ЕГО ИТАЛИЯ

Антонио Медичи, архиепископ Тосканский, только приступил к завтраку, который состоял из одного сваренного перепелиного яйца, мякиша белоснежной пшеничной булки и козьего молока, как вдруг к нему подошел пожилой слуга и, почтительно склонившись к уху старика, прошептал:

– Простите, что беспокою вас, монсеньор, во время утренней трапезы, но там во дворе стоят два оборванца: француз и юноша. Юноша утверждает, что является вашим двоюродным правнуком, маркизом Антуаном де Ланжем, а спутника представляет как своего телохранителя.

Старик архиепископ оторвался от перепелиного яйца и с удивлением посмотрел на слугу. Слуга продолжил шептать:

– Смею заметить, что юноша действительно очень похож на вашего правнука, приезжавшего раньше с сеньорой Летицией, так же хорош собой, только очень худ, бледен и одет в рвань. Его спутник-телохранитель с виду бандит и совершенно не похож на француза. Что прикажете с ними делать?

Антонио Медичи, которому недавно исполнилось сто лет, вяло пошевелил бровями и махнул рукой, что выражало живой интерес к новостям. Слуга почтительно склонился еще ниже и подставил ухо к бескровным старческим губам.

– Приведи, – хрипло прошептал архиепископ.

Слуга заспешил исполнить поручение, и буквально через несколько мгновений Антуан и Люка стояли перед стариком. Тот впился глазами-бусинками в юношу. Наконец, склонив голову набок, он крючковатым пальцем поманил Антуана к себе.

Маленького господина было не узнать. Оборванный, изголодавший, такой же бледный, как и в первую минуту, когда его выкопал из-под развалин Люка, в стершихся сапогах и с рваной раной на ноге, полученной от покусавшей его крестьянской собаки, – нет, он совершенно не походил на то милое дитя, которое держал в своей памяти старик, лелея мысль о возрождении в его лице Медичи. Но самое поразительное изменение произошло с мимикой Антуана, которая совершенно отсутствовала, что придавало выражению его лица сходство с окаменевшими растениями, в достатке обнаруживаемыми археологами при раскопках, – такое же красивое и такое же застывшее. Грязные вихры некогда белесых с рыжиной волос, столь любимых Тицианом, грязными серо-бурыми прядями обрамляли застывшее лицо, некую маску вроде тех, что надевают на карнавалах в Венеции, случайно забытую после праздника на лице ребенка.

Антуан неторопливо подошел к старику и выжидательно посмотрел на него. Тот протянул ссохшуюся руку, высунувшуюся из широкого рукава мантии, похожую на руку ожившего скелета, и погладил правнука по щеке.

– Отведи их. Пусть их умоют, накормят, окажут первую помощь, – хрипло прошептал он подоспевшему слуге и, еще раз погладив Антуана по впалой щеке, сказал: – Медичи вернулся.

Как только старый архиепископ Тосканский признал в ребенке своего правнука, гостям было оказано поистине царское гостеприимство. Антуана и Мясника отвели в приготовленные для них комнаты: правнуку предоставлялась огромная спальня на втором этаже палаццо, Люка же довольствовался прекрасной отдельной комнатой на первом этаже, примыкавшей к комнатам для слуг. После Антуана отвели в ванную комнату, где тщательно умыли, растирая докрасна спину, а затем передали в руки сначала доктору, а после массажисту и парикмахеру. Доктор долго осматривал рану на ноге, цокая языком и покачивая головой.

Он смазал ногу приятно пахнувшей мазью и крепко замотал ее чистой белой тряпицей. Парикмахер, прекрасно знавший свое дело веселый итальянский балагур с взлохмаченными кудрями, долго возился с внешним видом Антуана, подравнивая ножницами волосы то здесь, то там, припудривая прическу сверху, взбивая ее снизу. Наконец он придвинул к маленькому господину зеркало и с гордостью скрестил руки на груди, давая тем самым понять, что чрезвычайно гордится сделанной работой. Антуан с интересом посмотрел на свое отражение. В зеркале на него глядел отрок с удивительно застывшим лицом и прямым взглядом небесно-голубых глаз, красиво подстриженный, завитый и надушенный по последней итальянской моде, настоящий взрослый ребенок. Слуга, тот самый, что доложил старому архиепископу о возвращении узнанного им Антуана, принес новую одежду, помог юному маркизу де Ланжу одеться и отвел его в малую столовую, где уже стоял огромный сервированный стол, накрытый на одну персону. Как почтительно сообщил слуга, и стол, и сама столовая отныне по распоряжению сеньора Антонио находится в полном распоряжении Антуана. При этом слуга поклонился и спросил, что желает маркиз на завтрак.

– Одно перепелиное яйцо, – сказал Антуан.

Когда яйцо было торжественно поставлено перед ним, Антуан осторожно съел его и тут же выблевал все обратно на тарелку. Он не ел почти два месяца, все время пути в Италию, так как его сразу рвало. Тонко развитый организм юного маркиза, оказавшийся под влиянием нервных переживаний последнего года, окончательно перестроился и отказывался принимать в качестве пищи обычные продукты питания, которые употребляют люди. Антуан надеялся, что деликатесы возымеют на него какое-то благотворное действо, но все оказалось напрасным. Юноша был приговорен к медленной смерти, так как ему явно не хватало той пищи, которую он получал через воздух.

Сзади подошел умытый и переодетый Люка, уже наевшийся до отвала на кухне. Он ласково положил искалеченную руку на худенькое плечо Антуана и сочувственно вздохнул.

Вскоре правнук предстал перед архиепископом. Они были в том же самом зале на втором этаже палаццо, в котором встретились в первый раз. Все те же черно-белые плиты на полу, создававшие впечатление, будто зал – это шахматная доска, и сам шахматный столик у окна – все эти милые сердцу Антуана детали, запечатленные у него в сердце, вновь окружили отрока.

– Итак, дитя мое, – обратился к нему старик, лишь только Антуан присел напротив него в кресло. – Рассказывай.

И юный маркиз де Ланж неторопливо, не особенно вдаваясь в детали, рассказал своему двоюродному прадеду все, что произошло, с того самого момента, когда отец, маркиз Жорж, отправился во главе небольшого карательного отряда национальных гвардейцев в Бордо разгонять восставших, возглавляемых Одноглазым Маратом. Изредка он прерывал свой рассказ, отпивая из красивого хрустального бокала принесенный слугой лимонад, дабы не столько утолить жажду, сколько смочить горло, потому что рассказ получился длинный. Архиепископ Тосканский молча слушал правнука, склонив голову набок и прикрыв тяжелыми морщинистыми веками глаза. Он походил на грифа, сидящего на суку дерева и ожидающего, когда львы, поймавшие юную антилопу, насытятся и бросят остатки жертвы, на которые он так рассчитывает. Иной раз Антуану казалось, что старик просто заснул, но стоило ему прервать свое повествование, как веки сеньора Антонио приподнимались, и близко посаженные глаза-бусинки пристальным взором буравили юного рассказчика.

Юный маркиз де Ланж, единственный из оставшихся в живых де Ланжей, поведал старику, как они с Мясником пробирались сквозь выставленные у границы Франции кордоны волонтеров, пьяных синемундирников. Как двое патрульных обнаружили их стоянку и подняли крик, но Люка схватил обоих за шеи и со всего маху ударил друг дружку лбами так сильно, что их головы проломились, а лобные кости вонзились в мозг, и патрульные умерли в то же мгновение. Как они перелезли через холодные Альпы и спустились в благодатные равнины, где местные крестьяне, не испорченные революционными веяниями, в достатке наполняли их дорожные котомки овощами, сыром, хлебом, молоком и даже мясом, вареным, копченым и вяленым. Весь провиант доставался Мяснику, потому что Антуан уже не мог есть, как все нормальные люди. В моменты сильного голода он резал себе руку и питался собственной кровью.

Наконец Антуан закончил свое повествование, перечислив все населенные пункты, в которых он с Мясником побывал, добираясь до благословенной Флоренции. Антонио Медичи покивал головой, приказал слуге принести горячего шоколаду, пригубил его и только тогда, обдумав и поразмыслив, сказал Антуану:

– Дитя мое, ты многое пережил. На твои тринадцать лет выпало более, чем многим взрослым мужам. Ad vocem, Господь не оставил тебя в своей милости. Ты там, где и должен быть, где настоящий дом для настоящего Медичи. Ты в благословенной Италии. Не волнуйся, я знаю, что случилось с твоим организмом, а знание дает возможность вылечить тебя. Что же касается твоего телохранителя и слуги Люка по прозвищу Мясник, то, как говорили древние римляне, amicus certus in re incerta cernitur, друзья познаются в беде. Он останется с тобой и будет выполнять только те поручения, которые дашь ему ты.

Старик закашлялся, перевел дыхание от столь долгого для его вековой жизни монолога и продолжил:

– Мне понадобится несколько дней, чтобы все подготовить для твоего излечения, но смею заверить тебя, милый мой Антонио, что я излечу твое тело, а затем и душу. Аминь.

Антуан в благодарность склонил голову перед прадедом. Антонио Медичи поднял свою ссохшуюся руку и нежно погладил маленького маркиза по чистым волосам, ставшим после ванны и парикмахера вновь светло-русыми и светящимися, словно в них спрятался луч благодатного итальянского солнца. Неожиданно Антуан почувствовал, что этот старик понимает его, сопереживает ему, как себе самому, что их роднят не только общие корни и общая кровь, но и гораздо большее. Их роднит общность вкусов, интересов, привязанностей и страстей. Антуан поднял глаза и обнаружил, что его прадед плачет. Это было настолько несовместимо с образом мудрого и строгого архиепископа Тосканского, созданного Антонио Медичи в течение долгих лет, что Антуан не нашелся, что сказать, и тихо вышел из зала.

Весь день юный маркиз катался по Флоренции в прекрасной коляске, запряженной парой изумительной красоты лошадей и управляемой Мясником. Люка был несказанно доволен тем, что наконец-то закончилось их путешествие, что теперь он сыт, одет и обут во все новое, что архиепископ признал своего правнука, что скоро, как сообщил ему Антуан, маленького господина вылечат и он вновь будет питаться, как все нормальные люди, пищей, а не собственной кровью. Красоты городских улиц и площадей вкупе с хорошим настроением, несмотря на общую слабость в теле, развеяли Антуана и вызвали в нем потерянный было интерес к жизни. Задрав голову, с любопытством осматривал он уносящиеся ввысь купола церквей Санта-Кроче и Санта-Мария дель Фьоре, а также купол кафедрального собора Брунеллески, медленно обходил с неизменным Мясником за спиной длинные залы галереи Питти, любуясь творениями великого Микеланджело. Итальянцы, высоко ценившие красоту, с восторгом смотрели на худенького отрока, обладавшего очаровательной внешностью и каменным выражением лица, не выдающим ни единой эмоции или мысли, который гулял по обласканным весенним солнцем улочкам Флоренции, внимательно осматривая город. Так, постепенно обойдя Флоренцию с севера на юг, Антуан закончил прогулку в прекрасном саду Боболи, сидя на лавке под раскидистой вековой липой, напоминавшей ему старого архиепископа, такой же кряжистой, морщинистой и полной сил, несмотря на кажущуюся немощность, созданную обманчивым долголетием.

Так продолжалось еще четыре дня, пока архиепископ проводил свои приготовления, давая распоряжения и ожидая результаты их исполнения. Антуан, как и прежде, играл каждое утро с прадедом партию в шахматы, после того как тот позавтракает, съедая свое обычное перепелиное яйцо и выпивая козье молоко с хлебным мякишем. Этот завтрак Антонио Медичи громогласно называл секретом своего удивительного долголетия. Затем следовала длительная прогулка по городу, всегда в сопровождении верного Мясника, неотступно следовавшего на почтительном расстоянии позади юного маркиза де Ланжа, как всегда красивого и высокомерного.

Люка, успокоившийся было обещанием архиепископа вылечить Антуана, вновь с тревогой наблюдал за ухудшающимся на глазах здоровьем своего господина. Если во время тяжелого путешествия Антуану помогала поддерживать силы цель достичь Италии, то теперь поход был завершен, и организм, расслабившись, поддался истощению и начал быстро чахнуть и хиреть.

Наконец на пятый день пребывания в палаццо Медичи архиепископ Тосканский объявил Антуану, что все приготовления закончены и они могут приступать к лечению маленького маркиза.

– Мы поедем на виллу, что находится за городом, – негромко вещал монсеньор Антонио, пока слуги паковали необходимый для пусть и короткого, но все же путешествия багаж и быстро сновали с плетеными корзинами, в которых хранилось белье, по залам. – Чудесная вилла, si, райское местечко. – Старик хрипло закудахтал, и старый слуга сразу же поднес к его губам бокал с водой из граненого хрусталя. – Там нас уже ждут. Все готово. Итак, в путь, как говорил великий Вергилий несравненному Данте.

И сеньор, сопровождаемый многочисленной свитой, вместе с Антуаном, позади которого неизменно маячил с грозным видом Люка по прозвищу Мясник, отправился в сторону моря, у берегов которого среди огромного фруктового сада находилась столь расхваленная архиепископом вилла. Ее белоснежные, выложенные мрамором стены Антуан заметил еще издали, когда пути до нее оставалось более полудня. Вилла и вправду походила на рай на земле, утопая в пышной зелени, выросшей на благодатной почве под щедрым итальянским солнцем, уходя ступеньками лестницы в самую бирюзу моря, а верхушкой шпиля маленькой часовенки – в синеву неба. Именно в таком месте, думалось Антуану, я либо обрету вечный покой, либо воскресну, словно Феникс, из пепла, оставшегося вместо сгоревших души и сердца. Как не походили красоты, открывавшиеся с виллы, построенной на небольшом холме, игравшие всеми ярчайшими цветами радуги, на серые и унылые виды всегда сумрачных и грязных улиц Парижа! Место, где располагалась вилла Медичи, окруженная виноградниками, напомнило Антуану его родное Бордо. Он тут же вспомнил матушку, в глазах внезапно защипало, но и тогда ни один мускул не дрогнул на лице юного маркиза, единственного из оставшихся в живых де Ланжей.

Кортеж Антонио Медичи, растянувшийся на добрую половину лье, встречали немногочисленные слуги, выстроившиеся перед виллой и беспрестанно кланявшиеся, пока архиепископ, поддерживаемый со всех сторон слугами, не был снят с коляски и перенесен со всеми предосторожностями внутрь дома. Антуан соскочил было следом за ним, но ноги его подкосились, голова закружилась, в глазах заплясали круги, и он замертво повалился на посыпанную песком дорожку. Подскочивший Люка подхватил тело и на вытянутых руках, расталкивая столпившихся слуг, понес Антуана следом за прадедом в дом.

– Скорее! – кричал он. – Дайте воды! Принесите воды!

Вскоре стараниями подбежавшего на крик личного доктора сеньора Антуан пришел в себя.

– Это голодный обморок, – констатировал пожилой доктор, убирая носовой платок, смоченный нюхательной солью. – Пациент гораздо хуже, чем я ожидал, – сказал он, оборачиваясь к подвезенному в кресле на колесах архиепископу. – Нужно применить радикальное средство.

Старик протянул руку, похожую на лапу хищной птицы, и с неожиданной лаской погладил правнука по ладони.

– Не бойся, милое дитя, все будет хорошо. Мы знаем, что с тобой. Дед Джузеппе, – кивнул он на пожилого доктора, – лечил моего деда, у которого были такие же особенности организма. Он тоже был бризерианцем. – Старик помолчал, а затем загадочным тоном добавил: – И он тоже постепенно перешел на самую изысканную пищу.

Пожилой доктор посмотрел на сеньора, покачал головой и, ничего не сказав, вышел из комнаты, куда положили в спешном порядке Антуана. Архиепископ приказал слуге неотлучно находиться при правнуке и исполнять все пожелания его телохранителя Мясника и выехал на кресле-коляске следом за доктором. Антуан, утомленный путешествием, закрыл глаза и мгновенно заснул. Люка пристроился у дверей и тоже задремал, изредка пробуждаясь и тревожно прислушиваясь к дыханию маленького господина. Изредка до его чуткого уха доносились обрывки разговора слуг, которые обсуждали, почему сеньор Антонио, как только приехал на виллу, сразу же отправил обратно весь свой многочисленный кортеж, а также отпустил на выходной всех слуг, находившихся на вилле.

Наступил вечер. В южных странах темнеет быстро, поэтому Мясник, проснувшись, был весьма удивлен окружавшей его темнотой. С кровати доносилось ровное дыхание спавшего Антуана. Дверь бесшумно отворилась, и на пороге показался силуэт давешнего слуги, которому было поручено исполнять пожелания гостей. Тихим голосом, боясь нарушить покой маленького господина, он сказал Мяснику, что сеньор велел передать, что все готово к лечению юного маркиза и, как только тот проснется, его необходимо будет перенести в дальний зал виллы. Люка кивнул головой, давая понять, что исполнит все в точности.

Небольшой зал, в который Люка внес проснувшегося и отдохнувшего маленького господина, поразил Антуана великолепными фресками, украшавшими потолок и стены. Изображенные на них сцены времен Возрождения вполне соответствовали представлению рода Медичи о райском местечке. Златокудрые бесполые ангелы, Богоматерь с младенцем на руках, осеняющим крестным знамением с потолка собравшихся в зале архиепископа Тосканского, доктора и неизменного пожилого слугу Антонио Медичи, того самого, который доложил сеньору о приходе Антуана и Мясника. Живительными здесь были в почтении склонившиеся у колыбели Иисуса благообразные волхвы, одетые в мантии волшебников, с магическими атрибутами: жезлами, звездными остроконечными шапками и четками в виде человеческих черепов. Художник явно дал волю своей бурной фантазии, изображая их более походившими на чародеев, чем на пастухов, как это требовал канонизированный библейский сюжет.

Пока Антуан, посаженный Мясником в кресло, рассматривал фрески, доктор, получив знак от архиепископа, отошел за ширму, стоящую в конце зала у стеклянных дверей, которые выходили в сад, и вывел оттуда под руку милую девушку. Юное создание, своей свежестью напоминавшее весеннюю зелень, только-только распустившуюся за дверями зала, покорно следовало за доктором к старику и юноше, сидевшим посреди зала со слугами подле себя. Было заметно, что девушка чем-то сильно опьянена, так как она почти не ориентировалась в пространстве, даже глаза ее, полузакрытые веками, закатились, показывая присутствующим ослепительно яркие белки, какие бывают только у жгучих брюнеток. Когда доктор и девушка подошли и стали перед архиепископом, тот придирчиво осмотрел ее, буравя глазами и оценивая светлую шелковистую кожу на руках и шее, молодое лицо без единой складки и свежесть, свойственную лишь юности и недоступную столетним старцам.

Слуга сеньора Антонио уже успел подставить девушке кресло, в которое она по настоянию доктора села, устроив обе руки на грациозно изогнутых подлокотниках.

– Вот, дитя мое, – обратился архиепископ к Антуану, – твое лекарство. Я купил эту юную девицу у ее нищей полуголодной семьи, пообещав сделать из нее хорошую мастерицу-белошвейку при условии, что она является девственницей. В чем Джузеппе сейчас и должен еще раз убедиться. Прошу вас, доктор.

Хриплые слова старика гулко прозвучали в пустоте зала, отталкиваясь от необычных волхвов и разносясь эхом. Пламя свечей заколебалось, когда пожилой доктор откинул юбку и внимательно осмотрел девушку.

– Вообще-то это предрассудки, что должна быть именно девственница, – доверительно прошептал двоюродный прадед Антуану. – Запомни, если под рукой не окажется девственницы, сойдет любая девица, лишь бы она была молодой и здоровой. Здоровье и молодость – вот зарок долголетия, так ведь, доктор?

Старик закудахтал над собственной шуткой. Доктор повернулся к нему и сдержанно кивнул головой, не то соглашаясь с шутливым замечанием, не то подтверждая, что девушка на самом деле является девственницей. Он отошел и начал разбирать на небольшом подносе хирургические инструменты.

– Правда, юноши тоже подойдут. Да и молодые мужчины тоже. Но это уже, как говорят у вас во Франции, моветон. Запомни, Антонио, – вновь обратился старик к правнуку, внимательно следившему за происходящим. – Мы с тобой исключительные. Мы – Медичи. Мы – обладатели тонкого вкуса, поэтому наши желания тоже являются исключительными. Как говорили древние, Avis rara, редкая птица. Приступайте, доктор, – распорядился архиепископ.

Доктор Джузеппе подошел к девушке, находившейся в трансе и не воспринимавшей окружающий ее мир, и взялся за локтевой сгиб ее хорошенькой руки.

– Что с ней? – спросил Антуан.

– Гипноз, – ответил доктор, делая аккуратный надрез скальпелем вены, предварительно перетянутой сверху руки тряпицей. – Если нет возможности гипнотизировать, тогда жертву можно опоить вином либо усыпить дурманящими средствами, вроде выжимки белладонны.

– О чем он говорит? – спросил Антуан прадеда.

– Он тебя учит. Запоминай.

Пожилой слуга архиепископа поднес к разрезу на руке девицы хрустальный бокал. Доктор размотал тряпицу, и в бокал хлынула густая кровь. Даже с такого расстояния Антуан почувствовал ее терпкий вкус. Все тело его затрепетало от желания. Бокал меж тем медленно наполнился, и слуга с поклоном подал его Антонио Медичи.

– Твое здоровье, мой милый Антуан. – Архиепископ чопорно приподнял бокал. – Кровь девственниц – вино стариков.

Он в несколько приемов осушил бокал.

– Это и есть секрет моего долголетия, – доверительно сказал он Антуану.

– Это и есть ваше лекарство, маркиз, – вторил ему пожилой доктор, саморучно наливая второй бокал для маленького господина.

Антуан дрожащими руками поднес бокал с заветной жидкостью к губам и стал медленно прогонять терпкую кровь по языку, словно смакуя особо ценное вино, и осторожно глотать смешанный с собственной слюной напиток. Когда-то он уже пил человеческую кровь и поэтому помнил, какая она вязкая и что ее необходимо смешивать во рту. Будто огненный шар упал Антуану в желудок, обжигая внутренности и наполняя плоть огнем. Маленький маркиз чувствовал, как его кровь забегала по венам и сосудам с удвоенной скоростью, наливая тело силой и здоровьем.

Теперь уже архиепископ с доктором с волнением наблюдали за Антуаном, а готовый в мгновение ока прийти на помощь Люка Мясник так и застыл, не отрывая пристального взгляда от маленького господина.

Антуан осушил бокал до дна и улыбнулся присутствующим. Впервые на его лице отразилось хоть какое-то переживание. Чрезвычайно обрадованные Антонио Медичи и доктор не сразу заметили, что девушка постепенно вышла из транса и с ужасом обозрела происходящее в зале.

– Где я? – испуганным шепотом спросила она, готовая либо раскричаться, либо немедленно расплакаться.

– Все хорошо. Спать, – ласково сказал доктор и провел перед лицом девушки рукой, вгоняя ее обратно в состояние транса.

Доктор и слуга отвели девушку обратно за ширму, а архиепископ обратился к Антуану:

– Как ты себя чувствуешь, дитя мое?

– Лучше. Намного лучше.

– Теперь ты знаешь, как себя лечить и что необходимо тебе для поддержания жизни в твоем необычном организме. Ничего удивительного нет в том, что ты пьешь человеческую кровь, ибо только в ней находится великая магма – суть жизни, питающей человека. Или, если хочешь, манна небесная, – добавил старик. – К сожалению, только для нас подобный способ питания организма является нормой. Люди в бесконечном большинстве своем глупы, низменны и вульгарны. Они не могут понять таких индивидуумов, как мы. Им кажется, что мы вурдалаки, вампиры, отнимающие жизнь и вечную душу у других тем, что пьем кровь. Ужасная глупость! Ты-то понимаешь, насколько вкусной иной раз бывает человеческая плоть. – Прадед даже зацокал языком от удовольствия. – Никто не смеет нас судить за то, что мы – иные. Мы – выше и благороднее всех остальных, потому что мы знаем вкус, настоящий вкус. Вкус плоти и крови смешан в нас со вкусом к красивым вещам, к искусству, к настоящей возвышенной жизни. Мы – гурманы! Мы живем, а не влачим жалкое существование, подобно многим, подобно остальному человечеству. Если мы любим, то любим красиво. Если мы убиваем, то делаем это со вкусом. Твой долг, дитя мое, – продолжать и возвеличивать род Медичи. Ты – гурман!

Старик умолк. Было заметно, что прибавившей ему сил крови девственницы хватило ненадолго, и длинный монолог утомил Антонио Медичи. Он устало закрыл глаза и погрузился в старческую дрему.

Антуан самостоятельно встал и, сопровождаемый верным Мясником, вышел вон из зала через стеклянные двери в сад. Прохлада ночного воздуха вкупе с вернувшимися внезапно силами опьянила его. Антуан прошел мимо благоухавших цветущих деревьев и спустился по ступеням мраморной лестницы к морю. Там, стоя у самых волн, слушая шум прибоя, он окинул взглядом свою прошлую жизнь, такую короткую и такую необычную для простого человека, и внезапно ощутил всю глубину и значение сказанных ему только что двоюродным прадедом слов. Нет более горя и печали, есть лишь вкус жизни, настоящий вкус. И все в своем теперешнем и дальнейшем существовании необходимо посвятить именно этому. Нужно добиваться настоящего, высокого искусства жизни.

Только утром вернулся Антуан в свою комнату и сразу же заснул крепким, здоровым сном. Перед этим он долго бродил по берегу, затем встретил рассвет, показавшийся ему особенно ярким и прекрасным в этот день, самый необычный из всех выпавших ему дней.

Следующим вечером Антуан и его прадед повторили пиршество. Теперь уже Антуан угощал архиепископа бокалом целительного напитка. Сам же он впервые, подобно настоящему вампиру, припал к разрезу и принялся сосать кровь прямо из девушки. В довершение он заметил пожилому доктору, что девицу можно было и не гипнотизировать. Так ее крики о помощи будут развлекать пирующих и возбуждать их аппетиты. Архиепископ при этих словах бросил гордый и выразительный взгляд на своего слугу, с поклоном подававшего ему очередной бокал, наполненный кровью девственницы.

К сожалению, этот напиток, в избытке употребляемый стариком, уже не помогал ему, и через три месяца архиепископ Тосканский скончался в возрасте ста одного года. После его смерти нотариус торжественно вскрыл завещание, в котором единственным наследником имущества Медичи оказалась святая католическая церковь. Антуан не очень переживал по этому поводу, так как перед самой смертью прадед поведал ему, где спрятаны сокровища семьи Медичи. Как только окончилась панихида и гроб с телом архиепископа со всеми причитающимися ему почестями был замурован в фамильном склепе при церкви Санта-Кроче неподалеку от знаменитых гробниц его славных предков работы Микеланджело, Антуан и Мясник покинули Флоренцию. Вернувшись на виллу, милостиво оставленную церковью по просьбе умершего маленькому сироте, Антуан сразу же прошел в самый дальний зал, тот самый, в котором он не так давно пиршествовал, отыскал плиту, расположенную прямо под группой необычных волхвов, и приказал Мяснику вытащить ее. Под плитой оказался сундучок, доверху набитый драгоценными камнями и золотыми монетами.

Мясник, стоя на коленях перед сундучком, в восхищении перебирал в руках огромное богатство, так внезапно свалившееся на его господина. Антуан же задрал голову и сказал, обращаясь к глядящему на него сверху Иисусу, заранее осенявшему крестным знамением и благословлявшему все деяния людские, как добрые, так и злые, недостойные смиренного христианина:

– Ну, теперь мы посмотрим, кто кого. Теперь начнется настоящая жизнь.