ЧАСТЬ I. Скверные гости 8 страница

-- Значит вы не разведенная жена? -- быстро спросил молодой учёный, и в его голосе было столько бессознательной и наивной радости, что Ольга невольно засмеялась.

-- Ах, друг мой, какой вы... немец... Сознайтесь, что в качестве разведенной жены я потеряла бы часть моего ореола в ваших глазах, хотя в Германии развод допускается законом и достигается несравненно легче, чем у нас в России.

В свою очередь профессор покраснел.

-- А вы сознайтесь, что все ещё не доверяете моей... привязанности, Ольга, -- уклончиво ответил он. -- Впрочем, я и не скрою, что лично не одобряю развода в принципе, хотя конечно допускаю исключения, для которых в сущности и создан закон о разводе. Соединенных Богом человеку разъединять не следовало бы...

Ольга протянула ему руку.

-- Кто же или что освободило вас от несчастного брака? -- спросил профессор.

-- Бог... -- серьёзно ответила Ольга и перекрестилась широким православным крестом. -- Прости, Господи, моего мужа, как я его простила... Он умер во время процедуры развода, раненый мужем француженки-кокотки, -- последней его любовницы. Я была в Сан-Пьере, на Мартинике, когда получила телеграмму, сообщающую мне о неизлечимой болезни мужа и о его желании примириться со мной перед смертью, и благодаря встрече быстроходного трансатлантического парохода, была в Петербурге уже через 12 дней... Мужа я нашла умирающим... То, что с ним случилось, поистине ужасно. Кокотка, у которой он бывал, имела особенного любимца, с которым была даже обвенчана. Это был татарин, лакей, превратившийся в профессионального "борца", когда у нас вошла в моду так называемая "атлетика". Однажды, будучи в нетрезвом виде, он встретился с графом Бельским, причём мой муж обошелся с ним так, как заслуживают люди этого сорта. Но для пьяного "артиста" дерзость графа показалась обидной. Прежде чем мой несчастный муж мог опомниться и выхватить шашку, татарин схватил его поперёк туловища и вышвырнул из окна третьего этажа на улицу... Графа подняли без чувств, с переломанными ребрами, с размозжёнными ногами и разбитой головой... Когда я приехала, он был в полной памяти, хотя весь забинтован и страдал невыносимо. И агония эта тянулась полгода. Сколько мы изъездили курортов, сколько перевидали профессоров, но спасти графа было уже невозможно из-за внутренних повреждений. Я была верной и преданной сиделкой моего мужа. Моё присутствие было последней его радостью. Он полюбил меня искренней и глубокой любовью. Увы, слишком поздно...

-- Перед смертью он исповедывался, прося у меня прощения, снял с меня всякую тень подозрения. Я просила его передать все состояние детям, а мне оставить пенсию, -- ровно столько, сколько надо для скромной жизни. Муж беспрекословно исполнил мою просьбу, оставив мне сумму, сравнительно, конечно, позволяющую мне быть независимой... Через два дня его похоронили... -- Ольга замолчала и задумалась.

-- И вы остались вдовой в двадцать лет?

-- Да. Мне было ровно 21 год, -- подтвердила Ольга, -- и в качестве совершеннолетней, я оказалась вполне независимой, -- и по правде сказать, в очень тяжёлом положении -- почти одинокой. Жить в доме моего пасынка я не могла уже потому, что знала, что предложение было сделано только в надежде на мой отказ. Куда мне было деться и что с собой делать? Продолжать мою бродячую жизнь?.. Я попробовала это, проведя год обязательного траура за границей. Я проехала в Индию и Японию и вернулась через Владивосток и Сибирь. Но как ни интересны были страны, которые я видела, но я уже не чувствовала полного удовлетворения. Любопытство притупилось.

XIV. Кошмар

-- Через полгода, продолжала Ольга, -- я вернулась в Питер. Давно я имела влечение к сцене, у меня был выдающийся голос, я считалась первой солисткой в Смольном. Мне не трудно было поступить в Мариинский театр, в русскую оперу, где я имела успех. Публика сразу полюбила меня, полюбил и наш капельмейстер, ценящий таланты, откуда бы они ни приходили... Но я скоро заметила, что я, как говорит русская пословица, "от одного берега отстала, к другому не пристала". Для артисток я оставалась аристократкой, графиней Бельской. Для общества же, т. е. для того высшего круга, в котором ещё так недавно я была "своей", я превратилась в оперную певицу, Ольгу Бельскую, получающую (fi donc) жалованье, и которую каждый мужчина имеет право... пригласить ужинать... Вот эти-то "приглашения" были так же оскорбительны, как и насмешливо-завистливое отношение моих товарищей по театру. Я решила испытать счастья в Италии. Приехав в Рим, я получила приглашение петь в театре Сан-Карло, где мой успех был велик. Но какой-то злой рок преследовал меня... Пропев немного более месяца, я заболела дифтеритом и мой голос, хотя и не пропал совсем, но ослаб...

Далее Ольга передала о своих триумфах, заканчивавшихся такими же неудачами. Профессор заметил, что это дело масонов.

-- Знаете ли что, Рудольф?.. Я бы должна бояться этих масонов после всего, что вы говорили и что я читала, но, представьте себе, мне почему-то кажется, что вы преувеличиваете, вы, учёные историки и политические журналисты. Право, дорогой друг, ваши масоны не так умны, как вы думаете. Ведь уже одно то, что они выбрали меня орудием... Ведь это же глупо...

-- Но я не понимаю, почему? -- с некоторым недоумением заметил профессор.

Ольга улыбнулась.

-- Потому, что дипломатические способности наших масонов и их всеведение не особенно велики, раз они избрали именно меня орудием своих планов, не догадываясь, что я менее чем кто-нибудь гожусь на роли соблазнительниц.

-- Но... вы не знаете того, как эти люди умеют играть душами, переделывая их на свой лад. Уж если они играют, как пешками, серьёзными и гениальными мужчинами, каким был Менцерт, то трудно ли им справиться с женщиной, существом нервным и увлекающимся. Я по опыту знаю их адское искусство заставлять каждого глядеть их глазами и думать их мыслями. Не говоря уже о чисто дьявольском средстве -- гипнотизме, который изучается, к несчастью, до сих пор только злодеями... Вас охраняла до сих пор невидимая сила креста, но сколько гибнут не веря, или недостаточно веря... Маловерие -- опаснейшая духовная болезнь нашего времени и...

-- Я очень счастлива, слыша эти слова от вас, Рудольф... Ольга взглянула на профессора с нескрываемой нежностью.

-- Я так боялась, что наука, особенно протестантская, создаёт неверие, или по крайней мере пренебрежение к нашей православной вере, с её поклонением Богоматери, со всем тем, в чём находят отраду сотни миллионов верующих православных, и без чего я не понимаю, как могут жить ваши лютеранские жёны и дети... И я очень счастлива, видя ваше отношение к религии вообще, и к моей русской церкви -- в частности...

-- Ольга, великая и настоящая наука не только не противоречит религии, но подтверждает её. Это так верно, что когда мы с Менцертом были в Париже, у Ренана, то он согласился с нами.

-- Ренан?.. Этот кощунник, отвергающий божественность Спасителя? -- с негодованием и с недоумением вскрикнула Ольга. Профессор улыбнулся.

-- Ренан последних лет не тот, каким был в начале своей карьеры. Прочтите его "Историю израильского народа" и вы найдёте на последней странице признание божественности Христа, которую он отвергал в своей первой книге "Жизнь Иисуса"... Но такова сила влияния масонства, что кощунственная книга известна всему миру, а страницы, опровергающие её, неизвестны... Если бы вы ещё сомневались в могуществе масонов, то припомните этот пример и не смейтесь больше над опасностью, угрожающей всему христианскому миру. Вспомните, что уже более ста лет Европа читает только то, что угодно масонам; молодые поколения христиан воспитываются в поклонении тайным обществам, карбонариям, иллюминатам, розенкрейцерам и так далее... без конца. Даже всемирную историю подделывают, превращая чернокнижников и сатанистов-тамплиеров в мучеников, короля же и папу, спасших христианство от слуг антихриста, -- в злодеев. Вспомните, Ольга, в каком духе написаны известнейшие и популярнейшие руководства всемирной истории Шлессера, Ранке и т. д. С каждой страницы так и пышет ненависть к монархизму, патриотизму и... христианству. С начала XIX века всех заговорщиков и революционеров открыто прославляют популярнейшие писатели Европы: Виктор Гюго, Жорж Занд, Бальзак, Дюма-отец, Эжен Сю, Понсон дю Герайль и Густав Эмар, иногда даже не подозревающие, что они служили целям масонов, стремившихся погубить их родину... Это ли не доказательство силы масонства. И страшней всего, что никто не замечает этого. Вот почему я и не решаюсь опубликовать вторую часть моей истории тамплиеров. Слишком рано... её похоронят под гнётом молчания, как похоронили много других книг, написанных против масонов. Именно поэтому я и прошу вас не печатать рукопись Менцерта, а передать её германскому императору. Если она убедит только одного этого человека, то цель моего несчастного друга будет достигнута, и христианство -- спасено.

Ольга на минуту задумалась.

-- Вы правы, друг мой. Теперь я и сама думаю, что Провидение привело меня в Берлин, чтобы помочь вам в этом великом деле. Император так милостив ко мне, что я не сомневаюсь в том, что он примет от меня рукопись хоть завтра. Профессор вздрогнул.

-- О, нет, Ольга, ради Бога не так скоро... Вы не знаете, какой страшной машины собираетесь коснуться. Одно подозрение о существовании откровенных признаний масона 33-ей степени будет смертным приговором вам и мне, и всякому, подозреваемому в том, что он знает содержание подобных признаний. Мне же хочется пожить ещё немного и быть счастливым, если... можно... Простите мне этот эгоизм ради моей... любви к вам. Вот, если со мной случится несчастье, тогда другое дело...

-- Не накликайте беды, Рудольф, -- проговорила Ольга. -- Я не хочу слушать мрачных предчувствий. Лучше скажите мне, как вы могли спрятать эту страшную рукопись от масонских шпионов?

-- Не беспокойтесь, Ольга. Рукопись Менцерта сможете найти только вы, вместе с моим отцом, которого я предупредил уже, оставив ему нужные указания. Но не расспрашивайте меня об этом... Забудьте покуда эту страшную тайну. Мне не хочется думать о ней теперь, когда я смею надеяться...

Рудольф замялся, не решаясь договорить слов надежды, проснувшейся в его душе.

Но Ольга прочла его мысль в полном любви взгляде и, подняв на него глаза, медленно и спокойно проговорила, протягивая ему руку:

-- Надежда -- счастье семейной жизни? Не так ли, друг мой? Красивое лицо молодого учёного просияло.

-- Ольга... обещайте мне постараться полюбить меня хоть немного...

-- Я скажу вам больше этого, друг мой, -- тихо ответила Ольга. -- Но дайте мне время привыкнуть к мысли о многом... Хотя бы о потере свободы, бывшей до сих пор милей всего необузданной дочери казачьих степей... Прошу вас, подождите. Не очень долго... пока я сама скажу вам... когда наша свадьба...

На следующий день Ольга вечером играла во второй раз "Иоанну д'Арк". Во время спектакля, во втором акте император заехал в театр на минуту, как делал нередко, и зайдя за кулисы, заговорил с Ольгой.

-- А я нечто слышал о вас, прекрасная Иоанна д'Арк! -- начал он с милостивой улыбкой. -- Русский посол, у которого я только что обедал, сообщил мне романическую историю молодой жены старого генерала, ухаживавшей так самоотверженно за больным мужем, умиравшим из-за другой женщины...

Забывая этикет, Ольга перебила императора:

-- Ради Бога, ваше величество, не превращайте в заслугу простое исполнение долга.

Император улыбнулся.

-- Вы всегда судите здраво, честно и бескорыстно. Это хорошо... но редко. Если когда-нибудь вам нужен будет защитник, то прошу вас обратиться ко мне графиня.

Ольга вздрогнула...

Такой удобный случай мог никогда больше не представиться. Император так милостив сегодня. Рассказать ему немедля о рукописи Менцерта?..

Но какое-то необъяснимое чувство удержало Ольгу от полной откровенности, и она сказала только часть того, что хотела.

-- Разрешите мне немедленно просить у вашего императорского величества милости...

Император с удивлением взглянул на прелестное серьёзное личико Иоанны д'Арк.

-- Говорите, графиня. Прошу вас.

-- В таком случае я прошу ваше величество обещать мне принять от меня и прочесть небольшую рукопись о которой я была счастлива узнать мнение императора.

-- Ого... Уж не собирается ли прекрасная "Иоанна д'Арк" сама писать трагедии? -- улыбаясь заметил император.

-- Я прошу ваше величество быть снисходительным до конца и позволить мне промолчать пока о содержании рукописи. Когда же передам её вам, государь, то припомните сегодняшнее милостивое расположение ко мне и прочтите рукопись без предубеждения и... до конца.

-- Исполнить эту просьбу нетрудно, дорогая графиня. Даю вам честное слово, что немедленно прочту всё, что вы мне ни передали бы.

Ольга невольно поднесла к губам руку императора, который поспешно отдернул её и, крепко пожав её маленькую ручку, обратился с каким-то вопросом к проходящему мимо актёру, играющему роль "Лионеля".

Ольга должна была быть довольно, обеспечив рукописи Менцерта милостивое внимание императора, но какое-то смутное беспокойство стало овладевать ею посреди спектакля, усиливаясь от сцены к сцене. Она сама не могла дать себе отчёта в этом чувстве, досадном и мучительном, и, чтобы рассеяться, стала невольно оглядывать ложи и партер, разыскивая знакомые лица английских лордов, присутствие которых всегда действовало на неё таким же угнетающим образом.

Но несимпатичных ей личностей не было в театре, как не было никого и из её близких друзей. Это неприятно поразило Ольгу.

Она знала, что Гермина занята в этот вечер в своём театре, а директор Гроссе уехал на два дня в Гамбург, чтобы послушать тенора, предлагаемого ему берлинским агентом. Но почему профессор Гроссе не пришёл в театр, как обещал? До сих пор он не пропускал ни одного представления, в котором участвовала она. Его сегодняшнее отсутствие положительно расстроило её, тем более, что она не могла придумать, какая бы причина могла помешать человеку после вчерашнего разговора придти в театр хотя бы только для того, чтобы пожать ей ручку в антракте.

Волнуясь и досадуя сначала, а затем переходя от досады к беспокойству, Ольга с трудом доиграла свою ответственную роль.

Вернувшись домой, она села за обед, но не могла есть. Начала читать, но книга выпала из её рук... А странное жуткое чувство, точно предчувствие грядущей беды, все вырастало в душе. Наконец, Ольга легла спать и, помолившись, заснула тяжелым крепким сном.

Среди ночи она внезапно вскочила с постели. Ей почудился голос профессора Гроссе так ясно и громко, что она, не соображая который час, подбежала к двери и громко спросила, слегка приотворив ее:

-- Что случилось?.. Кто там?..

Ответа не было... Сонные коридоры первоклассной гостиницы были слабо освещены "дежурными" электрическими лампочками. Повсюду было тихо и пусто. Ольга осторожно затворила двери и направилась обратно к своей постели.

И вдруг среди ночной тишины ей снова послышался знакомый голос, но уже слабее, зовущий её как бы из отдаления:

-- Ольга... Любовь моя!..

Молодая женщина вздрогнула и кинулась к окну.

Быть может профессор Гроссе стоит внизу и полуночничает на манер героев романа?

Ольга улыбнулась при мысли о том, что до четвёртого этажа никакой "Ромео" не смог бы долезть без помощи пожарной лестницы, но всё же раскрыла окно и высунулась на улицу.

Свежий ночной воздух пахнул ей в лицо. Улица была пуста... Только вдали прохаживался мерным шагом дежурный городовой. Электричество ярко горело. С востока тянуло предрассветным холодом. Кругом всё было так мирно и спокойно, что Ольга сама начала успокаиваться.

"Я положительно разнервничалась сегодня", -- подумала Ольга и, приняв ложку брома, снова улеглась и заснула довольно скоро.

Но странное чувство, терзавшее её весь вечер, превратилось в кошмар.

Неведомо, каким образом очутилась она в квартире профессора Гроссе, которую показывал ей его старик отец. Мельчайшие подробности убранства, расположение комнат, расстановка мебели остались в памяти Ольги. Но в ту минуту, как она спрашивала старика Гроссе: "где же спрятал его сын рукопись Менцерта?" -- директор куда-то исчез. Ольга стояла одна в большом трехоконном рабочем кабинете Рудольфа и, боязливо оглядываясь, искала места, где бы спрятаться... От чего?.. или от кого?

Не успела она ещё ответить себе на вопрос, как в соседней маленькой столовой раздались шаги. Охваченная смертельным ужасом, Ольга юркнула за зеленую суконную драпировку противоположной двери и исчезла за её складками в ту самую минуту, как в кабинет входили два человека: барон Джевид Моор и старший слуга профессора, Ганс Ланге, раза два приносивший ей книги и потому хорошо ей известный.

-- Ты уверен, что он спит? -- спросил англичанин по-немецки.

-- Совершенно... Он выпил всю "содовую" до последней капли. А этого на десятерых хватит...

-- Хорошо... Тогда поищем.

Лорд Джевид вынул связку ключей и отмычек и принялся искать в письменном столе, в комодах, в шкафах, повсюду... Стоя за драпировкой кабинета, Ольга видела, как открывались шкафы в других комнатах, как лорд Джевид, озлобленный и мрачный, выбрасывал белье из комода и посуду из буфета.

Но непонятным образом она видела также спальню, где за спущенными занавесками кровати, неподвижный и бледный, лежал Рудольф, усыплённый каким-то дьявольским снадобьем. На его губах блуждала счастливая улыбка... "Ольга"... шептал он. Ольга видела, что он думает о ней, и безграничная жалость сжала её сердце...

А поиски продолжались -- такие же безуспешные.

"Они ищут рукопись Менцерта и не найдут её", -- подумала Ольга спокойно.

Но это спокойствие внезапно сменилось страхом. Её душа трепетала, предчувствуя, -- нет, зная, что стоит перед чем-то роковым и ужасным...

Мучительный кошмар продолжался...

Теперь Ольга была уже в спальне. Скрытая драпировкой постели, она глядела на бледное лицо Рудольф и видела, как из его закрытых глаз выкатились две крупные слезы... Но нет -- это не слезы... Это капли крови... Они текут из маленькой ранки, едва заметной между темными кудрями, текут неудержимой струйкой на закрытые глаза, на бледные щеки, на белую сорочку, на подушки, на простыни, на пол... Вся комната наполняется кровью...

А перед постелью стоит лорд Джевид Моор и говорит с дьявольским спокойствием:

-- Ну, теперь давай сюда сапожки...

Ольга слышит эти нелепые слова и снова сознание кошмара просыпается в её душе.

"О только бы пошевелиться", -- с отчаянием думает она, -- это мучение сейчас же окончится".

XV. Двойник

На другое утро Ольга написала несколько слов профессору Гроссе, сообщая ему, что она свободна после репетиции и ей хотелось бы проехать осмотреть зоологический сад.

Отправив записку, Ольга ушла в театр, куда приказала принести ответ.

Через час театральный привратник сообщил Ольге, что её дожидается маленький рассыльный отеля Бристоль.

Ольга сошла вниз, в швейцарскую, разделенную пёстрой ситцевой занавеской на две отдельных комнаты. В первой из них на скамеечке сидел мальчишка лет 12-ти, со смышлёной мордочкой и продувными глазками, одетый в зелёную курточку, украшенную бесчисленными позолоченными пуговицами.

При виде пославшей его дамы, бой быстро поднялся и, протягивая Ольге конверт, доложил:

-- Я принес ваше письмо обратно, сударыня... Господина профессора дома не было.

Ольга с досадой пожала плечами.

-- Что же ты не оставил письма в квартире или у швейцара?

-- Извините, сударыня, швейцара там не имеется. В квартиру же господина профессора я звонил целую четверть часа, а толку не добился.

-- Ты бы мог отдать письмо привратнику, если ни профессора, ни его лакея не было дома.

-- Я так и хотел сделать, сударыня, но супруга привратника объяснила, что служитель господина профессора совсем не вернётся, так как доктор изволил на него за что-то прогневаться. И старик уехал на родину. Сам же господин профессор, должно быть, вышли из дома очень рано, когда ещё все спали. Привратница думает, не уехал ли он к своему папаше в Гамбург.

-- Хорошо, -- не скрывая досады ответила Ольга и тут же, разорвав на четыре части конверт, бросила клочки на пол.

Ольга на этот раз репетировала очень рассеянно и сама на себя сердилась за эту рассеянность.

"Вот оно, развращающее влияние любви, -- досадливо подтрунивала она сама над собой. -- Делаешься ни на что не способной тряпкой... Бог знает, что такое!.."

К концу репетиции подъехала Гермина Розен, пригласившая приятельницу обедать вместе.

Ольга согласилась поехать с ней в зоологический сад, но попросила подругу заехать на минутку в гостиницу Бристоль -- узнать, нет ли писем.

В глубине душ она ожидала найти известие от профессора, но вместо того нашла письмо из Гамбурга, от директора Гроссе.

Добрый старик написал Ольге четыре страницы таких трогательных, что у молодой женщины слезы навернулись на глаза. Очевидно, Рудольф в тот же день написал отцу о своих надеждах, и старик, растроганный и обрадованный, благодарил Ольгу за то, что она соглашается дать счастье и ему, никогда не смевшему мечтать о такой гениальной красавице-дочери.

Ольга показала Гермине письмо, рассказав ей, что почти решила выйти замуж за Рудольфа.

-- И бросить сцену?.. -- в ужасе всплеснула руками хорошенькая актриса. -- Теперь, когда твой успех обеспечен, когда твоим талантом интересуются император и императрица?.. Да ведь это было бы преступление, Ольга!..

-- Я и не думаю бросать театр... пока, -- перебила Ольга. Оскорблённое самолюбие нашептывало ей о небрежности и невнимании того, кто мог назвать себя её женихом, и в то же время непонятное смутное беспокойство вынудило её рассказать Гермине историю своей утренней записки и необъяснимого отсутствия профессора.

Гермина громко засмеялась.

-- Ты совершенный ребёнок, Ольга... Можно ли волноваться из-за такого пустяка? Мало ли что может задержать мужчину: неожиданное заседание в университете, завтрак в ресторане с товарищами, нездоровье, наконец.

-- Нездоровье? -- повторила Ольга с оттенком испуга. -- Но если он болен, то почему же он не предупредил меня?..

-- Но если лакей ушел, то с кем же он пришлет тебе известие? Наконец, не о всяком нездоровье пожелает сообщить влюблённый мужчина своей невесте. Бывают весьма прозаичные болезни... хотя бы с похмелья.

Гермина от души смеялась, наблюдая за постоянно меняющимся выражением лица своей подруги.

-- А знаешь, Оленька, мы сейчас заедем узнать, не болен ли в самом деле твой учёный Ромео?.. Подумай, ведь он может быть серьёзно болен и лежит один в пустой квартире. Кто может тебя осудить за то, что ты заедешь среди бела дня к своему жениху? И даже не одна, а в сопровождении подруги...

-- Но твой принц будет ждать тебя в зоологическом саду.

-- Подождет... Не велика беда. Да, кроме того, обед назначен к семи часам, а теперь ещё и четырёх нет...

Через десять минут прелестная соломенная "корзинка" Гермины Розен, запряжённая парою маленьких бойких пони, которыми хорошенькая актриса управляла с большой ловкостью, остановилась у подъезда старомодного четырёхэтажного дома, недалеко от университета. Бросив поводья маленькому груму, Гермина быстро выскочила из экипажа и в сопровождении Ольги вошла в узкий темноватый подъезд, в котором, по старинному обычаю, висела чёрная доска с написанными мелом фамилиями квартирантов. Гермина сразу увидела имя "профессора, доктора философии Рудольфа Гроссе", в третьем этаже, побежала вверх по лестнице и, не колеблясь, потянула ручку старомодного звонка на обитой зеленой клеенкой двери.

Раздавшийся за дверью звук колокольчика почему-то больно резнул по сердцу Ольгу. Она невольно вскрикнула.

-- Однако, какая ты нервная стала, -- усмехнувшись сказала Гермина. -- Вот что значит любовь...

-- Ах, это не любовь, а предчувствие, -- прошептала Ольга.

-- Пустяки, душа моя! Ты просто плохо спала... А вот это действительно неприятно, что на наш звонок не слышно ответа. Видно, в самом деле никого в квартире нет...

Гермина позвонила вторично, громче прежнего.

Снова раздался звук колокольчика за дверью, и на этот раз даже беззаботной Гермине показалось подозрительной жуткая тишина квартиры, по которой так гулко мрачно разнёсся металлический звон.

-- Пойдем сейчас к привратнику и узнаем, куда ушёл или уехал твой "предмет".

И не дожидаясь ответа, актриса подхватила Ольгу под руку и потащила её вниз по лестнице до полуподвального этажа, где в маленькой и душной, но чистой каморке почтенный привратник сидел на трёхногой круглой скамеечке, прилаживая новые подметки к старому сапогу.

Появление молодой шикарно одетой красавицы с бриллиантами в ушах и в шляпке с двумя петушьими хвостами, выкрашенными в зеленый и розовый цвет, произвело целую сенсацию. Привратник вскочил со своего седалища, а его дражайшая половина на минуту забыла о своей кастрюле, отирая руки о пёстрый полотняный передник.

-- Чем могу служить, сударыня? -- спросила она.

-- Вот что, моя милая, -- начала Гермина, вынимая из маленького золотого мешочка, висящего у её пояса, монету и подавая её привратнице. -- Мы только что были наверху, у доктора Гроссе и, не дождавшись ответа на звонки, пришли к вам за сведениями... Вы можете смело отвечать нам, -- прибавила Гермина, заметив, что привратница переглядывается со своим супругом и как-то мнется в нерешительности. -- Вот эта дама -- его невеста.

Привратница почтительно присела, промолвив:

-- Да я уж имела честь видеть невесту герр профессора вчера вечером...

Актрисы подумали, что эти слова относятся к театру, где играла Ольга и где, вероятно, была и привратница. Гермина, желая узнать мнение "почтенной дамы" о вчерашней "Иоанне д'Арк", спросила улыбаясь:

-- Как же вам понравилась моя подруга? Привратница вторично присела.

-- Да разве может кому-нибудь не понравиться такая красавица!.. Я так и сказала мужу: "это, наверно, светская барышня, а не какая-нибудь"... Хотя они изволили пробежать так скоро, что я не успела хорошенько рассмотреть их личика под вуалью.

Подруги начали понимать, что речь идёт не о театральном представлении. Прежде чем Ольга успела открыть рот, Гермина спросила:

-- А где же вы видели мою подругу?

-- На нашей лестнице, вчера вечером... Уж вы извините, ежели мы что подумали. Сами посудите: посторонняя девица отворяет двери ключом профессора Гроссе. Только я всё-таки сразу догадалась, что эта барышня должна быть невестой профессора, а не кем-нибудь. Я так мужу и сказала.

Тут Ольга не выдержала:

-- Вы говорите, что видели меня вчера вечером?

-- Так точно, сударыня.

-- И вы меня узнали?.. Действительно узнали? Привратница со своей стороны отвечала уже с видным колебанием:

-- Простите, сударыня. Быть может, вы не желали, чтобы знали о вашем посещении профессора, но ведь он же ваш жених. Да, кроме того, если бы вы предупредили меня, я бы, конечно, промолчала.

Ольга совершенно растерялась.

-- Как?.. Вы говорили со мной? -- вскрикнула она.

-- Простите, сударыня... Разговором этого, конечно, нельзя назвать. Но всё же вы изволили ответить на мой вопрос. Я просила: "К кому вы идёте, сударыня?" -- "К профессору Гроссе", ответили вы.

-- Гермина, что это значит? -- с негодованием вскрикнула Ольга. -- Эта женщина уверяет, что видела меня, что говорила со мной вчера вечером, когда я была на сцене... Кто же был здесь и осмелился назваться моим именем?

Привратник счел нужным вступить в разговор.

-- Простите, сударыня, если жена моя в чём-либо ошиблась. А только я и сам видел, как вы изволили пройти мимо нас и как стали отворять входную дверь своим ключом и изволили ответить на вопрос: "К кому, мол, идете, сударыня?" -- "К профессору Гроссе".

-- И вы видели лицо этой ночной посетительницы и узнали в ней мою подругу? -- спросила Гермина.

Привратник и привратница принялись вглядываться в Ольгу.

-- Извините, сударыня... Может и ошибка вышла... Оно на первый взгляд точно... И платье белое, и шляпка, и волосы золотистые... А только, всё-таки дело было вечером, и барышня, можно сказать, проскочила мимо нас и притом ещё лицо вуалью красной закрыто было. Как тут поручиться? Да вот, как изволили вы заговорить, так голос, будто бы, и совсем не такой. У вчерашней барышни он был сиповатый... ещё муж посмеялся, говорит: "Простудилась, видно, барышня, по ночам бегавши"... А белое платье и шляпка... и волосы...

-- Довольно... -- перебила Ольга, -- пойдем, Гермина.

-- Подожди, Оленька, -- проговорила актриса. -- Прежде я всё же хотела бы узнать, дома ли профессор Гроссе? Быть может, мы сейчас же разъясним эту странную историю.

Привратница уже совсем робко переглянулась с мужем.

-- Извините, сударыня, а только я не сумею ответить вам... Насчёт прошлого вечера точно знаю, что профессор Гроссе был дома, когда к нему пришла барышня эта. Он сам сказал мне "добрый вечер", проходя мимо меня часу... этак в седьмом примерно. Должно быть после обеда возвращался. Всегда он тут недалеко в ресторане обедает. И вчера же я сразу заметила, будто у него особенно довольный вид. Теперь-то я понимаю, чего он радовался, как увидала его красавицу-невесту.