих наши сердца», «в сфере, просуществовавшей не более одного мгновения», которое случается иногда, «по воле и милости», а не организуется, не устанавливается раз и навсегда.

Не о словах нужно заботиться в терапии, а о музыке. И если есть музыка, наполняющая наши отношения, если сформированы терапевтические отношения, слова придут сами. А иногда слова оказываются вовсе не нужными, и тогда отношения наполняются бессловесной глубиной. В терапии, как в танце, мотив значит больше текста.

Я хочу привести еще один пример помогающих отношений. Но теперь это будет стихотворение Виктора Кагана, моего товарища и коллеги, психотерапевта и поэта, с которым мы когда-то вместе работали в Институте «Гармония» в Петербурге, и который теперь живет и работает в Хьюстоне в США. У этого стихотворения нет названия, но есть эпиграф:

«Я нашел больную птицу, но боюсь ее лечить»

Иван Жданов

И тянется к тебе, и в руки не дается,

И волочит крыло, и рвется улететь,

И замирает, и о воздух бьется,

И горлом кровь, и пробует запеть.

В тебе тоскливой болью отзовется

Неслышный крик растерянной души.

Но прикуси губу – пусть слово не сорвется.

Но руку протяни и не дыши.

Лишь руку протяни. Не слушай птицелова

И не плети тенет из света и теней.

Лишь руку протяни. Не говори не слова.

Лишь отвори ладонь, протянутую к ней.

Это стихотворение и истории, которые я вам сегодня рассказал, имеют общую черту. Все они описывают ситуации, в которых слова вторичны. Я привел их в качестве примеров, потому что хотел подчеркнуть важность отношений, лежащих за словами, по ту сторону слов, отношений в чистом виде. Причем, то, что отношения лежат за словами не отменяет необходимости их произносить и слышать. Просто нам нужно учиться слушать и слышать по-новому. Учиться присутствовать тому, что происходит. Слушать и слышать дыхание, пульсацию, ритм отношений между нами и клиентом.

Основой терапии являются отношения. И терапевт не является специалистом в решении проблем, терапевт – специалист в области отношений. Причем специалист зачастую ошибающийся, сомневающийся, любопытный, ищущий. Ибо отношениям нужно учиться, но им никогда нельзя вполне научиться. То есть нельзя научиться окончательно.

Я знаю, что злоупотребляю цитатами и историями, но не могу удержаться от того, чтобы снова не вспомнить слова Джеймса Бьюдженталя:

«Тайна объемлет знание, содержит знание. Тайна – бесконечна; знание – конечно. С ростом знания тайна делается еще больше. Тайна является скрытым смыслом, вечно ждущим, пока его обнаружат. Она всегда больше, чем наше знание. Меня беспокоит, что в наше время эмоционального хаоса мы, психотерапевты, легко можем оказаться пойманными в ловушку внутреннего предубеждения (которое снаружи нелегко заметить), что существует решение любой жизненной проблемы, что можно раскрыть смысл любого сна или символа, и что рациональный контроль является целью и идеалом психологически здоровой жизни...

Притворяться перед клиентом, что мы знаем, что ему нужно, – это значит отрицать тайну и предавать клиента. В действительности, проводимая терапия должна помочь встретить и принять тайну, которую клиент несет в себе и которой он окружен».

«Тайна», «неизвестность» – и по сей день непопулярные слова среди психотерапевтов, их редко встретишь в специальной психологической литературе, но поэтам они известны давно. Вот послушайте: «Обращаясь к известному, мы можем сказать только известное. Это – властный, неколебимый психологический закон... Если я знаю того, с кем я говорю, – я знаю наперед, как отнесется он к тому, что я скажу – что бы я не сказал, а следовательно, мне не удастся изумиться его изумлением, обрадоваться его радостью, полюбить его любовью» – эти строки сто лет назад написал Осип Мандельштам. Возможно, нам следует у поэтов учиться способности открываться неизвестному и слышать тайну, тайнослышанью. Поэзия, в частности, и искусство, вообще – это ведь тоже путь познания. Как и психотерапия. «Ведь если человек в полной мере осознает, что он человек, разве перед ним не откроется мир?»[i]

[i] Надежда Мандельштам. Третья книга. М. «Аграф», 2006. с. 113.