Умение терять

Открыв на звонок дверь, Служкин увидел Градусова.

– Вот так хрен! – удивился он. – Чем обязан?

– Беда, Географ… – вздохнул Градусов. – Поговорить надо.

– Ну, заходи. – Служкин посторонился.

– А твоя жена меня не прирежет?

– Была бы дома – конечно прирезала бы.

На кухне, усевшись на табуретку, Градусов долго чесался и кряхтел, пока Служкин не угостил его сигаретой.

– Короче, – сказал он, – Роза записала нас к тебе на экзамен.

– Кого это – нас? – насторожился Служкин.

– Ну, меня… Ергинатам, Банникова, Безденежных…

– Что, всех, что ли, двоечников из девятых классов?… – яростно изумился Служкин.

– Ну… восемь человек.

– Угроза офонарела! – Служкин злобно сшиб пепел с сигареты. – Она не имеет права насильно записывать на экзамен!

– Да она не насильно… Сперва я один записался, а потом за мной и эти бивни… Наслушались после похода от наших: «Географ! Географ!…» Ну, и решили, что Географ не утопит.

– Молодцы-ы!… – возмутился Служкин. – Подвели меня под монастырь, гады… Что мне из-за вас, снова ногу ломать?

– Ногу-то не надо… – помиловал Градусов. – Придумай чень-то…

– А чего тут придумывать? Учите билеты. Я все диктовал.

– Так неделя остается… – скис Градусов. – И не записывали мы ничего, сам знаешь… И не выучим ни фига – мы же тупые.

– А я что поделаю? – развел руками Служкин.

– Так придумай! – заорал Градусов. – Я ведь по-хорошему пришел! Это ведь не наша, а твоя заморочка! Если нам пары влепят – так фиг ли нам-то? Ну дадут справки, что отсидели в школе, и плевать на это! А тебя с работы попрут, потому что ни один ученик экзамен даже на тройку сдать не смог! Значит, учил ты хреново!

– Ладно, не ори, не в бане… – поморщился Служкин.

– Тебе Роза подляну кидает, а ты еще чего-то честного из себя корчишь, – тоном ниже добавил Градусов. – Мы-то что? Мы и по всем другим предметам знаем не больше, чем по географии… Нас и так в ПТУ возьмут… А тебе из-за нас неприятности.

– Может, мне еще по флакону вам каждому выкатить, за заботу? – спросил Служкин.

– Не надо, – великодушно разрешил Градусов. – Лучше придумай чего.

Служкин мрачно задумался. Градусов угодливо помалкивал.

– Ладно, есть одна мыслишка, – наконец сказал Служкин. – Сейчас иди к Люське и попроси у нее конспекты по географии. Я видел: она их хорошо написала. А к пяти часам собирай свою камарилью и приходи в мой кабинет. Пусть все несут ведра, тряпки, мыло, порошок. Будем парты мыть. Без чистых парт ничего не выгорит. Усвоил?

Допив чай, Градусов распрощался. На лестнице, оказывается, его терпеливо дожидались бивни. В окно Служкин видел, как Градусов вышел из подъезда, а за ним потянулись присные, и в заключение – наиболее выдающиеся двоечники «А» и «Б» классов с сиамскими близнецами Безматерных и Безденежных. Градусов что-то объявил двоечникам, внушительно поднес кулак к носу Ергина и уверенно взял курс на девятиэтажку, где жила Люська Митрофанова.

В пять вечера Служкин подошел к своему кабинету. Двоечники уже толпились у дверей. Служкин запустил их, открыл в кабинете окно, сел на подоконник и закурил.

– Ну что, – сказал он. – Можете приступать к уборке. Мойте пол, драйте парты. Столешницы должны быть оттерты дочиста, иначе ничего у нас не выйдет.

Угрюмые двоечники пошли за водой и начали уныло чистить столы. Под тряпками и мыльной пеной неохотно таяли многочисленные изображения Географа. Служкин сидел на подоконнике и объяснял свой план.

– Старые способы смухлевать для ваших деревянных мозгов не годятся, – говорил он, – шпоры там, флаги, помеченные билеты… Розу Борисовну на мякине не проведешь. Поэтому мы сделаем так. На каждой парте мы напишем по одному билету. Вы берете билет, смотрите номер и садитесь за ту парту, на которой он написан. Парт в кабинете двадцать, а билетов двадцать четыре. Можете четыре недостающие парты… э-э… то есть четыре последних билета, для подстраховки выучить. А можете понадеяться на авось. Писать билеты на парте будете особым образом. Текст располагайте по всей площади столешницы. Строчки пишите сверху вниз – так читать незаметнее. Буковки рисуйте очень маленькие, а расстояние между ними делайте большое: при таком раскладе даже с дистанции в метр будет казаться, что парта совершенно чистая. А когда пойдете отвечать, не читайте с листочка, а говорите своими словами. Не умничайте, не забывайте, что вы кретины.

Служкин провозился с двоечниками чуть ли не до темноты. Двоечники, похоже, и сами пожалели, что решили сдавать географию. Служкин был неумолим. Раздергав на листочки Люськин конспект, двоечники расписали все двадцать парт, и только после этого Служкин их распустил. Они разошлись изможденные, молчаливые, понурые.

За день до экзамена Роза Борисовна явилась инспектировать кабинет географии. К тому времени Служкин успел вылизать его окончательно. Он вымыл окна, починил расшатанные стулья, приволок из кабинета пения два новых стола, чтобы экзаменационная комиссия не уселась за парты с секретом. Для придания окончательного блеска Служкин также извлек свои немногочисленные наглядные пособия. Карту Мадагаскара он скромно повесил на дальнюю стену, портрет Лаперуза водрузил над доской, а кусок полевого шпата долго примерял то на один край стола, то на другой, а потом сунул в мусорное ведро. Угроза, брезгливо оглядываясь, прошлась по кабинету.

– Вы сами парты мыли, Виктор Сергеевич? – спросила она.

– Нет. Заставил наиболее плодовитых живописцев.

– А почему у вас так мало карт?

– Сколько было, когда я пришел сюда.

– А где же остальные?

– А разве они есть? – удивился Служкин.

– Конечно есть, – с достоинством заявила Роза Борисовна. – В прошлом году этот кабинет был кабинетом НВП, а географию вели в нынешнем кабинете химии. Я уверена, что до сих пор карты и лежат там в шкафу в препараторской. Неужели весь год вы вели уроки так?

– Вел, – согласился Служкин. – Я еще в сентябре говорил вам, что мне нужны карты, но вы мне ничего не ответили.

– Не могу же я заниматься каждой мелочью! – разозлилась Угроза. – Я просто изумляюсь вашей беспомощности, Виктор Сергеевич!

Служкин не стал ничего отвечать.

– Немедленно принесите карты и повесьте на стены, – приказала Угроза. – И завтра, пожалуйста, приходите на экзамен без опоздания. Посмотрим, чему вы научили своих учеников.

В день экзамена Служкин, сам не зная зачем, пришел даже на час раньше необходимого. Бесцельно побродив по кабинету, он уселся за стол. Рука привычно потянулась за сигаретами, но курить сейчас – даже в окно – было чрезвычайно рискованно.

Дверь кабинета неожиданно открыли, и сквозняк встрепал волосы Служкина. На пороге кабинета стояла Маша.

На Маше было строгое белое платье и строгий черный пиджачок, в волосах – огромный белый бант. Этот костюм, колечко и сережки, тонкая цепочка на шее, подкрашенные губы и подведенные глаза делали Машу совсем взрослой.

– Маша!… – растерянно ахнул Служкин. – Ну ты и красавица сегодня!…

– А я вот шла на экзамен по физике и решила к вам заглянуть… – виновато сказала Маша, прикрывая дверь.

Они помолчали, глядя друг на друга.

– Мы с вами после похода даже не разговаривали… Я так соскучилась… – жалобно добавила Маша. – К вам сейчас не подступиться, вы такой популярный стали… Пацаны все время вокруг вас вертятся, девчонки все перевлюблялись…

– Ну что мне ваши девчонки? – улыбнулся Служкин.

– Вы меня еще не забыли, Виктор Сергеевич?

– Конечно нет, Маша. – Служкин со стула пересел на край своего стола и протянул руки: – Иди ко мне…

Маша неуверенно подошла поближе. Служкин, улыбнувшись, подтянул ее вплотную и осторожно поцеловал.

– Вы меня любите, Виктор Сергеевич? – тихо спросила Маша.

– Очень люблю.

– А я вас больше всех на свете…

Голос Маши чуть дрогнул, и Маша обвила руками шею Служкина, словно бы силой объятия покрывала слабость своего голоса. Служкин тоже под пиджачком обнял Машу за талию, поцеловал в розовое ушко под светлой, изогнутой прядью волос и взял губами ее сережку, как вишенку с ветки.

– Виктор Сергеевич… А что мы дальше будем делать?

Какая-то недетская, неюношеская тоска прозвучала в Машином вопросе, и Служкин выпустил сережку из губ.

– Не знаю, Маша… – тяжело ответил он. – Кругом тупик…

– И нет выхода?

Служкин молча потерся кончиком носа о Машину скулу.

– Ты еще такая маленькая, а я уже такой большой… – прошептал он. – И за моей спиной целый воз всякой поклажи, которую мне едва под силу волочить…

– Но ведь не может все вот так кончиться!… – с болью произнесла Маша, глядя ему в глаза.

– Кто знает… – не отводя взгляда, негромко ответил Служкин.

И тут сквозняк снова встрепал его волосы, всплеснул крыльями Машиного банта.

– Эт-то что такое?… – раздался обескураженный возглас.

В проеме двери стояла Роза Борисовна. Маша дернулась, но Служкин не выпустил ее.

– Закройте, пожалуйста, дверь, – еле сдерживая бешенство, сказал Служкин Угрозе. Но Угроза шагнула в кабинет и закрыла дверь совсем не с той стороны, с которой хотелось Служкину. Маша убрала руки со служкинских плеч и, полуобернувшись, исподлобья посмотрела на Угрозу.

– Маша, вон из кабинета! – голосом мертвеца приказала Угроза.

– Не твое дело! – негромко, но с ненавистью ответила Маша.

– Вон, шлюха, я сказала! – тихо, одними интонациями рявкнула Угроза.

– Роза Борисовна… – утробно зарычал Служкин, но Маша быстро закрыла ему рот ладошкой, потом вдруг сильно дернулась, освобождаясь из его рук, и мимо Угрозы выбежала из кабинета.

Служкин молчал, сидя на столе. Он тяжело дышал, опустив голову, стискивая кулаки. Угроза, повернувшись к нему спиной, необыкновенно долго запирала замок на двери.

– Не трудитесь запирать, Роза Борисовна, – охрипнув, сказал Служкин. – Лучше выйдите из кабинета… И больше никогда не входите без стука и не называйте при мне девушек шлюхами…

Угроза медленно развернулась на Служкина, как артиллерийское орудие.

– Я и без вас разберусь, как мне называть свою дочь, – отчеканила она.

– Дочь?! – обомлев, беззвучно переспросил Служкин и впервые взглянул Угрозе в лицо.

Роза Борисовна стояла у доски, закрыв лицо ладонями. Из-под ладоней по щекам протянулись вниз черные стрелки потекшей туши.

Служкин не мог даже рта закрыть, потрясенный видом и словами Розы Борисовны.

– Не смотрите на меня, Виктор Сергеевич… – вдруг каким-то человеческим, женским голосом попросила она. – Я вас очень прошу, Виктор Сергеевич, немедленно уйдите отсюда и подайте директору заявление… Экзамен проведем без вас.

Через четверть часа Служкин положил на директорский стол заявление с просьбой о расчете сегодняшним днем. Директор, не глядя на Служкина, хмыкнул, пожал плечами и наискосок подписал: «Не возражаю». Отныне и присно Служкин не был географом.

А вечером к нему домой приперлись все двоечники во главе с Градусовым и подарили бутылку дорогущего вина. Все они сдали экзамен на уверенные тройки. Только Градусову достался билет из тех, что не влезли на парты, и он получил «отлично».

Служкин сидел на кухне, пил чай, курил и читал газету, выкраденную из соседского почтового ящика. Надя у плиты резала картошку для ужина. Тата в комнате играла в больницу. Пуджик сидел в открытой форточке и смотрел на птичек.

– Ну что ты все читаешь, читаешь, – раздраженно сказала Надя. – Дома как бирюк, слова от тебя не дождешься. Поговорил бы со мной.

– Надо дочитать побыстрее, – не отрываясь от газеты, оправдывался Служкин. – Сунуть обратно в ящик, чтобы не заметили…

– Брать не надо чужое.

– Так на свое денег нет…

– Так заработай! Кстати, ты так и не объяснил, почему уволился.

– А чего тут объяснять? – Служкин пожал плечами. – Разодрался с начальством, да и все. Начальство решило, что в лице меня оно взрастило глисту длиною в версту.

– Наверное, так оно и есть.

– Ну как вот с тобой разговаривать, Надя, если на каждое мое положение от тебя унижение? – вздохнул Служкин.

– Чего заслужил, – буркнула Надя. – И где ты теперь работать собираешься? Я тебя кормить не намерена, учти.

– А-а, не знаю. Будет день – будет хлеб. Будкин звал куда-то в свою фирму. То ли колеса шиповать, то ли колбасу воровать…

Надя поставила сковородку на газ, прикрыла крышкой и уселась за стол напротив Служкина.

– Я не хочу, чтобы ты работал у Будкина, – твердо сказала она.

– Это еще почему? – удивился Служкин, отодвигая газету.

– Не хочу ни в чем от него зависеть. – Надя закурила. – И не желаю, чтобы у него был лишний повод приходить в мой дом.

– Уже что-то новенькое, – серьезно заметил Служкин, окончательно откладывая газету. – Вообще-то Будкин не нуждается в поводах, чтобы приходить в гости… Он сам себе повод. Но ведь вроде бы до сих пор, извини, ты была рада его лицезреть…

– Не суйся в это! – грубо оборвала Служкина Надя.

– Тогда, пожалуй, я все же дочитаю газету, – помолчав, сказал Служкин. – Э-э… где же эта статья про каторжный труд манекенщиц?…

Надя в упрямом молчании докурила сигарету и только потом произнесла – твердо и безразлично:

– Отныне у меня с Будкиным все кончено.

Служкин вздохнул и опять свернул газету.

– А что у вас стряслось, пока я был в походе? – спросил он.

– Ничего, – мрачно ответила Надя.

– Как же так? Ни с того ни с сего – развод?

– Ни с того ни с сего, – кивнула Надя. – Просто я поняла, что мне этого не нужно. Есть ребенок, дом, работа, какой-никакой муж – в общем, видимость нормальной жизни, ну и достаточно этого. А Будкин – уже лишнее.

– Я не понял, – осторожно подступился Служкин, – вы что, больше не любите друг друга, или только больше не спите, или вообще не разговариваете – как?…

– Будкин для меня – пустое место.

– Позволь, а причина?

– Нет причины. Я почувствовала, что хватит, – и закончила, вот и вся причина.

– А ты его по-прежнему любишь?

– Да.

– А он тебя?

– И он меня.

– Странно все это… Самомучительство какое-то…

– Тебе не понять. Но так надо. А ты сам знаешь: если я чего решила – так и будет. В отличие от тебя, я не безвольная тряпка.

Служкин задумчиво закурил другую сигарету.

– И что, тебе сейчас очень плохо?

– Очень, – спокойно и искренне призналась Надя. – Но в твоих утешениях я не нуждаюсь.

– Да я бы и не полез тебя утешать… Что ж, сама вызвала – сама и держи удар. Умение терять – самая необходимая штука в нашей жизни. А в твоем решении виноват, конечно, я?

– Ты больше всего.

– Как это понимать? Я встал поперек вашей любви? Или ты решила, что остаться со мной надежнее? Или что иное?

– Да все вместе, – равнодушно ответила Надя. – И первое, и второе, и третье, и десятое.

– Ну а мне что делать? Перелететь с диванчика на кроватку?

– Нет. – Надя устало покачала головой. – Живи на своем диванчике. Между нами все остается по-прежнему. И навсегда.

Двадцать пятого мая утром Служкин отвел Тату в садик и снова завалился спать. Теперь ему некуда было торопиться. Проснувшись, он не стал ни бриться, ни причесываться, попил на кухне холодного чаю и вышел на балкон покурить.

По улице, понизу, ветер тащил смятые обрывки какой-то музыки. Служкин курил. Узнать мелодию было практически невозможно. Но вдруг какими-то завихрениями воздуха в каменных коридорах улиц мелодия очистилась от шумов, откристаллизовалась на мгновение, и Служкин разобрал слова старого школьного вальса: «Не повторяется, не повторяется, не повторяется такое никогда…»

В его школе проходил Последний Звонок.

Служкин заметался по балкону, как тигр по клетке. Он бросил вниз сигарету и как был – непричесанный и небритый, в заляпанной краской рубашке и заштопанных домашних джинсах – сунул босые ноги в кроссовки и выскочил на улицу.

Он добежал до школы, пока еще не успел доиграть вальс. В открытых окнах учительской на втором этаже стояли динамики. На волейбольной площадке длинной шеренгой выстроились выпускники – сначала одиннадцатый класс, потом девятые. Вокруг площадки толпились учителя, родители, школьники помельче. Директор, дождавшись тишины, начал какую-то речь, издалека блестя очками. Его голос долетал до Служкина, но слов разобрать было нельзя.

Служкин двинулся вдоль сетчатого школьного забора, механически перебирая пальцами ячейки. Он обошел волейбольную площадку и, подальше от толпы, перемахнул ограду. Он не стал приближаться к торжественной линейке, а замер поодаль, укрывшись за сосновым стволом.

Ему был виден весь ряд девятиклассников. Он различил и Машу – такую красивую в бантах, – и Люську, и ехидного Старкова, и Скачкова, спавшего в чемодане, и всю красную профессуру, и рыжего Градусова с его присными, и двоечников Безматерных и Безденежных, и отцов – Бормана, Чебыкина, Овечкина, Тютина, Демона, и всех, кто целый год мотал ему нервы, бездельничал и пакостил, или зубрил и терзал вопросами, или болтал с соседями, не обращая внимания на Географа.

На волейбольной площадке рослый одиннадцатиклассник взгромоздил на плечо девочку-первоклассницу. Девочка подняла над головой большой колокольчик и затрезвонила. Одиннадцатиклассник понес ее вдоль шеренги выпускников. Этот перезвон и был Последним Звонком.

Служкин развернулся, пошел обратно, перелез через забор и отправился куда глаза глядят. Но глаза его, видимо, никуда не глядели, зато ноги шагали все быстрее и быстрее. Со стороны, наверное, могло показаться, что Служкин мечется по Речникам, натыкается на невидимые преграды, шарахается в сторону, бежит и через пять минут вновь налетает на стеклянную стену. Ноги вынесли Служкина к дому, где когда-то жила Чекушка. Он свернул в переулок и оказался у подъезда Лены Анфимовой. Он снова свернул и очутился у того дома, в котором находилась старая квартира Будкиных. Служкин скользнул под ее балконом, промчался немного и выскочил к многоэтажке Киры Валерьевны. Увернулся от нее, но едва не врезался в дом Ветки. Укрылся в Грачевнике, но через кусты полезла контора, где работала Надя. Опрометью удрав и оттуда, Служкин чуть не попал под взгляд окон заводоуправления, за которыми где-то была Сашенька. Измученный, Служкин просто чудом прорвался к затону. Берега цвели, над Камой горело безоблачное небо, вода в затоне от ветра рябила, как чешуя. Затон был пуст. Все корабли уплыли.

Сидя в кустах над обрывом, Служкин выкурил три сигареты и пошел домой. По дороге он выпросил в садике Тату. Идти им надо было опять мимо школы.

Церемония на волейбольной площадке уже закончилась, но девятиклассники, видимо, еще долго оставались на школьном дворе – смотрели друг у друга свидетельства, фотографировались классами и по отдельности, с учителями и без. Когда Служкин проходил мимо теплицы, из школьной калитки ему навстречу вырулил веселый Старков. Под руку его держала Маша.

– Здрасте, Виктор Сергеевич! – закричал Старков.

– Привет, – окаменев лицом, ответил Служкин.

Маша молча рассматривала Тату.

– А чего вас сегодня на линейке не было? – жизнерадостно осведомился Старков. – Мы бы с вами сфотографировались на память!

– Болел, – кратко пояснил Служкин.

– Чем? – тут же спросил Старков.

– Проказой.

Служкин и Тата прошли мимо. Маша так и не подняла глаз.

– Опохмелиться денег нет, вот и болел, – за спиной Служкина сказал Старков Маше.

Служкин привел Тату домой. Когда они подходили к подъезду, из подвала вылез Пуджик и увязался следом. Дома Служкин накормил Тату, накормил кота, взял сигарету, вытащил из-под дивана подаренную двоечниками бутылку вина и пошел на балкон.

Зубами он вытащил пробку и сделал несколько глотков из горлышка. Рядом на перила мягко запрыгнул Пуджик, и Служкин погладил его по спине. Потом с банкеткой в руках пришла Тата, приставила банкетку к ограждению, влезла на нее и стала смотреть на улицу.

– Папа, а ты вино пьешь? Ты пьяным будешь? – наконец спросила она.

– Это не вино, – сказал Служкин. – Это я воду принес в бутылке – цветочки полить.

И он вылил вино в ящик с землей, который висел на перилах. Цветы в этом ящике не росли уже тысячу лет.

– Папа, – снизу вверх глядя на Служкина, спросила Тата. – А почему у тебя борода есть?

– Потому что я старый, – печально произнес Служкин.

– Давай играть, – предложила Тата. – Угадай, какая сейчас машина проедет?

– Синяя, – сказал Служкин.

– А я говорю – красная.

Под балконом медленно прокатила черно-серебряно-радужная, как навозный жук, иномарка.

– Никто не угадал, – с сожалением признала Тата. – А сейчас какая проедет?

– Золотая, – сказал Служкин.

Яркий солнечный полдень рассыпался по Речникам. Мелкая молодая листва на деревьях просвечивала, пенилась на ветру и плескалась под балконом. Служкин на балконе курил. Справа от него на банкетке стояла дочка и ждала золотую машину. Слева от него на перилах сидел кот. Прямо перед ним уходила вдаль светлая и лучезарная пустыня одиночества.