ЕГО УНИЖЕНИЯ

Маркиза понимала, что, потерпев поражение, Одноглазый Марат ни перед чем не остановится, чтобы добиться своего и отомстить ей за нанесенное его мужскому самолюбию оскорбление. И, видимо, речь будет уже идти не об удовлетворении похоти, все стало сложнее.

К тому времени, когда виноградники вновь зазеленели, рабочие, спешно нанятые Летицией, возвели ворота замка, вернув ему первозданную крепость. Мясник, носившийся на своих здоровых ногах между строительными лесами, руганью и пинками подгонял нерадивых строителей. Ввиду срочности, работы иногда проводились и ночью при свете факелов.

Однако Марат со своими гвардейцами больше не появлялся, лишь изредка какой-нибудь из его верных голодранцев проезжал около замка, внимательно осматривая укрепления.

– Это из-за перемен, которые происходят в Версале, – объяснил странное поведение Друга народа и комиссара коммуны Филипп, который после легкого ранения саблей в живот быстро выздоровел и часто уезжал в город за продуктами для рабочих, а оттого знавший все последние новости. – Там сейчас снова правит наш драгоценнейший король. Правда, столица теперь Париж, а не Версаль, ну да не беда. Главное, голодранцев успокоили, а кого надо – усмирили. Вот потому-то Одноглазый Марат и не едет к нам больше, знает, что такое ему не простят и соответственно накажут.

Антуан, лично зашивавший Филиппу рану сразу после отступления голытьбы, согласно кивнул. Похоже, что старое время возвращается, как вернулась весна после зимы. Ему так хотелось в это верить, что Антуан находил массу признаков возврата старого прекрасного времени. Когда он вместе с Мясником отправился на сборы за аренду, крестьяне вновь заламывали перед маленьким господином шапки, подобострастно глядя на него снизу вверх. Это и многое другое послужило Антуану поводом поверить, что все вернулось на круги своя.

К осени восстановление разрушенного замка было закончено. Местные крестьяне стали свозить на подводах арендную плату в виде натуральных продуктов. Лишь немногие платили деньгами, так как маркиза отказывалась принимать новые революционные ассигнации, считая, что деньги должны быть только из драгоценного металла, серебра или золота. Таковых, естественно, у крестьян не было. Поэтому Филипп, как заправский приказчик, стоял во внутреннем дворе замка и скрупулезно записывал выставленные перед ним арендные, в мешках, в корзинах или просто высыпанные на плиты пола. Люка, стоя на башне ворот с ружьем наперевес, подгонял подводы. Многих крестьян он знал лично, и многие знали его еще с тех времен, когда Мясник разъезжал по провинции во главе своего отряда молодчиков-мытарей.

К концу октября все подвалы замка были заполнены припасами, а Антуан, частенько один уходивший с арбалетом Мясника на охоту и пропадавший несколько дней и даже недель, привозил в замок во множестве дичь, зайцев, лис и даже более крупную добычу вроде молодых кабанчиков и оленят. Летиция заметила, что сын вновь стал веселым и не таким замкнутым, как осенью. Она приписала это частому пребыванию на свежем воздухе, а потому поощряла охотничьи забавы Антуана, как поощряла страсть к охоте у Жоржа. Антуану же доставляло огромное удовольствие проводить теплые еще вечера где-нибудь в дубовой рощице, отпустив коня пастись, предварительно спутав ему ноги, развести костер и медленно жарить на импровизированном вертеле крохотный кусочек с самого лучшего места на туше недавно убитого животного или птицы. Запах трав, смешанный с ягодным запахом, а также ароматный дымок жареного мяса дурманил ему голову. Антуан частенько, подстрелив какую-нибудь дичь, подскакивал, торопливо вырезал кинжалом еще трепещущее сердце и съедал его. Вкус деликатеса порой даже чудился ему во сне, и тогда Антуан сладко причмокивал губами от удовольствия, лежа на старом одеяле, брошенном прямо на кучу осенних листьев под широким дубом с развесистой кроной. Особенно нравились ему сердца куропаток. Такие маленькие, они трепетали на языке, все еще пытаясь разогнать кровь жертвы, когда Антуан вонзал свои острые белые зубы. Вскоре он понял, что может питаться одной лишь кровью животных, хотя это была и не человеческая кровь, столь поразившая Антуана множественными вкусовыми оттенками. Именно тогда маленький господин, как его уже привычно звали все в замке, стал уходить на охоту больше чем на неделю, выискивая добычу покрупнее, чем очумелые от сытости зайцы или глупые кабанчики.

Однажды Антуан, выходя из леса, наткнулся на маленькую деревушку. Деревушка была окружена виноградниками, примыкавшими к лесу, поэтому Антуан, никем не замеченный, сумел подобраться прямо к крайнему дому. Уже выходя из леса, он почувствовал знакомый запах. Желая удостовериться в догадках, Антуан осторожно обогнул дом и увидел, что невдалеке стоят лошади с парой гвардейцев, или, как их презрительно именовала Летиция, босоногой голытьбы. Из соседнего дома важно вышел Друг народа, неся на руках огромного гуся.

Следом за ним семенила старушка, умоляя оставить ей птицу.

– Да ты что, старая? – возмущался наглец. – Это я для поправки здоровья. Я ведь за тебя жизнью рисковал, когда роялисты меня пытали. Вот даже глаз на войне за твою свободу потерял, а ты гуся мне пожалела. Эх ты!

Антуан, даже не задумываясь о последствиях, вложил в выемку арбалета стрелу и принялся натягивать тетиву.

Марат аккуратно передал гуся одному из своих подчиненных, взобрался на лошадь, грузно вскидывая свое упитанное тело, а затем совершенно спокойно с размаху ударил старушку хлыстом прямо по лицу. Старушка вскрикнула и упала.

Антуан поднял арбалет, понюхал воздух, прицелился, мысленно соотнес силу и направление ветра, немного сместил выпирающий из выемки конец стрелы и нажал на спуск. Тетива тихо щелкнула, и стрела беззвучно улетела. С Одноглазого Марата словно дуновением ветра сбросило шапку. Он нагнулся, чтобы подобрать ее, и с удивлением увидел, что из шапки торчит стрела. Гвардейцы беспомощно закрутили головами, силясь понять, откуда грозит опасность. Антуан осторожно вернулся за дом и бросился бежать в спасительные виноградники в направлении леса. Только теперь он понял, какую глупость только что совершил. Если бы он убил Одноглазого Марата, то это было бы еще полбеды, но промашка могла стоить жизни ему и всем обитателям замка Мортиньяков. Антуан, не медля, отправился обратно домой. Уже к вечеру следующего дня он вышел на поле перед замком, бывшее когда-то прекрасным парком, с замиранием сердца высматривая следы очередного пожара. Однако ничего подобного он не увидел. Напротив, жизнь в замке казалась тихой и спокойно размеренной.

После этого случая Антуан с неделю никуда не выходил, заготавливая стрелы и мастеря в маленькой кузнице около конюшни наконечники. Но все обошлось. Одноглазый Марат, комиссар местной коммуны, так и не решил, кто же из всех, кого он обидел или оскорбил в провинции, покушался на его жизнь. Врагов у Одноглазого Марата хватало, так что он даже и не подумал о маленьком господине, чьему отцу он лично перерезал горло от уха до уха и чей родной дом он спалил. Да и преследовать аристократов стало небезопасно. В Париже вновь воцарилась знать, прибравшая к рукам все рычаги власти и расстрелявшая недавно демонстрацию санкюлотов руками тех же самых национальных гвардейцев, которыми командовал бывший контрабандист и торговец конфискованной солью.

Следующая зима прошла для обитателей замка более весело, чем предыдущая. Люка даже устроил посреди бывшего парка импровизированный каток, и Летиция с Антуаном с удовольствием катались на самодельных деревянных коньках по льду. Летиция, в девичестве ездившая в гости к какому-то дальнему родственнику во Фландрию, научилась там кататься на коньках и теперь учила сына.

Но всему хорошему приходит конец. Сначала Филипп привез из города страшные вести о том, что Франция объявила войну Австрии.

– В городе все закупают продукты про запас, – сказал он Летиции, отчитываясь о тратах. – Мы могли бы неплохо заработать, продавая наши запасы, которые хранятся в подвалах.

Летиция, ведущая бюджет, согласилась с предложением повара, тем более что восстановление замка внесло значительную брешь в ее накопления. И Филипп стал ежедневно отправляться в город, как это некогда проделывал маркиз де Ланж, и продавать там продукты, свезенные в замок арендаторами земель.

Следующую плохую новость принес заезжий художник. Он ехал из Парижа в Италию изучать там искусство живописи, а по дороге останавливался у местных аристократов, дабы немного подкрепиться и пополнить свой кошелек, рисуя портреты жен и детей сиятельных особ. Предварительно накормленный Филиппом, художник предстал перед маркизой. Низко поклонившись, он объявил, что за пару жалких десятков ливров, причем даже и новыми революционными ассигнациями, готов написать маслом портрет красавицы, каковую представляет из себя Летиция. Ее же сына художник готов вообще написать бесплатно, так как более красивого и обаятельного мальчика он еще ни разу не видел и уж тем более не имел в качестве натуры. Летиция благосклонно выслушала предложение странствующего художника и согласилась позировать ему и дать в дорогу денег. Филипп, как оказалось, обладавший хорошей коммерческой жилкой, сумел с огромной выгодой продать большую часть продуктов, разумно попридержав остальное до более голодных месяцев, и теперь маркиза совершенно не нуждалась в деньгах, тем более что в бордоской глуши их просто некуда было тратить.

На следующее же утро художник поставил в зале мольберт, растер краски, усадил напротив окна Летицию и принялся делать предварительный набросок будущего портрета. Занимаясь рисованием, художник более раскованно себя почувствовал и сообщал маркизе последние новости столицы и сплетни месячной давности, так как именно тогда он покинул Париж.

– И как это вы надумали отправиться в Богом благословенную Италию? – спросила его маркиза.

– Знаете, Ваше сиятельство, как в таких случаях говорят, когда грохочут пушки, музы молчат, – ответил художник.

– Что вы хотите этим сказать? Ведь война с Австрией пока протекает у наших восточных границ.

– В самом Париже уже начинаются волнения. Я – сын художника, ремесленник от искусства, однако же не одобряю подобного бунта черни. Мне революция сильно ударяет по карману. И ударила бы еще сильнее, если бы я не уехал из Парижа. – Тут художник оторвался от мольберта и перешел на полушепот, словно говорил какой-то секрет: – Скоро якобинцы у меня последний кусок хлеба отнимут.

– Как отнимут? Запретят живопись? – изумилась маркиза. – И скажите, кто такие эти якобинцы?

– Так вы совсем ничего не знаете? – изумился в свою очередь художник. – Якобинцы – это самые ярые революционеры. Они выступают за отмену дворянства и аристократии как таковых. Вообще. Ну, скажите мне, пожалуйста, кто тогда станет у меня заказывать картины и портреты? Голытьба? Эти оборванцы? Нет, конечно. Может быть, буржуа, торгаши и адвокаты? Да они вообще ничего в искусстве не смыслят. – Тут художник вновь принялся столь яростно растирать краски, словно хотел вогнать в них всю свою злость на революцию. – И этот их новый вождь Робеспьер. Говорят, он живет в бедности, хоть и адвокат. Снимает флигелек не то у плотника, не то у столяра. Отказывает себе во всем и другим проповедует такой же аскетизм. Он-то и есть главный вожак якобинцев. Вы можете представить, чтобы при таком короле во Франции развивались бы искусство и культура? А еще говорят, – сказал художник, вновь переходя на шепот, – что скоро начнется новая революция, и тогда не останется не только ни одного члена королевской семьи, но и вообще ни одного аристократа.

Летиция не верила своим ушам. Такое просто невозможно в просвещенной Франции: отказ от искусства и живописи, проповедь аскетизма и показной бедности. И еще ее испугала угроза, таившаяся в слухах, пересказанных художником. Художник меж тем продолжал рассказывать последние новости Парижа:

– Голытьба уже не та, что три года назад. Оборванцы почувствовали свою силу, поняли, что когда их много, то они могут одолеть законную королевскую власть. Ну и, конечно, идея. Идея о том, что если у тебя не получилось честно заработать себе на кусок хлеба, то можно собрать вокруг себя таких же нищих неудачников и отобрать кусок у более трудолюбивых. Естественно, что после таких мыслей работать уже никто не захочет, а все захотят только грабить и убивать. Вот что теперь в Париже называется истинной революцией!

Через несколько дней из Парижа действительно стали поступать все более и более тревожные вести. Филипп теперь вновь каждый божий день стал выезжать в город, так как цены на продукты питания взлетели до небес, по меткому выражению базарных кумушек. И вот неожиданно в один прекрасный вечер повар не вернулся назад в замок. Взволнованная маркиза вызвала к себе Мясника и приказала ему съездить в город и разузнать, что сталось с верным Филиппом. Люка примчался только под утро. Летиция и Антуан не сомкнули глаз, ожидая его возвращения. Мясник ввалился в будуар маркизы и, шатаясь от усталости, сообщил:

– Филипп находится в тюрьме. Он задержан по личному распоряжению Одноглазого Марата как спекулянт.

– Что за глупости! – воскликнула Летиция. – Одноглазый Марат может с таким же успехом арестовать весь городской рынок! Нет, причина ареста Филиппа заключается вовсе не в торговле продуктами питания. Это началась новая революция голодранцев, и Марат подбирается к нам. Скажи, Люка, тебя пытались задержать гвардейцы?

Мясник подбоченился и утвердительно кивнул головой:

– Пытались, да только я им не дался. Наскочили на меня прямо у ворот тюрьмы, когда я ходил навещать беднягу Филиппа. До сих пор, наверное, лежат там, очухиваются.

Летиция ненадолго задумалась, а затем, приняв решение, распорядилась:

– Люка, сейчас не время для отдыха. Ступай в конюшню и запрягай экипаж. Мы уезжаем.

– Прямо сейчас? Куда?

– Да, прямо сейчас. В Италию. Антуан, поможешь мне паковать вещи. Бери только самое ценное.

Антуан молча кивнул головой. Он понял, что это был не отъезд, а самый настоящий побег.

Пока маркиза с сыном собирали и паковали вещи, Люка запряг пару лошадей в дорожный экипаж и еще пару оставшихся оседлал на всякий случай и пристроил по бокам экипажа. Затем взбежал наверх и помог беглецам перенести вещи. Вскоре экипаж выехал из ворот замка и покатил по дороге.

Луна хорошо освещала дорогу, поэтому сидевший на месте кучера Люка сразу заметил едущих навстречу всадников. Это произошло где-то на половине пути из замка Мортиньяков в город. К сожалению, та же луна осветила всадникам, которых было никак не меньше двух десятков, экипаж. Высунувшийся из окна Антуан сразу признал во всадниках национальных гвардейцев.

– Марат, – сказал он матери и стал торопливо заряжать арбалет.

Люка с присвистом развернул экипаж и погнал лошадей кружной дорогой. Экипаж несся по ночной дороге прочь от конников. Преследователи сначала догоняли беглецов, но затем стали заметно отставать. Их кони, подгоняемые в спешке еще по дороге из города, успели устать и теперь хрипло роняли пену, часто сбивая бег. Антуан высунулся из окна, прицелился и спустил курок. Стрела со свистом разрезала ночной воздух и, словно игла в ткань, легко вошла в шею гвардейца, скачущего впереди остальных. Тот с диким криком, кажущимся еще более громким в тишине ночи, упал с лошади под копыта следующих позади него. Всадники удивленно переглянулись, ведь звука выстрела они не услышали.

Однако вскоре бешено мчащиеся лошади, везущие экипаж, тоже начали уставать. Экипаж, нагруженный вещами, пусть даже и в малом количестве, а также с тремя седоками, был тяжелой ношей для лошадей, погоняемых во весь опор. Маркиза и Антуан забеспокоились, что они будут делать, когда достигнут стен замка. Им не выдержать долгую осаду, тем более что противник численно значительно превосходит их. Антуан и Люка постоянно переговаривались через окошко, сделанное в передней стенке экипажа. Было принято решение оставить экипаж, пересесть на запасных коней и, свернув с дороги, направиться напрямик в Марсель, а оттуда уже морем достичь благословенной Богом Италии. Мясник, обладающий недюжинной силой, развернулся на кучерском месте и со всего маху ударил своим огромным рыжим кулаком по окну, разбил стекло и проломил часть передней стенки экипажа. Просунув обе руки в пролом, он стал методично выламывать стенку, проделывая проход для маркизы и маленького господина. Как только проход оказался нужного размера, Летиция с Антуаном выбрались наружу. Мясник ловко перескочил с кучерского места на одну из свободных лошадей, бегущих сбоку от экипажа. Он вытянул руки, подхватил под мышки Антуана, перенес его и посадил на лошадь перед собой. Летиция раскачалась и прыгнула на другую свободную лошадь. Беглецы отвязали лошадей от экипажа, свернули с дороги и устремились к ближайшей роще. Преследователи, увидев подобный маневр, стушевались. Многие, решив не загонять лошадей, стали постепенно сбавлять бег, слегка натягивая поводья.

И тут случилась беда. Мчавшаяся в темноте ночи лошадь Летиции неосторожно ступила копытом на холмик земли, оказавшийся норой крота, провалилась в глубокую яму и сломала ногу. Продолжая лететь, она повалилась вперед, сбросив маркизу, и упала на круп, придавив ей ногу своим весом. Увидев это, Мясник сразу осадил свою лошадь и поскакал обратно, так как успел отъехать на значительное расстояние. Летиция лежала под лошадью, которая от боли в сломанной ноге судорожно била по воздуху ногами, еще больше прижимая маркизу к земле.

– Руку! – заорал Люка, нагибаясь над маркизой. – Дайте руку!

Гвардейцы, увидев такой поворот событий, радостно засвистели и пришпорили коней, бегущих из последних сил. Летиция в отчаянии оглянулась на быстро приближавшегося противника и замотала головой.

– Люка, спасай Антуана! Ради всего святого! Твой конь нас не выдержит. Поклянись памятью своей матери, что будешь оберегать его.

Мясник тоже мельком глянул на всадников, посмотрел долгим взглядом на маркизу и прижал искалеченную кисть к сердцу.

– Клянусь!

– И еще. – Маркиза тяжело дышала, как будто ей не хватало воздуха сказать еще одну просьбу. – Убей меня.

Люка, верный Люка по прозвищу Мясник в ужасе посмотрел на маркизу, все поняв и увидев в долю секунды все ее мучения и унижения от Одноглазого Марата и его приспешников.

– Я не могу, – коротко сказал он.

Антуан, из глаз которого катились крупные капли, молча смотрел на лежащую под лошадью мать.

– Тогда уезжай! – приказала маркиза, избегая смотреть на сына. – Быстрее, они уже близко.

Топот копыт приближался. Земля под маркизой начала подрагивать от множества скачущих лошадей.

Мясник пришпорил коня и помчался к спасительному лесу.

– Антуан! – раздался за спиной неожиданный крик Летиции.

Люка резко натянул поводья, развернул коня, и Антуан увидел, что его мать, уже окруженная озлобленными всадниками, все еще смотрит ему вслед.

– Антуан! – снова крикнула она, а гвардейцы уже слезали с коней и оттаскивали от пленницы лошадь.

Их намерения были столь выразительны, что у беглецов не оставалось сомнений в том, какая ужасная участь ждет Летицию. Антуан медленно вскинул арбалет, прицелился, выжидая, когда маркиза встанет во весь рост, и нажал на курок. Стрела попала точно в сердце Летиции, которая сразу же обмякла на руках революционных гвардейцев. Никто от неожиданности даже не мог пошевелиться. Люди, только что пытавшиеся надругаться над женщиной, ужаснулись ее смерти от руки собственного сына. Антуан опустил арбалет и тоном, лишенным всякой интонации, приказал Мяснику следовать дальше. Люка Мясник развернул лошадь и неторопливо направил ее в лес.

Теперь, когда оба родителя Антуана погибли, все его помыслы устремились к единственной своей возлюбленной, к Анне. Антуан с преданным слугой Мясником поехали в Париж.