Н. Я. Данилевский об особенностях славянского культурно-исторического типа цивилизации

Общепринятое представление о том, что европейская цивилизация тождественна цивилизации общечеловеческой, основано на гегелевской философии истории. Опираясь в своих рассуждениях на понятие "мировой дух", Гегель обосновывал связанность, единство и всемирность исторического развития человечества. По Гегелю, мировой дух воплощается не во всех народах, а только во всемирно-исторических. Носителем мирового духа в новое время, по мнению Гегеля, является германский мир.

Н. Я. Данилевский (1822-1885) в своей книге "Россия и Европа" формулирует иную точку зрения. Он считает, что общечеловеческой цивилизации быть не может, а существуют различные культурно-исторические типы цивилизаций. Последователем этой точки зрения был немецкий философ Освальд Шпенглер, издавший свой известный труд "Закат Европы" более чем через пятьдесят лет после выхода книги Данилевского. Критическое отношение к европоцентристской, однолинейной схеме общественного прогресса высказали А. Тойнби, Ф. Нортроп, А. Шубарт, П. А. Сорокин, Л. Н. Гумилев.

Н. Я. Данилевский выделил следующие культурно-исторические типы, располагая их в хронологическом порядке:

1. Египетский,

2. Китайский,

3. Ассирийско-вавилоно-финикийский, халдейский, или древнесемитский,

4. Индийский,

5. Иранский,

6. Еврейский,

7. Греческий,

8. Римский,

9. Ново-семитский, или аравийский,

10. Германо-романский, или европейский.

К этим типам можно добавить мексиканский и перуанский, погибшие насильственной смертью и не успевшие завершить свое историческое развитие.

На основании представлений о культурно-исторических типах Данилевский сформулировал законы исторического развития.

Закон 1. Всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группой языков, довольно близких между собою, составляет самобытный культурно-исторический тип, если оно по своим духовным задаткам способно к историческому развитию.

Закон 2. Чтобы цивилизация, свойственная самобытному культурно-историческому типу, могла зародиться и развиваться, необходимо, чтобы народы, к нему принадлежащие, имели политическую независимость.

Закон 3. Начала цивилизации одного культурно-исторического типа не передаются народам другого типа. Каждый тип вырабатывает ее для себя при большем или меньшем влиянии чуждых, ему предшествующих или современных, цивилизаций.

Закон 4. Цивилизация, свойственная каждому культурно-историческому типу, тогда достигает полноты, разнообразия и богатства, когда разнообразны этнографические элементы, его составляющие, когда они, не будучи поглощены одним политическим целым, пользуясь независимостью, составляют федерацию или политическую систему государств.

Закон 5. Ход развития культурно-исторических типов всего ближе уподобляется одноплодным растениям, у которых период роста бывает неопределенно продолжителен, но период цветения и плодоношения относительно короток и истощает раз и навсегда их жизненную силу (2. 91-92).

Цивилизации, по мнению Данилевского, не передаются от одного культурно-исторического типа другому, воздействуют друг на друга. Чтобы уяснить данный процесс, следует рассмотреть способы распространения цивилизации.

Самый простейший способ - это пересадка посредством колонизации. С точки зрения существования общечеловеческой цивилизации, этот способ - самый распространенный и связан с лишением политической самостоятельности народов, не приемлющих и мешающих распространению привнесенной цивилизации, или с их уничтожением.

Другую форму распространения, под которой чаще всего и подразумевают передачу цивилизации, Данилевский назвал прививкой. Известно, что, прививая одно растение к другому, мы не изменяем естества дичка и привитой породы, но привитое растение обращаем в средство для развития черенка или глазка. Чтобы прививка жила, обрезают родные ветви, идущие от ствола или корня. При этом привитое остается чужеродным прививаемому. Решиться на такую операцию можно, лишь убедившись в неплодородности дерева. Таким примером является Александрия - греческая прививка на египетском дереве.

Еще один способ взаимодействия цивилизаций состоит в том, что одна цивилизация служит материалом для другой, как бы улучшенным питанием для другого организма. Это способ, которым Египет и Финикия действовали на Грецию, Греция - на Рим, Рим и Греция - на германо-романскую Европу. Результат вносит разнообразие в область всечеловеческого развития, не повторяя старого, уже пройденного.

Истинно плодотворное воздействие более развитой цивилизации на вновь возникающую происходит, когда сохраняются политическое и общественное устройство, быт, нравы, религиозные воззрения, когда сохраняется самобытность. При этих условиях народы иного культурного типа могут знакомиться и принимать из чужого опыта то, что стоит вне сферы народности, то есть результаты и методы науки, достижения промышленности, технические приемы, усовершенствования искусств. Все то, что относится к познанию человека и общества, т.е. является практическим применением этого познания, не может быть заимствовано, а может быть принято к сведению для сравнения, ибо чуждые общественные начала не имеют общеприменимого значения (2. 99-101).

Н.Я. Данилевский дает определение прогресса. Прогресс, по его мнению, состоит не в том, чтобы идти в одном направлении (в этом случае он быстро бы прекратился), а в том, чтобы исходить все поле, составляющее поприще исторической деятельности человечества, во всех направлениях. Ни одна цивилизация не может гордиться, что она представляла высшую точку во всех сторонах развития по сравнению с предшественницами или современницами.

Данилевский доказывал, что славянские народы образуют особый культурно-исторический тип. Значительная часть славян (более двух третей) составляет политически независимое целое - Российское государство. "Славянство" есть термин одного порядка с "эллинизмом", "латинством", "европеизмом". Славянские народы представляют культурно-исторический тип, по отношению к которому Россия, Чехия, Сербия, Болгария должны иметь тот же смысл, какой имеют Франция, Англия, Германия, Испания по отношению к Европе, какой имели Афины, Спарта, Фивы по отношению к Греции (2. 124-125).

Славянскую цивилизацию, выходящую из периода тысячелетней этнографической подготовки, трудно увидеть и оценить, особенно в сравнении с европейской цивилизацией, находящейся в апогее своего величия и блеска. Не потому ли как к шутке отнеслись современники к высказыванию Киреевского и Хомякова о том, что Запад гниет?

История показывает, что ни одна культура не может быть вечной и что во время расцвета одной культуры зарождается новая. Одновременно существуют самобытные цивилизации, и мы склонны думать, что когда проявляется жизнь нового исторического типа, то жизнь старого должна угасать.

Сравнивая жизнь природы и человека, Данилевский делает вывод о том, что момент высшего развития сил не совпадает с моментом наибольшей результативности их проявления. Результат всегда наступает значительно позже. Из этого следует, что плодоносность европейской цивилизации есть признак того, что творческая сила начинает оскудевать (2. 167- 169).

Разногласия между западниками и славянофилами часто сводились к противопоставлению национального и общечеловеческого, русского национального и европейского общечеловеческого. На первый взгляд кажется очевидным, что заслуга Петра I и состояла именно в том, что он вывел нас из плена национальной ограниченности и ввел в русло общечеловеческой жизни. Национальное на этом фоне казалось бедно и ничтожно, и малочисленные славянофилы, не согласившись с точкой зрения почти общепринятой и названной западнической, вызывали только смех и глумление. Западникам представлялось, что в Европе уже разорваны национальные преграды и забил источник общечеловеческой жизни, в поток которой необходимо влиться, чтобы называться цивилизованными. Н. Я. Данилевский уточняет, что никакого преодоления национальной ограниченности в Европе не происходило. Франция, Англия, Германия были только политическими единицами, а культурной единицей всегда была Европа в целом, германо-романская цивилизация как была принадлежностью всего племени так и оставалась ею.

Учение славянофилов, по мнению Данилевского, имело двоякий источник - немецкую философию, к которой они относились с большим пониманием и большей свободой, чем их противники, и изучение начал русской и славянской жизни в религиозном, историческом, поэтическом и бытовом отношениях. Сознавая высокое достоинство славянских начал и увидев непримиримость и односторонность европейских начал, славянофилы предполагали, что славянам суждено разрешить общечеловеческую задачу, не решенную предшественниками. Но не может какое-либо культурно-историческое племя решить задачу для всего человечества, ибо задача человечества, по мысли Данилевского, состоит в проявлении в разные времена и разными племенами всех тех сторон, всех тех особенностей и направлений, которые потенциально лежат в идее человечества. Полное осуществление идеи возможно лишь в многообразии проявления (2. 114-116).

Славянофилы не смогли преодолеть гегелевского подхода к историческому развитию человечества и стояли на позициях наличия общечеловеческой цивилизации, с поправкой на то, что они, в отличие от западников, не признавали такой цивилизацией европейскую. Общечеловеческой цивилизацией считалась только славянская, или цивилизация, объединяющая духовные силы Европы и России. "Славянофилы, - писал Н. А. Бердяев, - усвоили себе гегелевскую теорию о призвании народов, и то, что Гегель применял к германскому народу, они применяли к русскому народу. Они применяли к русской истории принципы гегелевской философии" (8. 76).

Понятие "общечеловеческое" уже понятия "племенное", так как последнее по необходимости включает в себя первое и, кроме того, присоединяет к нему нечто дополнительное - все то разнообразие и богатство, которое и необходимо сохранять и развивать. "Следовательно - писал Н.Я. Данилевский, - общечеловеческого не только нет в действительности, но и желать быть им - значит желать довольствоваться общим местом, бесцветностью, отсутствием оригинальности, одним словом довольствоваться невозможною неполнотою" (2. 123). От общечеловеческого следует отличать всечеловеческое, оно выше народного и состоит из совокупности всего народного, существующего и существовавшего во все времена. Всечеловеческое неосуществимо в одной народности. Общечеловеческой цивилизации быть не может, так как невозможна и нежелательна неполнота бытия. Но и всечеловеческой цивилизации, по мнению Данилевского, не существует, потому что это недостижимый идеал, а точнее, идеал, достижимый совместным или последовательным развитием всех культурно-исторических типов в прошедшем, настоящем и будущем (2. 123-124).

Имея политическую независимость как одно из важнейших условий зарождения культурно-исторического типа, Россия, по мнению Данилевского, должна вынести как болезнь петровскую реформу. Следует отметить, что Данилевский не отрицал необходимости реформы и заимствования некоторых технических плодов европейской цивилизации. Он понимал, что в начале XVII века потребности государственной обороны требовали технического перевооружения, что наступал такой момент, когда самопожертвования и патриотизма для сохранения государства было уже недостаточно. Беда была в том, что, познакомившись с Европой, Петр, если это уместно сказать, влюбился в нее, и захотел Россию сделать Европой. Видя плоды европейского дерева, он, по словам Данилевского, сделал вывод о превосходстве самого растения над русским еще бесплодным ростком. Не приняв во внимание разность в возрасте, Петр захотел срубить его под самый корень и заменить другим.

В деятельности Петра следует различать две стороны - государственную деятельность и реформирование быта русского народа. Первая заслуживает признательности. Но реформирование быта русского народа принесло величайший вред будущему России. К чему было брить бороды, спрашивает Данилевский, надевать немецкие кафтаны, заставлять курить табак, учреждать попойки, вводить иностранный этикет, искажать язык, менять летоисчисление, стеснять свободу духовенства? К чему ставить иностранные формы жизни на первое место и тем накладывать печать на все русское как низкое и подлое? Неужели это могло развить народное сознание? Сначала искажение русской жизни касалось только верхних слоев, но постепенно насильственный переворот на иностранный лад под воздействием правительства стал распространяться во все слои и все сферы жизни.

Болезнь, которой заболела Россия, Данилевский назвал европейничанием. Все формы европейничания он делит на три разряда:

1. Искажение народного быта и замена его форм формами чуждыми, иностранным. Искажение и замена, которая началась с внешности, проникла в самый внутренний строй понятий и жизни не только высших слоев общества, но распространились почти повсеместно.

2. Заимствование разных иностранных учреждений и пересадка их на русскую почву.

3. Взгляд на внешние и внутренние стороны русской жизни с иностранной точки зрения.

Изменение бытовых норм более поразил высший слой. Низший слой остался русским, а высший - европейским. Низшие слои непроизвольно ориентируются на более высокое, богатое и образованное сословие, поэтому даже в народном сознании укореняется мысль о том, что свое, русское, есть по своему существу нечто худшее и низкое. Все, чему придается понятие "русский", считается как бы годным только для простого народа, не стоящим внимания людей более богатых или образованных. Естественно, что все это привело к унижению народного духа, к самоунижению. Одно зло порождает другое. Народ, сохранивший самобытные формы жизни, относится с недоверием к той части, которая им изменила, считает их способными перейти во враждебный России лагерь.

Восторженно принял мысли Данилевского Н. Н. Страхов. Книгу "Россия и Европа" он назвал катехизисом или кодексом славянофильства - так полно, точно и ясно, по его мнению, в ней изложено учение о славянском мире и его отношении к остальному человечеству. Она завершает собой целый период в развитии науки, и в частности, эта книга, по словам Страхова, завершает и совмещает в себе славянофильское учение. Но в то же самое время книга не порождена славянофильством в литературно-историческом смысле, она не продолжает имеющие начала, а напротив, полагает новые, включая положения славянофилов как частные. Страхов считает, что Данилевский первый отверг наличие единой нити в развитии человечества, отверг понятие единой цивилизации. Его больше всего поражает своей простотой главный вывод книги: "Славяне не предназначены обновить весь мир, найти для всего человечества решение исторической задачи; они суть только особый культурно-исторический тип, рядом с которым может иметь место существование и развитие других типов" (2. 515).

В 1888 году В. С. Соловьев в журнале "Вестник Европы" опубликовал статью "Россия и Европа", в которой в острейшей форме критиковал книгу Н. Я. Данилевского и ставил под сомнение наличие точного определения понятия культурно-исторического типа. Соловьев не соглашается с тем, что национальные типы являются только видовыми различиями. Человечество, по его мнению, не есть только родовое понятие в смысле формальной логики, а отдельные его типы не представляют собой разобщенные виды этого абстрактного понятия. Человечество, как считает Соловьев, является живым организмом, а отдельные народы и нации являются тоже живыми частями, или органами, всеобщего живого организма. С этой точки зрения, невозможно разделять народы и нации в виде механических частей какого-то всеобщего механизма. Поэтому теория культурно-исторических типов как механическая совершенно никуда не годится. Любой живой культурный тип потому и является живым, что он взаимодействует со всеми другими культурными типами и взаимодействует также с живым всеединством живого человечества. По мнению Соловьева, если Данилевский признал бы идею единого организма, то ему пришлось бы отречься от всего содержания и даже от самых мотивов его труда.

В своем ответе Соловьеву Страхов задает следующие вопросы: "Если человечество есть организм, то где его органы? На какие системы эти органы распадаются и как между собой связаны? Где его центральные части и где побочные, служебные?". "Культурно-исторические типы, их внутренний состав, - писал Н. Н. Страхов, - их взаимное положение и последовательность - весь этот анализ нам необходимо будет вполне признать, все равно, будем ли мы думать, как Данилевский, что эти типы суть как будто отдельные организмы, последовательно возникающие и совершающие цикл своей жизни, или же мы, вместе с г. Соловьевым, вообразим, что эти "живые и деятельные (а следовательно, в некоторой степени и сознательные) органы человечества как единого духовно-физического организма". Какую бы тесную связь между органами мы ни предполагали, но, прежде всего, сами органы должны быть налицо; какое бы соподчинение жизненных явлений мы ни воображали, но, прежде всего, должно быть дано то разнообразие, которое подчиняется единству" (2. 517).

Откликом на возникшую полемику явилось письмо К. Н. Леонтьева под названием "Владимир Соловьев против Данилевского", направленное из Оптиной пустыни. Леонтьев излагает свою позицию "без колебаний, что г-н Страхов гораздо более правее его в своей оценке замечательных трудов Данилевского" (6. 203). "Замечательный человек скончался, - писал Леонтьев о Данилевском, - не доживши не только до заслуженной им славы, но и до справедливой оценки большинством своих русских сограждан. Даже сами главные представители хомяковского старого славянофильства очень долго при жизни Данилевского почти не упоминали о нем. Только голос Н.Н. Страхова одиноко и мужественно звучал в его пользу с самого начала появления книги "Россия и Европа". Все другие небольшие и невнимательные разборы, заметки об этом шедевре или "катехизисе" славянофильства в начале 70-х годов были пусты, легкомысленны, пожалуй, даже и довольно глупы… Торжество и распространение идей Данилевского, их дальнейшее развитие, возвышая нашу русскую национальную гордость, надмевая нас культурно, может стать значительной помехой на пути того исключительно религиозного призвания, на которое указывает нам В.С. Соловьев" (6. 204-205).

Прежде чем приступить к подробному анализу вопросов, породивших дискуссию, Леонтьев делает замечания по поводу идеи Соловьева о слиянии Церкви Восточной с Западной, как главной задачи славянской цивилизации. Саму идею он считает возвышенной и благородной, не соглашаясь, что вершина духовно-церковной пирамиды должна быть в Риме. "Зачем я пойду в Рим за Соловьевым? - писал К.Н. Леонтьев. - Мне ни для личного спасения, ни для процветания Отчизны этого не нужно" (6). Чтобы расчистить дорогу в Рим, Соловьев, по мнению Леонтьева, готов пошатнуть, потрясти основание собственно культурных надежд, для этого необходимо развенчать Данилевского и обезнадежить раз и навсегда его учеников и поклонников.

К.Н. Леонтьев, рассматривая приведенные Н.Я. Данилевским культурно-исторические типы, был удивлен тем, что пропущена одноосновная, по его мнению, христианская Византия, первое в истории государство христианского вероисповедания. По его мнению, Данилевский забыл Византию (6. 221).

Высоко оценивал значение книги Н.Я. Данилевского В.В. Зеньковский. Он писал: "В известном смысле, Данилевского можно отнести к славянофилам; действительно, он примыкает к ним в очень многом, досказывает и выражает многие мотивы, звучащие у славянофилов. Но вместе с тем Данилевскому решительно чужда та задача, которая рано увлекла первых славянофилов и которая нашла свое выражение у Достоевского, - задача синтеза Запада и России, идея "всечеловеческой" культуры, которую с любовью и с таким подъемом выдвигал Достоевский. Данилевский не только не верит в эту задачу, но она ему просто чужда и не нужна; кризис европейской культуры, если б он и наступил - а симптомы этого он не раз отмечает в своей книге, - его нисколько не волнует. Его гораздо больше волнует то, что русская интеллигенция больна западничеством, что она не чувствует своеобразия славянского мира и увлекается верой европейской интеллигенции в "единоспасающую" силу европейской культуры и считает ее общечеловеческой. С этой болезнью сознания и борется Данилевский, здесь лежит главный пафос его книги, и этим он всегда был и останется дорог тем, кто живет той же интуицией, тем же убеждением в своеобразии русской культуры" (3. 70-71).

В России труд Данилевского не издавался с 1895 года. Его имя было предано забвению, так как программа "национального самоотречения" в интересах достижения "вселенской" (у В.С. Соловьева - общехристианской) задачи, столь популярная в России, практически была проведена в жизнь после переворота семнадцатого года. Идеологи новой культуры постарались не оставить ни единого шанса на выживание славянскому (русскому) культурно-историческому типу. В этих условиях о непредвзятом подходе к книге Данилевского говорить не приходится. На Западе книга была переведена на несколько европейских языков. Ей посвящено множество статей в престижных научных изданиях. Данилевский признан основателем популярной на Западе теории пространственно-временной локализации явлений культуры.

Еврази́йство — философско-политическое движение, выступающее за отказ от европейской интеграции России в пользу интеграции с центральноазиатскими странами. Евразийское движение, появившееся в среде русской эмиграции в 1920—1930-е гг., приобрело популярность к началу XXI века^[1].

Основная статья: Славянофильство

Истоки евразийства обычно возводят к славянофильской традиции. Сами евразийцы считали своими предшественниками старших славянофилов (Алексей Хомяков, братья Аксаковы), поздних славянофилов, таких как Константин Леонтьев, Николай Страхов и Николай Данилевский, а также Гоголя и Достоевского как публицистов. Наследниками славянофилов считали евразийцев и многие исследователи и критики евразийства (Степун даже назвал евразийцев «славянофилами эпохи футуризма»).

Однако евразийство имеет ряд существенных отличий от славянофильства. Евразийцы отрицали существовование славянского культурно-исторического типа и считали, что культуры туранских народов, связанных с русскими общей исторической судьбой, ближе к русской культуре, чем культуры западных славян (чехов, поляков). Евразийцы отвергали также и панславистский политический проект, их идеалом было федеративное евразийское государство в границах СССР до 1939 года (единственное отличие — евразийцы предлагали включить в состав СССР Монголию).

Кроме того евразийцам была чужда славянофильская апология общины. Еще в предисловии к первому сборнику «Исход к Востоку» евразийцы утверждали, что община — историческая, преходящая форма русской культуры, которую нужно преодолеть в ходе модернизации страны. В области экономической евразийцы выступали за широкое использование энергии частной инициативы. При этом они были противниками чистого капитализма, и призывали совмещать условно частную (функциональную) собственность с государственной.

МАКС ВЕБЕР: БИОГРАФИЯ, ОСНОВНЫЕ ИДЕИ

Эми́ль Максимилиа́н Ве́бер (Макс Ве́бер нем. Max Weber;(21 апреля 1864 - 14 июня 1920) — немецкий социолог, историк и экономист. Старший брат Альфреда Вебера.

В 1892-1894 годах приват-доцент, а затем экстраординарный профессор в Берлине, в 1894-1896 годах — профессор национальной экономии во Фрейбургском, с 1896 — в Гейдельбергском, с 1919 — в Мюнхенском университете. Один из основателей «Немецкого социологического общества» (1909). С 1918 года профессор национальной экономии в Вене. В 1919 году — советник немецкой делегации на Версальских переговорах.

Вебер внёс существенный вклад в такие области социального знания, как общая социология, методология социального познания, политическая социология, социология права, социология религии, экономическая социология, теория капитализма. Свою концепцию Вебер называл «понимающей социологией». Социология анализирует социальное действие и пытается объяснить его причину. Понимание означает познание социального действия через его субъективно подразумеваемый смысл, т. е. смысл, который вкладывает в данное действие сам его субъект. Поэтому в социологии находят своё отражение все многообразие идей и мировоззрений, регулирующих человеческую деятельность, т. е. все многообразие человеческой культуры.

В отличие от своих современников Вебер не стремился строить социологию по образцу естественных наук, относя её к гуманитарным наукам или, в его терминах, к наукам о культуре, которые как по методологии, так и по предмету составляют автономную область знания. Основные категории понимающей социологии — это поведение, действие и социальное действие. Поведение — наиболее общая категория деятельности, которая становится действием, если действующий связывает с ним субъективный смысл. О социальном действии можно говорить тогда, когда действие соотносится с действиями других людей и ориентируется на них. Сочетания социальных действий образуют «смысловые связи», на основе которых формируются социальные отношения и институты. Результат понимания по Веберу — гипотеза высокой степени вероятности, которая затем должна быть подтверждена объективными научными методами.

Вебер выделяет четыре типа социального действия:

1. Целерациональное — когда предметы или люди трактуются как средства для достижения собственных рациональных целей;

2. Ценностнорациональное — определяется осознанной верой в ценность определённого действия независимо от его успеха;

3. Аффективное — определяется эмоциями;

4. Традиционное — определяется традицией или привычкой

Социальное отношение по Веберу является системой социальных действий, к социальным отношениям относятся такие понятия как борьба, любовь, дружба, конкуренция, обмен и т. д. Социальное отношение, воспринимаемое индивидом как обязательное, обретает статус законного социального порядка. В соответствии с видами социальных действий выделяются четыре типа законного (легитимного) порядка: традиционный, аффективный, ценностно-рациональный и легальный.

Метод социологии Вебера определяется, помимо концепции понимания, учением об идеальном типе, а также постулатом свободы от ценностных суждений. Идеальный тип по Веберу фиксирует «культурный смысл» того или иного явления, причём идеальный тип становится эвристической гипотезой, способной упорядочивать многообразие исторического материала без привязки к некоторой заранее заданной схеме.

Относительно принципа свободы от ценностных суждений Вебер различает две проблемы: проблему свободы от ценностных суждений в строгом смысле и проблему соотношений познания и ценности. В первом случае следует строго отличать установленные факты и их оценку с мировоззренческих позиций исследователя. Во втором — речь идёт о теоретической проблеме анализа связанности любого познания с ценностями познающего, т. е. проблеме взаимозависимости науки и культурного контекста.

Вебер выдвигает понятие «познавательного интереса», который определяет выбор и способ изучения эмпирического объекта в каждом конкретном случае, и понятие «ценностной идеи», которая определяется специфическим способом видения мира в данном культурном контексте. В «науках о культуре» эта проблема приобретает особую значимость, т. к. в данном случае ценности выступают как необходимое условие возможности существования таких наук: мы, существую в некоторой культуре, не можем изучать мир, не оценивая его и не наделяя его смыслом. В данном случае, таким образом, речь идёт не о субъективных пристрастиях того или иного учёного, но прежде всего о «духе времени» той или иной культуры: именно он играет ключевую роль в формировании «ценностных идей».

Данные теоретические постулаты позволяют Веберу интерпретировать социологию экономики в «культурологическом» ключе. Вебер выделяет две идеальнотипические организации экономического поведения: традиционную и целерациональную. Первая существует с древности, вторая развивается в Новое время. Преодоление традиционализма связано с развитием современной рациональной капиталистической экономики, которая предполагает наличие определённых типов социальных отношений и определённых форм социального порядка.

Анализируя эти формы, Вебер приходит к двум выводам: идеальный тип капитализма описывается им как торжество рациональности во всех сферах хозяйственной жизни, причём подобное развитие не может быть объяснено исключительно экономическими причинами. В последнем случае Вебер полемизирует с марксизмом. В своей работе «Протестантская этика и дух капитализма» Вебер пытается объяснить генезы современного капитализма, связав эту проблему с социологией религии, в частности протестантизма. Он усматривает связь между этическим кодексом протестантских вероисповеданий и духом капиталистической экономики, основанной на идеале предпринимателя-рационалиста. В протестантизме в противоположность католичеству упор делается не на изучении догматики, но на моральной практике, выражающейся в мирском служении человека, в выполнении своего мирского долга. Это то, что Вебер назвал «мирским аскетизмом». Параллели между протестантским акцентом на мирском служении и идеалом капиталистической рациональности позволили Веберу связать Реформацию и возникновение капитализма: протестантизм стимулировал возникновение специфических для капитализма форм поведения в быту и хозяйственной жизни. Минимализация догматики и ритуала, рационализация жизни в протестантизме по Веберу стало частью процесса «расколдовывания мира», начатого древнееврейскими пророками и древнегреческими учёными и идущим к кульминации в современном капиталистическом мире. Этот процесс связан с освобождением человека от магических суеверий, автономизацию индивида, верой в научный прогресс и рациональное познание.

В социологии власти Вебер также следует своему методу. В соответствии с ним выделяется три типа легитимации власти (господства): 1) рациональный, основанный на вере в законность существующих порядков и законное право властвующих на отдачу приказаний; 2) традиционный, основанный на вере в святость традиций и право властвовать тех, кто получил власть в соответствии с этой традицией; 3) харизматический, основанный на веру в сверхъестественную святость, героизм или какое-то иное достоинство властителя и его власти. В этом контексте формулируется веберовская теория рациональной бюрократии, связанной с первым типом власти. В своём анализе демократии Вебер формулирует наличие двух видов этого типа правления: «плебесцитной вождистской демократии» и разнообразные формы «демократии без вождя», цель которой сведение к минимуму прямых форм господства человека над человеком благодаря выработке рациональных форм представительства, коллегиальности и разделения властей.