ГЛАВА III 2 страница

Третье поучение преподобного Феодосия [215] состоит из двух частей. В первой он указывает на примеры злостраданий и терпения, как-то: на Иова, на самого Христа Спасителя, на пророков, апостолов, мучеников и преподобных отцов. Во второй — призывает к терпению и мужеству в подвигах иноческих свою братию. Особенно трогательны в последней части следующие слова великого игумена: “Молю вас, любимицы мои, отрясем уныние наше, вспомним первый наш вход, каковы были мы, когда пришли к дверям монастырским. Не все ли мы обещались терпеть и поношения, и укорения, и изгнания? Вспомним, что, стоя пред святыми дверьми, мы давали ответ о своем обещании, как бы на Страшном суде, не пред видимыми только свидетелями, но и пред невидимыми, что мы призывали во свидетеля самого Владыку и Бога, говоря: “Се Христос зде невидимо стоит; блюди кому обещаеши; никто же бо тебе на се не нудит”. А ныне мы все те обещания вменили ни во что. Нам надлежит иметь покорность и терпение... и того не имеем. Читаем жития святых и затыкаем свои уши, чтобы не слышать о их мужестве... Когда начнется рать и затрубят трубы воинские, никто из воинов не может спать — воину ли Христову прилично лениться? Те оставляют своих жен, чад, имение, жертвуют самою жизнию из-за славы временной и преходящей; а мы, если стерпим, борясь с супостатами нашими, и одолеем их, мы удостоимся вечной славы и чести неизреченной”.

В четвертом своем поучении [216], после предварительного приглашения иноков вообще к подвижничеству, преподобный Феодосии преподает им некоторые частные наставления касательно хождения в церковь и именно, ссылаясь на богоносного Феодора Студита и его устав, заповедует: а) при первом ударе в било вставать на молитву, а при втором спешить в церковь; б) вошедши в церковь, инок должен благоговейно положить три земных поклона и затем со страхом и в безмолвии стать при стене, не опираясь однако ж на нее или на какой-либо столп церковный; в) подходя к другим инокам, должен со смирением и сложенными руками поклониться им до земли; г) во время каждения кадильного должен особенно быть благоговейным, чтобы удостоиться благодати Святого Духа чрез это каждение; д) при пении псалмов неприлично инокам перегонять друг друга и производить беспорядок, но надобно смотреть на старейшего (доместика) и начинать пение по его указанию; е) точно так же, когда иноки пред началом или окончанием пения раскланиваются между собою, надобно смотреть им на старейшего и следовать его примеру; ж) вообще, иноки должны стоять в церкви с величайшим благоговением, удостоившись вместе с ангелами служить невидимому Богу, который ведает самые сердца наши. В заключение, призывая своих слушателей неленостно посещать все церковные службы, преподобный говорит: “Да не ленимся, любимицы мои, братия, и отцы, и чада духовные, избранные! Со слезами говорю любви вашей сии горькие слова, потому что вам говорю, а сам не исполняю, и ныне на мне сбылось сказанное Богом чрез пророка: Векую ты поведаеши оправдания Моя и восприемлеши завет Мой усты твоими; ты же возненавидел ecu наказание, и отвергл ecu словеса Моя вспять (Пс. 49. 16, 17). Но нужда ми есть глаголати к вашей любви вся та, да не кто умрет в моем молчании лютым грехом, — о Христе Иисусе Господе нашем”.

В пятом своем поучении [217] преподобный Феодосии сначала напоминает братии о своем крайне ответственном долге поучать их: “Слышим Господа, говорящего чрез пророка к нашему учительству: Сыне человечь, стража дах тя дому Исраилеву, да слышиши слово от уст Моих и воспретиши им от Мене, внегда глаголати Ми беззаконнику: смертию умреши, и не возвестиши ему, ни соглаголеши, еже остатися беззаконнику, и обратитися от пути своего, еже живу быти ему; беззаконник той в беззаконии своем умрет, крове же его от руки твоея взыщу...” (Иез. 3. 17, 18). Потом обличает иноков в их нерадении и лености: “Как же мне после сего не говорить вам и как не обличать каждого из вас порознь? Созвала нас благодать Святого Духа и молитва святой Богородицы в сию обитель — в единодушие, в единоумие и в едину волю... А мы хотим иметь многие воли. Когда время службы позовет нас в церковь, тогда дьявол омрачает сердца наши леностию, и мы не идем не только в церковь, но и за трапезу. О повечерие нечего и говорить: сколько раз я возглашал о том, и нет ни одного, кто бы послушался! Как же мне молчать и не стенать? Если бы возможно было, я говорил бы каждый день, со слезами умоляя вас и припадая к коленам вашим, чтобы ни один из вас не пропускал молитвенного времени... Сколько лет прошло, и я не вижу ни одного, кто бы пришел ко мне и спросил: “Как мне спастись?..” Наконец, преподобный убеждает иноков исправиться: “Не в укор это я написал вам, но убеждаю вас оставить такое нерадение и умоляю вас, чада мои любимые, и братия, и отцы, воспрянем от сна лености, да не опечалим Святого Духа. Приидите, поклонимся и припадем Ему, восплачем пред Господом, сотворившим нас... Будем плакать здесь, да получим Царство Небесное и в нем обретем себе утешение! Скорби настоящей жизни, и воздыхания, и труды суть ничто сравнительно с будущею славою”.

Наконец, сохранилось еще одно краткое поучение Феодосия, сказанное им в своей обители, впрочем, не ко всем инокам, а собственно к келарю по случаю возведения его в этот сан. Вот оно: “Брат! Се от руки Христа и от престола Его приемлешь ты сию службу. Имей страх Божий пред очами твоими и позаботься непорочно совершить порученное тебе дело, да будешь достоин и венца от Христа. Помышляй о том горнем престоле, который видел Исаия, когда послан был к нему один из серафимов с углем, который не опалял пророка, но просвещал — так и ты, брат, приемлешь ключ, как бы огнь, от того престола, на котором ежедневно жрется Христос. Если ты с душевною любовию исправишь службу сию в чине монастырском, тебя ожидает праведный венец и будет тебе этот ключ в просвещение и спасение души твоей. Если же сердце твое уклонится к тому, чтобы похищать что-либо монастырское или приобретать и собирать более себе, нежели монастырю, будет тебе этот ключ в опаление души твоей здесь и в будущем веке. Геенна приимет тебя и суд Анании и Сапфиры постигнет тебя. Они, утаив часть из цены за село свое, умерли внезапною смертию, а ты будешь достоин еще тягчайшей муки, похищая чужое или раздавая своим без чину. Проказа Геезии поразит тебя — не тело твое, но душу. Внимай, брат, себе и своей службе, да спасет тебя Господь от всего молитвами святой Богородицы и всех святых” [218].

Поучая народ и братию, преподобный Феодосии поучал нередко самих князей не только словом, но и чрез писания. Преподобный Нестор свидетельствует о посланиях его к великому князю Святославу, и в особенности об одном весьма великом послании, в котором старец сильно обличал князя за похищение им киевского престола у брата своего Изяслава [219]. К сожалению, все эти послания не дошли до нас. Сохранились только два послания к великому князю Изяславу.

Одно из них начинается словами: “Что възмыслил еси, боголюбивый княже, въпрошати мене, некнижна и худа, о таковей вещи” — и имеет предметом решение двух вопросов. Князь спрашивал: “Можно ли в день воскресный, еже есть неделя, закалать вола, или овна, или птицу, или что другое и есть их мясо?” Феодосии предварительно замечает, что воскресенье не есть собственно неделя, но первый день недели, в который воскрес Христос, точно так как понедельник есть второй день недели, вторник — третий, среда — четвертый, четверг — пятый, пятница — шестой, суббота — седьмой. Затем отвечает князю: “Иудеям, когда Бог извел их из Египта, дан был закон хранить субботу, так чтобы ничего не делать: не возгнетать огня, не закалать ничего в пищу, а все нужное приготовлять в пяток вечером, и это иудеи соблюдают доныне. Но с того времени, как Бог наш снисшел на землю, все иудейское умолкло; мы не чада Авраама, а чада Христа Бога нашего чрез святое крещение, мы свободны от исполнения закона обрядового. Следовательно, тот, кто сказал тебе, будто в воскресенье не должно закалать, ни есть закланного, сказал не от Священного Писания, а от своего сердца. Нам это не возбранено и не грешно. Если мы примем такой обычай, т. е. чтобы закалать еще в субботу, а в воскресенье только есть закланное, тогда мы, очевидно, будем подражать иудеям”. Князь спрашивал еще: “Хорошо ли, если кто отречется есть мясо в среду и пяток?” “Весьма хорошо и полезно, — отвечает Феодосии, — и не я это завещаваю, но Божественные апостолы, которые узаконили поститься в среду, когда иудеи сотворили совет на Христа, и в пяток, когда они распяли Господа. Притом, если ты сам по какой-либо причине отрекся вкушать мясо в означенные дни, то и исполни обещание, хотя христианину не должно самому себя связывать, если не будет связан от отца своего духовного. Впрочем, мы имеем и другое предание от святых апостол и святых отцов, чтобы праздники Господские, Богородичны и 12 апостолов праздновать светло: в эти праздники, когда они случатся в среду или пяток, я разрешаю тебе вкушать мясо, если только ты сам себя связал; а если ты связан отцом духовным, то от него прими и разрешение”. Характер вопросов, решаемых в этом послании, указывает на самые первые времена нашей Церкви, а надписание послания в обоих его известных списках именем преподобного Феодосия Печерского не позволяет сомневаться, что ему оно и принадлежит [220].

Другое послание Феодосиево к великому князю Изяславу гораздо важнее и рассуждает о вере варяжской, или латинской. Оно сохранилось в многочисленных списках, которые, впрочем, можно разделить на три фамилии, и везде усвояется преподобному Феодосию Печерскому [221]. Потому, хотя нельзя ручаться, что оно дошло до нас во всей своей первобытной целости, так как между фамилиями есть разности частию в порядке размещения, частию в количестве частей, но нет основания сомневаться в его подлинности [222]. В этом послании преподобный Феодосии исчисляет князю разные отступления латинян от православной веры и их недобрые обычаи и затем учит его, как должно держать себя по отношению к латинской вере и ее последователям. К числу отступлений от веры и недобрых обычаев относятся следующие: а) латиняне в Савелиеву ересь впали (разумеется в том смысле, что сливают Две Божеские Ипостаси — Отца и Сына — в одну, когда говорят, будто Дух Святой исходит от Обоих Их вместе как от одного начала); б) совершают Божественную службу на опресноках, а не на квасном хлебе; в) прощают грехи за дары, т.е. употребляют индульгенции; г) не помазывают крещаемых маслом и миром, как мы, но кладут им соль в уста; д) называют их не именами святых, а как захотят родители; е) постятся в субботу; ж) едят мяса до вторника первой седмицы Великого поста; з) употребляют в пищу диких коней, удавленину, медвежину, бобровину и под.; и) кладут мертвецов ногами на запад, а головою на восток; к) женятся на сестрах, священники их и епископы не вступают в законный брак, а живут в незаконных связях; л) епископы носят перстни, ходят на войну и проч., и проч. Надобно заметить, что между обвинениями на латинян, излагаемыми в послании, находятся и такие, которые могли относиться к частным лицам, а отнюдь не ко всей Римской Церкви, или даже представляются не совсем верными. Это могло произойти от двух причин: оттого, что преподобный Феодосии судил о заблуждениях латинян только по слухам, и оттого, что такие именно обвинения и многие другие подобные взводили тогда на латинян в Греции и вообще на Востоке [223]. А может быть, некоторые из этих обвинений внесены в послание Феодосия уже впоследствии стороннею рукою, так как, встречаясь в списках одной фамилии, не встречаются в списках другой. Излагая наставления, как держать себя по отношению к вере латинской и ее последователям, преподобный Феодосии заповедует: а) надобно всеми мерами блюстися ее, особенно тем, которые живут посреди латинян, потому что только в православной вере можно спастись, а в вере латинской или сарацинской (магометанской) — нельзя; б) не должно хвалить чужой веры, потому что кто хвалит чужую веру, тот хулит свою, и есть двоеверец, и близок к ереси; в) если бы кому пришлось и умереть за православную веру, должен утереть, не отрицаясь от того по примеру святых; г) с последователями варяжской веры не должно иметь общения ни по делам брачным, ни в причастии Христовых Тайн, ни в пище; впрочем, когда они попросят пищи, накормить их только в их собственных сосудах, а не в своих, в случае же крайности — и в своих, которые потом вымыть и освятить молитвою. Кроме этих общих наставлений, преподобный Феодосии, обращаясь собственно к князю, говорит: “Ты, чадо, непрестанно хвали свою веру и подвизайся в ней добрыми делами. Будь милостив не только к своим христианам, но и к чужим; если увидишь кого-либо нагим, или голодным, или подвергшимся бедствию, будет ли то еретик или латынянин, — всякого помилуй и избавь от беды, как можешь, и ты не погрешишь пред Богом, который питает и православных христиан, и неправославных, и даже язычников и о всех печется... Когда ты встретишь, что иноверные состязаются с верными и хотят лестию увлечь их от правой веры, помоги своими познаниями правоверным против кривоверных, и ты избавишь овча из уст Львовых... Если кто скажет тебе: “Ту и другую веру дал Бог”, ты отвечай: “Разве Бог двоеверен?” Не слышишь ли, что сказано: Един Бог, едина вера, едино крещение И не сказал ли апостол Павел: Аще и ангел благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет.. (Гал. 1. 8). Мы несколько смягчили резкий тон послания, который показался бы не совсем приличным в наше время, но был весьма приличен и естествен во дни преподобного Феодосия, когда латиняне только что отделились от православной Церкви Восточной и по своим проискам к отвращению православных крайней испорченности нравов были нестерпимы как для греков, так, вслед за ними, и для русских [224].

Молитвы преподобного Феодосия известны нам двоякого рода: устные, которые сохранил в житии его преподобный Нестор [225] и которые, как не написанные самим Феодосием, не могут иметь места в нашем обозрении, а во-вторых, письменные. К последним принадлежат молитва преподобного Феодосия за всех христиан и молитва его, написанная по просьбе варяжского князя Шимона, или Симона.

Первая молитва сохранилась в харатейной Псалтири 1296 г. под заглавием: “Молитва святаго Феодосия Печерскаго за вся христианы” [226]. Если еще в XIII в. она усвоялась святому Феодосию, то сомневаться в подлинности ее было бы с нашей стороны крайнею недоверчивостию. Правда, в молитве упоминается вслед за другими святыми и преподобным Антонием Печерским Феодосии, но, кто знает, как нерассудительно иногда наши древние переписчики делали подобного рода вставки [227], тот не соблазнится и этою вставкою. Молитва состоит в следующем: “Владыко, Господи, человеколюбче! Верных, Господи, утверди, да будут еще более верны; неразумных, Владыко, вразуми; язычников. Господи, обрати ко Христу, да будут нашими братиями; находящихся в темницах, или в оковах, или в нужде избави. Господи, от всякой печали; пребывающим в затворах, и на столпах, и в пещерах, и в пустыне братиям нашим подаждь, Господи, крепость к подвигу. Помилуй, Господи, князя нашего, и град сей, и всех, живущих в нем. Помилуй милостию Твоею и мене, раба Твоего грешного, если я и многогрешен, но по правой вере я раб Твой. Спаси, Господи, и помилуй епископа нашего и весь монашеский чин с иереями, и диаконами, и всеми православными христианами. Помилуй, Господи, находящихся в бедности и озлобленным нищетою подаждь богатую милость ради молитв Пресвятой Богородицы (здесь поименованы и преподобные Антоний и Феодосий)... Упокой, Господи, души рабов Твоих, правоверных князей наших, и епископов, и всех сродников наших по плоти. И упокой, Господи, души рабов Твоих, всех правоверных христиан, умерших во градах, и в селах, и в пустынях, и на пути, и в море, — упокой их в месте светле, в лике святых, в ограде благого рая и жизни бесконечной, в неизглаголанном и немерцаемом свете лица Твоего, ибо Ты еси покой и воскресение усопших рабов Твоих, Христе Боже наш, и Тебя славим с Отцом и Святым Духом и ныне и присно”. Молитва, очевидно, вполне достойная великого игумена киево-печерского.

Что касается до молитвы, составленной им по просьбе Симона Варяга, то святой Симон, епископ Владимирский, рассказывает самый случай к ее написанию. Однажды Симон Варяг, любимый Феодосием и много жертвовавший на его обитель, пришел к нему и после обычной беседы сказал: “Прошу у тебя, отче, одного дара”. “О чадо, — сказал Феодосий, — чего просит твое величество от нашего смирения?” “Я прошу у тебя, — продолжал Симон, — дара великого и превышающего мои силы”. Феодосий отвечал: “Тебе известно, чадо, наше убожество; часто и хлеба у нас недостает для дневной пищи, а имею ли что другое, не знаю”. “Если ты захочешь, — сказал Симон, — то можешь дать мне по благодати, данной тебе от Бога!.. Я прошу у тебя, дай мне слово, что благословит меня душа твоя как в жизни, так и по смерти... Помолись о мне, о сыне моем Георгии и о всем моем роде, как молишься ты о своих черноризцах”. Феодосий обещался и присовокупил: “Я молюсь не о черноризцах только, но и о всех любящих место сие святое”. Тогда Симон, поклонившись преподобному до земли, неотступно просил подтвердить свое обещание писанием; Феодосий написал разрешительную молитву, которая начиналась словами: “Во имя Отца и Сына и Святаго Духа”, и доныне, замечает святой Симон Владимирский (т. е. в XIII в.), влагается в руки всякому умирающему. В этой молитве — неизвестно, была ли она та самая, которая доныне употребляется в нашей Церкви, или другая — преподобный поместил и следующие слова: “Помяни меня, Господи, когда приидешь Ты в Царствии Твоем, чтобы воздать каждому по делам его. Тогда, Владыко, сподоби и рабов Твоих Симона и Георгия стать одесную Тебя во славе Твоей и слышать благий Твой глас: Приидите, благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам Царствие от сложения мира” (Мф. 25. 34) [228].

Из сделанного нами обзора сочинений преподобного Феодосия [229] оказывается, что они, кроме внутреннего своего достоинства, имеют еще значение историческое. Поучения Феодосия к народу указывают на некоторые недостатки и пороки, господствовавшие в народе. Поучения к братии обнаруживают и слабые стороны иноческой жизни в Киево-Печерской обители, неизвестные из писаний преподобного Нестора, который желал выставить преимущественно светлую сторону родной обители в назидание потомству. Наконец, послания к великому князю Изяславу ясно обнаруживают те религиозные вопросы, какие занимали тогда самих наших князей. Вообще, видно, что сочинения преподобного Феодосия написаны не на какие-либо отвлеченные и произвольно придуманные темы, а соответственно современным потребностям, и потому, отображая в себе ум и сердце самого писателя, немало обрисовывают и его время.

Вслед за митрополитом Иларионом и преподобным Феодосием Печерским, которые были учителями веры и благочестия, явились в нашей Церкви два другие писателя с направлением преимущественно историческим: это были черноризец Иаков и преподобный Нестор.

Черноризцу Иакову, сколько доселе известно, ясно усвояются два сочинения: Похвала великому князю Владимиру и послание к великому князю Димитрию, в том и другом сочинении Иаков сам называет себя по имени [230]. Но в начале Похвалы он свидетельствует, что еще прежде написал два другие сочинения: краткое житие святого Владимира с того времени, как он возжелал святого крещения, и Сказание о святых страстотерпцах Борисе и Глебе [231]. Рассматривая Похвалу великому князю Владимиру, видим, что она составлена не на основании летописи Несторовой, а только по слухам или устным преданиям, что она даже несогласна с летописью в хронологии и некоторых подробностях — знак, что Иаков написал эту Похвалу, когда летопись, которою он мог бы поверить слышанное им от других, еще не существовала, и жил, по крайней мере, во второй половине XI в. [232] Если так, то составленные им еще прежде Похвалы Сказания о святом Владимире и святых мучениках Борисе и Глебе должны быть весьма древни. Перебирая разные жития святого Владимира, встречаем между ними одно, которое начинается словами: “Сице убо бысть малым прежде сих лет сущу самодержцю всея Русскыя земля Володимиру...” Равным образом и между сказаниями о святых мучениках Борисе и Глебе находится одно, которое на первых строках повторяет те же многозначительные слова [233]. Эти-то два Сказания о святом Владимире и святых мучениках Борисе и Глебе, как древнейшие из всех, доныне известных, и написанные спустя немного лет по смерти Владимира, всего естественнее могут быть приписаны черноризцу Иакову, тем более что в некоторых рукописях они следуют непосредственно за Похвалою и составляют с нею как бы одно целое [234], тем более скажем еще, что в Сказании о святых мучениках Борисе и Глебе автор обещается написать и о святом Владимире, в Похвале же замечает, что уже написал, “како просвети благодать Божия сердце князю русскому Володимеру и вжада святаго крещения” [235], а житие Владимира начинается именно с того времени, как Владимир отправил послов для испытания вер и возжелал святого крещения. Правда, оба эти Сказания содержат в себе весьма много сходного с летописью Нестора, но, по всем соображениям, не Сказания заимствованы из летописи, а летопись воспользовалась ими. Правда и то, что по некоторым спискам в Сказаниях встречаются места, заставляющие относить их почти к половине XII в.; но эти места можно считать позднейшими вставками и искажениями, потому что в других списках они или вовсе не встречаются, или читаются иначе [236].

Кто же был черноризец Иаков, писавший в XI в., спустя немного лет после святого Владимира? Из отечественных иноков, живших в XI столетии, летопись упоминает только об одном Иакове, которого предлагал преподобный Феодосий Печерский в последние минуты своей жизни (в 1074 г.) собравшейся к нему братии вместо себя во игумена и который, следовательно, отличался и высоким благочестием, и достаточным образованием, так как первая обязанность игумена, по Студийскому уставу, была поучать братию. Печеряне не согласились принять Иакова на том единственно основании, что он не между ними был пострижен, а пришел с Альты, т. е., вероятно, из какого-либо переславского монастыря [237]. Этот-то Иаков и мог написать все три рассматриваемые нами исторические сочинения, равно как он же мог быть и тем черноризцем Иаковом, к которому написано известное церковное правило одним из тогдашних наших митрополитов — Иоанном II (1077 — 1089). Судя по важности этого черноризца Иакова и по тому, что он был современником великому князю Изяславу, который назывался Димитрием, можно согласиться, что не другому Иакову принадлежит и послание “некоего отца к духовному сыну” — великому князю Димитрию, отличающееся глубокою древностию слога [238].

Из трех исторических сочинений черноризца Иакова прежде другю написано Сказание о святых мучениках Борисе и Глебе, потом житие святого Владимира и, наконец, Похвала ему, потому что в Сказании автор только дает обещание написать житие святого Владимира, а в Похвале упоминает уже о Сказании и житии как им уже написанных. Прежде или после исторических сочинений написано Иаковом послание к великому князю Димитрию — неизвестно, но надобно допустить, что оно явилось отнюдь не позже 1060 г., когда Изяславу (род. 1024) было 35 лет, потому что в послании есть намек, что великий князь был еще юношею и не достиг мужества [239].

Сказание о святых мучениках Борисе и Глебе служило одним из любимейших чтений для наших предков, как свидетельствуют многочисленные его списки, доселе сохранившиеся. Но эти же списки показывают, что оно, подобно многим другим наиболее употреблявшимся памятникам нашей древней письменности, подверглось от переписчиков немалым изменениям и искажениям. Списки Сказания, сколько они нам известны, можно разделить на три фамилии: в одних содержится собственно сказание о мученической кончине святых братьев, заключающееся известием о погребении святого Глеба вместе с Борисом в Вышгороде и общею им похвалою [240]; в других непосредственно за таким же сказанием следует еще рассказ о первых трех чудесах святых мучеников, повествующий вместе об открытии их мощей, об установлении в честь их праздника 24 июля при великом князе Ярославе и оканчивающийся известием о смерти Ярослава [241]; в третьих этот рассказ о чудесах [242], следующий за сказанием, продолжается далее и повествует о перенесении мощей святых мучеников в 1072 г. и о последующих затем чудесах или даже о втором перенесении святых мощей, бывшем в 1115 г. при великом князе Владимире Мономахе [243]. Между списками самого Сказания, если рассматривать его в отдельности от рассказа о чудесах, кроме многих неважных разностей, встречается разность замечательная — в одних есть вставка, видимо заимствованная из летописи, о том, как Ярослав пред походом против Святополка избил новгородцев и помирился с ними и как потом Святополк с Болеславом Польским одержал победу над Ярославом, хотя ни то, ни другое не согласно со связью речи [244]; в других списках этой вставки нет, и повествование идет самым естественным порядком [245]. Из всех трех фамилий Сказания о святых мучениках Борисе и Глебе нам кажется вторая наиболее близкою к подлиннику: а) в списках этой фамилии нет помянутой вставки из временника Нестора, хотя, впрочем, она не встречается и в некоторых списках первой и даже третьей фамилии; б) невероятным представляется, чтобы первый жизнеописатель святых мучеников, живший во второй половине XI в., заключил свое сказание об них известием только о погребении их и общею им похвалою, не упомянув об открытии мощей их, о причтении их к лику святых, об установлении в честь им праздника, бывшем около 1020 г.; в) рассказ о первых трех чудесах святых мучеников, где повествуется об открытии мощей их и установлении им праздника, существовал в письмени еще прежде Нестора, и Нестор, как справедливо догадываются, им пользовался в своем сочинении о тех же мучениках [246]; г) напротив, рассказ о последующих чудесах с 1072 г., содержащийся в списках третьей фамилии, не только не существовал в письмени до Нестора, но у самого Нестора и заимствован, ибо Нестор о первом чуде, именно об исцелении немого и хромого, совершившемся после 1072 г., говорит как современник и, вероятно, очевидец; о втором — об исцелении некоей жены из Дорогобужа слышал непосредственно от этой самой жены; о третьем — об исцелении слепого слышал от другого своего современника [247]; следовательно, в рассказ не Несторов известия об этих чудесах, которые первый записал Нестор, вероятно, внесены из его сочинения.

Сказание о святых мучениках Борисе и Глебе состоит из пяти частей: а) из краткого приступа, где после общего изречения пророка: Род правых благословится, и семя их во благословении будет (Пс. 3. 3), сочинитель замечает: “Так случилось и за немного лет прежде нас во дни Владимира, просветившего землю Русскую святым Крещением” — и говорит о двенадцати сынах равноапостольного князя, о разделении между ними уделов и о том, что при этом Святополка посадил отец в Пинске, Бориса в Ростове, а Глеба в Муроме; б) из повести об убиении Святополком святого Бориса, почти совершенно сходной с летописью; в) из повести об убиении Святополком Глеба, также сходной с летописью; г) из повести об отыскании тела Глебова и погребении его вместе с Борисом в Вышгороде по приказанию великого князя Ярослава уже после того, как он, двукратно победив Святополка на берегах Днепра и на Альте, занял престол киевский; д) наконец, из похвалы святым страстотерпцам, составляющей заключение Сказания. В рассказе о первых чудесах мучеников можно различать три части: а) общее вступление, довольно продолжительное, где говорится, что мы не в состоянии ни постигнуть, ни поведать всех чудес, какие совершают мученики силою Божиею, и тех благодеяний, какие они являют нам своим предстательством пред Богом; б) самую повесть о чудесах Бориса и Глеба и обстоятельствах, предшествовавших и сопутствовавших открытию мощей их и установлению в честь им праздника при митрополите Иоанне и великом князе Ярославе; в) краткое заключение, упоминающее о кончине великого князя Ярослава. Вообще, и сказание о святых мучениках, и рассказ о чудесах их составлены довольно искусною рукою, изложены довольно ясно, последовательно и занимательно, проникнуты любовию к святым мученикам и по местам одушевлением, особенно там, где автор или представляет мучеников говорящими, или изливает пред ними свои чувства.

Вот, например, как сетовал святой Борис, получив весть о смерти отца своего и о замыслах Святополка: “Увы мне, свет очей моих, сияние зари лица моего, бразда юности моей, наставление неразумия моего! Увы мне, отче мой, господине мой! И к кому прибегну, на кого воззрю, или где насыщуся такого благого учения, как прежде от разума твоего? Увы мне, увы мне! Как зашел ты, свете мой, когда я не был там, чтобы, по крайней мере, мог я погребсти честное тело твое и предать его гробу своими руками? Но я не сподобился нести мужественного тела твоего, не сподобился целовать добролепных седин твоих. О блаженниче мой, помяни мя в покое твоем! Сердце мое горит, и душа смущается, и не знаю, к кому обратиться и пред кем излить горькую печаль мою. К брату ли Святополку, которого я имел вместо отца? Но думаю, что он печется о мирском и суетном и помышляет о убийстве моем... Что ж скажу или что сотворю? Пойду к брату моему и скажу ему: “Ты будь мне отцом, ты мне брат старейший, что повелишь мне, господине мой?” Или вот слова святого Глеба пред тем, как убийцы устремились на него, и когда он прощался с жизнию: “Спасися, милый отче мой и господине Василие! Спасися, мати и госпожа моя! Спасися, брате Борисе, старейшине юности моея! Спасися брате, споспешителю Ярославе! Спасися и ты, брате мой и враже Святополче! Спаситесь и вы, братия моя и дружина, спаситесь все! Уже я не увижу вас в житии сем, потому что меня разлучают с вами насильно... Василие, Василие, отче мой! Приклони ухо твое и услышь глас мой; призри и виждь, что приключилось чаду твоему, как без вины закалают меня. Увы мне, увы мне! Слыши, небо, и внуши, земле! И ты, брате мой Борисе, услышь глас мой! Отца моего Василия позвал я — и он не послушал меня; ужели и ты не захочешь меня послушать? Взгляни на скорбь сердца моего и язву души моея; посмотри на потоки слез моих и как никто не внемлет мне, помяни же хоть ты меня и помолись о мне общему Владыке, имея дерзновение и предстоя у престола Его...” Или вот отрывки из похвалы святым мученикам, заключающей Сказание: “Как похвалить вас, не знаю, и что сказать, недоумеваю. Назову ли вас ангелами, потому что вы быстро являетесь вблизи скорбящих? Но вы пожили на земле во плоти, как люди. Наименую ли вас царями и князьями? Но вы были просты и смиренны более всякого и смирением стяжали небесные жилища. Поистине вы цари царям и князи князьям нашим! Ибо вашим пособием и защищенном они державно побеждают врагов своих и вашею помощию хвалятся. Вы — им и нам оружие, вы — земли Российской забрало, и утверждение, и меч обоюду острый, которым побеждаем языческую дерзость и попираем дьявола. Поистине могу сказать: вы небесные человеки и земные ангелы, столпы и утверждение земли нашей... О блаженные гробы, приявшие честные тела ваши, как сокровище многоценное! О блаженная церковь, в которой поставлены святые раки ваши, угодники Христовы! Блажен поистине и высок более всех городов русских Вышгород, имеющий у себя такое сокровище, которое дороже всего мира! Справедливо он назван Вышгородом как высший всех городов, имея в себе врачевство безмездное, которое даровано Богом не одному нашему языку, но и всей земле, потому что от всех стран приходят туда и туне приемлют там исцеление... О блаженные страстотерпцы Христовы! Не забывайте отечества своего, в котором пожили вы по плоти, посещайте его и в молитвах всегда молитеся о нас — вам дана благодать молиться за нас... Глад и озлобление отгоните от нас, от всякого бранного меча и междоусобия брани избавьте нас и заступите нас от всякого грехопадения, уповающих на вас...”.