М. Макарий. История Русской церкви. Том 4 3 страница

III

Не без основания можно думать, что тогдашний Цареградский патриарх Рафаил (1477 - 1480) действительно не благословил Мисаила и не утвердил в звании митрополита, может быть узнав о его бывших сношениях с папою. На такую мысль наводит то обстоятельство, что еще при жизни Мисаила патриарх вместе со всем своим освященным Собором сам избрал, рукоположил и прислал в Литовскую Церковь прямо из Царьграда другого митрополита Киевского и всея Руси. Это был Спиридон, родом тверитянин, прозванный "за резвость его" Сатаною. Король Казимир, естественно, не принял Спиридона как избранного без всякого участия литовской паствы и поставленного еще при жизни Мисаила вопреки прямому желанию короля, причем намеренно могли распространить молву, что Спиридон поставлен "на мзде" по повелению турецкого султана, хотя, может быть, это была и правда. И не только Казимир не принял нового митрополита, но и "посади в заточении", в котором и оставался Спиридон до 1482 г., если не далее. В этом году он посылал своего пана в Москву к великому князю просить его заступничества и велел передать Ивану Васильевичу: "Я много мощей вез тебе от патриарха, но король все себе забрал". Московский князь долго держал того пана и наконец отпустил, сказав: "Не подымать же мне из-за этого рати и не воевать с королем". Потом, неизвестно как и когда, Спиридон успел освободиться от заточения в Литве и прибыл в Москву. Но и здесь его не приняли, а отправили на заточение в Ферапонтов монастырь. В Москве вполне поверили, что Спиридон купил себе митрополитский сан, придали поступку Спиридона даже слишком много значения, и в предотвращение подобных случаев на будущее время в самую присягу епископскую были внесены следующие слова: "Отрицаюсь... (после Исидора и Григория Болгара) и Спиридона, нарицаемаго Сатана, взыскавшаго в Царьграде поставления, в области безбожных турок поганаго царя, такожде и тех всех отрицаюсь, еже по нем когда случится прийти на Киев от Рима латинскаго или от Царьграда турецкия державы" Слова эти находились еще в архиерейской присяге при митрополите Московском Симоне (1495-1511).

Между тем Спиридон принадлежал к числу людей образованных и начитанных. Еще в то время, когда он находился в Литве, он написал весьма обширное окружное послание, или "Изложение о православней истинней нашей вере", обращенное им ко всей его духовной пастве. В предисловии к Изложению он прежде всего объясняет, что заставило его писать ("понеже пред нашими очима, видим, многа св. правилы отвержена, творятся в православии нашего христианства, ихже не подобает, сего ради исписахом от правил св. апостол и св. отец 7-ми Собор свидетели"); потом свидетельствует о самом себе, что принял рукоположение и поставление на "Киевскую митрополью всея Руси" в Царьграде от святейшего патриарха кир Рафаила и всего освященного Собора святых митрополитов и боголюбивых епископов; упоминает о своих страданиях за правду ("сладки нам юзы и радостна изгнанья, иже по преданию св. апостол правилом и по св. 7-ми Собор Вселенских умрети, нежели святых попранию приблизитися"), и оканчивает предисловие словами: "Радость, мир всему православию". В самом Изложении "Спиридона, архиепископа Киевского всеа Руси", как он здесь титулует себя, можно различать три части. В первой он кратко передает в хронологическом порядке, когда, при каких царях и патриархах и по какому поводу были все седмь Вселенских и девять Поместных Соборов и что сделали они и определили. Во второй на основании этих Соборов представляет довольно подробное исповедание православной веры ("веруем убо...") о Пресвятой Троице, о таинстве Воплощения, о почитании икон, о Пресвятой Богородице и проч. и затем изрекает ряд проклятий против бывших ересей и заблуждений, которые прежде были прокляты Соборами и святыми отцами. В третьей перечисляет в хронологическом порядке главнейших еретиков и кратко излагает, в чем состояли самые их ереси. После каждой части Спиридон обращается ко всем православным с убеждениями ("Молюся вы, возлюблении о Христе... молю вы, братие, именем Господа..."), чтобы они пребывали твердыми в вере православной, то же мудрствовали, то же исповедовали, без всяких разногласий и распрей, чтобы на основании веры назидали не злато или сребро, а добрые дела, чтобы соблюдали себя от всяких ересей и заблуждений. А в заключение всего Изложения обращается к самим иерархам - "настольникам" и убеждает их вооружаться против ополчения вражия, ревностно оберегать и пасти словесное стадо, в котором Дух Святой поставил их епископами и пастырями; не увлекаться пристрастием к земным благам и жестокосердием ("Да не будем, любимии, злату хранители, и сребру собиратели, и ризам мягким любиви... Колици суть вашего престольства недужни в градех ваших, лежаще при вратех церковных и по уличищам... и никто же милуяй!"), а церковные имения употреблять по удовлетворении нужд церковных на пособие нищим, сиротам, вдовицам и на выкуп пленных, а "не на своя страсти". Изложение митрополита Спиридона дает повод догадываться, что хотя он не был принят королем и находился в заточении, но ни православная паства литовская, ни ее святители не чуждались его как своего первосвятителя, может быть, потому именно, что он поставлен был самим патриархом в Царьграде и, не доверяя слуху, будто бы поставлен на мзде и по приказанию султана. Спиридон обращается к ним без всякого чувства недовольства или неприязни, которые были бы так естественны, если бы он был отвергнут своею паствою; напротив, обращается с словами любви и пастырской попечительности, ясно свидетельствующими, что между им и теми, к кому он писал, существовали добрые отношения. Предположить, что это окружное послание Спиридон написал, лишь только прибыл в Литву, когда отношения его к пастве еще не определились, возбраняют упоминаемые им узы и изгнание, которые он уже терпел.

Другой памятник своих книжных занятий Спиридон оставил, когда проживал в Ферапонтовом монастыре на Белоозере. Досифей, соловецкий игумен, написав по желанию Новгородского архиепископа Геннадия как мог, просто и неискусно, записки об основателях Соловецкой обители преподобных Зосиме и Савватии, упросил потом Спиридона составить вновь на основании этих записок и изложить стройно житие начальников Соловецких. "Бе бо он, - по словам Досифея, - тому мудр добре, умея Писания Ветхая и Новая". Спиридон действительно изложил вновь житие преподобных Зосимы и Савватия и, окончив свой труд, пометил его 1503 г. Когда это житие было представлено Досифеем архиепископу Геннадию ( 1505), то последний сказал о Спиридоне: "Сей человек в нынешняя роды беяше столп церковный, понеже измлада навыче Священная Писания". Кончину Спиридона, очевидно, надобно полагать между двумя только что означенными годами, и, следовательно, заточение его в Ферапонтовом монастыре было очень продолжительно. Спиридону не суждено было управлять Литовскою православною митрополиею, на которую он был поставлен, но в ряду всех ее митрополитов, действительно управлявших ею за настоящий период, мы не встречаем ни одного, который бы равнялся с Спиридоном по уму и образованию или, точнее, оставил по себе такие же литературные памятники своего ума и образования.

Король Казимир не принял митрополита, присланного в Литву из Царьграда, хотя, быть может, сами православные литовцы не отказались бы принять присланного и не чуждались его. Но когда они по воле короля избрали себе нового митрополита, именем Симеона (не из епископов ли Полоцкой епархии, где тогда действительно святительствовал Симеон?), Казимир согласился уступить им и дозволил просить новоизбранному благословения и утверждения на митрополию не у папы, а у Цареградского патриарха. И в 1481 г. патриарх Максим (1480 - 1487), один из достойнейших по уму и благочестию, прислал в Литву свой "благословенный лист" к Симеону, всем епископам и ко всему православному людству и вместе - двух своих экзархов: митрополита Енейского Нифонта и епископа Ипанейского Феодорита, которые, вероятно, и совершили с русскими епископами самое посвящение Симеона в митрополита. С этого времени начинается никогда уже затем не прерывавшееся поставление всех Литовских митрополитов Цареградским патриархом и вообще начинаются, хотя и редкие, проявления его духовной власти по отношению к Западнорусской Церкви. Так, в том же 1481 г. патриарх прислал Киево-Печерской обители по просьбе ее архимандрита и всей братии ставропигиальную грамоту, в которой, подтверждая за обителию все права, дарованные ей будто бы еще Андреем Боголюбским и прежними патриархами, постановил, чтобы митрополит вовсе не вступался в дела ее, а мог только ставить для обители, когда пожелают братия, архимандрита, игумена, пресвитеров и диаконов и чтобы обитель знала над собою лишь патриарха и великих господарей, владеющих великим княжением Русским и Киевом. Просьбу свою об этой грамоте к патриарху киево-печерская братия и архимандрит посылали, должно быть, вместе с послами, ходившими из Литвы в Царьград за благословением для нового митрополита, и самая грамота принесена, вероятно, теми же экзархами, которые принесли и благословенный лист митрополиту Симеону, потому что оба документа подписаны патриархом одновременно. Но, сделав такую важную уступку своим православным подданным, т. е. дозволив им испросить благословение для нового своего митрополита у православного Цареградского патриарха, король Казимир издал вслед за тем и весьма неприязненный для них указ, которым запрещалось им не только строить новые храмы по своему обряду, но и поправлять и восстановлять прежние и обветшавшие. Этот указ, свидетельствовавший уже об открытом притеснении православной Церкви в Литве, король будто бы вынужден был издать неотступными просьбами своего сына Казимира, юноши, до фанатизма преданного латинству и аскетической жизни и вскоре скончавшегося ( 1484), но во всяком случае издал не без соизволения самого Римского владыки, к которому потому-то и обращались впоследствии православные, как увидим, с просьбами об отмене настоящего указа.

Время управления митрополита Симеона Церковию не богато событиями. Одно из них было весьма горестное. В 1482 г. крымский хан Менгли-Гирей, в угодность московскому великому князю Ивану III, внезапно вторгся во владения короля Казимира, овладел (1 сентября) Киевом, ограбил его и выжег, взяв множество пленных, и при этом ограбил и сжег Печерскую церковь и монастырь и взял в плен печерского архимандрита Феодосия Войколовича, или Войнкловича; ограбил и Софийский митрополичий собор и похищенные из него сосуды - золотой потир и дискос - отослал в Москву к великому князю. Достойно замечания, что в это время воеводою в Киеве после Мартина Гаштольда (1471 - 1480) был православный, Иван Ходкевич, которого также татары захватили в плен со всем семейством. Другие события относились к благоустроению монастырей, к расширению или охранению их прав и владений. Около 1480 г. получил начало Коложский монастырь в Гродне при церкви святых мучеников Бориса и Глеба, основание которой относят еще к XII в. Первыми вкладчиками на монастырь были гродненские мещане (мещанами назывались тогда в Литве вообще горожане, жители мест - городов) - Иван Сергиевич и другие, а первым игуменом монастыря - Каллист. Пред своею кончиною Иван Сергиевич завещал на монастырь (15 марта 1485 г.) свой дворец - фольварк с пашнями, лесом и сеножатями. В 1483 г. кобринский князь Иван Семенович с супругою по просьбе киево-печерского архимандрита Феодосия с братиею пожаловал им новую грамоту на село Ососово с данями и доходами взамен грамоты своего деда Андрея Владимировича, сгоревшей во время бывшего в предшествовавшем году татарского набега. Мстиславский князь Иван Юрьевич не только подтвердил (1483) за Онуфриевским монастырем все даянья своего отца и деда Симеона - Лингвеня Ольгердовича, основателя монастыря, но пожаловал ему и от себя новые вотчины и угодья и утвердил, чтобы монастырские люди были свободны от пошлин и повинностей и от подсудности светским властям, а платили положенные дани только архимандриту и подлежали только его суду; чтобы даже по делам духовным судились не владычними десятинниками, а тем же архимандритом и чтобы самого архимандрита не судили и не рядили ни местный владыка, ни митрополит, а судил по всем делам сам князь, и лишь по духовным - вместе со владыкою. Маршалок Волынской земли староста луцкий Елеазар Кирдеевич отказал (1483 и 1486) Красносельскому Спасскому монастырю (Красноселье - ныне деревня близ Луцка) села с угодьями и десятину с своего двора и поля, а подскарбий великого короля Казимира Иван Стретович дал (1486) запись Лаврашеву монастырю, близ Новогрудка, на тридцать коп жита с одного своего имения. Здесь нельзя не остановиться на том, что оба эти жертвователя занимали важные государственные должности, хотя и исповедовали православную веру, - новое доказательство, что тогда не действовал известный Городельский приговор 1413 г., воспрещавший допускать православных в Литве на государственные должности. Некто Юрий Зеновьевич дал (1486) отказную запись Киево-Печерскому монастырю на сельцо Киселевичи в Бобруйской волости с медовою и денежною данью. Сам король с своею радою, рассмотрев по жалобе архимандрита смоленского Архангело-Михайловского монастыря Геннадия спорное дело монастыря с частным лицом о земельном владении, решил (1486) дело в пользу монастыря. В то же время делались пожертвования и на церкви. Две княгини, Зубревицкая и Трабская, из рода князей Гольшанских пожаловали (1486) на дом Пречистой в Вильне (Пречистенский собор) "отцу митрополиту Симеону Киевскому и всея Руси" и его будущим преемникам населенное имение в Турщи со всеми данями и повинностями. А кобринский князь Иван Семенович и его супруга "поставили" церковь Рождества Христова в своем имении Дубочинах (ныне Пружана Гродненской губернии) и назначили (1487) в пользу ее некоторые поля и часть доходов с своих имений. Если бы церковь была поставлена в это самое время, а не прежде, в таком случае следовало бы заключить, что закон, возбранявший построение православных церквей, не везде исполнялся.

Из деяний самого митрополита Симеона осталось известным только одно: в 1487 г. он поставил, по современному свидетельству, епископа Владимиру и Берестью Вассиана. А в следующем (1488) году, по тому же свидетельству, митрополит Симеон уже скончался.

Об избрании и поставлении преемника митрополиту Симеону дошла до нас, хотя и в позднем списке, челобитная, которую посылали по этому случаю к Цареградскому патриарху русские князья великого княжества Литовского. Челобитная представляет большой интерес по содержащимся в ней сведениям. В своем обращении к патриарху русские князья называют его "первостоятельным" по чину Великого Архиерея Господа Иисуса, имеющим равную власть со всеми Его учениками и апостолами, обручителем, правителем, православным светильником Восточной христианской Церкви по вселенной, изливающим на всех по вселенной источники живодательных вод, святейшим, благословеннейшим, отцом отцов и подобное, а о себе говорят, что живут под державою великого господаря короля польского и великого князя литовского и русского Казимира и содержат веру православную греческую при помощи Божией "неотступно и до смерти". Сказав затем о кончине митрополита Киевского, архиепископа всея Руси Симеона, продолжают, что после него Киевская митрополия "немало" вдовствовала и что они неотступно умоляли господаря своего, да повелит избрать годного настоятеля на престол Киевский и всея Руси. Когда король повелел, то происходило "взыскание многое" по всем странам его державы, пока не обрели мужа святого, сугубо наказанного в писаниях, могущего и иных пользовать и "противящимся закону нашему сильного возбранителя" Иону, архиепископа Полоцкого. Избранный долго не соглашался, называл себя недостойным и едва был умолен просьбами князей, всего духовенства и людства и подвигнут повелением господаря. После того Иона с соизволения короля и с его листами, или грамотами, отправил своего посла, архимандрита слуцкого Троицкого монастыря Иосифа, к патриарху просить себе его благословения на митрополию. Изложив все это, князья с своей стороны от всего сонма сынов русских так умоляют патриарха: "Да учинит святыня твоя к нашему утверждению, ради теснящих нас в вере, милосердно, и да не умедлит от руки твоей меч духовный отцу нашему, имже оборонити нас" (живое свидетельство, что православные в Литве тогда действительно терпели притеснения). А в заключение, упомянув, что самому Ионе невозможно идти в Царьград, снова просят патриарха внять их писанию и не презреть их молений. По указаниям самой челобитной можно догадываться, что она составлена была и отправлена в Константинополь уже пред кончиною короля Казимира, последовавшею 25 июня 1492 г., так как Иосиф, с которым послал Иона листы короля к патриарху, мог сделаться настоятелем слуцкого Троицкого монастыря никак не раньше первых чисел июня того же года. А что Иосиф ходил тогда в Царьград, об этом свидетельствует он сам, хотя и не говорит, по какому случаю. Таким образом, прошло около четырех лет со смерти митрополита Симеона, пока совершалось избрание его преемника Ионы и пока решились испрашивать ему благословения и поставления на митрополию у Цареградского патриарха. До получения этого благословения Иона, по фамилии Глезна, мог титуловаться только избранным или нареченным митрополитом.

Про митрополита Иону рассказывают некоторые иезуитские и униатские писатели, будто он пользовался особенною расположенностию короля Казимира, так что Казимир пожелал видеть его даже при своей смерти и будто бы принял от него самое напутствие. Но это не более как недоразумение, намеренное или ненамеренное. Более древний униатский писатель, Дубович, сказал о митрополите Ионе лишь следующее: "В его время умер Казимир, о котором так написано в русской летописи: умер Казимир Ягеллович, король польский... при митрополите Киевском Ионе Глезне". А последующие писатели поняли слова "умер король при митрополите Ионе" так, будто Казимир умер в присутствии митрополита Ионы, и заключили, что, видно, король особенно уважал Иону и сам пригласил его к себе для напутствия и что, следовательно, Иона был униат, между тем как Казимир и не имел времени приглашать к себе Иону пред своею смертию, потому что умер в Гродне почти внезапно, во время быстрого переезда своего из Вильны в Краков. Казимир мог любить и уважать митрополита Иону по его личным достоинствам и по другим причинам, но чтобы приглашал его к себе пред своею кончиною и принял от него напутствие, на это нет никаких доказательств. Казимир вовсе не был фанатиком католицизма и ненавистником православия. Напротив, как мы видели, он явно благоволил к православным своим подданным и к Московскому митрополиту Ионе в продолжение нескольких лет, пока не был прислан в Литву из Рима особый митрополит, Григорий Болгарин. И если потом Казимир покровительствовал Григорию, принимал меры против православных, старался утвердить между ними унию, то все это делал преимущественно, если не единственно, из послушания папе, который за потворство схизматикам мог угрожать ему даже проклятием. Истинными притеснителями русских в Литве были латинское духовенство и прелаты, как и говорили сами русские Сиксту IV в своем известном послании. Казимир уступил неотступным просьбам своего болезненного, фанатичного сына, настроенного ксендзами, и издал закон, запрещавший строить и обновлять православные церкви, но мы не знаем, настаивал ли Казимир на повсеместном исполнении этого закона; другой же закон, старый, враждебный православным, запрещавший допускать их на высшие должности в Литовском государстве, при Казимире действительно не соблюдался или, по крайней мере, не всегда соблюдался. Не отказывал Казимир по временам и в прямом покровительстве православным. Он дал, как мы упоминали, подтвердительную грамоту перемышльскому православному духовенству в ограждение его прав от светских людей; не раз приказывал своим смоленским наместникам не вмешиваться в духовные дела местного православного епископа, не судить его людей и духовных лиц, не возбранять ему призывать и селить на своих землях зарубежных выходцев; дал обещание жителям Смоленска и Витебской области "не рушить христианства их греческого закона, не вступаться в их церковные домы"; пожаловал даже общую грамоту православному митрополиту и всем православным епископам о неприкосновенности их святительских прав и суда, а равно церковного имущества и доходов, хотя гордые прелаты и паны, да и вся своевольная шляхта, начавшая уже во дни Казимира приобретать великую силу в Литовско-Польском государстве, и мало повиновались таким распоряжениям своего короля. В последние годы своей жизни Казимир, сколько известно, пожаловал (1489) киевскому Николаевскому Пустынскому монастырю сельцо Княжич под пашню и присудил (1489) причту Николаевской церкви в Смоленске право на владение селом Фоминым с десятиною, а Смоленскому епископу Иоакиму, присылавшему с просьбою своего маршалка, отказал (1490), так как село, которого домогался владыка, было записано на церковь незаконно. Неудивительно, если православные Литовско-Польского государства, несмотря на все, что приходилось им выносить за свою веру в многолетнее царствование Казимира, не питали к нему неприязни и один из них, занося в летопись известие о смерти короля, выразился так: "Преставися Казимир, король польский, Якгойловичь и вел. князь литовскый и рускый, справедливый, добрый, при митрополите Киевском Ионе Глезне".

Не прекращались при митрополите Ионе благодеяния монастырям и церквам и со стороны православных. По смерти кобринского князя Ивана Семеновича супруга его Феодора дала (1491) на помин души его Спасскому монастырю в Кобрине село Корчичи со всеми доходами и данями. Пинский князь Михаил Константинович завещал (1489 - 1492) выдавать луцкому Красносельскому Спасскому монастырю десятину из своего дворца. В 1492 г. княгиня Анна Швидригайлова дала церкви святого Николая в селе Переходовичах Городецкого повета землю Бобучинскую, а князь Иван Васильевич Ярославич дал той же церкви землю Микитину с нивами, бортами и сеножатью. Слуцкая княгиня Анна жаловала (1489 - 1493) слуцкому Троицкому монастырю села, земли и угодья. Она имела по отношению к этому монастырю право патронатства, или подаванья, потому-то архимандрит монастыря Иосиф, когда избран был на епископию Смоленскую (1494), сдал монастырское имущество не преемнику своему, а непосредственно княгине. В 1491 г. татары во время своего набега на Волынскую землю сожгли во Владимире все церкви и великую церковь Пречистой мурованную. Епископ Владимирский и Берестейский Вассиан "обнови" эту великую церковь "муром, иконами, и ризами, и сосудами, паче же книгами" и освятил ее в 1494 г., на праздник Введения во храм Пречистой с епископами Луцким Ионою и Холмским Симеоном; нужно думать, что или закон Казимиров о невозобновлении православных церквей не действовал, или владыка Владимирский выпросил позволение обновить свою соборную церковь у нового великого князя литовского (с 28 июля 1492 г.), Александра Казимировича. К этому же времени относятся и первые действия самого Александра в пользу православного духовенства: в 1492 г. он подтвердил все права, данные его предками духовенству, князьям, боярам и всей шляхте литовского, русского и жмудского народа, без всякого различия по вере, а в 1494 г. подтвердил грамоту отца своего киево-печерскому архимандриту Филарету на настоятельство в этом монастыре и грамоты отца своего смоленскому наместнику о невмешательстве в духовные дела епископа и, в частности, в его суды и имения. Но надобно заметить, что в том же 1494 г. Александр поселил в Гродне бернардинов, подарив им плац, на котором прежде находился замок великих князей литовских.

Кончину митрополита Ионы Глезны надобно относить к 1494 г., если не к более раннему времени, потому что в начале следующего года мы видим уже "взведеннаго на митрополиче место" и "нареченнаго митрополита" Макария. О предшествовавшей его жизни и служении достоверно известно только одно: что пред избранием на митрополию он был архимандритом Свято-Троицкого монастыря в Вильне. Униатские же писатели, желая видеть в нем униата, утверждают еще, что он-то и был тот самый виленский троицкий архимандрит Макарий, который в 1476 г. подписал вместе с другими русскими грамоту к папе Сиксту IV, как будто в течение двадцати лет не могли перемениться в обители два и три настоятеля, даже одноименных. Это действительно и подтвердил сам Макарий, когда, будучи уже митрополитом, сказал жителям Вильны: "Дети милыи, я тот (Троицкий) монастырь держал от Симеона митрополита" (1481 - 1488); следовательно, не от Мисаила и не от Григория, предместников Симеона, и, значит, в 1476 г. держал Троицкий монастырь в Вильне другой архимандрит Макарий, который и подписался с Мисаилом под названною выше грамотою. В 1495 г. совершилось и рукоположение архимандрита Макария в сан епископа-митрополита. "Собрались тогда, - говорит местный современный летописец, - епископы: Владимирский Вассиан, Полоцкий Лука, Туровский Вассиан, Луцкий Иона - и поставили архимандрита Макария, по прозванию Чёрта, митрополитом Киеву и всей Руси, а к патриарху за благословением послали старца Дионисия и Германа диакона-инока". Вскоре за тем один из названных епископов, Иона Луцкий, скончался от свирепствовавшего морового поветрия, и митрополит Макарий произвел для Луцка во епископы архимандрита Кирилла. Посланные в Царьград старцы Дионисий и иеродиакон Герман возвратились лишь осенью следующего (1496) года, а с ними пришел от патриарха Нифонта посол, келейный его старец Иоасаф, и принесли они благословенные листы под большими оловянными печатями, великому князю и княгине, митрополиту и епископам, князьям и боярам и всем православным христианам. Только посол патриарший заметил епископам: "Вперед не поставляйте митрополита прежде, нежели получите благословение от нас, разве будет великая нужда". Епископы отвечали: "Мы не отвергаемся древних обычаев соборной Цареградской Церкви и благословения отца нашего патриарха, но сотворили это по нужде, как и прежде нас сотворили наши братья епископы при вел. кн. Витовте, поставившие митрополитом Григория Цемивлака; да и в правилах св. апостолов и св. отцов написано: два или три епископа, без всякого сомнения, да поставляют епископа". Посол сказал: "Вы поступили хорошо, по нужде и изменение закона бывает". Недолго после этого суждено было святительствовать митрополиту Макарию. "В 1497 г., - говорит тот же современный летописец, - мая 1-го, на шестой неделе после Великого дня (Пасхи) в понедельник, безбожные перекопские татары убили преосвященного митрополита Киевского и всея Руси архиепископа Макария. Вторглись они в нашу землю скрытно от всех и настигли его в селе Стриголове (Минской губернии) на реке Бчиче, за пять миль от Мозыря, и из бывших с ним одних убили, а других взяли в плен... Но я уповаю на Господа Бога, что такая смерть случилась архиерею Божию для большего ему воздаяния, ибо он ехал в Киев, желая помочь церкви Божией - Софии, разоренной прежде теми же агарянами".

Самым важным событием во дни Макария был брак литовского великого князя Александра с дочерью московского великого князя Ивана III Еленою. При заключении брака имели цель политическую: утверждение дружбы и мира между государями и их государствами. Но православные, жившие в Литве, естественно, могли ожидать от него благодетельных для себя последствий и в религиозном отношении могли надеяться, что отселе они будут иметь для своей веры высокую защитницу и покровительницу в лице самой великой княгини и что ради ее ходатайств великий князь сделается к ним снисходительнее и благосклоннее. Такие надежды, казалось, находили для себя прочную опору в том, что Александр еще пред браком дал своему будущему тестю по его настоятельному требованию письменное обязательство не препятствовать Елене содержать свой греческий закон и не нудить ее к римскому закону, а если бы даже она захотела своею волею приступить к римскому закону, не дозволять ей того. Но вскоре надежды православных должны были поколебаться: при самом венчании Елены с Александром они увидели уже унижение и оскорбление для своей веры и Церкви. Когда Елена въехала в Вильну (15 февраля 1495 г.) и приблизилась к "русской церкви Рождества Пречистыя", здесь встретил ее, как и приличествовало, сам избранный на митрополию, или нареченный митрополит, архимандрит Макарий с православным духовенством и совершил для нее торжественное молебствие. Но когда из православного храма Елену повели в костел святого Станислава для венчания, ей предшествовал с крестом в руках один поп Фома, приехавший с нею из Москвы, а не Макарий с духовенством. При входе в костел ее встретил бискуп с крестом, но крестом ее не благословил. При венчании молитвы для жениха читал бискуп, а для невесты поп Фома; избранный на митрополию Макарий не смел того делать по заказу великого князя, хотя был тут же. Все это не могло не огорчить православных, и в особенности отца Елены Ивана Васильевича, тем более что здесь было и нарушение данного слова со стороны Александра. Послы его, как жаловался впоследствии сам Иван Васильевич, уговорились с нашими боярами, что, когда дочь наша приедет к нему в Вильну, "ино ее венчати митрополиту, а не будет митрополита, ино владыце нашего греческаго закона", но, когда наша дочь к нему приехала, он "в ту пору владыце никоторому не велел у себя в Вильне быта, а нареченному митрополиту Макарию, архимандриту троицкому, нашей дочери венчати не велел". Отпуская из Москвы послов литовских, Иван Васильевич, когда уже решился выдать свою дочь за Александра, между прочим, наказывал им: "Да молвите от нас брату и зятю нашему, чтоб он учинил, нас деля, велел нашей дочери, а своей великой княгине поставить церковь нашего греческого закона на переходах у своего дворца, у ее хором, чтоб ей близко к церкви ходить, а его бы жалованье нашей дочери нам добро слышати". Это же самое повторили от лица великого князя московского и бояре его в Вильне лично Александру по заключении брака. Но Александр отвечал: "Князья наши и паны, вся земля имеют права и записи от предков наших, и от отца нашего, и от нас, а в правах написано, что церквей греческого закона больше не прибавлять; так нам тех прав предков наших, и отца нашего, и наших нарушать не годится. А княгине нашей церковь греческого закона в городе есть близко; когда ее милость захочет в церковь, мы ей не возбраняем". Это еще более должно было огорчить великого князя московского и православных в Литве. Из слов своего государя они должны были понять, что им нечего ожидать от него отмены закона о несозидании православных церквей, данного отцом его и подтвержденного им самим. И сколько потом Иван Васильевич ни настаивал и чрез послов своих, и чрез дочь, чтобы Александр устроил ей домовую церковь, Александр остался непреклонным. К большему же огорчению Елены, он еще приставил к ней панов и паней и других служебных людей не греческого закона, а римского, оправдываясь пред тестем, что от того для ее греческого закона ущерба нет. К этому-то, столько прискорбному для великой княгини Елены, времени относится первая ее жертва на православный храм: в 1496 г. она купила в Трокском воеводстве у какого-то Петра Яцынича имение Жагоры и подарила виленскому Пречистенскому собору.