На крыше

– Недавно я Руневу встретил, – лениво сообщил Служкин.

– Где? – так же лениво поинтересовался Будкин.

– А-а, случайно, – сказал Служкин. – У нее на работе.

Оба они, голые по пояс, лежали на расстеленных газетах посреди крыши. Они загорали на отцветающем солнце бабьего лета и пили пиво. Между ними стояла трехлитровая банка и раскуроченная коробка из-под молока, заменявшая кружку. Над ними на шесте, как скелет мелкого птеродактиля, висела телевизионная антенна, которую они только что установили.

– Сашенька тебе письмо написала, – сказал Служкин.

– Не получал. Честное слово.

– Так она его через меня передала.

Служкин залез в карман джинсов, достал листочек и протянул Будкину. Будкин развернул его и стал читать, держа на весу перед глазами, солнцу на просвет. Читал он долго.

– Не ссорился я с ней, – сказал он, опуская письмо. – Это она на меня обиделась. Когда я последний раз был у нее, то всякие планы развивал, как зимой буду на горных лыжах кататься. А ее, естественно, не звал. Вот она и обиделась.

– А чего не звал-то? Трудно, что ли?

– Я бы позвал, так она ведь поехала бы, дура… А там одни ботинки, как «Боинг», стоят. Где бы она на все денег взяла? Явилась бы в каких-нибудь снегоступах на валенках… Меня бы там на базе все засмеяли.

Будкин приподнялся, выпил пива и повалился обратно.

– Так сходи к ней, – посоветовал Служкин.

Будкин задумчиво начал складывать из письма самолетик.

– Неохота, – признался он. – Надоело мне с ней. Человек она, конечно, хороший, но тоску на меня нагоняет.

Будкин ловким, точным движением запустил самолетик. Тот нырнул, вынырнул, полетел за край крыши по красивой нисходящей линии, пронесся над желто-зеленым ветхим тряпьем березок в сквере и вдруг без видимой причины кувыркнулся вниз и исчез в тени, как в озере.

– Господин Будкин зажрался, – констатировал Служкин. – От такой чудесной девушки отказывается. Доиграется господин Будкин, точно. Имеет терема, а пригреет тюрьма.

Будкин захехекал.

– Руневой в тебя надо было влюбиться, Витус, – сказал он. – Вы бы друг другу идеально подошли.

– Я хоть к кому идеально подойду, – без ложной скромности ответил Служкин. – И отойду так же.

– Мне не такая девка нужна, – мечтательно произнес Будкин, глядя в теплое небо, которое незаметно из глубины словно бы начинало медленно промерзать на зиму. – Такая вот… – туманно сказал он и пошевелил пальцами. – Особенная…

– Такой большой, а в сказки веришь, – буркнул Служкин.

– Не-е, Витус, я не в сказки, я в жизнь верю. Это другие верят в сказки. Вот девки, что вокруг вьются, смотрят на меня как на какого-то Хоттабыча: мои бабки, хаты, тачки, свобода моя – для них какое-то Лукоморье. Потому они на меня и вешаются. А меня-то за всем этим не видят!

– А Сашенька видит.

– Рунева, наоборот. Она счастлива уже одним тем, что моя мама меня родила. А я этим тоже не исчерпываюсь. Руневой все равно: живи я хоть в шалаше с голой задницей, она все равно любить будет. Только в шалаше я себя уважать бы перестал. В общем, ни с той ни с другой стороны нет уважения к тому, что я в себе ценю больше всего: к моему умению жить.

– Что это за умение? Умение деньги делать?

– Не только. С этим умением я организовал свою жизнь так, что ни от кого и ни от чего не зависю… завишу…

– Не зависею. А чего ж в тебе, несчастном, тогда ценят?

– Саму жизнь ценят, Витус, а не умение жить. Следствие, а не причину. А мне нужна такая женщина, чтобы все эти жизненные блага ценила, но не рвалась за ними и не плевала бы на них. Чтобы за шмотьем меня видела и уважала меня за то, что я могу его иметь. И пользовалась бы всем в меру – не переплачивала и не воровала. Короче, хозяйка мне нужна, а не грабительница и не обожательница.

– Ну-у, – скептически хмыкнул Служкин. – Давай ищи съеденные щи.

Вечером Служкин отправился в садик за Таточкой, но, отойдя от подъезда на пять шагов, вдруг свернул с тротуара и через ограждение полез в сквер. Забравшись в заросли поглубже, он осмотрелся, подпрыгнул и выдернул из листвы березки маленький бумажный самолет.