Экспрессионизм, акмеизм, модернизм в целом, неомифологическое 9 страница

слышатся явно неслучайные переклички с зарождающейся новой

идеологией - аналитической философией: рядом с Лондоном

преподают основатели этой новой философии Бертран Рассел и

Джордж Эдвард Мур. Первоначальный вариант аналитической

философии - логический позитивизм (см.) все проблемы

сводил к проблемам языка. В частности, одной из его сверхзадач

было построение идеального научного языка.

А теперь послушаем, как Генри Хиггинс излагает на

лондонской улице свое социолингвистическое кредо:

"Фонетика - только. Нетрудно сразу отличить по выговору

ирландца или йоркширца. Но я могу с точностью до шести миль

определить место рождения любого англичанина. Если это в

Лондоне, то даже с точностью до двух миль. Иногда даже можно

указать улицу. [И]

Наш век - это век выскочек. Люди начинают в Кентиштауне,

живя на восемьдесят фунтов в год, и кончают на Парк-лэйн с

сотней тысяч годового дохода. Они хотели бы забыть про

Кентиштаун, но он напоминает о себе, стоит им только раскрыть

рот. И вот я обучаю их".

Хиггинс об Элизе: "Вы слышали ужасное произношение этой

уличной девчонки? Из-за этого произношения она до конца дней

своих обречена оставаться на дне общества. Так вот, сэр, дайте

мне три месяца сроку, и я сделаю так, что эта девушка с успехом

сойдет за герцогиню на любом посольском приеме".

Хиггинс об отце Элизы:

"Д у л и т т л (меланхолическим речитативом). Дайте

мне слово сказать, хозяин, и я вам все объясню. Я могу вам все

объяснить. Я хочу вам все объяснить. Я должен вам все

объяснить.

Х и г г и н с. Пикеринг, у этого человека природные

способности оратора. Обратите внимание на конституцию: "Я могу

вам все объяснить. Я хочу вам все объяснить. Я должен вам все

объяснить". Сентиментальная риторика. Вот она, примесь уэльской

крови. [...]

Х и г г и н с (встает и подходит к Пикерингу).

Пикеринг! Если бы мы поработали над этим человеком три месяца,

он мог бы выбирать между министерским креслом и кафедрой

проповедника в Уэльсе".

И наконец, Хиггинс своей матери об Элизе: "Если бы вы

знали, как это интересно, - взять человека и, научив его

говорить иначе, чем он говорил до сих пор, сделать из него

совершенно другое, новое существо".

Этот оптимизм, с которым Шоу впервые во всеуслышание

объявил, что человек - это его язык (при этом он предварил еще

и так называемую гипотезу лингвистической

относительности Эдуарда Сепира и Бенджамена Ли Уорфа, в

соответствии с которой реальность опосредована языком, на

котором о ней говорят, а не наоборот, как думали ранее), - этот

оптимизм созвучен тому оптимизму, с которым европейская

философия начала ХХ в. вступала в свою новую - лингвистическую

- фазу.

Этот оптимизм вскоре кончился, ибо оказалось, что людям,

даже говорящим на одном языке, становится все труднее и труднее

договориться при помощи слов, и мировая война, разразившаяся

через год после премьеры "П.", была явным тому свидетельством.

Логический позитивизм в 1930-е гг. исчерпал себя,

идеальный язык оказался никому не нужен. Лингвистическая

философия повернулась лицом к живому языку (на этой стадии

скорее Хиггинсу следовало обучаться "правильному" живому языку

у цветочницы, как Людвиг Витгенштейн впитал в себя речь

деревенских ребятишек (см. биография) и неслучайно после

этого развернул свою философию на 90 градусов, призывая изучать

живую речь (во всяком случае, такова концепция одного из

исследователей биографии Витгенштейна Уильяма Бартли).

В 1930-е гг. философы поняли, что метафизика, выброшенная

логическими позитивистами на помойку как ненужный хлам, нужна,

и появилась новая метафизика, обращенная к человеку, -

экзистенциализм.

Лит.:

Руднев В. Морфология реальности // Митин журнал. 1994. -

No 51.

ПОЛИМЕТРИЯ

(или полиметрическая композиция). Когда перед

стиховедением встала задача описания стихотворных размеров (см.

система стиха), то иногда попадались тексты, написанные

несколькими размерами. Что с ними делать, не знали. Например, в

поэме Некрасова "Кому на Руси жить хорошо" есть основной размер

- белый 3-стопный ямб:

В каком году - рассчитывай,

В какой земле - угадывай,

На столбовой дороженьке

Сошлись семь мужиков.

Но там есть и другие размеры - размеры песен и баллад,

например об атамане Кудеяре: "Было четыре разбойника, / Был

Кудеяратаман". Это 3-стопный дактиль.

Особенно остро проблема встала при описании стиха ХХ в.,

например поэм Блока и Маяковского, где размеры менялись

буквально на каждом шагу и один мог незаметно перетекать в

другой. Тогда (по-видимому, не без бессознательного влияния

понятия "полифония" М. Бахтина (см. полифонический

роман) П. А. Руднев предложил термин П., который

рассматривал многоразмерность одного текста в духе системности

структурной поэтики (см.) - как один суперразмер. Если

угодно, как нечто, похожее на верлибр (см.), который

тоже состоит из строк, отсылающих к другим размерам.

Вот, например, начало "Двенадцати" Блока, одного из

труднейших для анализа полиметрических текстов:

Черный вечер.

Белый снег.

Ветер, ветер!

На ногах не стоит человек.

Ветер, ветер -

На всем божьем свете!

Отчетливо складывающийся в двух первых строках 4-стопный

хорей в четвертой строке сбивается на раешник (свободный

рифмованный стих русского лубка). В дальнейшем ритмика поэмы

строится на противопоставлении 4-стопного хорея, передающего

чеканный шаг красногвардейцев, и других размеров, как правило,

народного или городского фольклора, отражающих стихийное начало

в сюжетной и идеологической коллизии поэмы. Вот появляется

городской романс - 4-стопный ямб:

Не слышно шуму городского,

Над невской башней тишина,

И больше нет городового -

Гуляй, ребята, без вина!

А вот размер, напоминающий кольцовские эксперименты, в нем

отчетливо слышится ритмика блатной песни:

Ужь я времячко

Проведу, проведу...

Ужь я темячко

Почешу, почешу [...]

Ужь я ножичком

Полосну, полосну!..

Самым интересным в "открытии" П. оказалось то, что почти

каждое звено в многоразмерной системе текста несет свой

зкспрессивносмысловой обертон. Особенно очевидным это стало при

анализе блоковской драмы "Роза и крест", где у каждого

персонажа, как показали несложные подсчеты, имеется свой

метрический голос.

В целом явление П. было частью характерного для начала ХХ

в. процесса верлибризации культуры (см.).

Лит.:

Руднев П. А. О стихе драмы А. Блока "Роза и крест" //

Учен. зап. Тартуского ун-та, 1970. - Вып. 251.

Руднев П.А. Опыт описания и семантической интерпретации

полиметрической структуры поэмы А. Блока "Двенадцать" // Там

же, 1971. - Вып. 266.

Руднев В.П. Стих и культура // Тыняновский сб.: Вторые

Тыняновские чтения. - Рига, 1986.

ПОЛИФОНИЧЕСКИЙ РОМАН.

Полифония (древнегр. poliрhonia - многоголосие) -

музыкальный термин, обозначающий великий музыкальный стиль,

господствовавший в Европе до середины ХVIII в. (до великого

классицизма). В полифонии в отличие от гармонии (см. также

додекафония) нет деления на мелодию и аккомпанемент, все

голоса равноправно ведут свои партии, от наложения которых

образуется полифонический стиль - стиль мотетов, фуг и

полифонических фантазий.

М. М. Бахтин применил термин П. р. прежде всего к

творчеству Достоевского в книге "Проблемы творчества

Достоевского". Книга вышла в 1929 г. и практически осталась

незамеченной. Бахтин был репрессирован (сослан в Саранск).

После издания этой книги с изменениями и под названием

"Проблемы поэтики Достоевского" в 1963 г. она принесла Бахтину

мировую славу, сделав его одним из самых знаменитых русских

филологов и философов советского периода.

Бахтин был авангардистом в литературоведении (ср.

авангардное искусство). Он придумал какое-то совершенно свое,

альтернативное литературоведение (см. также

карнавализация). Под П. р. Бахтин понимал тот факт, что

в отличие от других писателей Достоевский в своих главных

произведениях ведет все голоса персонажей как самостоятельные

партии. Здесь нет "мелодии и аккомпанемента" и, конечно, нет

никакой "гармонии". Борьба и взаимное отражение сознаний и идей

составляет, по Бахтину, суть поэтики Достоевского. Его герой,

пишет Бахтин, "более всего думает о том, что о нем думают и

могут думать другие, он стремится забежать вперед чужому

сознанию, каждой чужой мысли о нем, каждой точке зрения на

него. При всех существенных моментах своих признаний он

старается предвосхитить возможное определение и оценку его

другим, угадать смысл и тон этой оценки и старается тщательно

сформулировать эти возможные чужие слова о нем, перебивая свою

речь воображаемыми чужими репликами".

Вот пример полифонического проведения идеи в романе

"Преступление и наказание": Раскольников еще до начала действия

романа опубликовал в газете статью с изложением теоретических

основ своей идеи. Достоевский нигде не излагает этой статьи в

монологической форме. Мы впервые знакомимся с ее содержанием

[...] в напряженном и страшном для Раскольникова диалоге с

Порфирием [...). Сначала статью излагает Порфирий, и притом

излагает в нарочито утрированной и провоцирующей форме. Это

внутреннее диалогизированное изложение все время перебивается

вопросами, обращенными к Раскольникову, и репликами этого

последнего. Затем свою статью излагает сам Раскольников, все

время перебиваемый провоцирующими вопросами и замечаниями

[...]. В результате идея Раскольникова появляется перед нами в

интериндивидуальной зоне напряженной борьбы нескольких

индивидуальных сознаний, причем теоретический статус идеи

неразрывно сочетается с последними жизненными позициями

участников диалога".

При этом неотъемлемой чертой П. р. Бахтин считает то, что

голос автора романа не имеет никаких преимуществ перед голосами

персонажей. Особенно это заметно, когда Достоевский вводит

рассказчика, принимающего участие в действии на правах

второстепенного персонажа ("хроникер" в "Бесах").

Другая особенность поэтики П. р. - герои, обрастая чужими

голосами, приобретают идеологических двойников. Так, двойниками

Раскольникова являются Свидригайлов и Лужин, двойниками

Ставрогина - Кириллов и Шатов.

Наконец, Бахтин противопоставляет П. р. Достоевского

монологическому роману Л. Н. Толстого, где автор является

полновластным хозяином своих персонажей, а они - его

марионетками.

Не боясь преувеличения, можно сказать, что вся

модернистская проза ХХ в. выросла из Толстого и Достоевского,

либо беря линию одного из них (так, Джеймс полифоничен, а Пруст

монологичен), либо парадоксальным образом их сочетая, как это

имеет место в творчестве Томаса Манна и Фолкнера.

В "Волшебной горе" Т. Манна Ганс Касторп постоянно

пребывает в "интеривдивидуальной зоне" своих "герметических

педагогов" - Сеттембрини и Нафты, Клавдии и Перекорна, Беренса

и Кроковского. Но при этом авторитарность чисто толстовского

авторского голоса здесь тоже очевидным образом присутствует.

В "Докторе Фаустусе" полифонический тон задает

фигура рассказчика Серенуса Цейтблома, который в процессе

написания биографии своего друга, гениального композитора

Леверкюна, находится с ним в отношениях напряженной полемики.

Прямой отсылкой к П. р. Достоевского ("Братьям Карамазовым")

является диалог Леверкюна с чертом, где герой хочет убедить

себя в нереальности собеседника, "интериоризировать" диалог,

превратить его во внутреннюю речь и тем самым лишить

истинности.

Особая "редуцированная полифония" присутствует в прозе

Фолкнера, особенно в романе "Шум и ярость" и трилогии о

Сноупсах ("Деревушка", "Город", "Особняк"). "Шум и ярость"

представляет собой композицию из четырех частей, каждую из

которых ведет свой голос - трое братьев Компсонов и (последнюю

часть) автор. В трилогии о Сноупсах голоса получают попеременно

"простаки" Чик Малиссон и В. К. Рэтлиф и утонченный Гэвин

Стивенс. При этом в обоих романах одно и то же содержание

передается разными лицами по-разному (ср. также

событие).

Концепция П. р. Бахтина (см. также карнавализации)

философски чрезвычайно обогатила отечественное и западное

литературоведение, превратила его из скучной описательной

фактографии в увлекательную интеллектуальную языковую

игру (см.).

Лит.:

Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М., 1963.

Бахтии М.М. Вопросы литературы и эстетики. - М., 1976.

Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М., 1979.

"ПОРТРЕТ ДОРИАНА ГРЕЯ"

- роман Оскара Уайльда (1891). Несмотря на то что этот

роман написан в конце ХIХ в., он по своей проблематике и

идеологии целиком принадлежит ХХ в., а по художественному языку

- европейскому символизму, а тем самым модернизму

и неомифологизму. Кроме того, в этом произведении

впервые поставлена проблема соотношения текста и реальности как

проблема энтропийного времени (см.). В концепции

культуры ХХ в., развиваемой на страницах этого словаря, "П. Д.

Г." играет в культуре ХХ в. едва ли не меньшую роль, чем,

например, "Доктор Фаустус" Томаса Манна.

Напомним вкратце сюжет романа. Художник Бэзил

Холлуорд написал замечательный портрет молодого и знатного

красавца Дориана Грея. Художник столько души вложил в этот

портрет, что не хочет его нигде выставлять и дарит Дориану. В

этот момент появляется университетский друг художника лорд

Генри, циник и имморалист, воспевающий "новый гедонизм",

человек, который "всегда говорит безнравственные вещи, но

никогда их не делает". Он сетует на то, что красота Дориана

Грея скоро потускнеет, а портрет всегда будет напоминать ему о

его молодости. Риторика лорда Генри так заразительна, что Грей

в отчаянии: пусть лучше старится портрет, а он остается вечно

молодым.

Лорд Генри начинает играть огромную роль в антивоспитании

Грея, ориентируя его на эстетизм, гедонизм и легкое отношение к

нравственности.

Грей влюбляется в красивую, но бедную девушку, актрису

маленького театрика Сибилу Вэйн. Однако когда она, охваченная

любовью к Дориану, не хочет и не может изображать

несуществующие чувства на сцене - начинает плохо играть, он без

сожаления расстается с нею, наговорив ей жестоких слов. Сибила

кончает жизнь самоубийством, а Грей, случайно взглянув на

портрет, замечает, что портрет изменился - на губах появилась

жесткая складка. Итак, его желание сбылось - отныне портрет

станет его совестью, он будет стареть, а Дориан останется вечно

молодым.

Вдохновленный лордом Генри и прочитанным по его совету

Романом Гюисманса "Наоборот", Дориан Грей пускается во все

тяжкие. Он ведет самый беспутный и безнравственный образ жизни,

какой только можно себе представить, и лишь его обаяние и

странно не меркнущая с годами красота заставляют общество не

отвернуться от него, хотя о нем идет много пересудов. Проходят

десятилетия, но он остается молодым и прекрасным, меняется лишь

его портрет, становясь все безобразнее, но об этом никто не

знает, кроме самого Грея; он тщательно спрятал портрет в

укромной комнате своего дома.

Художник Бэзил приходит увещевать Дориана. Тот показывает

ему портрет, а затем в приступе гнева убивает художника.

Портрет становится еще ужаснее. Погружаясь все больше в бездну

порока, Грей не может остановиться. На портрете он выглядит уже

отвратительным стариком. В припадке ярости Грей бросается на

портрет с ножом, но убивает тем самым себя, превращаясь в труп

омерзительного старика, тогда как на портрете восстанавливается

облик прекрасного юноши.

Обратимся теперь к мифологическим реминисценциям романа.

Прежде всего, Дориан Грей наделяется целым рядом прозвищ,

именами мифологических красюцев - Адонис, Парис, Антиной,

Нарцисс. Последнее имя подходит к нему, конечно, более всего.

В мифе о Нарциссе говорится, что прорицатель

Тиресий предсказал родителям прекрасного юноши, что тот доживет

до старости, если никогда не увидит своего лица. Нарцисс

случайно смотрит в воду, видит в ней свое отражение и умирает

от любви к себе.

Дориан Грей влюблен в свое "второе я" портрет, подолгу

смотрит на него и даже целует его. В конце романа, когда

портрет заменяет его, Грей все больше и больше влюбляется в

свою красоту и, не выдержав красоты своего тела и, по

контрасту, омерзительности своей души, которую ему показывает

портрет, по сути кончает собой, умирает, как Нарцисс, от любви

к себе.

Другой не менее важный миф, который используется в

сюжетном построении романа, это легенда о том, как Фауст продал

душу дьяволу за вечную молодость. В роли искусителя выступает

лорд Генри. Он стращает Дориана картинами безобразия его тела,

когда оно постареет. Тогда-то Дориан и говорит сакраментальную

фразу:

"- Как это печально! - пробормотал вдруг Дориан Грей, все

еще не отводя глаз от своего портрета. - Как печально! Я

состарюсь, стану противным уродом, а мой портрет будет вечно

молод. Он никогда не станет старше, чем в этот июньский день...

Ах, если бы могло быть наоборот! Если бы старел этот портрет, а

я навсегда остался молодым! За это... за это я отдал бы все на

свете. Да, ничего не пожалел бы! Душу бы отдал за это!

(подчеркнуто мной. - В.Р.)".

Так и получается: Дориан становится вечно молодым

"отродьем Дьявола", как называет его проститутка в порту, а

портрет гнусно стареет.

Попробуем теперь разобраться, что все это означает с точки

зрения концепции энтропийного времени (см.). Свойство

физического времени - необратимость, связанная с накоплением

энтропии, распада, хаоса, как показал современник Оскара

Уайльда великий австрийский физик Людвиг Больцман. В романе

много раз изображается этот процесс энтропийного разложения

тела. Энтропийному времени противостоит семиотическое время ,

который исчерпывает, уменьшает энтропию и тем самым увеличивает

информацию.

Текст с годами молодеет, так как он обрастает все большим

количеством информации. В этом одна из важнейших мемориальных

функций культуры: если бы не сохранялись тексты о прошлом, мы

бы ничего не знали о наших предках.

В романе Уайльда текст и реальность меняются местами.

Портрет приобретает черты живого организма, а Дориан становится

текстом. Происходит это потому, что в романе заложена

идеология панэстетизма, которой живут его герои. Именно конец

ХIХ в. и начало ХХ в. связаны с протестом позитивного

физического времени против второго начала термодинамики (см.

время). Протест этот выражался даже в самой

статистической термодинамике Больцмана, им наполнена философия

Ницше, Вагнера, Шпенглера, Бердяева. Это возврат к

средневековой философии истории Блаженного Августина, на место

энтропии ставившего порок.

Не случайно Дориан Грей влюблен не столько в актрису

Сибилу Вэйн, а в те роли (тексты), которые она играет, -

Джульетту, Розалинду, Имоджену. Он сам - музыкант и страстно

любит все прекрасное. Коллекционирует предметы древнего

искусства. Это - декадентский вариант мифологемы Достоевского о

том, что красота спасет мир. Красота губит личность, потому что

это не настоящая красота, а дьявольская, что показывает

портрет, который хранится у Дориана Грея. За сделку с дьяволом

надо расплачиваться. Вся история, происшедшая с Дорианом Греем,

- это дьявольское наваждение: убитый, Грей становится таким

безобразным, каким и должен быть, а портрет вновь превращается

в текст - равновесие восстанавливается.

Лит.:

Руднев В. Текст и реальность: Направление времени в

культуре //Wiener slawistischer Almanach, 1986. - В. 17.

Руднев В. Морфология реальности: Исследование по "философии

текста". - М., 1996.

ПОСТМОДЕРНИЗМ

- основное направление современной философии, искусства и

науки.

В первую очередь П. отталкивается, естественно, от

модернизма (П. и означает - "все, что после

модернизма"). Непосредственными предшественниками П. являются

постструктурализм и деконструкция как философский

метод. Последние два понятия чрезвычайно близки основным

установкам П. - постструктурализм и деконструкция "свели

историю к философии, а философию к поэтике". Главный объект П.

- Текст с большой буквы. Одного из главных лидеров П., Жака

Деррида (который, правда, не признает самого термина П.),

называют Господин Текст.

Различие между П. и постструктурализмом состоит, в первую

очередь, в том, что если постструктурализм в своих исходных

формах ограничивался сферой философско-литературоведческих

интересов (втайне претендуя на большее), то П. уже в 1980-е гг.

стал претендовать на выражение общей теоретической надстройки

современного искусства, философии, науки, политики, экономики,

моды.

Вторым отличием П. от предшественников стал отказ от

серьезности и всеобщий плюрализм. В том, что касается

философии, например, П. готов сотрудничать и с аналитической

философией, и с феноменологией, и даже с

прагматизмом. Мы имеем прежде всего в виду феномен

Ричарда Рорти, одного из самых модных философов 1980-х гг.,

идеология которого сочетала аналитическую философию, прагматизм

и П.

Здесь, по-видимому, дело в том, что П. явился проводником

нового постиндустриального общества, сменившего или, по крайней

мере, сменяющего на Западе традиционное буржуазное

индустриальное общество. В этом новом обществе самым ценным

товаром становится информация, а прежние экономические и

политические ценности - власть, деньги, обмен, производство -

стали подвергаться деконструкции.

В П. господствует всеобщее смешение и насмешливость над

всем, одним из его главных принципов стала "культурная

опосредовавность", или, если говорить кратко, цитата. "Мы живем

в эпоху, когда все слова уже сказаны", - как-то обронил С.С.

Аверинцев; поэтому каждое слово, даже каждая буква в

постмодернистской культуре - это цитата.

Интерпретируя слова Умберто Эко, итальянского семиотика и

автора постмодернистского бестселлера "Имя розы", русский

философ и культуролог Александр Пятигорский в своем эссе о П.

говорит:

"[...] Умберто Эко пишет, что в настоящем постмодернист

отчаянно пытается обьясниться, объяснить себя

другому - другу, врагу, миру, кому угодно, ибо он умрет

в тот момент, когда некому будет объяснять. Но объясняя себя

другому, он пытается это и сделать как другой, а не как

он сам.

Объясняя этот прием постмодернистского объяснения, Эко

говорит: ну представьте себе, что вы, культурный и образованный

человек, хотите объясниться в любви женщине, которую вы

считаете не только культурной и образованной, но еще и умной.

Конечно, вы могли бы просто сказать: "я безумно люблю вас", но

вы не можете этого сделать, потому что она прекрасно знает, что

эти слова уже были точно так же сказаны Анне Австрийской в

романе Александра Дюма "Три мушкетера". Поэтому, чтобы себя

обезопасить, вы говорите: "Я безумно люблю вас, как сказал Дюма

в "Трех мушкетерах". Да, разумеется, женщина, если она умная,

поймет, что вы хотите сказать и почему вы говорите именно таким

образом. Но совсем другое дело, если она в самом деле

такая умная, захочет ли она ответить "да" на такое

признание в любви?" (курсив здесь и ниже в цитатах принадлежит

Пятигорскому. - В. Р.).

Другой фундаментальный принцип П. - отказ от истины.

Разные философские направления по-разному понимали истину, но

П. вообще отказывается решать и признавать эту проблему - разве

только как проблему языковой игры в духе позднего

Витгенштейна (см. аналитическая философия), дескать,

истина - это просто слово, которое означает то, что означает в

словаре. Важнее при этом - не значение этого слова, а его

смысл (см. логическая семантика, знак),

его этимология, то, как оно употреблялось раньше. "Иными

словами, - пишет Пятигорский, - вполне соглашаясь с

Витгенштейном, что "истина" - это слово, которое не имеет иного

смысла, нежели тот, что это слово означает, и решительно

не соглашаясь с марксизмом, утверждающим, что истина

исторична, постмодернисты видят ее (истину - В.Р.) только

как слово, как элемент текста, как, в конце концов, сам текст.

Текст вместо истории. История - не что иное, как история

прочтения текста" (здесь в статье Пятигорского столь

характерная для П. игра значениями слов "история" как англ.

history "история" и как англ. story "рассказ, повествование,

сюжет").

Вообще рассказывание историй (stories) - одна из главных

мифологем П. Так, Фредерик Джеймисон, американский теоретик П.,

пишет, что даже представители естественных наук физики

"рассказывают истории о ядерных частицах". Смысл этого

высказывания Джеймсона в общем согласуется с тем, что говорят

философы-физики (см. принцип дополнительности) о

зависимости эксперимента от экспериментатора и т. п.

Современный физик Илья Пригожин и его соавтор Изабелла

Стенгерс в совместном эссе "Новый альянс: Метаморфоза науки"

пишет:

"Среди богатого и разнообразного множества познавательных

практик наша наука занимает уникальное положение поэтического

прислушивания к миру - в том этимологическом смысле этого

понятия, в каком поэт является творцом, - позицию активного,

манипулирующего и вдумчивого исследования природы, способного

поэтому услышать и воспроизвести ее голос" (цит. по кн. Ильи

Ильина, приведенной в списке литературы).