Женщина как искусительница

Мистический брак с царственной богиней мира символизи­рует полное господство героя над жизнью; ибо женщина есть жизнь, а герой – есть познавший ее господин. А испытания героя, предшествовавшие его предельному опыту и свершению, символизировали те кризисы осознания, благодаря которым развивалось его сознание, пока не обрело способность вынести полное обладание матерью – разрушительницей, своей суженой. С этим он узнает, что он и отец едины: он занимает место отца.

Таким образом, проблема, представленная в пограничной ситуации, может показаться далекой от интересов обычных людей. Тем не менее всякая неспособность справиться с жиз­ненными коллизиями, в конечном счете, должна быть отнесена на счет ограниченности сознания. Войны и вспышки раздраже­ния являются паллиативами невежества; раскаяние – слишком поздно пришедшим озарением. Весь смысл повсеместно расп­ространенного мифа о пути героя заключается в том, что он должен служить общим примером для всех мужчин и женщин, независимо от того места, что они занимают на социальной лестнице. Поэтому он сложен из самых общих образов. Чело­век должен только определить свое собственное местополо­жение относительно этой общей человеческой формулы, а затем ее помощью выйти за ограничивающие его стены. Кто они его великаны – людоеды? Это нерешенные загадки его собственной человеческой сущности. Что есть его идеалы? Это знаки его постижения жизни.

В кабинете современного психоаналитика этапы героичес­кой авантюры снова и снова обнаруживаются в сновидениях и иллюзиях пациента. С психоаналитиком в роли помощника, жреца инициации, постигаются глубины из глубин неведения о себе. И всегда после первого трепета в точке отправления приключение оборачивается путешествием во тьму, ужас, к отвращению и фантасмагорическим страхам.

Сущность этой любопытной коллизии заключается в том, что наши сознательные представления о том, какой должна быть жизнь, редко соответствуют тому, каковой она действительно есть. Как правило, мы отказываемся признать в себе или в наших ближних обилие того давящего, самозащитного, зловонного, плотоядного, развратного нервного возбуждения, которое состав­ляет самую суть органической клетки. Мы склонны скорее все приукрашивать и истолковывать по – своему; всячески убеждая себя, что все ложки дегтя в бочке меда, все волоски в супе явля­ются виной кого – то другого, неприятного и отталкивающего.

Но когда нас внезапно осеняет или мы просто не можем не заметить, что все, что мы думаем или делаем, неизменно несет на себе печать плоти, тогда мы, как правило, переживаем отвращение: жизнь, явления жизни, органы жизни, в част­ности, женщина как великий символ жизни – все это ста­новится невыносимым для чистой души.

О, если б этот плотный сгусток мяса

Растаял, сгинул, изошел росой!

Иль если бы предвечный не уставил

Запрет самоубийству! Боже! Боже!

Так восклицает великий герой своего времени, Гамлет:

Каким докучным, тусклым и ненужным

Мне кажется все, что ни есть на свете!

О мерзость! Это буйный сад, плодящий

Одно лишь семя; дикое и злое

В нем властвует. До этого дойти!³⁸

Простодушный восторг Эдипа от первого обладания царицей превращается в агонию духа, когда он узнает, кто эта женщина. Как и Гамлета, его постоянно преследует моральный образ отца. Подобно Гамлету, он отворачивается от прелестей мира и ищет во тьме царство иное, более высокое, чем это, отравленное кровосмешением и изменой, управляемое погрязшей в роскоши и пороках матерью. Ищущий жизнь за гранью жизни должен пройти мимо нее, преодолеть искушения ее зова и подняться ввысь, в чистый и беспредельный эфир.

И многократно, ясно бог воззвал: Эдип, Эдип, что медлишь ты идти? И так уже ты запоздал намного!³⁹

Там, где это отвращение Эдипа – Гамлета не перестает тер­зать душу, там мир, тело и, прежде всего женщина становятся символами уже не победы, а поражения. Тогда монашеско – пуританская, отрицающая все мирское этическая система ради­кально и немедленно преображает образы мифа. Герой уже больше не может оставаться в невинности с воплощенной богиней, ибо она стала царицей греха.

«До тех пор, пока человек не отрешился от этого, подобного трупу, тела, – пишет индуистский монах Шанкарачарйя, – он является нечистым и страдает как от своих врагов, так и от рождения, болезни и смерти; но когда он думает о себе как о Чистом, как о сущности Добра и как о Недвижимом, он ста­новится свободным... Отбросьте прочь ограничение тела, кото­рое инертно и развратно по своей природе. Не думайте больше о нем. Ибо вещь, которую изрыгнули наружу (как вы должны были вытолкнуть наружу ваше тело), может вызвать лишь отвращение, едва лишь придя на ум»⁴⁰.

Эта точка зрения знакома Западу по житиям и писаниям святых.

«Когда Святой Петр увидел, что его дочь Петронилла слиш­ком красива, он стал молить Бога о милости, чтобы она забо­лела лихорадкой. Однажды, когда его ученики были подле него, Тит спросил: ‘Ты лечишь все недуги, почему ты не сделаешь так, чтобы Петронилла поднялась с постели?’ И Петр ответил ему: ‘Потому что я доволен ее состоянием’. Это никоим образом не означает, что не в его власти было излечить ее; ибо тут же он сказал ей: ‘Встань, Петронилла, и поторопись обслужить нас’. И Девушка, излечившись, встала и подошла, чтобы прислужить им. Но когда она закончила, ее отец сказал ей: ‘Возвращайся в посте­ль, Петронилла!’ Она вернулась, и ее тут же охватила лихорадка. Позднее же, когда она стала совершенной в своей любви к Богу, ее отец вернул ей совершенное здоровье.

В ту пору благородный господин, по имени Флакк, поражен­ный ее красотой, пришел просить ее руки. Она ответила: ‘Если ты хочешь жениться на мне, то пришли девушек, чтобы они про­водили меня к твоему дому’. Но когда девушки прибыли, Петронилла тотчас стала поститься и молиться. Получив причастие, она снова слегла в недуге и спустя три дня отдала свою душу Богу»⁴¹.

«В детстве Святой Бернар Клервосский страдал от головных болей. Однажды к нему пришла молодая женщина, чтобы своими песнями облегчить его страдания. Но возмущенный ребенок вы – провадил ее из комнаты. И Бог вознаградил его за такое рвение; ибо он тут же встал со своей постели и был исцелен.

Извечный враг человека, увидев в юном Бернаре такое ус­тремление к целомудрию, постарался расставить для него ло­вушки. Однако, когда однажды юнец, подстрекаемый дьяволом, все – таки задержал свой взгляд на женщине, ему вдруг стало стыдно за самого себя, и он вошел в ледяную воду пруда для искупления и оставался там, пока не продрог до костей. В дру­гой раз, когда он спал, в постель к нему легла обнаженная де­вушка. Бернар, заметив ее, молча отвернулся от нее, уступив таким образом ей часть своего ложа, и снова уснул. Лаская и поглаживая его некоторое время, несчастная вскоре настолько устыдилась своего поступка, несмотря на все свое бесстыдство, что вскочила с кровати и бежала, полная отвращения к самой себе и восхищения перед юношей.

Опять же, когда однажды Бернар вместе со своими друзьями воспользовался гостеприимством одной богатой госпожи и остал­ся в ее доме, она, увидев его красоту, воспылала страстью к нему. Ночью она поднялась со своего ложа и легла рядом с гостем. Но он тотчас, как почувствовал кого – то рядом с собой, начал кричать: ‘Воры! Грабители!’ После чего женщина сразу же убежала, весь дом поднялся на ноги, зажгли фонари, и все бросились на поиски грабителя. Но так как никого не нашли, все вернулись в свои постели и уснули, кроме той самой госпожи, которая, будучи не в силах сомкнуть глаза, снова поднялась и юркнула в постель к своему гостю Бернар опять стал кричать: ‘Воры!’ И снова под­нялся крик, и начались поиски. И даже после этого хозяйка дома в третий раз предприняла попытку и вновь была отвергнута; после чего она наконец отказалась от своей порочной затеи, либо по причине страха, либо отчаявшись добиться успеха. На следу­ющий день в дороге спутники Бернара спросили его, почему ночью ему так навязчиво снились воры. И он ответил: ‘Мне действительно пришлось отражать нападения вора; ибо хозяй­ка пыталась лишить меня сокровища, потеряв которое, я бы уже никогда не обрел его вновь’.

Все это убедило Бернара в том, что жить рядом со змеей опасно/ Поэтому он решил уйти от мира и вступить в мона­шеский орден Цистерцианцев»⁴².

Однако даже монастырские стены и уединение пустыни не могут защитить от женского присутствия; ибо до тех пор пока плоть отшельника облекает его кости и пульсирует жизнью, мирские образы всегда готовы возмутить его разум. Святого Антония, который предавался аскезе близ египетских Фив, смущали сладострастные галлюцинации – дело рук демонов – искусителей, привлеченных магнетизмом его одиночества. Видения такого рода, с чреслами неотразимой привлекательности и пер­сями, взывающими к прикосновению, на протяжении всей исто­рии монашества не покидали пристанищ отшельников. «Ah! bel ermite! bel ermite . Si tu posais ton doigt sur mon epaule, ce serait comme une trainee de feu dans tes veines. La possession de la moindre place de mon corps t’emplira d’une joie plus vehemen – teP! que la conquete d’un empire. Avance tes levres...»⁴³

Коттон Мадер из Новой Англии пишет: «Пустыня, через которую мы идем в Землю Обетованную, полна Огненных лета­ющих змеев. Но, хвала Богу, ни одному из них пока еще не удалось окончательно сбить нас с пути! Весь наш путь к Небес­ам лежит мимо Логовищ Львов и Леопардовых Гор; на пути нашем толпятся сонмища Дьяволов... Мы бедные путники, идущие по миру, который есть не что иное, как Дьяволово Поле или Дьявольский Острог, где каждый Укромный уголок есть прибежище Дьявола с сущей Бандой Разбойников, готовых на­броситься на всякого, кто обращен своим ликом к Сиону»⁴⁴.