Алгоритмы спецназа

(Интервью с полковником В. А. Манченко из главного разведуправления Генштаба вооруженных сил России) В. – Владимир Андреевич, о спецназовцах многие наслышаны как о суперменах: крепкие ребята, владеют всеми видами оружия, приемами каратэ, прыгают с парашютом, плавают в специальном снаряжении под водой, броском ножа снимают часового, знают иностранные языки, ходят в разведку едва ли не в женском платье, а вдобавок ко всему, как оказалось, и мышей едят. И вам приходилось?

О. – Не только мышей. Змей, например. Это когда служил в Средней Азии. Группа забрасывалась на длительное время в тыл условного противника: оружие и боеприпасы «тянут» у каждого на полсотню килограммов, носимый запас продовольствия и воды, по опыту Афганистана – на 5-7 суток.

Вот и приходится довольствоваться подножным кормом.

В. – Но надо ли в мирное время испытывать свой желудок и психику?

О. – Не научившись потрошить такого рода живность во время учебы, человек вряд ли переступит через себя в реальной боевой обстановке. Далеко не каждый без тренировки бросит нож даже в чучело.

В. – Сегодня подразделения специального назначения есть в ФСБ, МВД, Погранвойсках, МЧС. За кем исторический приоритет?

О. – Цели и задачи, программы обучения у нас разные. А родился первым, конечно, армейский спецназ. С конца 40-х годов главной задачей военной разведки стало своевременное выявление подготовки противника к развязыванию ракетно-ядерной войны, чтобы не допустить применение такого оружия. И в октябре 1950 года при общевойсковых и механизированных армиях, некоторых военных округах были созданы 46 отдельных рот специального назначения по 120 человек каждая. Через семь лет они стали батальонами, через двенадцать выросли до бригад. После распада ССС из 16 их осталось 8. Есть части специального назначения в ВМФ – так называемые боевые пловцы.

В. – Каковы цели и задачи спецназа сегодня?

О. – Прежде всего разведка. Мы должны представить командующему фронтом или армией данные о противнике, добытые в его глубоком тылу, за 600– 800 километров от линии фронта: диверсионная работа – лишь одна из задач. Здесь действуем по принципу: увидел-уничтожил-ушел. Командные пункты, узлы связи, склады, трубопроводы, а в первую очередь – ракетно-ядерное оружие и другие средства массового поражения.

В. – Неплохо зная РВСН, с трудом представляю, как можно вывести из строя хорошо охраняемую, защищенную даже от ядерного взрыва шахтную пусковую установку. Одна многотонная крышка, закупорившая шахту, чего стоит.

О. – Не вдаваясь в подробности методики, замечу, что взорванный группой спецназа заряд может заклинить крышку, выбить кусок стены, и вообще любой такой взрыв потребует проверки и корректировки параметров установки. Так что необязательно «кромсать» саму ракету.

В. – Мне кажется, вы не назвали еще одну функцию спецназа – ликвидацию командного состава противника. Начиная с 1919 года в виде «силового элемента» нашей агентурной разведки существовала активная разведка – «активка». Диверсионные группы и специальные агенты не только проводили диверсии, но и ликвидировали изменников и предателей.

О. – Сегодня такая задача не значится в наших «букварях», но в принципе она может быть поставлена и – выполнена.

В. – Столь широкий диапазон специфических задач, наверное, требует и особого оружия?

О. – Первый громкий выстрел в тылу противника – это начало провала группы. Поэтому спецназ вооружен бесшумными автоматами и пистолетами, стреляющими ножами, арсеналом мин, в том числе и «сюрпризов». Например, чтобы сработала обычная мина, на нее надо «наступить», эту же, напротив, «разгрузить». Сапер противника видит знакомый предмет, снимает с него груз и… Есть у нас и холодное оружие, гранатометы, минно-взрывные заграждения, средства разминирования объектов и десантирования, спутниковая связь и так далее. Есть и новые разработки, образцы – дело за приемлемым финансированием. После Афганистана из подразделений спецназа, принимавших участие в боевых действиях, был изъят ряд образцов тяжелого вооружения. Но «горячие точки», особенно Чечня, заставили изменить взгляды и довооружиться.

В. – Как группы забрасываются в тыл противника?

О. – С помощью обычного парашюта или поднимаемого с земли параплана, на дельтаплане. С зависшего вертолета: если низко – спрыгиваем либо скользим по 40-50 метровому канату. Можно и воздушным шаром.

Есть морской путь на различных плавсредствах, в том числе на малых подводных лодках. Наземный – переход через линию фронта. Возможно еще до начала боевых действий, если есть на то решение Генштаба. А дальше – на захваченных машинах, бронетранспортерах.

В. – Небезызвестный Виктор Суворов в «Аквариуме» написал о необходимости добивания своими раненого шифровальщика группы, чтобы тот не попал в плен.

О. – Ну кто со мной пойдет в тыл противника, если будет знать о возможности такого исхода? Раненого всегда можно оставить с кем-то из группы, замаскировать, передав координаты в Центр, и его обязательно выручат, эвакуируют. В спецназе не существует известного вопроса «Пошел бы ты с ним в разведку?». Мы для этого и существуем.

В. – Кого и как при таких требованиях вы отбираете в спецназ?

О. – Последние 3-4 года с набором есть сложности, хотя у нас приоритет, впереди – только ФСБ. Половина нас устраивает с самого начала, остальных тренируем, учим. Физическая подготовка и интеллект всегда идут рядом. Офицеров готовим в Новосибирском общевойсковом командном училище, где есть факультет спецназа. После перевода его в 1994 году из Рязани конкурс там вырос в три раза: самая крупная среди военных училищ кафедра иностранных языков, выпускник получает диплом переводчика. Курсанты занимаются тактико-специальной, воздушно-десантной, горной, водолазной подготовкой, минно-подрывным делом. В огневой – у нас свой собственный курс стрельб.

В. – Специальные подразделения предназначены в основном на период войны – по крайней мере так было до последнего времени. А сегодня?

О. – И сегодня тоже. В мирное время в частях есть картотеки типовых объектов разведки. Изучаются они, а также возможная местность, инфраструктура, климат, варианты действий. Разведчики должны уметь проводить допрос пленных, перебежчиков, опрос местного населения, то есть знать язык, нравы, обычаи, традиции. В случае военных действий может использоваться гражданское платье – «их», разумеется.

В. – В Афганистане, хотя об этом не говорили, спецназ тоже применялся?

О. – В Афганистане были два соединения и армейская рота спецназа.

Контролировали всю территорию страны, обезвреживали караваны из Пакистана с оружием, наркотиками, деньгами. Наши результаты относились на счет десантников – работали под их «крышей», носили, как и сейчас, их форму – слово «спецназ» было тайной.

В. – И в Чечне ваши подчиненные зарекомендовали себя отменно, но хотелось бы услышать об этом из первых уст.

О. – Не было такой операции, где бы не применялись наши люди. Группы ходили в «тыл» боевиков, патрулировали районы и маршруты, упреждали провокации. Вели разведку, в том числе радио и агентурную.

В. – Насколько верны сведения о том, что ваши люди причастны к ликвидации некоторых полевых командиров и даже самого Дудаева.

О. – Чтобы вывезти вертолетом группу на место, откуда Дудаев говорил по телефону в момент гибели, – с высадкой, обеспечением, потребовалось бы часа два. Что же, все это время он говорил?

В. – Понимаю, что в вашей службе есть тайны.

О. – Мне приятно, что вы это понимаете. Не тайна, что среди наших есть раненые и погибшие, восьмерым присвоено звание Героя России.

В. – Гасить новые конфликты, если грянут, придется опять вам. Статус и возможности вашей службы позволяют это делать?

О. – Это глобальный и больной вопрос. К сожалению, прошлый горький опыт не учитывается. В советско-финляндской войне подразделения, подобные сегодняшнему спецназу, составляли около 5 процентов от непосредственно участвовавших в боевых действиях, а в Афганистане уже около 20 процентов. В Персидском заливе, в Панаме тенденция сохранилась, что и предопределило исход боевых действий.

Как мне представляется, войска специальных операций сегодня должны развиваться в первую очередь. Мобильные, подвижные, не обремененные тяжелым вооружением, живучие и экономичные, они способны через несколько часов оказаться в любой точке страны. Просочившись, мы не дадим противнику тронуться с места – так обученная собака на охоте «сажает» медведя или лося. Если по аналогии с американцами, то надо создать ССО под единым командованием, с единым замыслом, подчинив им часть сил военнотранспортной авиации, ВМФ, легких пехотных соединений, тогда спецназ станет палочкой-выручалочкой для Вооруженных Сил и страны.

В. – В чем именно?

О. – Силы специальных операций могут выполнять широкий спектр задач:

борьба с иррегулярными формированиями или, наоборот, поддержка партизан;

поиск и эвакуация экипажей самолетов и вертолетов, сбитых в тылу противника; вызволение из плена; защита собственности и прав России и ее граждан за рубежом; специальные психологические действия – деморализация противника, склонение к дезертирству и сдаче в плен. Во время событий в Персидском заливе благодаря таким действиям американцев сдались в плен около 7 тысяч иракских военнослужащих.

В. – В Великобритании разведывательно-диверсионные войска, которых многие не совсем верно называют «коммандос», были созданы в 1940 году, в США – в годы Второй мировой войны («рейнджерс»). Сегодня те и другие процветают, выполняя перечисленный вами спектр задач. В чем ваши с ними похожесть и отличия?

О. – Цели и задачи в основном схожи, но много и отличий. В частях специального назначения США служат офицеры в звании не ниже капитана, нет рядовых солдат – только сержанты. А мы не можем в ряде случаев принять по контракту достойного человека: деньги, жилье. Но военные конфликты показывают: роль специальных операций в них постоянно возрастает.

Исследования показали: в крупномасштабных боевых действиях противник для борьбы с диверсионно-разведывательными группами вынужден будет отвлекать до 10-15 процентов своих сил в тыловой зоне, в условиях локальной войны – до 20-30 процентов. Это по существу активно действующий фронт на территории противника.

В. – После провала с освобождением заложников в Иране в апреле 1987 года в США была введена должность помощника министра обороны по специальным операциям и конфликтам низкой интенсивности, силам специальных операций был придан статус, аналогичный нашему роду войск, куда входят все специальные подразделения видов ВС. Командует ими четырехзвездный генерал, в каждой оперативной зоне командующий – бригадный генерал. А у вас звание полковника – потолок, тупик в карьере.

О. – Я убежден: России нужен закон о специальных операциях (действиях), нужно придать им статус государственной политики. Сенат США несколько лет назад утвердил перечень специальных операций. В феврале этого года по приглашению командования США я был в Гонолулу на конференции по деятельности сил специальных операций стран АзиатскоТихоокеанского региона – участвовали около 20 государств. Так вот, многие из родственных нам формирований расширили диапазон своих действии, включив в него, например, борьбу с терроризмом и наркобизнесом, разминирование территорий, где шли военные конфликты. Последнее, конечно, дело саперов, но только если они знают, где нужно разминировать. У спецподразделений же есть методика поиска минных полей.

А относительно тупика в карьере вы правы. Курсант-спецназовец не может мечтать не только о маршальском жезле, но и о генеральских погонах.

Люди от нас подчас уходят по этой причине.

В. – Скажите напоследок, Владимир Андреевич, почему у подразделений вашего спецназа нет звучных названий типа «Витязя» или «Альфы», нет своей символики? Что, лучший спецназ тот, который себя не афиширует?

О. – Отчасти поэтому. А вообще – так сложилось. По моему убеждению, в результате военной реформы должны появиться войска или силы специального назначения, способные создавать на территории противника активно действующий фронт. В основе их мог бы быть спецназ Вооруженных Сил. Тогда и придумаем себе символику и «красивые» названия.

(Газета «Красная Звезда», 15 ноября 1996 г.)