Козлиные шалости

Жили-были козел, коза да их семеро козлят. Вот сидят они как-то вечером дома, и думает козел: что-то у нас скучновато. А скучать он не любил. Вышел козел из дома и оборотился огромным страшным волком. Запел возле крыльца, завыл, а потом вломился в дом. Зарычал, искры из глаз посыпались. Козлят похватал и засунул в мешок, козу трахнул, а потом схватил мешок и побежал по лесам, по полям. Прибежал в какую-то волчью нору, где вокруг кости да черепа, засунул туда мешок и убежал. Забежал на верх горы, страшно завыл, ударился оземь и превратился обратно в козла.

Побежал он тогда искать своих малых детушек. Нашел их в страшной волчьей норе, где вокруг мешка с козлятами уже собрались волки. Козел их рогами и копытами разогнал, распугал, освободил своих козлятушек и вместе с ними побежал домой. Прибежали они к дому, а там коза плачет-убивается. Сколько тут счастья было! Козлята запыхавшиеся, маме наперебой рассказывают, как в волчьей норе побывали, как их папа освободил, и как они по лесу бежали! И только один самый маленький козленок подошел к козлу и тихонечко сказал: «Папа, а я видел, что это ты был и волком, и папой!» А козел ему так же тихонечко говорит: «Ну вот и умнечка! Я тебе завтра куплю билет на космический корабль, чтобы ты полетал над землей сверху!» Потом они легли спать, козел на радостях трахнул козу и все заснули.

Скажете, такого не бывает?

Ещё как бывает! Сплошь и рядом!

_________

_________

___ ___

___ ___

___ ___

_________

«И умножу я потомство твое, как пески речные» - так говорил Господь Аврааму в Библии, и Авраам радовался. Приумножиться – это ли не счастье! Где был один, становится двое, а потом десять, а потом сто!

Размножение, в сущности, является одним из основным проявлений сюжета «Приумножения» (это соответствует козлиной похоти в сказке). Размножение слепо как штамповка. Во многих смыслах оно грубо и некрасиво, как и наша сказка. История борьбы с похотью составляет множество страниц человеческой истории, удивительно благородных и замечательно глупых. Эта тупая сила вряд ли сильно отвлекается на борьбу. Она просто есть, была и есть, есть и есть. Это просто приумножение. Во многих – в сущности, главных – смыслах она обладает «внутренней правдой», той самой, о которой постоянно твердит И Цзин, и в комментариях к этой гексаграмме тоже. «Обладая правдой, облагодетельствуешь сердца людей, - говорит комментарий к пятой, главной, черте, и мудро добавляет, - но не спрашивай их об этом».

***

Интересным развитием идеи «приумножения» является множественная личность, два и больше в одном флаконе. Не завтра, а сегодня – размножу себя, как песок морской! И это я, и то я, я и мужчина, я и женщина, и ребенок внутри, и ангел в небеси! Когда психотерапевт учит клиента относиться к явлениям внешнего мира как к собственным проекциям (в чем очень много правды), он выталкивает его на эту далеко идущую дорогу, где субличностям несть числа, а вот где центр, и есть ли он вообще, понять очень трудно. Идеи субличностей, «парциальных линостей», проекций и интроекций, множественных личностей подчинены гексаграмме «приумножения». Они рождают богатые натуры, исключительно разносторонних людей, от которых окружающим «простым людям» становится зябко и даже жутко.

Карл Юнг в одной своей статье «Брак как психологическое взаимотношение» рассказывает на эту тему интересную сказку (то есть выглядит это конечно как солидная научная теория). Я очень ценю эту работу и позволю себе процитировать:

Говоря о “степени духовного развития”, я не имею в виду какую-то особенно богатую или великодушную натуру. Это совсем не так. Под этим я понимаю скорее определенную сложность ума или характера, сравнимую с играющим множеством граней самоцветом в противопоставлении его простой кубической форме. Есть такие многосторонние и в известной мере проблематичные натуры, отягощенные иногда довольно трудно согласующимися наследственными чертами. Приспособление к таким натурам или же их приспособление к более простым личностям — всегда проблема. Эти люди, обладая определенной склонностью к диссоциации, обычно наделены способностью отделять, на длительное время несочетаемые черты характера, тем самым выдавая себя за ораздо более простых людей, чем есть на самом деле; или, может случиться так, что как раз их многосторонность и чрезвычайная гибкость придадут им особое обаяние в глазах других. Их партнеры могут легко затеряться в такой, подобной лабиринту, натуре, находя там столько возможностей обогащения личного опыта, что они целиком поглощают их собственные интересы, иногда не вполне приемлемым образом, поскольку теперь их единственным занятием становится прослеживание в другом человеке всех извивов и изгибов его характера. На этом пути так много доступного опыта (experience), что он окружает, если не сказать — затопляет, более простую личность. Она поглощается своим более сложным партнером и не способна найти выход из такого положение. Это чуть ли не обычное явление, когда женщина, духовно, полностью умещается в своем муже, а мужчина, эмоционально, полностью помещается в своей жене. Пожалуй, можно было бы охарактеризовать это как проблему “содержимого” (“contained”) и “содержащего” (“container”). “Содержимый” ощущает себя живущим полностью в рамках брака. Его отношение (attitude) к брачному партнеру безраздельно: вне брака не существует существенных обязанностей и обязательных интересов. Неприятной стороной этого, в других отношениях идеального партнерства является беспокоящая зависимость от личности, которая никогда не будет не то что понята, но даже “осмотрена” ко всей ее полноте, и потому не вполне заслуживает доверия».

Вот примерно так строятся отношения козы и козла в нашей сказке. Козел «смотрит на сторону» в силу своей множественности, в «разных комнатах» (по выражению Юнга) его личности живут разные сущности, и коза бессильно «плачет и убивается», теряя надежду на определенность. Что интересно, Юнг видел в этой повседневной и довольно грустной картине зачатки благоприятного развития, которое начинается с развитием серьезного кризиса «середины жизни»:

«Но с наступлением среднего возраста в нем («содержащем») пробуждается более настойчивое стремление к тому единству и неделимости (undividedness), которые особенно необходимы “содержащему” и силу его диссоциированной натуры. В этой фазе обычно и происходят события, доводящие конфликт до конца. “Содержащий” начинает сознавать, что стремится к полноте, ищет “вместимости” и нераздельности, которых ему всегда недоставало. Для “содержимого” это лишь еще одно подтверждение всегда болезненно переживаемой ненадежности “содержащего”; он обнаруживает, что в комнатах, которые вроде бы принадлежали ему, живут и другие, нежеланные гости. Надежда на определенность исчезает, и эта обманутая надежда толкает “содержимого” к самому себе, если, конечно, отчаянными усилиями он не сможет принудить своего партнера сдаться и не преуспеет в вымогании признания, что его стремление к единству было не более чем детской или болезненной фантазией. Когда эта тактика не приносит успеха, то смирение со своей неудачей может оказаться подлинным благом, заставляя “содержимого” признать, что надежность, которую он отчаянно искал в другом, можно найти в себе самом. Таким образом он обретает себя и открывает и своей простой натуре все те сложности, которые тщетно искал и ней “содержащий”.

Если “содержащий” не теряет самообладания перед лицом того, что мы обыкновенно называем “супружеской неверностью”, но упорно продолжает верить во внутреннее оправдание своего стремления к единству, ему придется на некоторое время примириться с собственной раздробленностью. Диссоциация исцеляется не путем отщепления, а путем более полной дезинтеграции. Все силы, стремящиеся к единству, всякое здоровое эгоистическое желание будет сопротивляться дезинтеграции, и благодаря этому он осознает возможность внутренней интеграции, которую прежде всегда искал за пределами себя. И тогда “содержащий” обретет вознаграждение в виде “неразделенного Я”.

Вот что весьма часто происходит в полдень жизни, и таким способом наша удивительная человеческая природа осуществляет переход из червой половины жизни во вторую. Этот метаморфоз представляет собой переход от состояния, к котором человек является лишь орудием инстинктивной природы, к другому состоянию, где он больше не является чьим-то орудием, но становится самим собой: происходит преобразование природы в культуру, инстинкта — в дух».

Выход