Студопедия

КАТЕГОРИИ:

АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника


Глава LVII




Мадам Орловска (Комнаты для прислуги, 11)

 

Эльжбета Орловска — Прекрасная Полячка, как ее называет вся округа, — женщина лет тридцати, высокая, величественная и солидная, с копной светлых волос, чаще всего взбитых в высокую прическу, синеглазая, белокожая, с дородной шеей на округлых, почти пухлых плечах. Она стоит приблизительно в центре комнаты и, подняв руки, протирает маленький светильник с ажурными медными перекладинами, который кажется уменьшенной копией люстры в типичном голландском интерьере.

Ее крохотная комнатка тщательно убрана. Слева — придвинутая к стене кровать, узкая тахта с подушками и встроенными внизу ящиками для белья; затем белый деревянный столик с портативной пишущей машинкой и разными бумагами, а также другой, меньший размерами складной металлический столик, на котором умещаются газовая плитка и кухонная утварь.

У стены справа стоит кроватка с решетчатыми стенками и табурет. Другой табурет, находящийся рядом с тахтой и занимающий узкое пространство, отделяющее ее от двери, служит прикроватной тумбочкой: на нем соседствуют лампа на витой ножке, восьмигранная фаянсовая пепельница белого цвета, маленькая сигаретница из резного дерева, по форме напоминающая бочку, объемистое эссе под названием «The Arabian Knights, New Visions of Islamic Feudalism in the Beginnings of the Hegira» некоего Charles Nunneley и детективный роман Лоуренса Уоргрейва «Следователь-убийца»: X убивает А таким образом, что убежденные в его виновности судьи не могут выдвинуть ему обвинение; тогда один следователь убивает Б таким образом, что подозрение падает на X; подозреваемого X арестовывают, признают виновным и казнят, а он ничего не может сделать, дабы доказать свою невиновность.

Пол покрыт темно-красным линолеумом. Стены, увешанные полками с одеждой, книгами, посудой и т. д., окрашены светло-бежевой краской. Их оживляют прикрепленные на стену справа, между детской кроваткой и дверью, две красочные афиши: первая — портрет клоуна с шариком от пинг-понга на носу и морковно-красной челкой, в клетчатом костюме, гигантской бабочке в горошек и длинных плоских туфлях. На второй афише изображены шестеро мужчин, стоящих в ряд: у первого — большая черная борода, у второго — толстое кольцо на пальце, у третьего — красный пояс, у четвертого — разорванные на коленях штаны, у пятого открыт только один глаз, шестой скалит зубы.

Когда у Эльжбеты Орловска спрашивают, в чем смысл этой афиши, она отвечает, что это иллюстрация очень популярной в Польше считалочки, которую рассказывают маленьким детям на сон грядущий:

— Я встретила шестерых мужчин, — говорит мама.

— Каких мужчин? — спрашивает ребенок.

— У первого — черная борода, — говорит мама.

— Почему? — спрашивает ребенок.

— Да потому, что не умеет бриться, чтоб его!.. — говорит мама.

— А второй? — спрашивает ребенок.

— У второго — кольцо, — говорит мама.

— Почему? — спрашивает ребенок.

— Да потому, что женат, чтоб его!.. — говорит мама.

— А третий? — спрашивает ребенок.

— У третьего штаны на ремне, — говорит мама.

— Почему? — спрашивает ребенок.

— Да потому, что иначе спадут, чтоб его!.. — говорит мама.

— А четвертый? — спрашивает ребенок.

— Четвертый разорвал свои штаны, — говорит мама.

— Почему? — спрашивает ребенок.

— Да потому, что слишком быстро бежал, чтоб его!.. — говорит мама.

— А пятый? — спрашивает ребенок.

— У пятого открыт только один глаз, — говорит мама.

— Почему? — спрашивает ребенок.

— Потому что засыпает, как и ты, мое дитя, — очень ласково произносит мама.

— А последний? — шепотом спрашивает ребенок.

— Последний скалит зубы, — почти неслышно шепчет мама.

Самое главное, чтобы ребенок не повторил свой вопрос, так как если на свою беду он спросит:

— Почему? —

то мама рявкнет:

— Да потому, что, если ты не будешь спать, он тебя съест, чтоб тебя!

Эльжбете Орловска было одиннадцать лет, когда она впервые приехала во Францию. Это произошло в детском лагере под Парсэ-ле-Пен, в департаменте Мен и Луара. Лагерь находился в ведении Министерства иностранных дел и принимал детей, чьи родители были министерскими служащими и посольскими работниками. Маленькая Эльжбета поехала в этот лагерь, потому что ее отец служил консьержем при посольстве Франции в Варшаве. В принципе лагерь был скорее интернациональный, но в тот год получилось так, что маленькие французы оказались в подавляющем большинстве, и редкие иностранцы там чувствовали себя несколько скованно. Среди них был маленький тунисец по имени Бубакер. Его отец, мусульманин традиционного толка, почти никак не связанный с французским присутствием в Тунисе, никогда бы и не подумал отправлять мальчика во Францию, но на этом настоял его дядя, архивист из Министерства иностранных дел с набережной д’Орсэ, убежденный в том, что таким образом его юный племянник сумеет лучше всего узнать язык и культуру, которые новому поколению отныне независимых тунисцев было непозволительно игнорировать.

Очень быстро Эльжбета и Бубакер стали неразлучными друзьями. Они сторонились других детей, не принимали участия в их играх; они ходили вдвоем, держась за мизинцы, смотрели друг на друга, улыбаясь, и рассказывали друг другу — каждый на своем языке — бесконечные истории, которые и он и она радостно слушали, ни слова не понимая. Остальные дети их недолюбливали, над ними жестоко подшучивали и даже подкладывали им в кровати мертвых мышей, но взрослые, приезжавшие провести день со своими отпрысками, восторгались этой парой: она — пухленькая, белокурая и светлокожая, как куколка из саксонского фарфора, и он — худенький, гибкий как лиана, с матовой кожей, курчавыми смолистыми волосами и огромными глазами, исполненными ангельской кротости. В последний день лагерной смены они укололи себе большие пальцы и, смешав капельки крови, поклялись, что будут любить друг друга вечно.

Последующие десять лет они не виделись, но дважды в неделю писали письма, которые становились все более пылкими. Эльжбете удалось довольно быстро упросить своих родителей обучить ее французскому и арабскому языкам, поскольку она все равно решила переехать в Тунис к своему будущему мужу. А вот Бубакер столкнулся с большими трудностями: несколько месяцев ему пришлось убеждать отца, который его всегда тиранил, что он ни за что на свете не перестанет его уважать, что он сохранит верность традициям ислама и заветам Корана, и что он вовсе не намерен одеваться по-европейски и переезжать во французский район города только потому, что женится на европейке.

Но труднее всего было получить все разрешения, необходимые для поездки Эльжбеты в Тунис. Более восемнадцати месяцев тянулась административная волокита, как с тунисской, так и с польской стороны. Между Тунисом и Польшей существовали договоры о сотрудничестве, согласно которым тунисские студенты могли ехать в Польшу и учиться на инженеров, а польские дантисты, агрономы и ветеринары могли служить в тунисских Министерствах здравоохранения и сельского хозяйства. Но Эльжбета не была ни дантистом, ни ветеринаром, ни агрономом, и в течение целого года все ее прошения о выдаче визы, какие бы объяснения она к ним ни прикладывала, возвращались с отметкой: «Не соответствует критериям, определенным вышеуказанными соглашениями». Понадобилась целая серия невероятно сложных комбинаций, — в результате которых Эльжбета сумела обойти официальные каналы и рассказать свою историю помощнику замминистра, — чтобы через каких-то шесть месяцев администрация признала ее диплом лиценциата по арабскому и французскому языкам и наконец-то разрешила ей занять должность переводчицы при польском консульстве в Тунисе.

Она прилетела в аэропорт Тунис-Карфаген первого июня тысяча девятьсот шестьдесят шестого года. Ярко сияло солнце. Она светилась от счастья, свободы и любви. Среди толпы тунисцев, которые с балкона махали вновь прибывшим пассажирам, она искала глазами своего жениха. Неоднократно они посылали друг другу свои фотографии: он — на футбольном поле, в плавках на пляже Саламбо, в джелабе и вышитых бабушах рядом с отцом, которого уже успел перерасти на целую голову; она — на лыжах в Закопане или верхом на лошади. Она была уверена, что сумеет его узнать, и все же, увидев его, на какой-то миг засомневалась: он стоял в зале, сразу за кабинами полицейских, и первое, что она ему сказала, было:

— Да ты совсем не вырос!

Когда они познакомились в Парсэ-ле-Пен, то были одного роста; но если он вырос всего лишь на каких-нибудь двадцать-тридцать сантиметров, то она вытянулась как минимум на шестьдесят: ее рост составлял метр семьдесят семь, а его — от силы метр пятьдесят пять; она была похожа на подсолнечник в разгар лета, он же казался засохшим и скукожившимся, как лимон, забытый на кухонном столе.

Прежде всего Бубакер повез ее к своему отцу. Тот был общественным писарем и каллиграфом и работал в крохотной лавке Медины; там он продавал ранцы, пеналы и карандаши, но чаще всего клиенты просили написать их имя на дипломе или справке, а также вывести священные строчки на пергаменте, который они могли бы повестить на стену в рамке. Там Эльжбета впервые увидела этого человека: в очках с толстыми, как стаканное дно, стеклами, он сидел по-турецки, положив доску на колени, и с важным видом точил перья. Это был низкорослый худой мужчина с зеленоватым цветом лица, лживым взглядом и отвратительной улыбкой, чопорный, очень скованный и молчаливый в присутствии женщин. За два года он обратился к невестке не больше трех раз.

Первый год был самым ужасным; Эльжбета и Бубакер провели его в доме отца, в арабской части города. У них была своя спальня — каморка без освещения, где умещалась одна лишь кровать, — отделенная от комнат братьев тонкими перегородками, которые, как ей представлялось, позволяли за ней не только подслушивать, но еще и подсматривать. Они даже не могли питаться вместе; он ел с отцом и старшими братьями; она должна была молча им прислуживать и уходить на кухню к женщинам и детям, и свекровь надоедала ей там своими поцелуями, объятиями, сластями, изнурительными сетованиями на живот и поясницу, а также более чем неприличными вопросами о том, что с ней делает и что хочет от нее получить в постели ее муж.

На второй год, после того, как она родила сына, который был назван Махмудом, она взбунтовалась и втянула в свой бунт Бубакера. Они сняли трехкомнатную квартиру в европейской части города на Турецкой улице, холодно безликую, с высокими потолками и уродливой мебелью. Несколько раз их приглашали европейские коллеги Бубакера; несколько раз она устраивала дома тоскливые ужины для скучных специалистов, командированных в Тунис; все остальное время ей приходилось неделями уговаривать мужа поужинать вместе в каком-нибудь ресторане; всякий раз он находил повод, чтобы остаться дома или выйти без нее.

Он отличался на редкость стойкой и дотошной ревностью; каждый вечер, возвращаясь из консульства, ей приходилось описывать ему свой рабочий день в мельчайших подробностях: перечислять всех мужчин, с которыми она виделась, вспоминать, сколько времени они проводили в ее кабинете, что они ей говорили, что она им отвечала, куда ходила обедать, почему так долго разговаривала по телефону с такой-то, и т. п. А когда им случалось вместе идти по улице, и вслед ей, красивой блондинке, оборачивались прохожие мужчины, Бубакер, не успев зайти в дом, устраивал ужасные сцены, как будто она была виновата в светлом цвете своих волос, белизне своей кожи и синеве своих глаз. У нее было такое чувство, что он хочет ее заточить, навсегда скрыть от посторонних взглядов, хранить для удовольствия лишь своих глаз, лишь для своего немого и лихорадочного обожания.

Ей понадобилось два года, чтобы осознать, сколь велик был разрыв между мечтами, которые они питали в течение десяти лет, и жалкой действительностью, к которой отныне свелась ее жизнь. Она начала ненавидеть мужа; она перенесла всю свою любовь на сына и решила с ним бежать. При пособничестве нескольких соотечественников ей удалось покинуть Тунис тайком, на борту литовского судна, которое доставило ее в Неаполь, а уже оттуда, по суше, она добралась до Франции.

По чистой случайности в Париж она приехала в самый разгар майских событий 68 года. В той атмосфере эйфории и ликования она пережила страстную, но кратковременную связь с молодым американцем, певцом folk-song, покинувшим Париж в тот вечер, когда у восставших был отбит театр «Одеон». Вскоре она нашла себе эту комнату; до нее там жила Жермена, кастелянша Бартлбута, которая в тот год вышла на пенсию, но которую англичанин так никем и не заменил.

Первые месяцы она таилась, опасаясь, что Бубакер может внезапно появиться и отобрать у нее ребенка. Позднее она узнала, что, уступая требованиям отца, он позволил свахе женить его на какой-то вдове, матери четверых детей, и вернулся жить в Медину.

Она стала вести простую, почти монашескую жизнь, целиком выстроенную вокруг сына. Чтобы заработать на эту жизнь, она нашла место в конторе по экспорту-импорту, которая торговала с арабскими странами и для которой она переводила инструкции по применению, административные правила и технические описания. Но предприятие довольно быстро обанкротилось, и с тех пор она живет на гонорары ГЦНИ за составление резюме арабских и польских статей для «Библиографического Бюллетеня» и в дополнение к этой скудной зарплате эпизодически подрабатывает уборкой чужих квартир.

В доме ее сразу полюбили. Даже сам Бартлбут, хозяин ее комнаты, — чье безразличие ко всему происходящему в доме все всегда воспринимали как данность, — отнесся к ней с симпатией. Не раз — еще до того, как болезненная страсть навсегда приговорила его к полному одиночеству — он приглашал ее поужинать. А однажды — что не случалось ни с кем и никогда ни до, ни после, — он даже показал ей пазл, который собирал в очередной двухнедельный срок: это была рыбачья гавань Хаммертаун на острове Ванкувер, белый от снега порт с низкими домишками и горсткой рыбаков в меховых полушубках, вытягивающих на отмель длинную светлую лодку.

Не считая друзей, появившихся у нее в доме, Эльжбета почти никого не знает в Париже. Она растеряла все контакты с Польшей и не общается с польскими иммигрантами. Лишь один из них приходит к ней регулярно; мужчина скорее пожилого возраста с живым взглядом, неизменным белым фланелевым шарфом и тростью. По ее словам, этот человек, как казалось, утративший интерес ко всему, был до войны самым популярным клоуном в Варшаве, и именно он изображен на афише. Она познакомилась с ним три года назад в сквере Анны де Ноай, где ее сын играл в песочнице. Мужчина сел на ту же скамейку, что и Эльжбета, и она заметила, что он читает «Дочерей огня» на польском языке — «Sylwia i inne opowiadania». Они подружились. Два раза в месяц он приходит к ней ужинать. Так как у него совсем не осталось зубов, она поит его теплым молоком и кормит заварным сливочным кремом.

Он живет не в Париже, а в деревушке под названием Нивиллер, в Уазе, около Бовэ, в длинном одноэтажном доме с низкой крышей и окошками из маленьких разноцветных стеклышек. Именно туда маленький Махмуд, которому сегодня исполнилось девять лет, уехал на каникулы.

 


Поделиться:

Дата добавления: 2015-09-15; просмотров: 59; Мы поможем в написании вашей работы!; Нарушение авторских прав





lektsii.com - Лекции.Ком - 2014-2024 год. (0.007 сек.) Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав
Главная страница Случайная страница Контакты