Свобода. Сартр подчеркивает значение личного выбора, который мы можем делать только сами и для себя, потому что не существует какого-либо одного

Сартр подчеркивает значение личного выбора, который мы можем делать только сами и для себя, потому что не существует какого-либо одного, пригодного для всех решения. Даже если и есть наилучший вариант, мы его не знаем. «Выбирать можно все, что угодно, если речь идет о свободе решать»². Поэтому свобода — главная ценность и основание всех ценностей.

Экзистенциалисты показали такой идеал личности, что на его фоне померк обычный человек и усилились разговоры об отчужденности, одномерности, деперсонификации и т.п. Экзистенциа-

¹ Сартр Ж.П. Объяснение постороннего. Называть вещи своими именами. —
М., 1986, с. 93.

² Сартр Ж.П. Экзистенциализм — это гуманизм. Сумерки богов. — М., 1989. —
С. 342.

листов беспокоило, что в современных условиях, когда большинство людей живут в крупных городах и подвержены сильному влиянию средств массовой информации, они становятся все больше похожи друг на друга и теряют свою неповторимую индивидуальность и свободу, которая начинается по ту сторону социальной сферы — в духовной жизни личности. Быть свободным — значит быть самим собой, не думать и не поступать так, как поступают и думают другие.

Человек, по Сартру, обречен быть свободным, если нет Бога, который руководил бы его поступками, и нет объективных законов, которым бы он подчинялся. В отличие от Ницше экзистенциалисты признают свободу не только для себя, но для всех людей. Это абсолютная свобода в том смысле, что нет ничего над человеком, что определяло бы его поведение.

Обеспечить такую свободу нелегко. Сартр утверждает, что конфликт — изначальный смысл социальной жизни. Человек — эгоист, поэтому зло и борьба с другими людьми неизбежны. Используя военную терминологию, Сартр пишет: «Я являюсь проектом отвоевания для себя моего бытия»¹. Жизнь — как бы исходный плацдарм, с которого надо начинать битву за себя. «Но это невозможно себе представить иначе, как путем присвоения мною себе свободы другого. Выходит, мой проект отвоевания самого себя есть, по существу, проект поглощения другого»². Вывод, что «единство с другим фактически неосуществимо», Сартр обсуждает на примере любви. Для любви нужен отказ от самого себя. В действительности же «мы хотим овладеть именно свободой другого как таковой». Но человек не хочет властвовать над автоматом. «Полное порабощение любимого существа убивает любовь любящего», потому что он хочет владеть свободным человеком. Выхода из этого противоречия как будто нет, но другой знаменитый экзистенциалист — Хосе Ортега-и-Гассет(1883 — 1955) — высказал идею, что влюбляемся мы в того, кто близок нам, и это способ узнать, кто мы (скажи мне, кого ты любишь, и я скажу, кто ты).

Чем больше отвоеванная свобода, тем больше ответственность. Ведь некого винить за то, что мы сделали, коль скоро мы свободны. Если человек создает самого себя и все его поступки — результат личного решения, на которое не влияют ни гены, ни общество, и нет никого, кто стоял бы за человеком — ни Бога, ни дьявола, — то именно он, и никто другой, ответствен за себя и мир. Как на свободу, человек осужден на ответственность и на вину за свои грехи. Камю в романе «Падение» говорит: «В конце

¹ Цит. по: Проблема человека в западной философии / Сост. П.С. Гуревич. —
М_м 1988, с. 208.

² Там же.

всякой свободы нас ждет кара: вот почему свобода — тяжелая ноша»¹.

К середине XX в. экзистенциализм начал распадаться на несколько течений, чему способствовала Вторая мировая война. Эссе А. Камю «Бунтующий человек» начинается с утверждения: «Мы ничего не сумеем сделать, если не будем знать, имеем ли право убивать ближнего или давать свое согласие на его убийство». И далее Камю формулирует свой разрыв с прошлым: «Во времена отрицания небесполезно поставить перед собой вопрос о самоубийстве. Во времена идеологий необходимо разобраться, каково твое отношение к убийству. Если для него находятся оправдания, значит, наша эпоха и мы сами вполне соответствуем друг другу»².

Единение возможно, по Камю, только в бунте против абсурдного мира. Но «революция, не знающая иных границ, кроме исторической эффективности, означает безграничное рабство»³. Сомневался Камю и в нравственных возможностях политики, которая «отнюдь не религия, а став таковой... превращается в инквизицию»⁴.

Сартр утверждал, что экзистенциализм исходит из тезиса героя Достоевского: «Если Бога нет, то все дозволено», но Камю понял, что не все дозволено, и сделал вывод: «Справедливость бессмертна». Обратившись к человеческой душе, экзистенциализм вернулся к нравственности. Начав со стремления к свободе, осознал масштаб ответственности.

Экзистенциалисты исследовали расщепление человека на социальные и технические функции, которые он выполняет. Обратившись к личности, они поняли, что души как нравственного ядра у современного человека нет. Поставленный в центр Вселенной в эпоху Возрождения, человек оказался лишенным внутренней целостности. Особенно это трагично для привыкшего поступать по велению разума. Габриэль Марсель(1889— 1978) заключает: «...для сегодняшнего человека мудрость явно может быть только трагической»⁵. Она была опасной для Сократа, но теперь угрозы таятся внутри. Мудрость становится трагичной к концу каждого этапа развития философии, проходя три стадии — опасную, восторженную и трагичную.

Экзистенциалистское понимание сущего как мира безгранично чуждого, «абсолютно случайного» (Сартр), в котором нет упорядоченности и законосообразности, противостоит попыткам теоретически отобразить объективную реальность. Действительность

¹ Камю А. Падение // Избранное. – М., 1969, с. 452.

² Камю А. Бунтующий человек. — М., 1991, с. 121.

³ Камю А. Падение, с. 347.

⁴ Там же, с. 353.

⁵ Марсель Г. К трагической мудрости и за ее пределы // Самосознание европей
ской культуры XX века. — М., 1991, с. 354.

нельзя познать с помощью науки, потому что научное познание — это частное познание, имеющее дело с определенными предметами, а не с самим бытием, утверждает Карл Ясперс(1883— 1969). Это как бы противоположные полюса, но сходятся они в одном: в противопоставлении сущего и смысла бытия, с одной стороны (у экзистенциалистов), и объективного знания и человеческой деятельности — с другой (у неопозитивистов).

Экзистенциализму свойственно внутреннее убеждение, что «чисто научный и технический прогресс не в силах сам по себе способствовать установлению между людьми согласия, без которого невозможно никакое счастье»¹. Социальный прогресс, в который верили в XIX в., тоже стал иллюзорным в абсурдном мире.

Более того, Хайдеггер призывает к отказу от рационализма, как слишком схематичного и удаленного от реальной жизни. Бытие познается через интуитивный акт «переживания», «схватывания» предмета, а не посредством абстрагирования от него, и только так достигается единство человека с миром. Философии следует вернуться к досократическому взаимопроникновению мышления и ощущения. У Платона, по Хайдеггеру, истина стала пониматься как «соответствие мыслительного представления с предметом», а у досократиков была чувственно-образная трактовка истины (не-сокрытость ее в сущем).

Экзистенциализм — реакция на чересчур интеллектуальное представление о человеке, характерное для немецкой классической философии, для которой человек был прежде всего мыслящим существом. Она рассматривала мышление как демиурга, а человека, как носителя мирового духа. Экзистенциализм лишил, вслед за Ницше, мышление престижа основы, определяющей поведение человека. Акцент на немыслимость существования (Кьер-кегор: «Существование нельзя мыслить»; Ясперс: «Экзистенцию можно только прояснить») противоречит, однако, возвышению человеческой индивидуальности. Ведь человек превосходит другие существа тем, что обладает мышлением. Экзистенциалистский переворот «существую, следовательно, мыслю» — результат вторичной рефлексии. Начальный же импульс к рефлексии о существовании дает акт мысли. Экзистенциализм не может быть нерациональным, если хочет остаться философией.

По Хайдеггеру, нигилизм исчезнет с преодолением метафизики, разрывающей мир на бытие и смысл. Смысл мыслится с помощью категорий, и поэтому его можно посчитать субъективным с последующим нигилистическим отказом от него. Но как же иначе мыслить смысл? Еще Платон понимал (это было основой построения им мира идей), что «чувственное воззрение ничего не пока-

¹ Марсель Г. К трагической мудрости и за ее пределы // Самосознание европейской культуры XX века, с. 357.

зывает нам в чистом виде, таким, каково оно есть в себе». Это обоснование неизбежности метафизики. Кант, по существу, закрыл двери во внечувственный мир, а экзистенциалисты сделали попытку вернуться к досократическому мировосприятию, не выходящему за область чувственно данного. Такой подход был следствием того, что прямое игнорирование Шеллингом и Гегелем взгляда Канта на метафизику не прошло.

Хайдеггер призвал вернуться к представлению о нерасчленен-ном бытии в качестве высшего. Он отверг метафизику как учение, противопоставлявшее чувственное и сверхчувственное. Сверхчувственное и чувственно-наличное соединяются в языке, сущность которого в том, что он несет весть о мире. Хайдеггеров-ская концепция языка гласит, что язык — «дом бытия». Человек живет при данном языке, и не он говорит с помощью языка, а язык как онтологическая сущность высказывается посредством человека.