Когда один в небе

Досталось техникам в первый день нового года. Мороз выдался на редкость для этих южных мест крепким. Пришлось прогревать моторы специальными печками. Но все равно двигатели запустились с трудом. Долгое проворачивание их холодным сжатым воздухом вызвало запотевание свечей. Надо взлетать, а мотор работает с перебоями… И в воздух нельзя, и вылет срывать не хочется. Сижу в истребителе, думаю, что делать.

Слышу, у Лукашевича мотор работает почти без перебоев. Я оставляю свою машину, высаживаю Лукашевича, взлетаю на его самолете.

Над аэродромом поискал в воздухе Карповича, рядом его не было, взглядом окинул старт. Тоже нет. Стоял лишь мой «миг». Не успели убрать. «Неужели отказал мотор и он упал?» – мелькнула мысль. Тут же глянул в поле, по направлению нашего взлета. Вон он – самолет Карповича! Стоит, вроде на шасси, в двух километрах от аэродрома.

На моем самолете мотор все же изредка дает перебои. Лететь одному или сесть? С возвращения начинать новый год нельзя, сорвешь боевое задание. Упрямый сибирский характер не позволял идти на посадку. Принял решение лететь в одиночку, искать вражеские цели.

На заснеженной равнине хорошо видны наезженные дороги, вьются между шахтерскими поселками и городками. Изредка встречаются отдельные машины. Мороз загнал всех немцев в дома. На станции Амвросиевка сбросил с вертикального пикирования бомбы по железнодорожным эшелонам. Зенитчики, греясь в домах, прозевали мой удар. Они открыли огонь, когда я уже уходил вдоль дороги на Таганрог. На ней мне удалось сжечь пару машин марки «Шкода».

Лег на обратный путь. При подходе к линии фронта увидел на краю села дым и огонь от костров. Вокруг них грелись танкисты. Их узнаешь сразу, да и с десяток танков стояло в стороне. Поздно всполошились. От моих пулеметных очередей многие не успели укрыться в танках. А как поспешно они ныряли в люки! Это рассмешило меня. До самого аэродрома ироническая улыбка не сходила с лица.

Зарулив на стоянку, спросил у техника:

– Что с Карповичем?

– Ничего страшного. Мотор сильно барахлил. Он сел вынужденно. Сам невредим, самолет цел.

– Это хорошо! Я волновался за него. Командир полка внимательно выслушал мой доклад о результатах вылета. Потом спросил:

– Как у тебя работал мотор в полете?

– На маршруте изредка давал перебои. Всю дорогу дрожал, но все-таки работал.

– Почему же не вернулся?

– Товарищ командир! Не хотелось подвести под неприятность полк. Был бы срыв задания.

– Ух! Твердолобый сибиряк. Сломаешь когда-нибудь шею из-за своего характера.

– Лучше уж разбиться, чем терпеть позор.

– Ладно, иди! Сегодня отдыхай, – отпустил меня Иванов. По его настроению я понял: хотя он и пожурил, но был доволен, что боевое задание выполнено.

Однажды повседневная боевая работа прервалась: полку передавали самолеты Як-1 из соседней части. Мы получили десяток «яков», а бывшие их хозяева убыли на авиазавод за новыми.

Боевая матчасть, а у нас не хватало самолетов, вызвала радость у летчиков. Но одновременно и небольшое огорчение: получили-то мы уже потрепанные в боевых действиях «яки». Нам, конечно, тоже хотелось летать на новых самолетах. Но делать нечего: какие ни есть – а боевые машины.

Вторая эскадрилья срочно приступила к переучиванию летного состава. Надо отметить, пилоты быстро освоили Як-1. Самолет, по сравнению с «мигом», был прост в управлении во всех видах полета, легок в пилотировании и имел на вооружении пушку и два «шкаса». Вооружение было не очень мощное, но все-таки сильнее, чем на «миге».

Через несколько дней на наш аэродром пришла из глубокого тыла группа летчиков на новых Як-1. Возвращаясь на фронт, они сели для заправки горючим. А прежде чем сесть, решили удивить нас: стали выполнять на «яке» пилотажные фигуры. Их можно было понять, летчики радовались новым самолетам. Все в полку, задрав головы, смотрели на представление. В один из моментов над нами пронеслась пара «яков» и перешла в крутую «горку». Ведущий пары на «горке» пытался сделать восходящую «бочку». Но выполнил эту фигуру неумело. Вместо «бочки» у него получилась «кадушка». Так опытные пилотажники называют неумелое выполнение этой фигуры, когда переданы элероны, опускается нос самолета и теряется высота. В данном случае ведущий из-за «кадушки» ушел под своего ведомого, оказался сзади него.

Я видел это, подумал: «А ведь так можно уходить из-под огня противника, когда он у тебя в хвосте». Мы с лейтенантом Искриным продумали и проиграли на моделях этот маневр. А чуть позже, с разрешения комэска над аэродромом стали его отрабатывать. Искрин заходил в хвост моего самолета и брал в прицел. На дистанции возможного открытия огня я полностью давал на вращение самолета элероны, делал «бочку» со снижением и уходил вниз. За счет прибранного газа мотора оказывался ниже Искрина метров на пятьдесят – сто и в хвосте его самолета. Даю газ, делаю «горку» и ловлю напарника в прицел.

Этот маневр мы с Николаем Искриным тренировали после каждого боевого вылета. Отработали до автоматизма и были готовы уверенно его применять в настоящем бою с «мессершмиттами». Отрепетировав на прямой, стали применять его на виражах. В последующие годы войны этот прием три раза спас меня от вражеских истребителей.

В морозные дни января в полк прибыло пополнение – группа молодых летчиков в звании младших лейтенантов. Наконец-то был отменен предвоенный приказ о присвоении летчикам после окончания авиашколы звания сержанта. Однако молодые пилоты освоили в школе лишь полеты на И-16. Боевое применение не отрабатывали. Было ясно, что с такой подготовкой выпускать на боевые задания неразумно. Требовались тренировочные полеты в боевых порядках групп. Надо было научить их штурмовым действиям, ведению воздушного боя. Это хорошо понимало командование полка. Решено было создать специальную эскадрилью из молодых летчиков. Кому-то надо было помочь в их боевом становлении.

В один из дней Иванов вызвал на КП Павла Павловича Крюкова и меня. Он поздравил нас с присвоением звания капитанов, а потом завел разговор о методике подготовки молодежи. Командир решил с нами посоветоваться. Это сразу же насторожило. Такой подход грозил тем, что можно оказаться во главе эскадрильи молодых летчиков. Закончив обсуждение подготовленной штабом программы ввода молодежи в строй, командир полка сказал:

– Ну что же. Вы мне очень помогли вашими советами. Вот и займитесь обучением молодежи. Командиром тренировочной эскадрильи я думаю назначить вас, товарищ Крюков, а заместителем у вас будет Покрышкин.

– Товарищ командир! Вы скоро из меня, летчика-истребителя, сделаете постоянного инструктора! – взмолился я.

– Александр Иванович! Ты уже имеешь опыт подготовки молодых летчиков. Надо и этих ребят научить воевать.

Я испытывал большое уважение к Виктору Петровичу и не хотел его огорчать. Не стал больше упрашивать и дал согласие. Прельщало и то, что командиром специальной эскадрильи назначили Крюкова. Все летчики полка уважали его за спокойный характер, рассудительность. Пал Палыч смело воевал на Халхин-Голе. За проявленное мужество в боях с японцами был награжден орденом Красного Знамени. Он служил примером и в боях с гитлеровцами.

Закончив формирование, наша эскадрилья на десяти И-16 перелетела на аэродром, ближе к линии фронта. Не теряя попусту времени, начали усиленно заниматься изучением тактики действий при штурмовке наземных целей и ведении боя с самолетами противника. Закончив практическую отработку техники пилотирования и стрельб по наземным целям полетов в боевом порядке группы, приступили к боевым вылетам.

Среди молодежи мне очень понравились своей хваткой Степан Вербицкий, Николай Науменко, Владимир Бережной и Саша Мочалов. По всему чувствовалось – будут настоящие истребители. Определили их ведущими пар. К сожалению, в первое время морозная и снежная погода мешала выполнению нашего плана. Пускать в боевой полет неопытных молодых летчиков при низкой облачности и плохой видимости было опасно. В такую погоду мы летали с Искриным парой или одиночно на «свободную охоту». Уничтожали паровозы на перегонах, автомашины на дорогах.

Как-то выдался очень морозный день. Взлетать надо было срочно – требовалось произвести разведку на дороге. Я не успел надеть лицевую маску. И за это здорово поплатился. Техник в спешке не смог хорошо очистить от снега часть фюзеляжа. В полете хлопья кружились по кабине, снег прилипал к лицу, таял. А мне было не до этого; следил за местностью, искал цели. Да и за воздухом нужно было зорко наблюдать. После посадки техник самолета, глянув на меня, тревожно произнес:

– Товарищ капитан! Вы же все лицо обморозили! Надо быстро что-то делать!

Он было схватил варежкой снег… Но обморожение было таким сильным, что «российский метод» не помог. К вечеру лицо и шея страшно распухли. Смазал их по совету врача жиром, но это не дало вначале положительных результатов. Несколько дней пришлось скучать в казарме и лечиться. Кабина на И-16 не имела колпака, обогрева и поэтому часто даже опытные летчики обмораживали себе лицо в морозные дни, летая без лицевой маски. А надевать ее не хотелось, она мешала летчику в воздушном бою, уменьшала обзор.

Отрыв нашей молодежной эскадрильи от полка, частая непогода сказывались отрицательно. Настроение у летного и технического состава было паршивое. Поэтому даже случайные посадки летчиков к нам при возвращении с боевого задания вносили заметное оживление.

Как-то прилетел на наш аэродром Вадим Фадеев. Мы как раз выходили из командного пункта, направляясь в столовую. Видим, с ходу садится И-16. Подрулил к нашей группе. Мы все смотрели как завороженные: вылезает из кабины двухметровый великан в меховом комбинезоне. Молодые летчики от удивления даже рты раскрыли. Не верилось, что такой огромный человечище поместился в небольшой кабине. Лицо летчика было все в струпьях от многократного обморожения, и только по бороде я узнал Вадима. Бросился к нему.

– Вот так встреча! Как тебя занесло к нам?

– Ходил на разведку, горючее кончилось. Вот и решил сесть к вам, дозаправиться. Где у вас телефон? Надо срочно передать данные в дивизию.

Я проводил его на КП. Он передал сведения в штаб. Я пригласил Вадима в столовую пообедать, а сам на несколько минут отлучился, чтобы дать указания инженеру по подготовке самолета Фадеева к вылету. Вхожу в столовую и вижу: Вадим трясет за плечи командира нашего батальона аэродромного обслуживания. Пришлось вмешаться:

– Вадим! Что случилось? Прекрати, душу вытрясешь из человека.

– Ты знаешь, Саша, не хочет давать мне сразу два обеда. Сам командующий армией написал в этом документе – давать мне двойную порцию, – шумел Вадим, тряся перед лицом комбата замусоленной бумагой.

– Успокойся, Вадим! Все будет нормально. Накормим от души.

– Да я не из-за этого. Еды хватает. Все, кто на меня глянет, тащат две порции. Ведь и так ясно – без бумаги!

Мы засмеялись. А Фадеев сбросил верхнюю часть комбинезона. На его широкой груди засверкал орден Красного Знамени, а на петлицах я увидел два кубика.

– Дорогой Вадим! Поздравляю тебя с присвоением звания лейтенанта. Наконец-то стали уважать боевых летчиков. А то такого прекрасного воздушного бойца и держали в сержантах! – сказал я, качая головой.

После сытного обеда Вадим тепло распрощался с нами, вырулил и с шиком взлетел. Я не удержался от похвалы, потом подробно рассказал молодым летчикам о героических делах этого незаурядного воздушного бойца. Он вызвал явную симпатию у нашей молодежи, стремление подражать ему.

Особую радость приносило нам посещение комиссара полка. В те дни снабжали нас газетами нерегулярно и комиссар не забывал навещать эскадрилью. Интересовался боевой работой и жизнью, проводил беседы о положении на фронтах и в стране, информировал о событиях в полку, помогал нам решать текущие вопросы. Его посещения как бы сближали нас с полком. Правда, комиссар был строг. Бывали и неприятные минуты. Однажды даже получили разнос за беспорядки на нашем аэродроме. Но всегда он говорил по делу.

В один из буранных дней на наши занятия неожиданно нагрянул комдив. Его сопровождал инспектор Сорокин. Мы как раз отрабатывали по схемам и на моделях самолетов построение боевых порядков пары и четверки истребителей. Командир дивизии придирчиво осмотрел схемы, послушал объяснения летчиков. Многое ему не понравилось.

– Разве так об этом указано в наставлениях и инструкциях? Сорокин! Возьмите альбом. Объясните, как надо воевать!

Летчик-инспектор открыл свой альбом, составленный еще в предвоенные годы. Методические рекомендации устарели и не отвечали современной тактике. Но всем пришлось выслушать инспектора, сделать записи. В заключение комдив приказал учить летчиков строго по наставлениям. Улетел к себе в штаб он явно рассерженный. Павел Павлович Крюков, проводив взглядом самолеты, вернулся в класс. Я зашел к нему, опустился на стул.

– Давай подумаем, что надо делать, – устало сказал комэск.

Ответ у меня уже был готов давно: учить летчиков тому, что нужно в бою: воевать не числом, а умением. Суворовское правило. Оно не стареет.

Я понимал сейчас Крюкова. Он в ответе за подразделение. Но я знал его характер: если уверен в деле, будет настаивать на своем.

– Доведем нашу программу до конца. Мы выработали ее на первом опыте войны. Может быть, что и не так, но лучшего пока нет, – твердо сказал он.

Настоящий командир, фронтовик, умеющий сделать правильные выводы. Позже я не раз думал об этих днях. Трудный был период. Бой требовал новых приемов, новой методики. А ее нет, официально действуют еще прежние положения, старые инструкции. Требовалась не только гибкость, но и большая смелость учить по-новому. Надо быть очень уверенным в правоте своих выводов, не соглашаться, отстаивать и утверждать свои мысли. И тот, кто познал в бою правоту новых приемов, кто уверен в себе, был способен это сделать. Именно в эти дни у меня уже выкристаллизовались мысли о необходимости смело брать на вооружение новые приемы, отбрасывать прочь старое!

Итак, мы продолжали учить молодежь тому, что показал опыт боевых действий. Он выработан летчиками в боях, а не в «конторе», людьми, которые смотрели противнику в глаза, а не теми, кто «видел бой издалека».

В условиях благоприятной погоды отрабатывали тактику поражения наземных целей практически, под вражеским огнем. Штурмовали железнодорожные станции и скопления войск и техники противника на дорогах. Летчики уверенно вели огонь по наземным целям. Но в первых полетах при встрече с «мессершмиттами» нервничали, жались к нам с Крюковым. В таких вылетах я боялся, что подопечные могут столкнуться в воздухе. Порой так близко подходили к самолету, что приходилось принимать меры. Но с каждым вылетом у молодежи росли уверенность и смелость. При появлении «мессеров» они стали активнее использовать «эрэсы». В таких случаях вражеские истребители теряли охоту приближаться и оставляли нас в покое. За все боевые вылеты в период переучивания эскадрилья не потеряла ни одного летчика и самолета.

Через пару месяцев, закончив программу, подразделение вернулось на аэродром близ шахты Свердловской, где базировался полк. Пока мы занимались подготовкой молодого пополнения, на нашем фронте произошли некоторые изменения. Была проведена зимняя наступательная операция, освобожден населенный пункт Барвенково-Лозовая. Изменилось и главное направление действий нашего полка с Таганрогского на Донбасс. Этот район с плотно расположенными городами был очень сильно насыщен зенитными средствами противника. С улучшением погоды противодействие вражеской авиации, в том числе и истребителей союзников Германии, становилось более активным. Чувствовалось, что противник сосредоточивает свои силы в Донбассе. Наше командование требовало усиления разведки этого района.

В полку я опять пересел с И-16 на свой МиГ-3. Меня вернули к основной боевой работе – ведению разведки наземного противника. Не скрою, это решение командования расстроило. Я стремился к полетам на прикрытие войск, хотел ходить на сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков. Мне казалось, что в воздушных боях я смог бы проявить себя как летчик-истребитель более полно. Увы, пока об этом мог только мечтать. Теперь я нештатный воздушный разведчик, предназначенный вести визуальное наблюдение за расположением и передвижением войск противника. С поиском же воздушного противника, с ведением боя, к чему стремится каждый истребитель, приходится пока распрощаться. Командование заинтересовано в точных разведывательных данных. Поэтому от меня категорически требовали избегать воздушных схваток, внимательно наблюдать за движением колонн противника, за сосредоточением его сил. Срыв задания, даже в случае вынужденной схватки с истребителями врага, резко порицался, считался невыполнением боевой задачи по вине разведчика.

В условиях ясной погоды прошедшего лета, когда полк не испытывал недостатка в самолетах, вылеты на разведку производили в основном парой или звеном. Разведка велась силовая. Мы преднамеренно или вынужденно ввязывались в бой с «мессершмиттами». Теперь же, в зимних условиях, полностью перешли на одиночные полеты разведчиков. Плохая погода стала нашим союзником. Она позволяла скрытно и внезапно выходить на цели, а при опасности уходить в облака от вражеских истребителей или огня зениток. Но такие полеты требовали высокой подготовленности, умения летать в сложных метеоусловиях и точно ориентироваться на местности, вести самолет по приборам.

В то же время недооценка особенностей полетов в сложных погодных условиях порой приводила к тяжелым последствиям. В начале осени не вернулись с задания комиссар эскадрильи Федор Захаров, сержанты Леонид Сташевский и Иван Войтенко. Эти летчики не имели опыта полетов в сложных метеоусловиях. Неизвестно, как и где они погибли. То ли были сбиты противником, то ли не справились с пилотированием в облаках. При одиночном полете рядом с разведчиком не бывает свидетелей. Родные же получали сообщения о том, что их сын пропал без вести.

Но лучшие летчики части свою задачу выполняли успешно. Регулярно летал на разведку и я. Освоил этот вид боевых действий. В таких полетах и прошла зима.

Март принес с собой яркое солнце, ясное небо. Полеты одиночных разведчиков в подобной воздушной обстановке изжили себя. Однако руководство дивизии не учло это. Нас продолжали по инерции посылать одиночными экипажами. Между тем в Донбассе, где противник ускоренно сосредоточивал войска, появились сильные патрули истребителей, нарастала мощность зенитного огня.

В подобной воздушной обстановке одиночный разведчик чувствовал порой себя просто обреченным. Если быть объективным, то следует, к сожалению, признать: противник в воздухе имел явное количественное и тактическое преимущество.

Когда ты один в небе и за тобой охотится враг, психологическое состояние летчика крайне напряженное. Небо кажется чужим, враждебным. Рядом с тобой нет даже напарника, присутствие которого развеяло бы чувство одиночества, повысило уверенность в успехе боевого вылета.

Визуальная разведка замаскированных объектов противника велась на малой высоте. Летчик обязан избегать воздушного боя, уметь уйти от вражеских истребителей, прикрывающих объект с неба, и зенитных средств. Его задача фактически «выкрасть» данные, правдиво, четко и полно доложить о результатах полета. Все это требует высокой самодисциплины, исключительного самообладания и тактического мастерства. Нужно глубоко знать противника, его силы и средства, приемы борьбы. Можно перечислить еще немало качеств, без которых разведчику не добиться успеха. Нужна и храбрость: умение пройти сквозь огонь зенитных пушек и пулеметов, не допустив при этом тактических ошибок.

Одиночный разведчик, как и минер, ошибается только раз.

Подчиненная мне эскадрилья, предназначенная в основном для ведения разведки, была укомплектована опытными летчиками. В ее составе были Иван Лукашевич и Владимир Карпович, а также способная молодежь, прибывшая в полк год назад. В подготовке летчиков большое внимание уделялось тактике построения разведывательного полета. В основу ее мы положили выход к цели на большой скорости со стороны солнца, скоростное снижение за счет предварительно набранной высоты, распознавание целей, уход от зенитного огня на бреющем полете.

Боевую работу эскадрильи затрудняла нехватка самолетов МиГ-3. Эта машина наиболее полно отвечала требованиям скоростного метода выхода к объекту разведки. Но новых «мигов» к нам в часть не поступало. Выпуск их промышленностью к этому времени был полностью прекращен, так как моторы конструктора А. А. Микулина ставились на штурмовики Ил-2. Из-за нехватки техники на каждом самолете закреплялось два летчика. Моим напарником был Даниил Никитин. Летали на задания поочередно.

Светлое время с каждым днем увеличивалось, выходить в тыл противника приходилось часто. Особенно большая нагрузка легла на нас после тяжелого ранения Карповича, одного из лучших летчиков полка. В тот раз на разведку войск противника в Донбассе Владимир вылетел с утра, первым. Время его полета еще не закончилось, как вдруг над аэродромом появился самолет. Видно было, что пилот с большим трудом управляет истребителем. Беспокойство охватило всех нас. Посадку летчик произвел с высокого выдерживания, как говорится, плюхом. Когда самолет закончил пробег, лопасти винта уже не вращались. Все бросились к машине, застывшей на посадочной полосе. Еще издали заметили развороченный снарядами борт «мига». В кабине увидели Карповича. Он повис на привязных ремнях, опустив голову.

Рядом с самолетом остановилась санитарная машина. Врач с помощью летчиков вытащил из кабины тяжелораненого Карповича. Он был в бессознательном состоянии. Левая рука повисла, из нее сочилась кровь. «Санитарка» тут же увезла Карповича в санбат…

Все мы были поражены мужеством и самообладанием нашего товарища. Тяжело раненный, он все-таки сумел одной рукой довести самолет до аэродрома, сесть и выключить мотор. По-видимому, чувство долга, качества настоящего бойца помогли ему вести разбитый истребитель, посадить его на своем аэродроме.

Зенитная оборона в том районе, куда вылетал Карпович, была мощной, и недооценивать ее было нельзя. Я сам испытал ее силу. Выполняя полет на разведку, увидел ниже, впереди себя «хеншеля», идущего, видимо, от линии фронта на аэродром. Спикировав, зашел ему в хвост и пустил «эрэс». Но тот прошел мимо цели. Пустил второй – снова неудача. Обозленный, стреляю в упор по кабине «хеншеля». Очередь прошила самолет врага. Падая крутой спиралью, он ткнулся мотором в землю и застыл с задранным хвостом. Я решил поджечь его на земле. Снижаюсь для атаки. Но тут зенитчики открыли такой ураганный огонь, что пришлось прижать самолет к земле и уходить на повышенной скорости.

Зарулив на стоянку, еще не сняв парашюта, обратился к технику самолета:

– Чувашкин, почему «эрэсы» уходят в сторону от линии прицеливания?

– Товарищ капитан, с ними в спешке порой обращаются, как с дровами. Развозят навалом. Вот и сейчас, посмотрите: привезли из склада и побросали на землю!

Я подошел, осмотрел снаряды. Невольно сжал до боли пальцы в кулаки. На многих реактивных снарядах стабилизаторы были погнуты. Так вот почему они проходят мимо цели! Приказал Чувашкину не подвешивать ни одного «эрэса» даже с небольшой деформацией стабилизаторов, а сам отправился искать виновных. Увидел инженера полка по вооружению и командира батальона аэродромного обслуживания.

– По вине оружейников сегодня чуть не упустил «хеншеля», – говорил я резко, с обидой. – Вижу, что некоторые считают, «эрэсы» нужны, чтобы пугать противника. Разве снарядом с погнутыми стабилизаторами можно попасть в самолет?

Офицеры сразу же поняли, в чем дело.

– Не горячись, Александр, поправим. Действительно, не следили за «эрэсами», – с горечью отозвался инженер.

После этого оружейники и работники батальона аэродромного обслуживания стали серьезнее относиться к реактивным снарядам. И это сказалось, эффективность стрельбы повысилась. Мне удалось уничтожить ими несколько автомашин и подбить паровоз на перегоне.

Реактивные снаряды были очень эффективны. Помню, пошли на задание смешанной группой – шестерка И-16 соседнего полка и наша тройка «мигов». Предстояла штурмовка скопления войск противника в районе Чистякове. При подлете к цели нас пытались атаковать двенадцать итальянских истребителей «макки». Они шли сомкнутым фронтальным строем. Первыми развернулись И-16 и пустили им в лоб около десяти «эрэсов» с дистанционным взрывателем. Реактивные снаряды взорвались в строю противника. Сразу же вспыхнули несколько «макки». Как факелы они пошли к земле. Остальные итальянские истребители тут же развернулись, рванули в сторону и скрылись. После этого случая «макки» обходили стороной наши самолеты.

Весной на смену выбитым нашими истребителями «хеншелям» появились новые двухфюзеляжные разведчики и корректировщики «Фокке-Вульф-189». Солдаты метко окрестили эту машину врага «рамой». Самолет ФВ-189 был нескоростной, но очень верткий, маневренный. Сбить его было не так-то просто. Над линией фронта ФВ-189 почти всегда появлялся прикрытый парой или даже четверкой «мессершмиттов». Для его уничтожения требовались умелый маневр, сковывание вражеских истребителей прикрытия, внезапная атака. Встречи летчиков полка с ФВ-189 были в основном неожиданными. Как-то такой случай произошел и с моим напарником Даниилом Никитиным.

По установленному графику он вылетел первым на закрепленном за нами «миге». Предстояла разведка тыловых объектов. Но на аэродром он вернулся раньше положенного времени. Вылез из кабины, бросил снятый парашют и шлем на крыло самолета. Вижу, стоит, задумчиво опираясь на консоль крыла. Нервно теребит планшетку. Подошел близко, но он меня вроде и не замечает.

– Даниил! Что с тобой? Что-нибудь случилось? – спросил я у него.

– «Раму» упустил, – с отчаянием махнул он рукой. – Обидно… Была уже в прицеле и ускользнула, гадина!

– Расскажи, как это произошло?

Никитин сосредоточился и довольно подробно восстановил обстоятельства боя. Пересекая линию фронта, он увидел кружащегося над нашим передним краем обороны ФВ-189. Решил его атаковать с ходу. Внезапного удара не получилось. Корректировщик своевременно обнаружил наш истребитель и резким маневром ушел из прицела. Пулеметная очередь Никитина прошла мимо. При развороте для повторного удара Никитин был атакован парой Ме-109 и скован боем. Но «мессеры», видать, не решались действовать активно. Убедившись в безопасности своего подопечного, они вышли из боя и направились в западном направлении. Никитину из-за большой выработки горючего оставалось только идти домой.

Тут же у самолета разобрали ошибки в этом бою. Я посоветовал ему в следующий раз при встрече с корректировщиком атаку наносить внезапно, на повышенной скорости – «соколиным ударом». И при этом учитывать возможность прикрытия «рамы» истребителями и не попадаться под их удар.

На следующий день первым слетал на разведку. После меня к вылету готовился Никитин. Мне же Иванов приказал слетать на аэродром авиаремонтного завода и перегнать оттуда отремонтированный МиГ-3.

Вернувшись, я увидел место, где всегда стоял самолет, пустым. Передав пригнанный самолет, подошел к нашей стоянке.

– Никитин все еще на задании? – спросил Чувашкина.

– Он пока не вернулся, хотя время полета давно уже истекло, – отозвался техник. В его голосе слышались тревожные ноты.

На телефонные запросы с соседних аэродромов ответили, что Никитин на посадку не заходил. С командного пункта дважды запрашивали авиационные части, хотя понимали, что в случае вынужденной посадки летчики стремились сами немедленно доложить об этом, чтобы не вызывать беспокойства в части.

Тревога за Даниила Никитина охватила и меня. Правда, старался не показывать беспокойства перед летчиками. Но мысли о судьбе товарища не покидали ни на минуту.

«Пока не вернулся…» Сколько событий могут скрывать эти слова: от благополучного исхода в бою до трагического конца. Счастливцы те. кому повезло сесть подбитым или выброситься с парашютом на свою территорию. Они вернутся в полк, будут дальше продолжать сражаться с врагом. Так это было и со мной. Но чаще за словами «не вернулся с боевого задания» скрывается неизвестность места и обстоятельств гибели. Такой тайной окутана судьба Константина Ивачева, Ивана Деньгуба, Степана Комлева. Нам, по-видимому, так и не удастся раскрыть ее.

Наступил вечер. Окончился боевой день. Все еще никаких известий о Никитине не поступало. С КП я зашел в комнату, где отдыхали летчики, прибывшие к нам в прошлом году. Никто не спал. Меня встретили настороженными взглядами.

– Все по-прежнему, – кратко ответил я на немые вопросы.

Не хотелось думать о самом худшем, теплилась надежда…

Поздно ночью, перед сном, с КП пришел адъютант эскадрильи Медведев.

– Получили сообщение от наземных войск. Никитин вместе с самолетом упал на переднем крае обороны, на Миусс, – голос у Медведева дрожал.

Весть отдалась тяжелой болью. Все мы любили Никитина. Погиб замечательный парень, уже сложившийся истребитель. Это была первая потеря в группе молодых летчиков, которых пришлось переучивать на МиГ-3 в Зернограде. Мне особенно часто приходилось летать с ним вместе. Радовало его успешное становление как боевого летчика. Я так надеялся, что вырастет настоящий воздушный боец, что нам не раз придется еще вместе бить противника.

На место гибели Никитина была послана аварийная команда. Но солдаты не смогли докопаться до останков летчика. Самолет глубоко вошел в заболоченный луг. Работать приходилось ночью, строго соблюдая светомаскировку, а порой и под огнем противника. Весенний разлив поднял уровень реки, и вода заполняла яму, не давала углубляться в грунт. Откачивать воду имеющимися средствами было невозможно. Воронка от упавшего «мига» стала могилой Даниила Никитина.

Старший аварийной команды инженер эскадрильи пересказал нам сообщение воинов стрелкового батальона, в расположение которого упал Никитин, о ходе воздушного боя.

На «раму», которая кружилась над нашим передним краем обороны, внезапно спикировал Никитин. Первой же длинной очередью зажег ее. Но тут со стороны солнца на него напала четверка «мессершмиттов». Никитин отважно и умело вел бой, несмотря на численное превосходство противника. Он сбил Ме-109, а потом, на встречно-пересекающемся курсе, врезался во второй. Вражеский истребитель развалился на куски, но и «миг» с отбитой половиной крыла пошел к земле. По-видимому, Никитин потерял сознание при столкновении с «мессершмиттом» и не смог выброситься с парашютом…

В жизни иногда так бывает, что беда не приходит одна. Вскоре после Никитина трагически погиб по вине авиаремонтников Лукашевич. Болью отзывается гибель в бою, но еще больнее, когда жизнь летчика нелепо обрывается из-за халатности наших же людей. Опытный истребитель, успешно выполнявший боевые задания с начала войны, погиб не от вражеских зениток или истребителей, а из-за беспечности ремонтника, забывшего молоток в фюзеляже самолета. Во время облета отремонтированного самолета молоток попал под тягу рулей глубины и заклинил управление. Выброситься из падающего «мига» Лукашевич не смог – фонарь кабины на большой скорости не открылся.

На фронте, еще в начале войны, мы поснимали с самолетов сдвижную часть фонаря. Знали, что она не обеспечивает открытие кабины в аварийной обстановке. Но авиаремонтный завод продолжал их ставить. Не посчитались с опытом летного состава…

Нелепая гибель Лукашевича возмутила летчиков. Мы потребовали строго наказать виновных. Ревтрибунал сказал свое твердое слово. Но боевого товарища мы потеряли…

В начале апреля наш полк перелетел на полевой аэродром на окраине Краснодона. Никто из нас тогда, конечно, не предполагал, что этот небольшой шахтерский городок станет известным не только у нас в стране, но и во всем мире. Молодые патриоты, комсомольцы прославят его своей героической борьбой с немецкими захватчиками.

В Краснодоне произошло важное событие в моей жизни. На аэродроме, у самолетов, состоялось партийное собрание. На нем я был принят в ряды Коммунистической партии. Чуть позже комиссар полка Михаил Акимович Погребной вручил мне партийный билет.

– Александр Иванович! Ты стал членом нашей сражающейся партии. С честью неси имя коммуниста через все бои с фашистскими захватчиками, через всю жизнь, – сказал он.

– Приложу все силы, чтобы оправдать высокое звание члена ленинской партии. До последнего вздоха буду уничтожать в боях ненавистного врага, – заверил я.

М. А. Погребной относился ко мне с большой симпатией, как и ко всем летчикам. Он заботился о нас, предостерегал от ошибок. Мы все любили и уважали комиссара полка. Он был настоящий коммунист-руководитель, заботливый, требовательный, вдумчивый. Хорошая у него была черта в подходе к людям. Он оценивал их по главному показателю – выполнению своего долга, отбрасывая все мелкое, житейское.

После перебазирования в Краснодон основные усилия полк сосредоточил на разведку противника в районах Горловки и Макеевки. Летчики обнаружили там скопление войск врага. Даже количественный рост зенитных средств убеждал нас в этом. Чувствовалось, противник наращивает здесь силы, готовит удар отсюда. Однажды, докладывая разведывательные данные, я не утерпел и высказал свое мнение о том, что, судя по всему, противник будет стремиться завязать «мешок». Мне за это высказывание, как непатриотичное, пришлось позже даже давать объяснение. Для меня все обошлось благополучно, но тревога за возможное осложнение дел на фронте осталась. События прошлого года показали стремление противника использовать любые возможности для окружения наших частей.

Вскоре майор Иванов приказал мне вылететь в Новочеркасск, в распоряжение заместителя командующего ВВС нашего фронта генерала К. Ф. Науменко. Командировка намечалась продолжительная. Перебросить меня туда на УТИ-4 было поручено командиру звена Искрину.

В этот день был сильный боковой ветер. «Боковик», как говорят летчики. Все самолеты, вылетевшие на боевые задания, взлетали и садились поперек взлетно-посадочной полосы.

Переоценив свои способности, я решил взлетать на УТИ-4 по полосе. На разгоне самолет повело в сторону, удержать его от разворота я не смог и подломил левую ногу шасси. За взлетом наблюдал с КП командир полка. Он был очень раздосадован моим неразумным решением, поломкой самолета.

– Товарищ командир! Разрешите перелететь на УТ-2, – с виноватым видом попросил я майора Иванова.

– Видишь террикон?.. Вот в том направлении Новочеркасск. Иди пешком! За дорогу наберешься ума, продумаешь, как взлететь при сильном боковом ветре, – рассерженно ответил он и ушел на КП.

Зная отходчивый характер Виктора Петровича, решил свою просьбу повторить чуть позднее. Действительно, успокоившись, он вызвал меня, еще раз отчитал и дал указание на вылет. Через два часа мы с Искриным были в воздухе.

Прилетев в Новочеркасск, я прибыл к генералу К. Ф. Науменко.

– Командование решило создать группу на «мессершмиттах» для выполнения специальных заданий, – сразу же сказал генерал. – Вы опытный разведчик, поэтому решено вас включить в эту группу. Сейчас немедленно приступайте к изучению Ме-109, а вечером начнем полеты.

Опять разведка… Так она надоела мне. Вначале было желание отказаться от предложенной работы, но после раздумий я дал согласие. Мне захотелось познать особенности «мессершмитта», его сильные и слабые стороны. Это же позднее можно использовать в боях с вражескими истребителями. Надеялся использовать Ме-109 для «свободной охоты» за самолетами врага. Кроме того, сказалось стремление испытать себя в необычной обстановке, в рискованном положении, «вне закона». Я понимал, что если попаду в руки противника, меня ждет немедленный расстрел.

У ангара стояли Ме-109 с накрашенными звездами на бортах и киле. Как выяснилось, на этих самолетах перелетели два словацких летчика. Они отказались воевать на стороне фашистов. Около «мессершмиттов» уже находились старший группы майор Телегин и не знакомый мне капитан. Втроем мы были определены для выполнения специального задания.

Техники, ремонтировавшие «мессершмитты» (их повредили при посадке с убранными шасси), ознакомили нас с конструктивными особенностями самолетов. Несколько часов мы изучали в кабине приборы и назначение тумблеров, уясняли порядок управления мотором. Потом провели тренажи. Я доложил, что готов к вылету. Генерал Науменко дал разрешение, и я вырулил на полосу.

Сделав пару посадок, зарулил на старт и выключил мотор. В полете и на посадке самолет был прост в управлении. Решил, что на отработку посадок не стоит больше тратить время. Генерал К. Ф. Науменко, наблюдая за освоением техники, с беспокойством спросил:

– Что случилось? Почему сделал только две посадки?

– Для меня достаточно. Разрешите слетать в зону и изучить пилотажные особенности самолета!

Генерал с минуту молчал. По-видимому, оценивал возможность такого полета. Взлет и посадки прошли нормально. Над аэродромом я вел самолет правильно.

– Лети! Только будь осторожен! – наконец сказал он.

За несколько дней в зоне я отработал простой и сложный пилотаж и стал уверенно управлять «мессершмиттом». Надо отдать должное – самолет был хорош. Имел ряд положительных качеств по сравнению с нашими истребителями. В частности, на Ме-109 стояла отличная радиостанция, переднее стекло было бронировано, колпак фонаря сбрасывался. Об этом мы пока только мечтали. Но были и серьезные недостатки у Ме-109. Пикирующие качества хуже, чем у «мига». Об этом я знал еще на фронте, когда на разведке приходилось отрываться от преследующих «мессершмиттов». Он медленнее переходил из крутого пикирования на восходящие вертикальные маневры. Эти недостатки я зафиксировал, решил, что буду учитывать их, строя маневры в воздушном бою.

Первые полеты на «мессершмитте» доставили немало неприятностей. Однажды, при заходе из зоны на посадку, на кругу встретил нашего бомбардировщика. Летчик его, увидев рядом «мессершмитт», не обращая внимания на звезды на бортах, покачивание мною самолета, рванул в сторону и сел без горючего в плавни Дона. В связи с этим мне пришлось даже лететь в Миллерово, в штаб ВВС фронта, оправдываться. Подобный же случай произошел и с У-2. Правда, все окончилось испугом летчиков, но позднее в ярости они готовы были побить меня…

Закончив испытания и облет третьего отремонтированного «мессера», наша группа со специально отведенного аэродрома начала полеты на боевые задания. Пошли на разведку в район Таганрога. Вражеских войск здесь было мало, аэродромы почти пустые. Ничто не обозначало, что противник в этом районе готовит удар. Главные силы с этого направления переместились в Донбасс. Но опасность в наших полетах подстерегала не раз и, главным образом, от своих войск. Чтобы не встретиться с нашими истребителями в воздухе, приходилось до линии фронта и обратно на свой аэродром идти только бреющим. Было видно, что каждый наш солдат, поднявшись из окопа, ведет огонь. Они по силуэту самолета видели, что летит «мессершмитт».

В одном полете у летчика нашей группы начал барахлить мотор. Дело было над вражеской территорией. Капитан развернул самолет и успел перелететь на малой высоте линию обороны. Над нашим передним краем мотор заклинило, самолет приземлился с убранными шасси. Его сразу же окружили солдаты.

– А, фриц, попался!.. Тащите его из самолета! – раздались крики.

Летчик не стал ждать, когда его вытащат из кабины, крикнул:

– Товарищи бойцы! Я свой! Я советский капитан!

– Ах ты, предатель! На немцев работаешь?! Бейте его! – возбужденно заголосили солдаты.

Предателей наши воины ненавидели, и, вероятно, капитана сильно побили бы, если бы не подоспел офицер. Он сумел навести порядок, отправил капитана в штаб полка. Вечером нам по телефону стал известен этот случай, и Науменко, взяв меня с собой, выехал «освобождать» летчика.

Как-то к нам на аэродром прилетел командир полка майор Иванов. Он поинтересовался боевой работой. Я ему рассказал о наших делах, об испытании «мессершмиттов» и моих выводах по использованию в бою недостатков вражеских истребителей. Виктор Петрович внимательно выслушал сообщения, походил вокруг Ме-109, посидел в его кабине, а потом сказал:

– Знаешь что? Бросай ты эту канитель! Наш полк перебазируется под Лисичанск и скоро там будет очень горячая работа.

Действительно, вскоре удалось уговорить генерала Науменко отпустить меня, и я вылетел в полк.

Во второй половине мая наступление войск Юго-Западного фронта остановилось.

Противник нанес удар, продвигался на Кавказ и Сталинград. Обстановка на Северском Донце становилась все более угрожающей. Закончилась для меня «мессеровская эпопея», и я, как и все летчики части, готовился к новым схваткам в воздухе.

Каждая пядь родной земли…

Далеко впереди показалось село, около которого базировался наш полк. Вскоре я обнаружил стоящие по краям летного поля замаскированные самолеты. Сказался опыт разведчика. Не терпелось быстрее приземлиться. Всматриваюсь в стоянки самолетов: может, увижу кого-либо из летчиков или техников.

Как хорошо возвращаться в родную часть. Здесь боевые друзья. Со многими из них вместе приходилось летать на задания, делить опасности, бороться за победу. Счастье и беда в бою ходят рядом. С другом счастлив вдвойне, а беду делишь пополам.

Хотелось поговорить с молодыми летчиками. Их доверили мне переучивать, водить в первый бой. Чувство боевой дружбы к ним переросло в отцовское отношение. Не терпелось узнать, как они, помогли ли им советы? Только сейчас, возвращаясь в полк, я остро понял, чего мне не хватало во время работы на «мессершмиттах». Там не было рядом боевых друзей. А как важно все время ощущать рядом плечо товарища. Когда рядом с тобой настоящий друг, ты чувствуешь себя увереннее и смелее. Он и совет подаст, и помощь окажет.

О настоящей боевой дружбе на войне сказано и написано много. О ней и песни, и былины, и поэмы. И все равно, наверное, не выскажешь всего словами. Когда летчик в острой схватке, жертвуя собой, прикрывает товарища, когда техник в студеную ночь ремонтирует поврежденный истребитель, не хватит слов, чтобы отразить глубину тех чувств, что волнуют душу.

Колеса коснулись земли. Спешу зарулить свой УТ-2 на стоянку. Меня окружили тут же летчики и техники. Улыбки, крепкие рукопожатия. И вот я в кругу друзей.

Посыпались вопросы. Меня спрашивали о полетах на «мессершмитте». Шутили, не научил ли он меня говорить по-немецки. Пришлось упросить отпустить, чтобы представиться командованию, доложить о возвращении в полк. О «мессере» я пообещал рассказать подробно. Техник самолета Чувашкин догнал меня:

– Товарищ капитан, договоритесь с командиром полка. Пусть назначат меня на ваш самолет. Вы же всегда были довольны обслуживанием!

– Будем воевать вместе, как и раньше, – пообещал я.

На КП полка майор Иванов встретил меня с доброй улыбкой.

– Ну вот, наконец-то вернулся, блудный сын! Кем же тебя назначить сейчас? Не разучился еще воевать, пока порхал на «мессере»?

– Командиром первой эскадрильи вместо капитана Покрышкина сейчас утвержден Камоса. Заменять его командование дивизии не разрешит, – вмешался в разговор находящийся на КП штурман полка Заев.

– Я и не собираюсь на должность Камосы, – ответил ему. – Товарищ командир полка, назначайте туда, где бы я мог больше летать. Согласен быть даже старшим летчиком.

– Пойдешь заместителем к Камосе? Он что-то часто прибаливает. А эскадрилью водят на задания командиры звеньев. Это непорядок. Согласен с этой должностью?

– Конечно!

– Вот и хорошо! Вечером соберем летный состав. Ты проведешь занятия об особенностях «мессершмиттов».

– Есть! Прошу назначить ко мне техником Чувашкина.

– Забирай его вместе с самолетом.

Я тут же исчез с командного пункта. Не терпелось ознакомиться со своим истребителем. На стоянке у «яка» меня встретил Чувашкин. Я сообщил, что просьба его удовлетворена. Он расплылся в улыбке, тут же стал говорить о самолете. Слушаю его и вижу, стоит у крыла девушка в синем техническом комбинезоне.

– А это кто у самолета? – спрашиваю Чувашкина.

– Оружейница вашего «яка». Мужчин этой специальности отправили в танковые войска, а взамен назначили девчат.

– Убрать! На моем самолете женщин не будет! – с ходу решаю. Но говорю тихо, чтобы не услышала оружейница. Не хотелось обижать ее.

– Ваше приказание передам инженеру, но мужчины все убыли. Боюсь, как бы мы не остались вообще без оружейника. – Чувашкин развел руками. Вижу, глядит на меня с лукавой улыбкой: дескать, поспешил, командир.

– Ладно, пусть работает…

Перед ужином состоялись занятия. Начал я с тактико-технических данных «мессершмитта». Подробно остановился на особенностях выполнения им ряда фигур при пилотировании. Обстоятельно рассказал, какие из них Ме-109 делает хуже, чем Як-1 и МиГ-3. С моделями самолетов в руках показал выполнение отдельных маневров, продемонстрировал, как лучше уйти из-под удара «мессера», подловить его. Большое внимание уделил тактике построения боевых порядков групп и ведению боя с вражескими истребителями. Летчики слушали внимательно. Было много вопросов. Чувствовалось, что занятие их заинтересовало.

В столовую шли вместе с Камосой. Он завел разговор о наших взаимоотношениях и боевой работе.

– Ты, Саша, не обижаешься, что меня назначили командиром в твою эскадрилью?

– Брось эти разговоры, Анатолий. Сейчас обстановка такая, что некогда делить должности. Надо драться с врагом, – пытался прервать я его.

– Ты знаешь, меня замучила язва желудка, мешает летать. Ты бери в свои руки все дела в эскадрилье и смело командуй. Я обижаться не буду. Людей в ней ты лучше меня знаешь.

– Хорошо! Сработаемся.

Рядом с нами шел Крюков. Он слышал разговор.

– Ты, Камоса, перестань нарушать режим питания. Тогда тебя не будет и язва мучить, – резко сказал он.

– Не в этом дело, Пал Палыч, Мне бы надо подлечиться, а время военное.

Мне уже сегодня говорили, что Камоса с утра жалуется на состояние здоровья, редко вылетает на боевые задания. Эскадрилья не стала еще крепко сколоченным боевым коллективом. В этом убедился в первых же боевых вылетах.

Прежде чем включаться в боевую работу на «яке», а на этом истребителе у меня был небольшой налет, требовались тренировочные полеты. Но жажда боя с «мессершмиттами» толкала меня на боевые задания, хотелось схватиться с ними в бою. Познав Ме-109, я рвался к встрече с ними, чтобы практически проверить выношенные тактические варианты воздушного боя. А в умении пилотировать на «яке» я был уверен. Кроме того, каждый боевой вылет будет своеобразной тренировкой.

Утро началось с получения боевой задачи по сопровождению Су-2 на бомбардировку скопления противника в районе Красного Лимана. Камоса, выслушав задание, сообщил свое решение:

– Группу поведет мой заместитель Покрышкин. Я себя чувствую неважно.

Это было для меня неожиданно. Ведь района я не знаю.

– В этом полете мне надо слетать ведущим пары, присмотреться к ориентирам на земле. А позже я смогу вести группы, – возразил я. – И на «яке» давно не летал. Мне надо с ним освоиться.

– Ладно, пойдешь парой в моей четверке непосредственного прикрытия, – согласился комэск.

Проработав порядок сопровождения, мы в кабинах самолетов ждали появления бомбардировщиков над аэродромом. Сидеть долго не пришлось. Су-2 подошли как-то внезапно, появившись с востока, со стороны солнца.

Взвилась красная ракета над КП. Заработали моторы. Моя пара, а за нею и четверка Федорова вырулили на старт. Камоса, запустив мотор, вдруг выключил его. За ним замолк двигатель и у его ведомого. Пора взлетать, а группы без командира. Надо было кому-то брать на себя управление и всю ответственность, которая могла возникнуть в полете. Но как трудно было это сделать при отсутствии радиосвязи, без договоренности на земле.

Ждать, пока вырулит Камоса с напарником, было некогда – бомбардировщики уже становились на маршрут. Моя пара на старте, впереди. Значит, мне и брать на себя командование.

Быстро взлетели, догнали Су-2 и заняли место в боевом порядке. Ведя наблюдение за воздушным пространством, внимательно присматриваюсь к земле, запоминая характерные ориентиры на маршруте. Это пригодится в последующих полетах.

Далеко впереди показался лесной массив, что восточнее Красного Лимана. Он забит войсками противника. Су-2 вышли на цель, стали на боевой курс. Вниз пошли бомбы. Они попали точно в скопление техники и живой силы врага. Цель накрыта. Бомбардировщики развернулись и взяли курс домой. Идя с пологим снижением, группа Су-2 спустилась под облака. Моя пара последовала за ней. Ударное звено «яков» почему-то осталось за облаками.

Бросил взгляд в сторону леса. К небу тянутся дымные столбы. Это горит техника врага. И тут я увидел догоняющую нас восьмерку «мессершмиттов». Предбоевое напряжение охватило меня.

Сблизившись, они ринулись к бомбардировщикам, надеясь на легкую победу. Наша пара пошла наперерез ведущей группе Ме-109. Еще издали дали очередь. Трасса огня заставила «мессеров» выйти из атаки. Тогда от восьмерки отделилась пара Ме-109 и атаковала меня. Выручил мой напарник В. Бережной. Мы с ним умело провели маневр «ножницы» – он шел навстречу и в лобовой атаке отрезал идущие на меня самолеты противника.

Враг попался упорный. Последовала новая атака шестерки по бомбардировщикам, а пары – на нас. Своим огнем я сорвал и эту атаку на Су-2. Но тут же правее увидел трассу. Это стреляли в мой самолет «мессеры». Сейчас они возьмут поправку. Энергично выполняю со снижением неуправляемую «бочку». Потом поддернул «як» на горку и навскидку ударил очередью по животу одного из Ме-109. Очередь получилась короткой, ибо пришлось тут же выводить свой самолет из-под огня. К сожалению, моя очередь оказалась не убойной. Но атакующая меня пара «мессершмиттов» вышла из боя и взяла курс на запад. Самолетов противника осталось шесть, многовато для нас с Бережным.

Вражеские истребители продолжали свои попытки прорваться к группе Су-2. Мы решительно срывали их атаки, не допускали на дистанцию прицельного огня по бомбардировщикам, отбивались и сами.

В один из моментов, когда к отставшему от строя Су-2 нахально прорывалась пара Ме-109, мне удалось удачно выйти на ведущего. С короткой дистанции ударил из пушки и пулеметов по мотору и левому борту кабины. Ме-109 перевернулся, задымил и вертикально пошел к земле. Оставшаяся пятерка «мессершмиттов» и дальше продолжала нападать. Но теперь в их атаках не было прежней настойчивости, гитлеровские летчики проявляли осторожность. По-видимому, мною был сбит командир вражеской группы. Это оказало моральное воздействие на пилотов, привело к потере управления. Да и встретив отпор, они побаивались. Вскоре противник прекратил преследование и ушел в западном направлении.

Настроение сразу поднялось. Успешное отражение вражеского нападения, защита Су-2 и первая победа после возвращения в полк сняли охватившее напряжение. Радостно было и за Владимира Бережного. Молодой летчик отважно и умело действовал в бою, отражая атакующих «мессершмиттов».

Зарулив на стоянку, я некоторое время сидел в кабине. Отдыхал после тяжелого боя и осмысливал пережитое. В мыслях снова предстала вся картина схватки с численно превосходящим противником, из которой мы с Бережным вышли победителями.

К нам подошли летчики звена Аркадия Федорова. Они сели на аэродром значительно раньше нас. Вылет для них прошел легко. Увидев на мне и Бережном мокрые от пота гимнастерки, поняли, что нам досталось, и почувствовали себя сконфуженными. Тем не менее я решил, что ограничиваться их переживаниями не следовало. За промахи в боевом полете, даже успешном, необходимо спрашивать. За неправильные действия приходится расплачиваться кровью.

– Что вы делали за облаками? – строго спросил я. – Грелись на солнышке, пока мы бой вели с восьмеркой «мессеров»? Почему прекратили сопровождение бомбардировщиков? Разве я вас этому учил?..

– Мы считали, что «мессеры» появятся над облачностью, и там решили их сковать боем, – оправдывался Федоров.

– Неправильная оценка обстановки и решение! Вы не имели права отрываться от сопровождаемой группы Су-2. Теперь мне понятно, почему несут потери «илы», когда вы их сопровождаете. Они штурмуют у земли, и их там бьют «мессеры», а вы кружитесь на высоте. С сегодняшнего дня сам буду водить наши группы на сопровождение. Требую строго выполнять свою задачу, быть на своем месте в боевом порядке. За нарушение буду строго наказывать.

В конце нашего разговора напомнил летчикам о торжественном вручении командующим ВВС фронта генералом Вершининым гвардейского Знамени полку.

– У нас сейчас на груди гвардейские знаки и мы должны всегда помнить клятву, которую вместе с командиром полка Виктором Петровичем Ивановым давали. Мы тогда клялись воевать честно и отважно. Давайте высоко держать звание гвардейца Красной Армии!

Забегая вперед, скажу, что эта принципиальная оценка действий группы стала переломной. Кстати, наш разговор со звеном Федорова слышали и другие летчики эскадрильи, еще не вылетевшие на боевые задания. Они поддержали меня. В последующих вылетах мы сделали все, чтобы избежать потерь сопровождаемых нами бомбардировщиков по вине истребителей.

На командном пункте, после беседы с летчиками, я кратко доложил В. П. Иванову о выполнении боевого задания.

Выслушав рапорт, командир полка спросил:

– Что ты так долго проводил разбор с летчиками? Разнос устроил?

– Да нет. Просто поговорил по душам о честном выполнении боевой задачи. Такой разговор был нужен. В эскадрилье чувствуется расхлябанность, слаба дисциплина в полете.

– Не драматизируй обстановку. Но кое-какие меры, думаю, надо принять. К нам в полк назначен только что прибывший с Дальнего Востока капитан Воронцов. Правда, он не имеет боевого опыта, но налет в мирных условиях у него более тысячи часов. Он будет стажироваться в эскадрилье. Для пользы дела его необходимо прикрепить к подразделению штурмана полка, – спокойно говорил Иванов.

Я понимал, что такой опытный командир, как Виктор Петрович Иванов, не хуже меня знает состояние дел в эскадрилье. Но мне не хотелось, чтобы кто-то за нас с комэском сколачивал подразделение.

– Заев уже почти полгода в полку, а еще не сделал ни одного боевого вылета, – поразмыслив, ответил я. – Лучше пусть водят группы командиры звеньев, чем начальник, который воздерживается летать на задания. Он загубит летчиков. Товарищ командир, заверяю вас, что в эскадрилье сами справимся, без варягов.

– Я тоже в этом уверен, – сразу же отозвался Иванов.

Моя оценка штурмана полка вскоре стала известна Заеву от кого-то из офицеров штаба. Наверное, это и породило его неприязнь ко мне. Заев прибыл в наш гвардейский полк в начале года на должность штурмана полка. Он заменил Крюкова, назначенного командиром второй эскадрильи, переучиваемой на «яки». Внешне солидный, имеющий большой налет на самолетах в мирное время, он ходил важно, покровительственно поглядывал на летчиков, любил давать советы по тактике. К сожалению, ориентировался при этом на довоенные взгляды, опирался на положения, которыми руководствовались сразу после событий в Испании. Вот почему летчики отнеслись к нему несколько настороженно. Боевая действительность заставила всех нас обостренно воспринимать каждого человека, оценивать его по главным показателям – как он воюет. Как себя покажешь в бою, таково отношение к тебе будет со стороны летчиков. Они не любили таких офицеров, которые, имея летную подготовку, на боевые задания не ходили, ссылаясь на нехватку техники и находя себе дело на земле.

За первые месяцы войны полк потерял погибшими или ранеными часть руководящего состава. Создалась трудная обстановка, не было ведущих. А бои в основном велись групповые. Как правило, руководили группами командиры эскадрилий и их заместители. Часто бывая в схватках, они чувствовали изменения в динамике боя, смело вносили коррективы в действия летчиков, тактически грамотно готовили их к выполнению боевой задачи. Можно сказать, что именно из этого звена в начальный период войны формировались будущие крупные руководители авиационных соединений.

Между тем обстановка на фронте все более усложнялась. Поражение наших войск под Харьковом поставило под угрозу весь юг страны. Напор главных сил фашистских армий в восточном и юго-восточном направлениях с каждым днем нарастал. Южный фронт с целью избежать окружения с боями отходил на Ворошиловград и Ростов.

Наш полк, базируясь западнее Ворошиловграда, вел напряженную боевую деятельность в интересах наземных войск. С раннего утра до наступления темноты летали группами на сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков, которые наносили удары по скоплениям и колоннам войск противника.

В эскадрилье работы было много. Командир подразделения А. Камоса из-за болезни летал редко. Чаще водить на задания группы приходилось мне. Умелым ведущим становился командир звена Аркадий Федоров. Формируя боевой порядок, внесли много нового. Окончательно отказались от троек самолетов и летали в боевых порядках пар. Звенья ходили в бой в составе четверок. Такие изменения потребовали назначать молодых, способных летчиков ведущими пар. Это была разумная мера. Она позволяла формировать в боях у молодежи качества, необходимые командиру группы. Молодежь, даже не имея большого налета, рвалась на выполнение боевых заданий. Она быстро приобретала опыт, а наиболее способные летчики становились командирами пар и звеньев.

Одним из первых показал смелость и умение в бою молодой пилот Бережной. Он был назначен ведущим. Перед этим, выполняя с ним разведку в районе Славянска, встретили Ме-110. По-видимому, экипаж его тоже занимался разведкой, следил за нашими войсками. Противник поздно заметил стремительную атаку с высоты. Поразив стрелка, я ударил из пушки и пулеметов по левому мотору. Из него вырвался черный дым, и Ме-110 в крутой спирали свалился на землю. Я стал со снижением разворачиваться за ним, чтобы определить место его падения. Впереди меня выскочил Бережной и, покачав самолет с крыла на крыло, развернулся вправо. Я глянул в ту сторону. С восточного направления приближалась семерка Ме-109. По-видимому, это был заслон, охраняющий важного разведчика. Он прозевал мой удар.

Предупреждение Бережного было своевременным. Запоздай он, и мы бы наверняка были сбиты. Секунды понадобились нашей паре, чтобы развернуться навстречу врагу. Проскочив через группу «мессеров» в лобовой атаке со стрельбой, я решил выйти из боя. Соотношение сил было явно не в нашу пользу, а главное, горючего у нас оставалось только дойти до своего аэродрома.

Пока «мессершмитты» разворачивались, мы успели войти в облака и оторвались от них.

На аэродроме я построил эскадрилью, рассказал об отважных и смелых действиях Бережного в ряде боев, назначил его ведущим пары.

– Товарищ капитан, я еще слабо подготовлен как ведущий. Разрешите полетать ведомым, – отказывался Бережной. Я понимал, что это скорее по скромности, чем из-за неуверенности.

– Справишься, Володя! А летать своей парой будешь в моих группах. Главное, в бою выполняй всегда правило: «Делай, как я», но при этом проявляй разумную инициативу и не отрывайся от группы.

Я хорошо изучил Бережного, знал его способности, восприимчивость и инициативу и верил, что из него получится хороший ведущий пары, а позже и командир звена. Постоянным ведомым в свою пару назначил молодого летчика Николая Науменко. В первом совместном вылете он поступил смело, правильно сориентировался в обстановке. Но не обошлось и без ошибок – нарушил заповедь ведомого не отрываться от ведущего. А дело было так.

Четверка «яков» нашей эскадрильи выполняла задачу непосредственного сопровождения. А тройка «мигов», составляющая ударную группу из третьей эскадрильи, прикрывала две девятки «илов», вылетающих на штурмовку. Получив задание на КП, Камоса снова сказал мне: – Покрышкин, я себя плохо чувствую. Опять прихватила язва. Назначаю тебя командиром группы сопровождения, а я пойду второй парой в твоей четверке.

Вспомнив об одном из прошлых вылетов, когда Камоса вдруг не взлетел своей парой и этим внес путаницу в группе, я продумал свои действия при различных вариантах. Фактически и на этот раз мне в группе непосредственного прикрытия «илов» пришлось идти парой.

Успешно закончив штурмовку целей, Ил-2 встали на обратный курс, а звено «мигов» стало обрабатывать зенитные батареи, обстреливающие «илов». Оно пикировало на огневые точки, поражало зенитчиков бомбами.

Как раз в этот момент на нас сверху обрушилась четверка «мессершмиттов». Пара из них заходила в заднюю полусферу звена Фигичева, которое продолжало пикировать, не замечая опасности. Сорвал атаку «мессершмиттов» мой ведомый Николай Науменко. Он резко отвалил от меня, очередью из всего оружия отогнал противника и пристроился к звену «мигов». Я же в это время атаковал пару «мессершмиттов», прорывающихся к «илам». Они, уходя из-под моего удара, пошли круто вверх, в сторону солнца. Находясь сзади них, решил на горке догнать вражеские машины, сбить или своей атакой сорвать нападение на «илов». Уже к концу выполнения «вертикали» понял, что моя затея не оправдывается. «Мессершмитты», все более отрываясь, упорно лезли вверх.

А у меня скорость падала, и я был вынужден перевести самолет из горки в горизонтальный полет. «Мессершмитты», находясь и так выше меня, продолжали набирать высоту. Это был явно новый тип машин. Стало понятно, что я затеял бой с новыми, облегченными истребителями Ме-109Ф. О появлении их на фронте нам уже сообщали. Противник на этом истребителе поставил более мощный мотор и облегчил его вооружение до одной пушки и двух пулеметов.

«Ну что ж, успеха атака не принесла, но от «илов» отогнал», – решил я и перевел самолет, свой старенький «як», на снижение. План был простой: подойти к «илам» и присоединиться к звену Фигичева, найти там ведомого Науменко. Но все оказалось сложнее. За мной сразу же бросилась пара Ме-109Ф. Она быстро догоняла меня. Пришлось развернуться в лобовую атаку. Противник, не принял ее, ушел вверх, в сторону солнца. Снова энергичным полупереворотом иду на снижение, делаю попытку догнать нашу группу. Но «мессершмитты» решили меня живым не упускать. Они немедленно сваливаются вдогон. Я резко разворачиваюсь в лобовую. Вражеская пара уходит вверх, занимая выгодную высоту для нападения.

Нет, эта игра в «кошки-мышки» меня не устраивала. Одиночному самолету над территорией, занятой противником, при малом остатке горючего, дальше задерживаться было нельзя. Кончится горючее, «мессершмитты» расстреляют, как мишень. Мое счастье, что вторая пара Ме-109Ф увязалась за нашей группой, надеясь подловить отставшего «ила» или «мига».

Хочешь побеждать – надо не обороняться, а нападать. Решаю использовать запаздывание реакции летчиков врага при переходе на энергичный внезапный маневр и превосходство «яка» над «мессершмиттом» при выходе из пикирования на вертикаль с большой перегрузкой.

Отбив очередное нападение, я на полной скорости перешел на снижение. Вражеская пара быстро сблизилась, пристроилась в хвост моему «яку». Вот-вот откроют огонь. Переворачиваю самолет и перевожу его в крутое пикирование. «Мессершмитты» несколько отстали, но потом догнали меня.

Наступил самый ответственный момент в осуществлении замысла. Надо допустить их как можно ближе, но не прозевать открытия огня. Слежу за противником, глаз не спускаю… Пора делать обманный маневр. Энергично, с большой перегрузкой выхватываю самолет из крутого пикирования на вертикаль. Чуть даю крен для крутой спирали. Вверху горки пришел в себя от перегрузки и на пределе вертикальной скорости переложил самолет в горизонтальный полет. Прямо перед носом моего «яка» в полсотне метров вышел из горки ведущий вражеской пары. Делаю небольшой доворот, прицеливаюсь и даю очередь по мотору и кабине. Она была точной. Сбитый «мессершмитт» штопором свалился на землю.

Его ведомый проносится в стороне. Делаю доворот за ним. Но враг не принял боя. «Мессер» уходит в западном направлении. Разворачиваюсь за ним, бросаю взгляд на падающий «мессершмитт», вижу, как он врезался в землю и взорвался.

Сразу стало дышать легче. Мои расчеты на внезапный маневр оправдались. Добился победы – радостно на душе.

После посадки состоялся разговор с Николаем Науменко.

– Докладывай, почему нарушил главную заповедь ведомого?

– Виноват, товарищ командир! Решил отсечь огнем атакующих «мессершм