НАСЕЛЕНИЕ

Несмотря на наличие горной промышленности на Урале, основ­ную массу его населения, как и страны в целом, составляли не заводские рабочие, а крестьяне.

За первую половину XIX в. население Пермской, Оренбургской и Вятской губерний выросло в 2,5 раза (с 1.296 тыс. до 3.211 тыс. душ мужского пола). Это намного превышало темпы естественного при­роста. Население Урала, как и раньше, увеличивалось за счёт мигра­ции (колонизационных процессов, которые наиболее интенсивно проходили в Оренбургской губернии).

В крае преобладали государственные крестьяне. В Вятской губернии они составляли 85% всего крестьянского населения, в Пермской – 73,6%; в Оренбургской – 83,5%; тогда как помещичьи крестьяне составляли соответственно: 2%; 23,8% и 15%. Численность удельных крестьян была ещё меньше. В целом за указанный период численность крестьян на Урале выросла с 1,1 до 2,4 млн душ мужского пола.

Городское население Урала в это же время составляло всего 3,3% от общего числа жителей региона (для сравнения: в Европейской России – 9,1%). Однако численность горожан вместе с жителями горных заводов, официально не относившихся к городам, превышала 12% всего населения Урала. Например, в Нижнем Тагиле имелись свечная и бумажная фабрики, мукомольные мельницы, многочислен­ные подносные и сундучные заведения. Здесь жили сотни купцов, т.е. примерно столько же, сколько в губернском городе Перми. Между тем, Нижний Тагил по-прежнему считался посёлком при главном заводе Демидовых. Правительство не хотело признавать существова­ния городов, «принадлежавших», по сути дела, частным лицам. Оттого-то из 20 крупнейших населённых пунктов Урала лишь шесть официально числились городами, остальные назывались горнозавод­скими посёлками.

Горнозаводское население не было однородным. Заводские крестьяне жили в деревнях, занимались сельским хозяйством и трудились на вспомогательных работах при заводах. Мастеровые же работали в цехах заводов. В начале XIX в. на Урале числилось 85,8 тыс. душ мастеровых и 252 тыс. душ приписных крестьян.

Численность живших в городах мастеровых и непременных работников выросла за первую половину XIX в. в 4,4 раза. С одной стороны, они не относились к свободным горожанам, а с другой, играли все более активную роль в хозяйственной жизни городов, конкурируя не только с мещанами, но и с купцами.

Реформа 19 февраля 1861 г. в России сняла крепостные «наруч­ники» более чем с 20 миллионов крестьян и предоставила им целый ряд гражданских прав и свобод, что коренным образом изменило облик целого сословия. Бурное развитие рынка и товарно-денежных отношений, начавшееся после реформы, способствовало модерниза­ции страны. На новом этапе усиливается социальная, профессиональ­ная и географическая мобильность населения, происходят серьезные изменения в численности и размещении различных категорий рос­сиян, начинается переход от традиционной к современной модели воспроизводства населения, наблюдается развитие малой семьи и демократизация внутрисемейных отношений.

Во второй половине XIX в. Российская империя переживала демографический взлет: население страны за 37 лет (с 1860 по 1897 гг.) выросло на 52 млн человек (с 74 до 126 млн.), причем, главным обра­зом, за счет естественного прироста.

Сельское население за указанный период выросло в полтора раза, городское – почти удвоилось, тем не менее, его удельный вес в общей численности населения страны не поднялся выше 13%.

Заметную величину среди губерний России занимало население четырех уральских губерний: Пермской, Вятской, Уфимской и Оренбургской. Прирост населения за пореформенное тридцатилетие составил в них около 50%, т.е. несколько меньше, чем в целом по России (68%). При этом показатели прироста в Оренбургской (74,6%) и Уфимской (69,5%) губерниях были гораздо выше, чем в Пермской (42%) и Вятской (36,5%). Это объясняется активной колонизацией первых. Однако в целом Урал отличался преобладанием местного на­селения над пришлым. По данным переписи 1897 года из 9821,8 тыс. человек населения Урала 8752,6 тыс. человек (88%) были жителями тех же уездов, где родились, переехали в другие уезды своей губернии 431,1 тыс. человек (5%), приехали на жительство из других губерний 638,1 тыс. человек (7%).

Реализация положений 19 февраля 1861 г. и аграрных реформ 1863 и 1866 гг. вызвала подвижность крестьянского населения страны. Крестьяне переходили не только из одного сословия в другое, из одного разряда в другой, но и из уезда в уезд, из губернии в губернию, осваивали все новые районы. Втягивание крестьянства в рыночные отношения создало подвижность населения и другого рода – времен­ный отход на заработки многомиллионных масс, неудержимый рост городов и селений. После отмены крепостного права миграционная активность российского крестьянства непрерывно усиливалась

Причинами аграрных миграций являлись не только пережитки традиционного общества, такие как малоземелье, низкое качество крестьянских наделов, но и втягивание крестьянства в рыночные отношения: нехватка заработков на родине, высокие выкупные плате­жи. Нельзя сбрасывать со счетов и временные факторы, которые либо тормозили, либо ускоряли миграционные процессы: неурожаи (осо­бенно в 1891/92 гг.), распространение слухов, правительственная политика, поощрявшая или сдерживавшая переселение на окраины.

Миграционная политика правительства в пореформенный пери­од претерпела значительные изменения, особенно в отношении пере­селений крестьян в Сибирь. Если сразу после отмены крепостного права она носила запретительный характер, то в 1880-е гг. начинается регламентация этих процессов. Это произошло под влиянием массо­вых самовольных нерегулируемых переселений крестьян и общест­венного давления. Так, в 1881 г. правительство подготовило проект закона о переселении крестьян. Он был рассчитан на то, чтобы дать выход на окраины некоторой части крестьянства, особенно беззе­мельным и малоземельным. Однако чтобы исключить возможность массового переселения крестьян, увольнение их из общины не должно было превышать половины наличного населения.

В 1884 г. процессы миграции начали вновь сворачиваться. При­чиной тому послужил доклад министра внутренних дел Д. А. Толстого, в котором «издание закона о переселении крестьян из всех губерний признавалось делом не только «вредным», но и «невозможным». Но полностью свернуть этот процесс не удалось. Были признаны закон­ными миграции экономически состоятельного крестьянства на окраи­ны, а с 1893 г. «переселенцам выдавали путевые пособия, оказывали врачебно-продовольственную помощь и устанавливали пониженный переселенческий тариф, равный трети проезда в вагонах четвертого класса». На эволюцию правительственной миграционной политики в 1890-е гг. существенное влияние оказали: сокращение земельных Наде­лов крестьян, развитие транспортной системы (особенно железных дорог), городской инфраструктуры и промышленности.

Таким образом, с конца 1880-х гг. XIX в. и вплоть до 1905 г. правительственная переселенческая политика претерпела значитель­ные изменения. Закон 1889 г., как и впоследствии «Временные правила» 1904 г. были направлены прежде всего на содействие чинов­никам в регламентации и контроле переселений, а никак не основаны на соблюдении интересов самих переселяющихся. В условиях аграрного кризиса меры правительства оказались запоздалыми, носили ограниченный и локальный характер. Как правило, одной из главных причин крестьянских миграций было желание получить на новых местах землю, необремененную податями, и укрыть свои доходы, полученные при отхожих промыслах. Этому способствовали слухи о несметных богатствах Сибири.

Переселялись преимущественно государственные крестьяне, так как они обладали гораздо большей свободой и подвижностью по сравнению с бывшими удельными и помещичьими. Последние в 60–70-е гг. XIX в. были связаны временнообязанным состоянием, а затем вплоть до 1906 г. – выкупными платежами. Переселенцы устремля­лись главным образом на окраины Российской империи: Северный Кавказ, Новороссию, а с середины 80-х гг. XIX в. – в Сибирь и Казахстан. Всего за вторую половину XIX – начало ХХ в. переехало около 9 млн крестьян (в 1871–1896 гг. – 3 815 000 человек, в 1897–1913 – 5 228 000 человек).

В основном переселенцами становились среднеобеспеченные крестьянские семьи, так как этому способствовала местная адми­нистрация. Как правило, важным для переселенцев были не только экономические условия новой среды, но и культурно-бытовые. Причи­нами же возвращения назад являлись неблагоприятные экономические и природно-климатические условия, сложности во взаимоотношениях со старожилами и особенно с коренным инородческим населением, а также нехватка средств. Особенно значительные размеры переселение крестьян приобрело во второй половине 80-х гг. XIX в., во время поземельного устройства государственных крестьян. При предъявле­нии владенных записей можно было довольно легко оформить разрыв с прежним местом жительства, так как предоставлялось право желающим отказаться от принятия земельных наделов по заявлениям в поземельно-устроительные комиссии.

Так, из Пермской губернии преимущественно переселялись государственные крестьяне, главным образом, в сибирские губернии (Енисейскую и др.). Всего за 1853–1860 гг. переселилось 4 050 человек (2 055 м.п. и 1 995 ж.п.), т.е. в среднем в год 506 человек. Средний годовой перевес переселившихся из губернии над поселившимися в ней составлял 458 человек (т.е. 0,02% от всех жителей губернии в 1860 г.). Таким образом, накануне отмены крепостного права в России (1861 г.) миграционные процессы среди крестьянского населения Пермской губернии не играли сколько-нибудь значительной роли. Это означало, что в крае к этому времени закончились активные колонизационные процессы.

Ситуация меняется в конце XIX в. В 1897 г. в Пермской губернии насчитывалось 2 994 302 человека. «Неместных уроженцев» (иммигрантов) было зафиксировано 147 867 человек, что составляло 4,9% от численности всего населения. Во временном отсутствии числилось 148 294 д. об. п. (107 915 д. м. п. и 40 379 ж. п.), в том числе в уездах без городов 144 684 д. об. п. (105 567 м. п. и 39 117 ж. п.), что составляло 4,96% от численности всего населения. Кроме этих показателей, перепись зафиксировала так называемое «временно пребывающее на момент переписи население». К нему относились лица, проживавшие в данном месте меньше одного года. Их количество составляло 119 125 человек (3,9%).

Основными направлениями миграции сельского населения Пермской губернии в пореформенный период были соседняя Оренбургская губерния, в которой продолжались колонизационные процессы, Сибирь (Тобольская губерния) и Дальний Восток, где было огромное количество незаселенных земель. Так, 7 апреля 1893 г. Пермское губернское по крестьянским делам присутствие разослало волостным правлениям уездов циркуляр с правилами переселения русских крестьян в Амурскую и Приморскую губернии. Основным условием для переселенцев являлось наличие денежных средств для переселения и водворения на постоянное жительство. Это подтверж­дает вывод о том, что официально переселялись в основном состоя­тельные крестьянские семьи, так как они могли рассчитывать только на себя. Среди переселенцев часто встречались высокая заболевае­мость и смертность, значительной была и вероятность разорения.

Согласно «Материалам Комиссии 16 ноября 1901 г.» с 1889 по 1901 гг. из Вятской губернии выселилось 50,3 тыс. душ обоего пола, Пермской – 38,5 тыс., Уфимской – 6,4 тыс. и из Оренбургской около 1,8 тыс. душ обоего пола. Всего из четырех уральских губерний за указанный период выселилось 97 тыс. душ обоего пола. В начале XX в. переселенческое движение за Урал более чем утроилось.

В среднем по Уралу в пореформенный период крестьянское население составляло 88,3%, что превышало средние показатели по России (77,2%).

В указанный период Урал по-прежнему был заселен слабо. На 1 кв. версту приходилось в среднем 14 человек, тогда как в европей­ской части России – 22 человека.

По количеству населения впереди уральских губерний шли Вятская и Пермская (по 1/3 всего населения края), а по численности сельского: Вятская, Уфимская и Пермская (97,4%; 95,9% и 85,3% в 1867 г. и 96,8%, 95,1% и 94% в 1897 г.).

Численность городского населения Урала за вторую половину XIX в. увеличилась на 108%. Темпы прироста городского населения в уральских губерниях были различны. Вятская (прирост составил 79,7%) и Пермская (76,1%) губернии значительно отставали от Оренбургской (182,1%) и Уфимской (117,6%) по росту численности горожан.

В XIX в. среди крестьянского населения практически отсутст­вовало сознательное регулирование рождаемости, и она почти исклю­чительно определилась биологическими факторами. В среднем крестьянка, обладавшая крепким здоровьем, рожала 10–11 раз. Следо­вательно, территориально-экономические различия в уровне рождае­мости были невелики. Смертность же определялась не столько со­циальными факторами (уровнем благосостояния крестьянских семей, степенью их зажиточности, количеством и качеством принадлежа­вшей им земли), сколько экзогенными, т.е. факторами среды (инфек­ционными болезнями, болезнями органов дыхания, несчастными случаями, отравлениями, травмами и др.). В XIX в. на Урале наблюдалась высокая смертность населения, особенно среди детей.

На высокую смертность в крае оказывали влияние: низкий уровень развития медицины, плохой уход за детьми, частые эпидемии, антисанитарные и антигигиенические условия, неурожаи и голод.

Кроме того, высокий уровень смертности, особенно среди младенцев, являлся производным не только от низкой культуры, грамотности, недостатка медицинских знаний и бедности, но и являлся порождением русской модели демографического поведения. Высокая рождаемость как бы провоцировала высокую смертность, и наоборот: если бы детей рождалось меньше, они получали бы гораздо более хороший уход и, следовательно, их умирало бы меньше. Среди православного населения России (Урал не был исключением) и в пореформенный период продолжала существовать так называемая экстенсивная модель воспроизводства населения, ярко выраженная в поговорке: «Если ребенок родился на живое, то выживет, если на мертвое, так умрет». Отсюда уход за младенцами был минимальным. Жили по принципу: «Как богу будет угодно». В самую опасную для грудничков пору – в летние месяцы – матери, как правило, оставляли детей на произвол судьбы. Среди русских детей в возрасте до 3-х лет смертность в крае была наивысшей. Исключение составляли чуваши и коми-пермяки, у которых положение было еще хуже. Несколько лучше положение было у мусульманских народов: татар и башкир. Врач С. Ершов считал, что разница в смертности между русскими и татарами обуславливалась кроме всего прочего «различием во времени и способах прикармливания, в различии веками сложившихся традиций и обычаев ухода за детьми, в различии условий труда русской крестьянки и татарки». Отношение к детям в татарских семьях было более внимательное. Русские дети в сравнении с татарскими обладали наивысшей смертностью.

Так, детская смертность в губернии Пермской во второй половине XIX в. достигала 44,9 % от числа родившихся против 37,7% в России, 27,3% в Германии, 23,3% в Англии и 17,8% в Норвегии. Таким образом, в России детская смертность в 1,5 раза превышала смертность детей в странах Западной Европы. В Пермской же губернии умирало больше, чем в среднем по России – в 1,5 раза и в 3–5 раз больше, чем в отдельных странах Западной Европы.

Высокая же рождаемость объяснялась тем, что в традиционном крестьянском хозяйстве благополучие семьи напрямую зависело от числа детей: чем больше детей – тем больше работников. Уже с шести – семилетнего возраста дети выполняли посильную работу: присматри­вали за младшими братьями и сестрами, ухаживали за скотиной, пасли гусей. Но самое главное – дети кормили своих престарелых родителей. Без детей крестьянина в старости ожидала нужда. Согласно этическим и правовым нормам, сын должен был материально содержать немощ­ных престарелых родителей, а дочь – ухаживать за ними и поддержи­вать их морально. Как правило, старались иметь не менее трех сыновей. Эта заповедь выразилась в поговорках: «Один сын – не сын, два сын – полсына, а три сына – сын», «Первый сын – Богу, второй – царю, третий – себе на пропитание».

Высокий уровень брачности и психологическая установка на многодетность предполагали высокую рождаемость как в целом по стране, так и на Урале.

Развитие модернизационных процессов в Пермской губернии в пореформенный период было неравномерным и в силу этого изменение в размещении и составе крестьянского населения не было одинаковым.

Среди сельского населения губернии выделялось горнозавод­ское, чисто сельскохозяйственное и смешанное (горнозаводское и сельскохозяйственное) население. Основная часть крестьянства размещалась в местах, благоприятных для ведения хозяйства, а также вблизи уездных городов и крупных заводских центров.

Социальная структура населения Урала в конце XIX в. выгля­дела следующим образом: крестьяне насчитывали 7902,3 тыс. чел. (80,4%), горнозаводское население – 1 млн чел. (10,2%), военные 366,0 тыс. чел. (3,7%), дворяне – 55,4 тыс. чел. (0,6%), духовенство – 36,6 тыс. чел. (0,4%), купцы – 12,7 тыс. чел. (0,1%), мещане – 412,8 тыс. чел. (4,2%) и прочие 36,0 тыс. чел. (0,4%).

Таким образом, производительным трудом было занято боль­шинство населения Урала (91%). Сельское хозяйство давало средства существования 80,5% населения, лесные промыслы (в том числе охота и рыболовство) – 1%, от фабрично-заводской и горнозаводской промышленности имели заработки 9,5% населения.

Урал был полиэтничным и поликонфессиональным регионом.

По данным переписи 1897 г., среди населения Урала русских было 7013 тыс. человек (71,4%), башкир – 1254 тыс. (12,8%), татар – 450 тыс. (4,6%), удмуртов – 407 тыс. (4,1%), марийцев – 241 тыс. (2,5%), коми-пермяков – 66 тыс. (0,7%), украинцев – 47 тыс. (0,4 %), других национальностей – 164,8 тыс. человек.

Природные условия Пермской губернии не создавали препятст­вий для общения представителей разных народностей, а, наоборот, содействовали установлению близких хозяйственных и культурны связей между ними. Ассимиляционные процессы, как правило, более интенсивно проходили среди близко проживающих народов, испове­довавших мусульманство, – башкир и татар Осинского и Красно­уфимского уездов.

Основными религиозными конфессиями в крае были правосла­вие, ислам и язычество.

Поведение русских по отношению к другим народам всегда характеризовалось их восприимчивостью к чужому наследию. Как правило, под словом «мы» русские (в особенности, крестьяне) признавали не только этнически чистых русских, но и соседей, если они подчинялись русскому царю.

Основными критериями национальности, господствовавшими в сознании русского народа, являлись: принадлежность к православию и подчиненность православному русскому царю. Разумеется, отноше­ния между народами не всегда были идиллическими, но в принципе они строились на основе добрососедства и партнерства. Экономиче­ская выгода и христианское миссионерство в российской экспансии были выражены намного слабее, чем в политике стран Западной Европы. В Российской империи нерусские народы жили бок о бок с русскими, контактировали и оказывали взаимное влияние друг на друга.