Манихейство как квазицивилизационная система

Иную, но по-своему не менее существенную роль в межцивилизационных взаимоотношениях поздней Древности и домонгольского Средневековья сыг­рали манихеи, точнее — весь комплекс разнообразных этноконфессинальных групп Евразии от собственно манихеев Среднего Востока (Иран, Согд), рас­пространившихся на восток до Монголии и Китая, до разнообразных манихей-ско-христианских течений, таких как павликане Армении и Анатолии, богоми­лы Балкан, катары Северной Италии и альбигойцы Южной Франции.

Сложившись во второй четверти III в. в виде своеобразного, осуществлен­ного на последовательно дуалистической основе (дух-свет-добро — материя-тьма-зло) синтеза отдельных положений зороастризма, христианства и буд­дизма, манихейство уже к началу следующего столетия было распространено от Западного Средиземноморья до Центральной Азии, конкурируя на всем этом пространстве с теми тремя религиозными системами, примирить кото­рые и пытался его основатель, месопотамский перс, по матери вавилонянин, Мани. Сам Мани, вернувшись из многолетнего миссионерского путешествия в Китай и Индию, был распят персидским шахом по наветам зороастрийских магов в 276 или 277 г. После этого манихеи неоднократно подвергались пре­следованиям в пределах державы Сасанидов, что стимулировало их отток за Амударью — в города Мавераннахра.

С IV в. манихейство, наряду с зороастризмом, буддизмом и начавшим так­же проникать сюда христианством, становится одним из важнейших вероуче­ний Согда, распространяясь далее трассами Великого Шелкового пути до Тур-фана, Дунхуана и далее проникая в Китай. В доисламское время одним из центров манихейства становится Самарканд, где известны многочисленные памятники его искусства.

Через согдийцев манихейство распространяется и просторами Туркестана до Монголии, где около 766—767 гг. было принято в качестве официальной религии Уйгурским каганатом. Знать этого государства слилась с согдийско-манихейской религиозной общиной, специализировавшейся на трансазиатской торговле, подобно тому, как высшая прослойка Хазарии приблизительно в то же время — с общиной иудейской. В обоих случаях это было сопряжено с432_____________________________Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

отрывом высшей, прямо задействованной в системе международной торговли прослойки общества от рядового скотоводческого населения.

Уйгурская знать изменила обычаи и стереотип поведения, восприняла (в противоположность китайской) культуру переднеазиатского происхождения, противопоставив себя в равной мере преследовавших манихеев Китаю и уже завоевавшему Среднюю Азию Халифату. В 40-х гг. IX в. Уйгурское государство было разгромлено китайцами, сжигавшими попадавшие в их руки манихей-ские книги. Это расчистило путь для распространения в Монголии буддизма, уживавшегося с шаманизмом и несторианским христианством.

Параллельно происходило распространение манихейства и на запад — в пре­делы переживавшей в III в. острейший кризис Римской империи. Против мани­хеев, буквально через считанные годы после казни Мани, карательные меры применяло уже правительство Диоклетиана. Внимание властей было привлечено отрицательным отношением последователей этого учения к государственной религии, особенно к культу императоров, и его антисоциальным характером. В то время как в результате внутренних смут, варварских нашествий и общей деморализации населения Римская империя безлюдела и власти предпринимали меры для увеличения производства и повышения рождаемости, манихейство, считая материальное существование злом, отрицало брак и не одобряло хозяй­ственную деятельность, даже земледелие. Антиманихейскую, как и антииудейс­кую, политику проводили и христианские императоры Византии, особенно Фео­досии I, Феодосии II, Юстиниан I и др., а императоры-иконоборцы Исаврийской династии (717—802) предписывали манихеев "посекать мечом".

Не меньшим успехом, чем в Восточном Средиземноморье или в глубинах Азии, манихейство на закате античности пользовалось в пределах стремительно шедшей к гибели Западно-Римской империи. Среди его адептов здесь были даже такие выдающиеся люди, как Аврелий Августин, позднее перешедший в христи­анство. Исповедание манихейства в качестве государственного преступления рассматривали такие уже христианские императоры Запада, как Гонорий и Ва-лентиниан III. Вандальский король Гуннерих истреблял манихеев в Северной Африке, однако их значительная часть укрылась в Италии, где их центрами в VI в. становятся Равенна и другие североитальянские города.

Несмотря на жестокие преследования, манихейские настроения где явно, где подспудно продолжали развиваться, модифицируясь и обновляясь в зави­симости от историко-культурной среды. Повсеместно они выступали катализа­тором неприятия массами государственных и церковных структур, отрицая их "богоданность". В глазах манихеев всякая власть была не от Бога, а от дьявола, что становилось непреодолимым препятствием на пути принятия манихейства властвующими элитами. Уйгурский каганат в этом смысле был исключением. Но с его гибелью ни одно государство более не принимало манихейство в качестве своего официального вероисповедания.

При этом манихейство внешне приспосабливалось к господству христиан­ской церкви, приурочивая свои праздники к церковным, не препятствуя своим адептам посещать церкви и пр. Это было вполне обоснованно, поскольку Мани признавал Иисуса, наряду с Заратуштрой и Буддой, одним из трех величайших своих предшественников. Однако манихеи считали видимый мир с его соци­альными, в том числе и официально-церковными, институтами, по сути, творе­нием сил тьмы и зла. И государственные, и церковные власти не переставалиМусульманский мир и средневековые квазицивилизации 433

подтверждать своим поведением и нравами в глазах широких масс верующих обоснованность такого рода суждений.

Манихеи не отрицали христианства, но убеждали, что официальная цер­ковь вовсе не служит делу, за которое был распят Иисус, что она — плоть от плоти мира сего и творит зло так же, как и государство. Отсюда — та легкость, с которой в Средние века на грани христианства и манихейства возникали всевозможные религиозные течения, неизменно объявлявшиеся как Восточ­ной, так и Западной церковью еретическими, но становящиеся идейным зна­менем в руках оппозиционных по отношению к существующим властям сил.

Гонимое византийскими, иранско-зороастрийскими, а затем и арабо-мусуль-манскими правителями манихейство находило убежище в реально не контролиро­вавшихся ими горных районах Курдистана и Армении, срастаясь там с настроени­ями местных христиан (прежде всего, армян-монофизитов), одинаково неирием-лющих власть как Константинополя, так и Ктесифона или сменившего его Багда­да Синкретизация христианско-манихейских представлений в этом регионе уже во второй половине VIII в. привела к зарождению так называемого павликанского движения, быстрое распространение которого в последующие десятилетия во многом облегчалось распрями как между византийцами и армянами, так и в пре­делах самой Византии между иконоборцами и иконопочитателями.

С годами в мировоззрении павликан, организовывавших собственные общи­ны, членами которых становились зачастую и бывшие священники, и монахи, все более наростали собственно манихейские черты. Они стали отвергать почитание Богоматери и святых, не считали крест предметом поклонения, но, наоборот, сим­волом проклятия (ибо на нем были распяты и Иисус, и Мани), не принимали икон и церковной обрядности, не признавали таинств крещения и причастия.

Все общественные учреждения павликане объявляли злом, а Бога считали творцом только небес, ангелов и духовного мира, тогда как все материальное объявляли творением сатаны. Ими отрицались не только официальная церковь, но и духовенство как особая общественная группа. Их вожди назывались лишь "спутниками", которые разъезжали по Армении и Анатолии, проповедуя учение павликан и организуя общины, выступавшие против официальной церкви, госу­дарственных институтов и всех форм социально-экономического угнетения.

В 820—825 гг. в пределах Армянского нагорья развернулось вооруженное восстание павликан, в ходе которого накопившаяся в низах ненависть к знати выплеснулась в виде самых жестоких и кровавых эксцессов. Предпринимав­шиеся против них меры со стороны императоров Византии не достигали цели, и восставшим удалось даже создать в Верхнем Приевфратье что-то вроде сво­его государства. Лишь с прекращением иконоборческой эпохи, ознаменовав­шейся восстановлением иконопочитания на соборе 11 марта 843 г., константи­нопольские власти смогли собрать достаточно сил для разгрома павликан, око­ло 100 тысяч которых было истреблено.

Последствием разгрома павликанских центров в Каппадокии и Армении стала и депортация десятков тысяч местных жителей в отдаленные от очагов этого движения места, в частности на Балканы, в районы Адрианополя и Фи-липпополя у тогдашней границы с Болгарией, и в еще подвластную Византии Южную Италию.

С победами болгарского царя Симеона над Византией в начале X в., в ре­зультате которых под его властью оказалась большая часть Балканского полу-434 Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

острова от Черного моря до Адриатики, манихеиско-павликанские настроения и обряды стали распространяться в пределах как самой Византии, так и обшир­ного Первого Болгарского царства, включая Сербию, Боснию и все Адриати­ческое побережье. Параллельно, при глубочайшем кризисе папства, подобные умонастроения становились популярными и в городах Италии, проникая туда как через Апулию и Калабрию, так и из Далмации. В Ломбардии они пробуж­дали не исчезнувшие еще здесь манихейские традиции IV—VI вв.

Уже при сыне Симеона Петре (927—969) манихейско-христианское вероу­чение оформилось в богомильство, распространившееся по всей Болгарии, а особенно в по большей части номинально контролировавшихся ею Македонии и Боснии. Начавшиеся преследования лишь укрепляли его популярность, тем более что жестокости времен нашествия на Балканы киевского князя Святос­лава и последовавшие за ними репрессии со стороны победивших его визан­тийцев лишь убеждали болгар в том, что всякая власть, как и вообще матери­альный мир,— от Сатаниила.

Однако, несмотря на все жестокости со стороны восстановивших над Бал­канами византийскую власть императорами Македонской династии (особенно Василия II, прозванного "Болгаробойцем"), богомильство в южнославянской среде укоренилось на многие столетия. К нему лояльно относились боровшие­ся до 1018 г. с Византией цари Западно-Болгарского государства, как и многие правители восстановленного в конце XII в. Второго Болгарского царства. Оно играло серьезную роль в жизни страны вплоть до турецкого завоевания.

Подобное наблюдалось также в Македонии и Далмации, а в Боснии бого­мильство к XIII в. вообще стало господствующим вероисповеданием. Здесь, при поголовном богомильстве знати и предельно лояльном отношении к нему местных князей, в XIV—XV вв. существовала особая богомильская церковная организация. Несмотря на периодические кровавые преследования, богомиль­ство сохраняло прочные позиции и в Византии вплоть до взятия Константино­поля султаном Махмедом II.

Балканское богомильство имело самый широкий резонанс по всей Европе, в том числе и на Руси. Косвенное свидетельство о том имеем уже относительно 1004 г. М.Ю. Брайчевский не без оснований полал, что в идеологии движений волхвов второй половины XI в. явственно проступают богомильские элементы. В следующие два столетия их влияние становится более заметным, особенно в Галицкой земле, где бежавшие от преследований византийских властей бого­милы даже оставили, по сообщению львовского археолога Н. Бандривского, свои знаки на скалах восточных склонов Карпат. В XIV в. богомильские моти­вы вновь проступают, на этот раз уже на севере, в распространившемся в Новгороде и Пскове движении стригольников.

Еще большие отголоски богомильство имело в Италии (Ломбардия, отчасти Тоскана) и Франции (Прованс, Лангедок). Похоже, что здесь со времен фи­нальной античности манихейство искоренено не было, а со второй половины IX в. оно явно оживает благодаря павликанско-богомильским импульсам с Во­стока. В 1022 г. оно появляется в Орлеане, а через пять лет фиксируется во Фландрии, сливаясь со все более нараставшим возмущением пробуждавшихся городских слоев неевангельским образом жизни служителей церкви.

К середине XII в. в Северной и Средней Италии складываются две церков­ные организации катаров, к которым вскоре присоединяется и южнофранцуз-Мусульманский мир и средневековые квазицивилизации________________________________435

екая, тоже со своим особым епископом. В 1167 г. они даже проводят особый собор катарских церквей Западной Европы под председательством прибывше­го с Востока богомильского "папы" Никиты, а к концу XII в. формируется и общезападноевропейская (в пределах Италии, Франции, Фландрии, отчасти Германии) церковная иерархия катаров, связанная с Болгарией и руководимая, вероятно, из богомильской Боснии. Впрочем, это не спасло итальянских ката­ров и французских альбигойцев от распрей и расколов.

Репрессии со стороны достигшего к началу XIII в. апогея своего могуще­ства папства не заставили себя ждать. Если в Италии боровшийся с германски­ми императорами папа Иннокентий III, опасаясь лишиться поддержки городов, не решался прибегать к массовым преследованиям "еретиков", то против ката­ров-альбигойцев Лангедока им были организованы настоящие крестовые похо­ды, опустошившие территорию современной Южной Франции и обеспечив­шие господство над нею королей Парижа. После этого там еще десятилетиями свирепствовала инквизиция.

Преследования катаров со стороны инквизиторов охватывают в 30—40-е гг. XIII в. и Италию, постепенно распространяясь до отдаленных уголков Испании, Северной Франции, Фландрии и Германии. К концу этого века североитальян­ские катары сосредоточиваются преимущественно в предгорьях и долинах Альп, постепенно сливаясь с не менее жестоко преследуемыми католической церко­вью вальденсами. Из этой североитальянско-приальпийской среды вышли уча­стники восстания Дольчино (1300—1307), подавленного в результате трех кре­стовых походов и ужесточения инквизиции.

Благодаря той роли, которую катары и альбигойцы сыграли в религиозно-общественном развитии Западнохристианского мира, в частности в подготовке гусизма и последовавшей за ним Реформации, манихейство через армяно-каппа-докийское павликанство и южнославянско-византийское богомильство оказало мощное воздействие на формирование духовных оснований Новоевропейской цивилизации. Его отзвуки явственно просматриваются в зарождающемся в XVI в. кальвинизме в целом, в особенности же в пуританстве следующего столетия.

Менее ясен вопрос о том, какие последствия для общественно-религиоз­ной жизни конца I—II тыс. имело манихейство Передней, Средней и Цент­ральной Азии. Вполне вероятно, что различные, особенно крайние, такие как исмаилизм, карматство и пр., течения в шиизме формировались не без его прямого или косвенного воздействия. Это, очевидно, справедливо и относи­тельно долгое время находившегося на полулегальном положении, а то и во­обще преследуемого суфизма.

По крайней мере, читая современное изложение этого учения Идрис-Ша-хом, трудно отделаться от такой мысли. Очень вероятно, что за всем вскрыва­емым им в качестве "суфийского" пласта учения "древнего духовного брат­ства" от Западного Средиземноморья до Центральной Азии и более отдален­ных стран Востока в некоторой степени (если абстрагироваться от общих, не­зависимо возникающих в самых различных мистических учениях воззрений) просматриваются очертания раннесредневекового манихейства, в различные века преобладавшего, пусть и в анклавной форме, на огромных пространствах от Монголии до Южной Франции.

Абстрагируясь от чрезвычайно тенденциозно преподнесенной широкой читающей публике Л.Н. Гумилевым содержательной стороны манихейства и436 Цивилизации третьей генерации в эпоху средневековья

связанных с ним общественно-религиозных движений павликан, богомилов, катаров или альбигойцев, остановимся на их роли в процессе межцивилизаци-онного диалога. Эта роль, с одной стороны, принципиально отлична от роли средневекового иудейства, но с другой — в чем-то и подобна ему.

Иудейская трансцивилизационная система действовала как открытая, всем известная экономическая, общественная и идейно-религиозная сила, чьи ком­поненты и элементы, рассредоточенные от Атлантики до Индии и Китая, нахо­дились в реальной функциональной взаимосвязи друг с другом. Из города в город, из страны в страну, из цивилизации в цивилизацию они, не скрывая своей веры, перевозили товары, обменивались книгами, идеями и знаниями, более или менее явственно влияя на экономическое и духовное развитие каза­лось бы не связанных между собою обществ. В отличие от сирийцев-несториан или армян-монофизитов, не говоря уже об обычных купцах иного христиан­ского или мусульманского вероисповедания, иудеи не идентифицировались с одной из цивилизационных социокультурных систем, находясь в равно отстра­ненном и даже равно ^понимающем отношении к каждой из них. В то же время оно до известной степени выступало в роли посредника между Мусульман­ским, Западнохристианским и Восточнохристианским мирами, а также между ними и их более отдаленными соседями.

Менее явственно очерчиваются формы манихейской трансцивилизацион-ной системы. Она как бы почти незримо присутствует в пределах Христиан-ско-(Зороастрийско)-Мусульманского мира, периодически проявляясь, мате­риализуясь то в том, то в ином его конце. Общность манихейских идейно-эмоционально-образных структур сознания во всем позднеантично-средневе-ковом средиземноморско-центральноазиатском пространственно-временном континууме сомнения не вызывает. Однако не ясно, в какой степени отдель­ные, проявляющиеся на его основе движения в различных частях ойкумены были функционально связаны друг с другом.

Манихейский квазицивилизационный мир имел свои явственные отличи­тельные черты и в этом отношении может рассматриваться как определенная социокультурная целостность. Однако мы не знаем, зиждилась ли эта целос­тность на одних лишь восходящих к поздней древности общих основаниях, самостоятельно раскрывавшихся в разных странах в разное время, или же в Манихейском мире, как в Иудейской квазицивилизации, отдельные общины в пределах не только Южной Европы, но и всей ойкумены находились в цеп­ной функциональной взаимосвязи. По крайней мере, о двух таких регионах, собственно манихейском Центрально-Среднеазиатском и Северосредиземно­морском, Павликанско-Богомильско-Катарско-Альбигойском, можно говорить с полной определенностью, а вопрос о том, поддерживалась ли прямая связь между ними по пересекавшим Переднюю Азию трассам Великого Шелкового пути, остается открытым.

Примечательно, что как иудейская, так и манихейская квазицивилиза­ции стремились реализоваться через отдельные, периферийные по отно­шению к основным цивилизациям, но уже затронутые влиянием после­дних раннегосударственные образования (Йемен и Хазария, Уйгурия и Босния). Вероятно, со стороны иудейства такие попытки предпринимались и по отношению к Руси IX—X вв., что нашло отражение в летописном сказании о выборе веры.ГЛАВА XIII