Мертвые тела

Черную краску можно сделать из сажи и чернильных орешков, персиковых косточек и виноградной лозы и даже из слоновой кости, столь ценимой Огюстом Ренуаром, если он вообще использовал черный. Однако в XVII веке существовал ингредиент, который пользовался самой дурной славой, а именно так называемая костяная чернь, которую, по слухам, делали из человеческих останков. Легко представить, как подмастерья в студиях художников рассказывали друг другу удивительные истории о черной краске и привидениях, хотя и нет оснований считать, что эти слухи основаны на чем-то большем, чем естественная брезгливость. На самом деле костяная чернь – насыщенный густой сине-черный краситель – обычно готовилась из бедер скота или конечностей ягнят, перетертых и сожженных останков из выгребной ямы скотобойни. А краска, которая действительно иногда делалась из человеческих останков, была вовсе даже и не черной, как могли бы узнать подмастерья у своих более осведомленных коллег. Она была коричневой.

Коричневый издавна вызывал затруднения во всем, что касалось его названия: современное английское слово «drab» («монотонность») означало раньше оттенок между оливковым и красновато-коричневым. А ведь коричневый был любимым цветом Марии-Антуанетты. А как насчет аппетитного названия «саса du dauphin» («кака дофина»)? Даже столь приятное вроде бы название «изабелла» берет истоки в гниении и дурном запахе. Редьярд Киплинг любил это название краски и дважды использовал его в своих книгах. Он сообщает забавный эпизод. Королева Изабелла, якобы заложившая свои украшения, чтобы дать деньги Колумбу на его путешествие 1492 году, решила морально поддержать защитников городка, находящегося в осаде неподалеку от своего родного города Кастилии. Дамы того времени удовольствовались бы тем, что просто молились бы в поддержку осажденных солдат. Но только не Изабелла, большая оригиналка, которая, несомненно, дала самый необычный и, насколько мне известно, единственный в истории обет не менять корсаж до тех пор, пока этот город не будет освобожден. Похоже, она недооценила терпение вражеской армии. Возможно, если бы сама Изабелла – или ее многострадальный супруг Фердинанд – знали о том, что город освободят только через шесть с лишним месяцев, то она воздержалась бы от такого обета.

В иерархии цветов коричневый не знает, куда ему приткнуться. Это определенно цвет – в большей степени, чем черный или белый – но, подобно розовому, он не имеет места в спектре. А ведь действительно было необходимо более точно идентифицировать различные оттенки коричневого, что привело к созданию первого в мире колориметра. Имя англичанина Джозефа Ловибонда останется в веках благодаря двум вещам: его новаторским работам в области цветов и другой истории, которая началась просто ужасно. В ранней юности, только что разбогатев на золотых приисках Южной Австралии, он слишком горячо махал своим друзьям, оставшимся позади на причале, и в результате все деньги перекочевали из его шляпы в воды Сиднейского порта. Снова обеднев, он вернулся домой и стал помогать отцу и братьям, которые были пивоварами. Юноша сразу понял, что различные цвета создаваемых им напитков были отличными показателями их качества, но обнаружил, что не существовало никакого общепринятого способа распределить их по категориям – ему потребовалась своего рода шкала градаций. Джозеф испробовал разные красители, нанося их на картонку и держа прямо над пивом. Но они были ненадежны и быстро обесцвечивались, да и как можно сравнивать жидкость с краской? Вдохновение, обеспечившее повышение мировое качества пива, снизошло на юношу в церкви. Однажды во время службы в кафедральном соборе Солсбери Ловибонд, увидев правильные оттенки света из коричневого стекла витража, неожиданно нашел ответ на мучившую его загадку. Он подумал, что именно стекло может быть стандартом, оценивающим цвет его янтарного пива. Пять лет спустя, в 1885 году, он сработал первый колориметр, имевший шкалу для многих различных оттенков коричневого, и впоследствии адаптировал его – уже в виде шкалы цветности – к измерению трех основных красок, красной, синей и желтой, и тем самым совершил революцию в проверке цветов.

Начиная с XVIII века коричневые чернила часто делались из сепии, темной жидкости, выделяемой в случае опасности каракатицей, но большая часть коричневых красок по-прежнему рождалась в земле. Часто думают, что умбра (и более красная жженая умбра), сорт охры, назван в честь Умбрии, провинции Италии. Но более вероятно, что краска называется так благодаря тому, что она весьма подходит при создании эффекта тени (английское слово «umbrella» («зонт») имеет тот же латинский корень). Наряду с жженой сиеной, которая действительно названа так в честь тосканского города, умбра являлась ключевой краской для художников итальянского Возрождения, стремившихся к передаче ощущения глубины и мягкого перехода от светлого к темному. Британский фальсификатор Эрик Хебборн рассказывал о том, что его первый учитель внес вклад в использование природных красок. Но не потому, что они были изящнее, насыщеннее или попросту лучше, а потому – и тут уже начинается теория Хебборна, – что учитель был шотландцем, а природные краски стоили дешевле.

В европейской истории искусств больше всего споров вызывали две коричневые краски, асфальтум и мумия. Асфальтум – масляный битум, добываемый в Мертвом море, который впервые был использован в XVI веке в качестве блестящей коричневой краски. Но в 1880 году Холман Хант справедливо отмечал в своей вдохновенной и пламенной речи перед Королевским обществом искусств, что современные ему художники уже не помнят, как правильно использовать краски. И даже сто лет тому назад, к тому времени, когда в 1780-х годах. Джошуа Рейнольдс решил применить асфальтум, у него «не было знаний, добытых опытным путем, в результате экспериментов целых поколений, которые могли бы его предостеречь… и именно поэтому большая часть его картин ныне, увы, разрушена».

Асфальтум, если использовать эту краску вместе с другими, ведет себя как патока, заставляя все прочие краски стекать с холста и морща поверхность.

«Она никогда не высыхает, и картины превращаются в месиво, – сказал специалист Вашингтонской национальной галереи искусств, рассказывая о творчестве представителя американской богемы Альберта Пинкхема Райдера, работавшего в 1880-х годах. Райдер – настоящий гуру для художников вроде Джексона Поллока, но его полотна никогда не были задуманы как грязные пятна, в которые они превратились. – Асфальтум невыносим. Но это также и прекрасный полупрозрачный коричневый: я понимаю желание художников прибегать к нему».

Однако самой экстраординарной коричневой краской была «мумия», которую, как ясно из названия, готовили из тел древних египтян. Розамунда Харлей в книге «Краски художников с 1600 по 1835 год» приводит цитату из дневника английского путешественника, который в 1585 г. побывал в захоронении в Египте. Он спустился в яму на веревке и бродил среди тел, освещенных светом факела. Этот англичанин был хладнокровным человеком и описал, как «привез домой головы, руки, кисти и ступни для выставки». Мумия была густым веществом, похожим на битум, и превосходно подходила для наложения теней, хотя не дотягивала до краски на водной основе. Британский производитель красок Джордж Филд так описал «мумию»: «Краска прибыла в смеси, из которой торчали реберные кости и т. п.; сильный запах, напоминающий чеснок и нашатырь; растирается легко; наносится как паста; не подвергается влиянию влаги и нечистого воздуха». Но в то же время краска хорошо себя зарекомендовала: уже в 1712 году в Париже открылась лавка товаров для художников, шутливо называемая «а la Momie», где продавались краски и лаки, наряду с более уместными ритуальными товарами, ладаном и миррой.

Мумификация тела в Египте – трудоемкий и сложный процесс, который включал в себя удаление мозга через ноздри железным крючком, обмывание тела ладаном и, во времена правления более поздних династий, покрывание их битумом и полотном. Египтяне верили, что Ка, или духовный двойник, вернется в тело. В некоторых случаях Ка, наверное, весьма занят, годами мечась между музеями и художественными галереями мира, где выставлены созданные в XVIII–XIX веках картины, по полотнам которых размазаны его земные останки.

Египетская коричневая краска была редкостью, но европейские торговцы всегда могли сделать свою. В 1691 году Вильям Сэлмон, «профессор физики», составил рецепт рукотворной мумии: «Возьми останки молодого мужчины (желательно рыжеволосого), умершего не от болезни, но убитого; оставь его на сутки лежать на воздухе в чистой воде, затем нарежь плоть кусочками, к которым добавь порошок мирры и немного алоэ, настаивай все сутки в винном спирте и терпентине». Это также очень хорошее снадобье для растворения свернувшейся крови и «выталкивания ветра из кишок и вен», добавляет Сэлмон.

Мою любимую историю о мумии рассказывают Айдан Добсон и Салима Иркам в книге «Мумия в Древнем Египте». Они пишут о том, как один художник в XIX веке испытал настоящий шок, узнав, что его краска была смешана из человеческих останков. Бедняга был настолько потрясен, что вынес все тюбики этой краски в сад и «обеспечил им пристойные похороны». Когда я связалась с Иркам, желая узнать подробности, она с сожалением сообщила, что жесткий диск ее компьютера также испустил дух, не оставив ссылки на этот анекдот. Но мне нравится думать, что это был настоящий ритуал, с плакальщицами, свечами и поминками. И еще я полагаю, что безымянный художник был англичанином, ведь это так по-британски.