Глава шестая Тушинская царица 6 страница

«Немцы» нашли свою заступницу в лице Марины Мнишек. Как свидетельствовал живший в Козельске пастор Мартин Бер (зять Конрада Буссова), только решительное вмешательство «царицы» спасло несколько десятков иноземцев, заподозренных в контактах с королем. Этот невыдуманный эпизод ярко высвечивает роль и положение Марины Мнишек в Калуге. «Царица», к которой обратились за помощью ее немецкие фрейлины, сумела остановить казнь. «Она послала одного из своих коморников, – писал Конрад Буссов, – к кровожадному князю Григорию Шаховскому… и приказала сказать ему, чтобы он под страхом потери жизни и имущества воздержался от выполнения полученного приказания впредь до дальнейшего распоряжения от нее». Другой «коморник» был послан к «царю» с приглашением «прийти к ней на одно слово». «Царь Дмитрий» догадывался, какое слово понадобилось сказать «царице». «Я отлично знаю, что она будет просить за своих поганых немцев, я не пойду. Они сегодня же умрут, не будь я Димитрий, а если она будет слишком досаждать мне из-за них, я прикажу и ее тоже бросить в воду вместе с немцами», – будто бы произнес он. Тогда Марина решила использовать последнее средство: «Вместе с женщинами и девушками она бросилась на колени перед ним и стала с плачем и слезами смиреннейше просить, чтобы он не миловал мерзавцев, воров и изменников, но и в гневе необдуманно не пролил бы невинной крови, дабы не пришлось ему потом раскаиваться». Эта сцена заставила дрогнуть даже такого закоренелого тирана, как «царь Дмитрий»: «Он все же был растроган и смягчен столь взволнованными словами царицы, встал, подошел к ней, сам взял ее за руки и поднял, велел подняться и женщинам… Обратившись к царице, он сказал: “Ну, так и быть. Это твои люди, они помилованы, бери их и делай с ними что хочешь”». Вся эта трагичная история, записанная со слов одного из помилованных, пастора Мартина Бера, сделала из «немцев» самых преданных слуг Марины Мнишек в Калуге: «Ведь царица для немцев не только царица, а и добрая мать, и всем нам, немцам, следует все наши помыслы направить на то, чтобы нас считали верными, покорными и хорошими детьми» ^[355].

Но все же, понимая, что он не может полностью отказаться от иностранцев-наемников, остававшихся его главной военной силой, Лжедмитрий II продолжал звать их к себе на службу. Причем влечение было взаимным. 16 (26) мая 1610 года, как записал Иосиф Будило, к «царю в Калугу» было отправлено еще одно посольство от бывшего тушинского войска «с просьбой выдать обещанные деньги». «Царь Дмитрий» теперь сам диктовал условия выдачи жалованья. Он предложил «рыцарству» созвать новую конфедерацию, принести ему присягу и прислать списки тех, кто согласен служить. В этом случае он обещал «прислать через своих бояр» «по 30 злотых на конного, исключая малолетних товарищей» в Прудки и Медынь, где стояло лагерем «воинство». Это было совсем не то, на что рассчитывали тушинские ветераны. Но теперь даже обещание выдавать «всякое продовольствие без затруднения… по числу людей в отряде», а также освобождение «задержанных товарищей» становились привлекательными для наемников. Кроме того, «царь» не отказывался учесть их службу «согласно прежним обязательствам» ^[356].

Присутствие в калужском лагере «царицы» Марины Мнишек еще более помогало «царику». Без Марины «царю Дмитрию» вряд ли бы удалось быстро договориться о совместных действиях с гетманом Яном Сапегой и «угорским» войском. Гетман недолго пробыл под Смоленском и уехал оттуда к своим солдатам 6 (16) июня 1610 года. По предположению историка А. Гиршберга, он исполнял тайное поручение короля Сигизмунда III. «Царь Дмитрий» лично звал гетмана Яна Сапегу на службу, обещая щедрые награды. Но еще важнее для гетмана было то, что того же желала и «царица». «Дневник Яна Сапеги» сохранил известие о том, что «царица» Марина Мнишек присылала свои листы, «обрадовавшись» приезду «его милости». «Царица» откровенно признавалась гетману, что в Калуге «дела их были почти в упадке», клонились к закату. Возвращение гетмана давало надежду, что не все еще потеряно. «Поистине, не приписываем это ничему иному, – писала Марина в своем письме гетману от 7 (17) июня 1610 года, – как только особому дару, от Бога нам данному, что Он с помощью вашего благородия (чему люди будут удивляться) изволит исправлять, или вернее – благополучно кончать, наши дела. Насколько мы можем быть благодарными желанию и благоволению вашего благородия, желаем объявить об этом в скором времени, что послужит к вечной славе, украшению и пользе вашего благородия, только оставайтесь верными до конца. В нашем сердце запечатлелись доблесть, верность и услуги, которые везде были и будут представляемы за то, что ваше благородие выступили для защиты нашего правого дела» ^[357].

Слова Марины Мнишек об «особом даре», данном ей «от Бога», не будут выглядеть претенциозными, если вспомнить, что она могла писать не только о том, что чувствовала в своем сердце, но и о другой, новой жизни, зародившейся под этим сердцем. Будущий ребенок – «божественный дар» – стал для Марины Мнишек знаком еще одного поворота фортуны, на этот раз с опорой на силы гетмана Яна Сапеги. Казалось, судьба наконец-то выводила «императрицу» к своей цели.

Войсковое собрание угорской армии быстро избрало своим гетманом Яна Сапегу. Но, прекрасно изучив самозванца, «угорцы» никуда не хотели двигаться, пока не получат хотя бы обещанные подъемные в 30 злотых. Самозванец, собираясь в новый поход на Москву, дважды лично приезжал договариваться с войском, стоявшим на реке Угре, 1 (11) июня и 24 июня (4 июля) 1610 года. Это «угорское стояние», по свидетельству Иосифа Будило, окончилось тем, что сговорились получить не по 30, а всего лишь «по 6 злотых на конного» ^[358].

Туго затянувшийся узел противоречий разрубил было своим победоносным походом коронный гетман Станислав Жолкевский, отправленный на помощь «зборовцам» под Царево Займище. 22 мая (1 июня) 1610 года в обозах короля состоялось частное совещание, на котором советники Сигизмунда III настояли на отправке гетмана из-под Смоленска (чтобы не делить с ним славу грядущей победы). Однако противники коронного гетмана просчитались. На совещании у короля было принято решение, чтобы гетман «привел к повиновению то войско (бывших сторонников тушинского царя. – В. К.), установил в нем дисциплину, как было прежде и, соединившись с ним, шел против неприятеля, о котором сделалось известно, что он приготовляется идти на помощь Смоленску» ^[359]. Все это гетман выполнил блестяще. Больше того, именно он на некоторое время стал самостоятельно определять направление московской политики и начал переговоры с московскими боярами о призвании королевича Владислава на царство.

Марина Мнишек вступила с гетманом Жолкевским в личную переписку, использовав повод – отправку в королевский лагерь «для покупки некоторых надобностей» гонца Мартина Плата (не одного ли из спасенных ею «козельских» немцев?). Обращаясь 28 июня 1610 года к гетману Станиславу Жолкевскому, находившемуся в Можайске, с просьбой выдать гонцу проезжий лист, «царица» не преминула написать несколько учтивых фраз: «За сию услугу вашу, вместе с иными, от давнего времени нашему дому оказанными, я буду стараться отблагодарить, прося вам от Господа Бога здоровья и вожделенных утешений». И подписалась: «Доброжелательная царица Марина» ^[360]. Гонец Марины Мнишек, конечно, должен был не только привезти в Калугу «некоторые надобности», но и рассказать, как его приняли, чтобы было понятно, чего ждать «царю» от появления гетмана поблизости от своей калужской столицы.

Гетман Жолкевский решал в то время военные, а не политические задачи. Он одержал самую важную победу для короля Сигизмунда III, разбив 24 июня (4 июля) 1610 года в битве под Клушином армию царя Василия Шуйского и шведских наемников. Клушинское сражение, как это ни удивительно для русского читателя, до сих пор считается одним из величайших в военной истории Польши ^[361]. «Грех же ради наших, ничтоже нам успеваше», – горько записал автор «Нового летописца». По его мнению, виноват в поражении был бездарный брат царя Василия Шуйского – боярин князь Дмитрий Иванович Шуйский, оттолкнувший от себя шведских наемников. «Немецкие же люди начаша у него просити найму»; боярин же, вместо того чтобы удовлетворить их требования, решил придержать казну и поплатился за это уходом иноземцев со службы: «Нача у них сроку просить, будто у него денег нет, а у него в те поры денег было, что им дати». Иосиф Будило тоже отметил рознь между русскими и немцами в составе правительственных войск во время битвы под Клушином. В отчете о битве, посланном в королевский обоз, виновным в неуплате денег был назван шведский предводитель наемного войска Якоб Делагарди. Так или иначе, но в итоге, по словам автора «Нового летописца», «литовские люди руских людей побита и в табарах многих людей побиша и живых поимаша» ^[362].

Среди «литовских людей» были и бывшие тушинцы из полка Александра Зборовского, пришедшие к гетману незадолго до клушинской битвы, когда их, по выражению Самуила Маскевича, «больше не просили». Шведские наемники сдались (наемникам легче сдаваться, чем тем, кто воюет на своей земле), но гетман Станислав Жолкевский поступил мудро и сделал все, чтобы превратить врагов в друзей. Он отдал «немцам», не получившим жалованья, захваченные московские обозы. Некоторые из наемников после этого перешли к нему на службу ^[363].

Московские бояре с остатками войска отошли к Можайску, а гетман стал приступать к Цареву Займищу. «Воеводы же ему говоряху, – писал автор «Нового летописца», – “поди под Москву, будет Москва ваша, а мы будем готови королевския”. Етман же им отказа: “Как де возму я вас, тогда и Москва будет за нами”» ^[364]. У сидевших в Цареве Займище воевод князя Федора Андреевича Елецкого и Григория Леонтьевича Валуева действительно не оставалось выхода. Они заключили договор с гетманом и перешли на королевскую сторону. Запись гетмана Станислава Жолкевского, выданная воеводам Царева Займища, повторяла февральские договоренности с королем Сигизмундом III тушинских бояр Михаила Глебовича Салтыкова с товарищами. Воеводам давалось обещание сохранять православную веру в обмен на поддержку ими королевича Владислава в качестве «правителя Российского государства». С калужским «Дмитрием» гетман Станислав Жолкевский не собирался церемониться: «А котори вор называетца царевичевым Дмитриевым имянем, и на того стояти и битися и промышляти над ним заодно; и которые городы за вором, и те городы очищати к Московскому государству» ^[365].

Еще до этих событий, 5(15) марта 1610 года, Сигизмунду III и королевичу Владиславу присягнули Зубцов и Ржева Владимирова, где сидели воеводы от Вора ^[366]. После победы гетмана под Клушином наступал черед и других городов, контролировавшихся сторонниками калужского самозванца. Дорога гетману Станиславу Жолкевскому на Москву была расчищена. Он двинулся к столице и 6 (16) июля остановился в Можайске, где ранее пытались отсидеться бояре царя Василия Шуйского, неудачники клушинской битвы.

«Царь Дмитрий» в разгар своего торга с «угорцами» получил «ведомость» из Москвы, что «противоположная сторона» во главе с «патриархом» (митрополитом Филаретом) и боярами выражала ему «большую доброжелательность». Начать заигрывать с бывшим Тушинским вором бояр, сидевших в столице, вынудили известия о поражениях правительственной армии. Для достижения главной цели – свержения царя Василия Шуйского – в тот момент казались хороши все средства. Но, действуя в горячке после ударов гетмана Жолкевского, те, кто обращался к Вору, не до конца понимали, чем они рискуют. То ли это были бывшие тушинцы во главе с «патриархом» Филаретом, то ли недовольная царствованием Василия Шуйского «партия» боярина князя Василия Васильевича Голицына, но всё, чего они достигли своим обращением, – так это укрепления самозванца.

«Царь Дмитрий» во главе угорского войска двинулся на столицу 30 июня (10 июля). Его армия состояла из полков гетмана Яна Сапеги и полковников Хрослинского, Януша Тышкевича и Иосифа Будило. Шляхтич Самуил Маскевич в своих записках писал о тех, кто собирался на реке Угре служить калужскому Вору: «Все сброд, шляхты мало, только была она в гусарских хоругвях, коих считалось также немного, а именно две хоругви самого пана Сапеги, хоругви Каминского, Будилы, Стравинского и Таляфуса. Зато казаков было без числа» ^[367]. Действительно, по подсчетам Иосифа Будило, на стороне «царя Дмитрия» выступили 1600 гусар, тысяча казаков и еще больше «пятигорцев».

В виду этого войска некоторые города, такие как Медынь, предпочли добровольно подчиниться и присягнуть самозванцу. По свидетельству «Дневника Яна Сапеги», это произошло 27 июня (7 июля) ^[368]. Но стремление возместить «заслуженное» не исчезало со сдачей городов на милость победителя. С действиями сапежинцев связана одна трагичная страница Смуты. 5 (15) июля они штурмом взяли Пафнутьев-Боровский монастырь, убили в соборной церкви воеводу князя Михаила Волконского, не пощадили ни игумена, ни монахов, ни жителей Боровска, укрывшихся в монастыре ^[369]. Мародеры, ограбившие раку Пафнутия Боровского и разорившие дотла монастырь, двинулись дальше, но молва об этом преступлении шла впереди них. Если у кого-то и были иллюзии относительно «исправившегося» калужского самозванца, переставшего подчиняться иноземцам, то теперь они исчезли. Наемники во главе с гетманом Яном Сапегой показали, что со времен тушинского террора ничего не изменилось. Разве что он стал еще более жестоким.

Между «царем Дмитрием» и войском гетмана Яна Сапеги не было согласия. Самозванец сделал слабую попытку уйти от обвинений в грабеже русских монастырей. 8 (18) июля Лжедмитрий II оставил свое войско, но на следующий день оно догнало его. В сапежинском войске происходили стремительные изменения. Побывав в деле, гусары и казаки снова вспомнили о старых долгах «царя Дмитрия» и 10 (20) июля 1610 года созвали войсковое собрание, чтобы обсудить, «как получить заслуженное». Им уже было хорошо известно о победах гетмана Станислава Жолкевского, поэтому сапежинцы опять предложили самозванцу начать договариваться с королем Сигизмундом III. План был составлен с солдатской прямолинейностью: «царик» бьет челом королю, король признает его вассалом и выделяет удел в Речи Посполитой. Если в Москве утверждается король Сигизмунд III, то войско получает свои деньги с доходов от удела «царика», если «москва» признает «царя Дмитрия», то он сумеет договориться с королем и расплатиться с сапежинцами. Что оставалось Лжедмитрию II? Он выдавал все новые и новые долговые обязательства и обещал вознаградить солдат сразу же по вступлении в Москву. В «Дневнике Яна Сапеги» записано, что 12 (22) июля гетман самозванческого войска отправил своих послов к гетману Станиславу Жолкевскому в Можайск. Они должны были договориться, чтобы королевские войска не «наступали» на те города, которые «вверили себя царю его милости» или были «взяты силою» ^[370].

Гетман Станислав Жолкевский простоял в Можайске две недели. Это время он использовал для того, чтобы договориться с противниками царя Василия Шуйского в столице («не спал в делах его величества короля и Речи Посполитой», по его собственному выражению). Царь Василий Шуйский прибег в это время к последнему средству, «назвав» в Московское государство татар крымского царевича Баты-Гирея, чтобы те помогли воевать с королем и «цариком». Крымских царевичей встретили с почетом в Серпуховском уезде русские бояре князь Иван Михайлович Воротынский, князь Борис Михайлович Лыков и Артемий Васильевич Измайлов. Угорское войско самозванца, свернувшее от Боровска на Серпуховскую и Коломенскую дороги, действительно имело несколько стычек с татарскими отрядами. Один из боев на реке Наре в Боровском уезде, как свидетельствовал автор «Нового летописца», едва не закончился разгромом таборов «царя Дмитрия»: «И бывшу бою тут великому, едва Вор усиде в табарех». Однако не в правилах крымцев было воевать за чужие интересы: «Царевичи же поидоша опять за Оку, а сказаша, что изнел их голод, стоять не мочно. Бояре же отоидоша к Москве, едва снаряд (артиллерию. – В. К.) увезоша от воровских людей» ^[371]. 16 (26) июля 1610 года войско «царя Дмитрия» снова подошло к столице и, по свидетельству Иосифа Будило, встало «в селе Коломенском» (это подтверждается и современными русскими грамотами) ^[372]. По сведениям же королевских секретарей, под Смоленском самозванец стоял «на Коломенской дороге» ^[373], что, конечно, далеко не то же самое. «Новый летописец» писал, что сторонники Вора «ста у Николы на Угреше», то есть в Николо-Угрешском монастыре. Здесь обосновалась с женщинами своей свиты и пришедшая из Калуги «царица» Марина Мнишек.

Новое появление под Москвой полков самозванца подвело черту под царствованием Василия Шуйского. Начав свое правление с переворота в Москве и убийства Лжедмитрия I, Шуйский никак не мог отделаться от «призрака», прикрывавшегося именем мнимого сына Ивана Грозного. За четыре года и два месяца, в течение которых кто только не успел вмешаться в московские дела, стало очевидно, что царю Василию Шуйскому не удается справиться с царским венцом. Так поспешно и самовольно надетую им царскую корону сменил навязанный бывшему царю его противниками монашеский клобук. Выражаясь языком русских летописцев, «на царя Василья пришло мнение великое»: народная молва пересилила легитимность царских клятв в 1606 году, с тех пор неоднократно нарушенных. Точно так же и остававшиеся в столице подданные царя Василия Шуйского стали считать себя свободными от своих крестоцеловальных записей.

Сведение с престола царя Василия Шуйского было еще и отчаянной попыткой противостоять претензиям бывшего Тушинского вора на престол. Нет сомнений, что главную роль в этом событии играл боярин Василий Васильевич Голицын, при поддержке которого действовали рязанские дворяне братья Прокофий и Захар Ляпуновы. Прокофий Ляпунов давно и открыто призывал к свержению царя Василия, направляя грамоты с царским «именованьем» еще боярину князю Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому. Захар Ляпунов вместе с ярославским дворянином Федором Хомутовым первым начал дело со свержением царя Василия Шуйского, выйдя на Лобное место. Оттуда, как всего пять лет назад при подходе к Москве войска первого самозванца, прозвучал призыв к москвичам сменить царя. Поднимавшие «мир» дворяне мостили дорогу на царство боярину князю Василию Васильевичу Голицыну. Но они забыли, что этот Гедиминович был не единственным претендентом ^[374].

Обстоятельства свержения и насильственного пострижения царя Василия Шуйского известны из «Нового летописца», автор которого не очень-то благоволил к мятежникам и называл их «ворами». К призыву Ляпунова и Хомутова «отставить царя Василья», по словам летописца, «присташа многие воры и вся Москва, и внидоша во град и бояр взяша и патриарха Ермогена насильством». Патриарх Гермоген, однако, отказался одобрить свержение царя Василия Шуйского. Бояре же, как видно, испугались за себя: «Немногие постояху за него и те тут же уклонишась». Бывшему государю пришлось пройти через «позор и лай». Его отвезли на «старый двор». Но и этого мятежникам показалось мало. Для того чтобы Василий Шуйский никогда не смог вернуться на трон, его решили постричь в монахи. На следующий день мятежные бояре и дворяне привели к нему «священников и дьяконов» кремлевского Чудова монастыря. Бывший царь уже не мог сопротивляться силе толпы, но тут неожи данно проявил недюжинное присутствие духа: «Он же противу вопросов на постригании ответу не даяше и глаголаше им: “несть моего желанья и обещанья к постриганию”». Положенные клятвы произнес вместо него другой человек, князь Василий Тюфякин. Патриарх Гермоген наотрез отказался признать законность пострига, совершенного помимо воли. По-прежнему он называл царя Василия Шуйского «мирским имянем, царем, а тово князь Василья (Тюфякина. – В. К) проклинаше и называше его иноком» ^[375].