М. Макарий. История Русской церкви. Том 5. Отдел 1. Патриарх Феофан, простившись с царем Михаилом Федоровичем 4 февраля 1620 г., выехал из пределов Московского государства чрез пограничный город Путивль и

ГЛАВА IV

I

Патриарх Феофан, простившись с царем Михаилом Федоровичем 4 февраля 1620 г., выехал из пределов Московского государства чрез пограничный город Путивль и, направляясь к Киеву, посетил на пути и благословил Густинскую обитель, незадолго пред тем основанную под городом Прилуками. Здесь встретили святителя множество казаков и сам гетман Сагайдачный, славный своими воинскими подвигами и страшный для врагов. Казаки провожали патриарха во всю дорогу до Киева, где остановился он, подобно другим православным странникам, в странноприимном доме недавно образовавшегося Богоявленского братства, учредили вокруг этого дома постоянную стражу и, по выражению летописи, "аки пчелы матицу свою, тако святейшаго отца и пастыря овцы словесныи от волков противных стрежаху". Феофан прибыл в Киев в половине Великого поста 1620 г., следовательно, около 22-го числа марта, так как Пасха в том году была 16 апреля, и почти полтора месяца не позволял себе никаких духовных распоряжений во владениях польского короля, ожидая от него разрешения. Равно и православные, не зная воли своего правительства, опасались входить в открытые сношения с патриархом, который считался подданным турецкого султана, бывшего тогда в явной вражде с Польшею. А правительство польское смотрело на Феофана подозрительно: думало, что он послан был из Константинополя в Москву с поручением возбудить ее против Польши и потому ехал туда не чрез Литву, как ездили прежде Восточные иерархи, но избрал себе путь необычный - через Орду, и опасалось, как бы он не возбудил волнений, особенно между казаками. Это ясно высказывал канцлер и гетман коронный Станислав Жолкевский в письме к воеводе киевскому Фоме Замойскому и поручал ему внимательно следить за всеми действиями Феофана. Впрочем, не желая обнаруживать этих подозрений и пред народом, тот же канцлер и гетман уведомил наконец от 5 мая войта, райцев и граждан киевских, что он доводил до сведения короля о приезде в Киев патриарха Иерусалимского, что они поступили хорошо, приняв с пристойною учтивостию такого великого человека и знатного гостя, что для сопровождения его до волошскои границы король назначил коморника своего Почановского, да и они могут дать от себя проводников. От того же 5 мая канцлер дал знать и всем обывателям украинским, волынским и подольским о назначении Почановского сопровождать Иерусалимского патриарха до границы и приглашал всех оказывать ему везде на пути полное внимание и уважение как к человеку честному и знатному. С этого времени и начались открытые действия Феофана.

Мая 17-го он издал первую свою грамоту, в которой объявлял свое благословение "всем в православии сияющим, иже в Малой России, изряднее же обывателям киевским", благословлял, в частности, и утверждал на вечные времена сопряженное союзом любви о Господе и подвизающееся о непорочной вере Киевское братство и выражал свое согласие на основание при нем братства юношеского, т. е. из молодых людей, единомышленного и послушного о Господе старейшему братству, по примеру прочих благочестивых братств, существовавших во многих городах Литовско-Польского государства. Затем патриарх посетил все киевские церкви, начиная с Успенской, находившейся среди Киева (как назывался тогда собственно Подол) и считавшейся соборною вместо Софийской; посетил монастыри, не только киевские: Печерский, Пустынный Николаевский, Златоверхий Михайловский, Кирилловский, но и довольно отдаленные от Киева: Межигорский и Трехтемировский, бывший под патронатством казаков; посетил и домы многих христолюбцев в Киеве и везде был встречаем с великими почестями и полною христианскою любовию. О всем этом он свидетельствует сам во второй своей грамоте, которую выдал 26 мая. Здесь он, благословляя вновь всех жителей Киева и Киевское братство, в особенности благословлял новозаложенную церковь братства во имя Богоявления и Благовещения Пресвятой Богородицы, странноприимный дом братский и при нем школу наук еллино-славянского и латинского письма; выражал желание, чтобы в школе находились для воспитания духовного как молодые иноки, живя в общежитии порядком монастырским по чину святого Василия, так и мирские христианские дети, и объявлял, что он, имея полномочие и позволение от Константинопольского патриарха Тимофея, настоящего архипастыря и отца митрополии Киевской, равно и от патриархов - Александрийского Кирилла и Антиохийского Афанасия, водружает на память своего пребывания в Киеве крест при Богоявленской церкви Киевского братства и учреждает патриаршую ставропигию, которая не должна подлежать на вечные времена никакому духовному начальству и суду, кроме самой патриаршеской Константинопольской кафедры. А Феофан действительно имел грамоту от патриарха Тимофея, которою предоставлялось ему, Феофану, совершать всякие архиерейские священнодействия и распоряжения в епархиях, подведомых Цареградской кафедре, какие только посетит он во время своего путешествия. Кроме того, при Феофане находился и экзарх Константинопольского патриарха Арсений, архимандрит великой церкви, который одним уже присутствием своим подтверждал справедливость слов Феофана о данном ему полномочии. Скоро начали стекаться в Киев православные со всего Западнорусского края, духовные и миряне, чтобы принять благословение от Иерусалимского святителя. Религиозное возбуждение этих православных было тогда весьма велико. Иерусалимский патриарх посетил их лично; а патриархи Константинопольский Тимофей и Александрийский Кирилл Лукарис в то же время прислали им свои грамоты, и оба утешали их в скорбях и гонениях от врагов, оба убеждали стоять твердо и непоколебимо в правоверии, первый прислал свою грамоту чрез своего экзарха Арсения, а второй - чрез своего протосинкелла иеромонаха Иосифа, которому поручал ходить из города в город по всей Западной России и всех утверждать в вере и предохранять от увлечения в унию, латинство и лютеранство. Еще в мае пришли в Киев к патриарху Феофану послы от Могилевского православного братства, и Феофан по просьбе их дал им грамоту (от 19 мая), которою благословлял и утверждал их братство, грамота была подписана как Феофаном, так и экзархом Цареградского патриарха Арсением. Затем в числе многих других священников пришел в Киев к патриарху Феофану из Слуцка пресвитер Андрей (Мужиловский) и рассказал, что владелец Слуцка князь Януш Радзивил, каштелян виленский, покровительствует в своем городе православным церквам и дозволил десять лет тому назад основать при церкви Преображения Господня православное братство, которое более и более растет и умножается. Феофан благословил и утвердил своею грамотою (от 6 июня) это Слуцкое братство и, послав в церковь братства свой крест для водружения на престоле, признал ее ставропигиею Цареградского патриарха, не подвластною никому из местных архиереев, грамоту подписал и экзарх Арсений. Пришел также к Феофану знакомый ему игумен Чернчицкого монастыря Исаакий Борискович (около семи лет прожил он на Востоке у Александрийского патриарха Мелетия в качестве его ученика и синкелла и потом пятнадцать лет на горе Афонской) и бил челом от лица православных дворян русских, и обывателей волынских, и вместе от граждан города Луцка, членов новоучрежденного Луцкого братства, чтобы патриарх благословил созидаемую ими братскую церковь во имя Воздвижения Креста Господня. Феофан уполномочил самого Исаакия водрузить при строящейся церкви крест и своею грамотою (от 20 июня), подписанною и экзархом Арсением, признал эту церковь ставропигиальною, подчиненною исключительно одному Вселенскому патриарху.

О действиях Феофана начали доходить до короля разные неблагоприятные слухи, и Феофан счел нужным отправить к нему своих чернецов с письмом, в котором, вероятно, объяснял свои действия и намерения и просил об отсрочке для своего пребывания в Киеве. Чернецы были приняты коронным подканцлером Луцким бискупом Андреем Липским и представлены королю, как о том извещал патриарха сам бискуп (от 1 августа). А на письмо Феофана отвечал сам король своим письмом (от 1 августа), в котором говорил, что, несмотря на все слухи, не имеет против него подозрений, благосклонно сносит его пребывание в своих владениях, дозволяет ему все, о чем он просил, и что приказал уже своему коморнику сопровождать его до границы, в заключение же приглашал патриарха даже посетить свой королевский двор, если найдет то для себя удобным. Вместе с тем король действительно послал (от 31 июля) свой приказ коморнику Почановскому, чтобы он сопровождал патриарха до границы, и универсал к обывателям украинским и волынским, чтобы они оказывали патриарху надлежащее внимание и уважение.

К 15 августа, храмовому празднику Киево-Печерской лавры, по древнему благочестивому обычаю собралось в Киев бесчисленное множество православных, духовных и мирян, панов и простонародия, со всех сторон Литвы и Польши, и все просили патриарха Феофана, чтобы он поставил для них православного митрополита и епископов. Феофан сначала не соглашался, потому что боялся короля и ляхов. Но потом "святейшаго патриарху взяша на рамена и опеку свою благочестивое войско (козаки) и гетман, глаголемый Петр Сагайдачный", и патриарх согласился. Он дал совет, чтобы православные сами избрали и представили ему кандидатов для занятия архиерейских кафедр в Киевской митрополии. А между тем пока происходило это избрание, Феофан не переставал раздавать свои благословенные грамоты городам и братствам. Так, 7 сентября он послал из города Белой Церкви, где, следовательно, тогда находился, благословенную грамоту жителям Львова, в которой восхвалял их ревность по вере, их школу и типографию и подтверждал все права Львовского братства как патриаршей ставропигии. Разослал потом грамоты жителям города Минска (в сентябре) и города Рогатина, благословляя в особенности и утверждая существовавшие там братства, также гражданам Перемышля (от 18 октября), убеждая их стоять твердо и непоколебимо в православной вере; подтвердил устав виленского Свято-Духовского братства и пр.

Когда лица для занятия архиерейских кафедр были избраны, Феофан решился совершить посвящение их с возможною осторожностию и тайною, так как не было испрошено на то дозволения от короля. Первым рукоположен был во епископа на кафедру Перемышльскую межигорский игумен Исаия Копинский. Это происходило 6 октября в Богоявленской церкви Киево-братского монастыря ночью, окна церкви были закрыты и завешены, богослужение совершалось тихо, при пении одного патриаршего певца Гавриила. В рукоположении Исаии вместе с патриархом принимали участие Болгарский митрополит из Софии Неофит, издавна уже пребывавший в Западнорусском крае, и Стагонский епископ Авраамий, как и сказано в настольной грамоте, данной тогда Исаии. Спустя три дня, 9 октября, в той же братской Богоявленской церкви и таким же точно образом посвящен был на митрополию Киевскую и Галицкую игумен Златоверхого Михайловского монастыря Иов Борецкий, бывший прежде ректором львовского училища и потом киево-братского. В числе кандидатов, избранных на архиерейские места, находился и знаменитый архимандрит виленского Свято-Духовского монастыря Леонтий Карпович и считался номинатом, или нареченным, именно на епископство Владимирское и Брестское. Но Леонтий лежал тогда в тяжкой болезни и не мог сам ехать в Киев, а послал только от себя на поклон патриарху в качестве послушника своего славного ученостию Мелетия Смотрицкого, не имевшего еще и пресвитерского сана. Несмотря, однако ж, на это, когда Мелетий приехал в Киев, то послы, прибывшие с ним из Вильны от тамошних православных панов и других обитателей с великими дарами к патриарху, упросили последнего посвятить и Мелетия в архиереи, и Феофан посвятил его на архиепископию Полоцкую при участии митрополита Иова и епископов - Исаии Перемышльского и Авраамия Стагонского. Само собою разумеется, что сначала Мелетий был рукоположен в диакона, потом во пресвитера и наконец во епископа, - это совершилось в продолжение семи недель, и следовательно, епископский сан получил Мелетий около половины октября, если допустить, что он прибыл в Киев к 15 августа или вскоре за тем. По крайней мере несомненно, что к ноябрю Мелетий возвратился уже в Вильну с именем архиепископа Полоцкого.

Здесь Мелетий уже не застал в живых своего "старшего", архимандрита Леонтия Карповича. Прошло шесть недель, как Леонтий скончался, но тело его еще не было предано земле. Мелетий, уже избранный наместо скончавшегося в сан архимандрита виленского Свято-Духова монастыря, при первом же своем священнослужении в СвятоДуховской церкви 2 ноября совершил отпевание и погребение своего бывшего наставника и отца и произнес над ним Слово, которое вслед за тем было напечатано под заглавием: "Казанье на честный погреб пречестного и превелебнаго мужа, господина и отца, господина отца Леонтия Карповича, номината епископа Володимерского и Берестенского, архимандрита виленского през Мелетия Смотриского, см. (т. е. смиренного) архиепископа Полоцкого, владыку Витепского и Мстиславского, електа архимандрита виленского, отправованное в Вилни року от Воплощения Бога Слова 1620, ноября 2 дня". В приступе к этому "Казанью" Мелетий объяснял своим слушателям, что первой его духовной Беседе, которую он обязан по обычаю сказать им с церковной кафедры как их новый архипастырь, суждено быть Беседою сетования и скорби по случаю кончины их общего господина и отца. И, обращаясь к самому покойнику, говорил: "Ты, верно, дивишься, велебный и ныне уже блаженный господин мой и отец, что я, твой сын и слуга, принял на себя вести речь с этого для меня необычного, а твоего властного места... С этого места ты исполнял свое посольство к этим благочестивым людям, вверенное тебе Богом и Церковию. С этого места и я начинаю исполнять посольство к тем же людям, вверенное мне Богом и высшею церковною властию... Отсюда я приветствую тебя, господина моего и отца по духу, отсюда творю тебе и мой обычный сыновний поклон. Отсюда готов бы отдать тебе и отчет, как я исполнил данное мне тобою поручение, но верую, что теперь ты вместе со святыми все видишь в Боге, Которого созерцаешь лицом к лицу, и не нуждаешься в моем отчете... Лучше я приступлю, сколько достанет моего мелкого разума, к изображению твоих достоинств, отличавших тебя в жизни, вполне надеясь, что по твоей любви ко мне ты простишь слабости моего Слова..." В самом "Казанье" оратор сначала раскрывает мысль, что есть пять видов жизни и смерти, и именно: жизнь естественная - соединение души с телом и смерть естественная - разлучение души с телом; жизнь благодатная - единение человека с Богом, начинающаяся чрез таинство крещения, и смерть греховная - разлучение человека от Бога, совершающаяся чрез грех; жизнь чувственная, когда человек, отступив от Бога, живет для себя и для света, и смерть благочестивая, когда человек, умирая для греха, живет для добра и для Бога и делается ему жертвою духовною, благоприятною; жизнь житейская - мирская, которую составляют, по апостолу, похоть плотская, похоть очес и гордость житейская (Ин. 2. 16), и смерть уединения - удаление от всех мирских попечений и суеты и пребывание в Боге; наконец, жизнь славная, или живот вечный, и смерть геенская, или мука вечная. Разъяснивши довольно подробно все эти пять видов жизни и смерти, Мелетий сделал замечание, что из них угодны Богу только три вида жизни: жизнь естественная, благодатная и славная - и три вида смерти: смерть естественная, смерть благочестивая и смерть уединения, и затем начал прилагать по порядку каждый из этих видов жизни и смерти к жизни Леонтия Карповича. Такие искусственные рамки, видимо, стесняли проповедника, и он не избег натяжек и повторений в своем Слове. Леонтий, как видно из этого Слова, был сын священника и происходил из шляхетской фамилии; предки его и современные родичи жили в Пинском повете в своих поместьях. Когда ему не было еще и тридцати лет, он за свою приверженность к православию по проискам униатов взят был из обители в темницу и целые два года терпел всякого рода лишения, поношения, оковы, был влачим по судилищам, переводим из одного заключения в другое и явился непоколебимым исповедником и мучеником. "Свидетельством терпеливости этого святого исповедника и мученика, - говорил Мелетий, указывая на его гроб, - служат самые язвы, натертые оковами на этом честном теле, которое хотя уже шесть недель пребывает мертвым, но благодатию живущего в нем Пресвятого и Животворящего Духа остается неповрежденным и не издающим запаха". Изображая затем добродетели Леонтия как инока, как пресвитера, как архимандрита, Мелетий говорил, между прочим: "Вообще он был словом и делом инок-подвижник, хотя от природы был сложения очень слабого, здоровья очень плохого и надломлен во всех телесных силах двухгодичным заключением в оковах... Знают его высокие достоинства братия, которые с ним жили и которым он был вождем; знаете и вы, православные, которые близко видели его и которым он был учителем; знает, наконец, и вся Вильна, которая полна его добродетелями и в которой провел он все лета своей жизни... Учительскую свою обязанность он проходил ревностно и неусыпно как устно, так и писаниями, это известно не только вам, православным, постоянным слушателям его поучений, но и самим иноверцам... Ничто не удерживало его от Божественной службы и ежедневного приношения Бескровной Жертвы, как и от частого проповедания спасительного евангельского учения: ни слабость здоровья, ни поветрие, ни лютая непогода..." и пр. В заключение оратор приглашал своих слушателей благодарить Бога, даровавшего им и теперь взявшего от них такого настоятеля, отца, пастыря и учителя, и молить Господина жатвы, да пошлет на ниву Свою нового подобного делателя, и действительно излил пред Богом самую о том молитву. Это "Казанье" свое Мелетий посвятил Иову Борецкому, "митрополиту Киевскому, и Галицкому, и всея России", и в посвящении, подписанном 8 ноября, называл Леонтия Карповича другом и братом Иова, а самого Иова - оком и головою Русской Церкви и выражал благожелание, да сохранит его Бог для этой Церкви на многие лета, "во всякое богомерзской, скотско поныне в ней юродевшей, апостасии попрание и испразнение". Вместе с надгробным Словом Мелетия в Вильне тогда же было напечатано и другое небольшое сочинение, выражавшее скорбь православных об их великой потере, под заглавием: "Лямент (Плач) у света убоих на жалостное преставление... отца Леонтия Карповича". Не в одной Вильне так высоко ценили этого замечательного деятеля: не менее ценили его и в Киеве. Захария Копыстенский, архимандрит Киевской лавры, в сочинении своем, писанном в 1621 г., оставил о Леонтии следующий отзыв: "Блаженный Леонтий Карповичь, архимандрит виленский, муж богодухновенный, в языке греческом и латинском знаменито беглый, оборонца благочестия". А строгости монашеской его жизни отдавали справедливость даже ярые униаты.

Надобно признать, что православные сумели воспользоваться благоприятными обстоятельствами для поставления своих архипастырей. Польша была тогда крайне озабочена войною с Турциею. Гетман Станислав Жолкевский, перешедши с войском Днестр (2 сентября), устремился навстречу турецким и татарским полчищам, но не в силах был выдержать их натиска и, постепенно отступая, разбит был ими и сам погиб под Цецорою 7 октября. Татары вторглись в Подолию, разорили край и увели с собою множество пленных. Поляки пришли в ужас пред угрожавшею опасностию и облеклись в траур. В это-то время и начались в Киеве рукоположения православных архиереев. Король разослал послов к иностранным дворам с просьбою о помощи, но не получил ее ни от кого. Он поспешил созвать в Варшаве сейм в начале ноября, чтобы принять меры для спасения отечества. На этом сейме один из православных депутатов, чашник земли Волынской Лаврентий Древинский, сказал свою знаменитую речь, в которой, изобразив самыми яркими красками притеснения и бедствия, какие терпели православные в Литве и Польше за свою веру, смело говорил королю: "Теперь, конечно, в виду страшной опасности для республики, ваше величество едва ли не большую часть ратников потребуете от народа греко-русского исповедания. Но как же этот народ подставит свою грудь на защиту вашей державы, если останется неудовлетворенным в своих нуждах и просьбах? Как может он употреблять свои усилия, чтобы добыть вам вечный мир, не имея внутреннего мира и покоя в своем доме? Станет ли он искренно, с мужеством и ревностию гасить своею кровию горящие стены отечества, когда видит, что не хотят угасить пламени, от которого пылают его домашние стены?" В заключение Древинский просил короля именем всей своей братии сжалиться над православными, которые уже более двадцати лет на каждом сейме и сеймике напрасно умоляют о сохранении своих прав и вольностей; просил, чтобы по крайней мере митрополит и владыки униатские были в послушании Константинопольского патриарха, а церковные имения их если не вдруг, то по смерти их непременно были переданы законным владельцам, т. е. православным владыкам". В ответ на эту речь Древинского король вместе с сеймом вновь утвердил для успокоения православных сеймовую конституцию 1607 г. и обещался впредь раздавать церковные бенефиции согласно с нею. А в конституции 1607 г., как мы знаем, король запрещал всякое преследование и притеснение православным за их веру, предоставлял им полную свободу в отправлении богослужения, подтверждал все права и привилегии, дарованные им его предками, равно как и права православных братств, и удостоверял, что впредь будет давать православным православных владык, архимандритов и игуменов и им только раздавать церковные имения, назначенные для них издавна. Замечательно, что Древинский вовсе не упомянул в своей речи о новых православных владыках, уже тогда поставленных в Киеве, хотя, как писало впоследствии Свято-Духовское братство, православные намеренно известили об этих владыках своих послов, отправлявшихся на сейм, особою бумагою, которая и была прочитана в посольском коле, и поручили им довести до сведения короля и просить его, чтобы он утвердил православных владык своею инвеститурою. Вероятно, поступить так послы сочли неблаговременным. Король и сейм были озабочены тогда исключительно одним - изысканием средств к отражению врагов. Сейм утвердил все, что предложено было с этой целию королем, и, между прочим, постановил призвать на помощь и казацкое войско. А король еще с сейма поспешил отправить своего посла и письмо (от 10 ноября) к патриарху Феофану, прося его, чтобы он склонил запорожцев быть послушными королевской воле и двинуться на борьбу с врагами Речи Посполитой, о чем просил потом Феофана, конечно по соизволению короля, и епископ Краковский письмом из Варшавы (от 1 декабря).

Но если допустить, что в начале ноября, когда открылся сейм, посвящение православных иерархов в Киеве оставалось еще тайною для короля и других латинских и униатских властей, то вскоре за тем оно не могло не огласиться, потому что новый Полоцкий архиепископ Мелетий Смотрицкий, как только возвратился в Вильну из Киева, тотчас будто бы разослал универсалы о своем назначении в Полоцк, Витебск, Мстислав и по всей Полоцкой епархии чрез своих чернецов. А сам, поселившись в Свято-Духовском монастыре, как свидетельствовали впоследствии его враги, начал совершать службы будто бы в саккосе - что считалось в Киевской митрополии принадлежностию одних митрополитов - со всею торжественностию, к общей радости православных и изумлению униатов и латинян; ставил попов и диаконов не только для епархии Полоцкой, но и для Виленской, или митрополитской, считавшейся под властию униатского митрополита. В Вильне пронеслись слухи, быстро распространившиеся и по всей Литве и Белоруссии, что дело православных на сейме восторжествовало и уния уничтожена, что униатским митрополиту и епископам дано будет вознаграждение в Римской Церкви, а их места и имения король предоставляет православным митрополиту и владыкам, что митрополит Иов Борецкий будет в Вильну к празднику Богоявления (6 января) и находится уже недалеко от нее, в имениях князя Огинского, с несколькими сотнями казацкой конницы, намереваясь овладеть митрополиею, а Мелетий Смотрицкий тогда же будет в Полоцке. Многие униаты в Вильне до того были поражены, что хотели будто бы бросить унию и перейти в латинство. Все это происходило во время отсутствия униатского митрополита Велямина Рутского из Вильны и униатского архиепископа Полоцкого Иоасафа Кунцевича из Полоцка: оба они находились на сейме в Варшаве. Но лишь только возвратились они с сейма, то немедленно донесли обо всем королю. Весьма вероятно, что многое в означенных слухах было преувеличено, искажено или вымышлено самими доносчиками, как и утверждало впоследствии Свято-Духовское братство, но, повторяем, в таком виде дело было представлено королю, ревностному покровителю унии, и православным естественно было ожидать для себя горьких последствий.

Может быть, потому-то патриарх Феофан и счел за лучшее ускорить свой отъезд. В самом начале 1621 г., именно 5 января, он подписал настольную грамоту одному из поставленных им архиереев, доселе сохранившуюся в отрывке, может быть, самому митрополиту Иову Борецкому, а 7-го совсем распрощался с Киевом, прожив в нем девять с половиною месяцев, ровно столько же, сколько прежде пробыл в Москве. На прощание патриарх дал киевлянам еще одну, и последнюю, грамоту. В ней он благословлял всех благочестивых обитателей Малой России, и в особенности киевлян и членов Киевского братства, духовных и мирских, всякого возраста и состояния; выражал свою радость и благодарил Бога, что удостоился видеть знаменитый град Киев, процветающий благочестием, и слышать о других ревнителях истинной веры, давал наставление "не ослабевать духом и не скорбеть телом" среди искушений и притеснений от отступников, но быть благодушными и готовыми на прогнание врага, всего же более заботиться о взаимной братской любви и вновь утверждал киевское Богоявленское братство на вечные времена. В тот же день (7 января) Феофан прибыл в Трехтемировский монастырь, сопровождаемый святителями, казаками и множеством народа. Здесь прежде всего он вручил гетману Сагайдачному и всему войску запорожскому свою грамоту, в которой убеждал их исполнить волю короля, идти на войну против турок и, между прочим, говорил: "Эта ваша покорность и знатная услуга может до того угодить королю, что он согласится признать и утвердить восстановленную мною вашу русскую иерархию, разумею митрополита и епископов, посвященных мною на место отпавших от Константинопольского престола". Потом посвятил трехтемировского архимандрита Иезекииля (Иосифа) Курцевича на епископство Владимирское и Брестское. Из Трехтемирова до самой границы патриарха провожали сам гетман Сагайдачный и до трех тысяч казаков вместе с святителями и множеством дворян и духовенства. На четыре дня Феофан остановился в городе Белой Церкви и поставил здесь чернчицкого игумена Исаакия Борисковича на епископство Луцкое и Острожское. Из Белой Церкви направился в имение православного князя Стефана Четвертинского, город Животов, прогостил здесь три дня, потому что зима была очень лютая, и посвятил игумена мелецкого Паисия Ипполитовича на епископство Холмское. На Пинское же епископство не поставил нового святителя, а назначил грека Авраамия, епископа Стагонского. Из Животова приехал, наконец, в пограничный город Буш, где и простился со всеми провожавшими его и отправился с валахами в город Яссы. Прощание было весьма трогательное, так что и святители, и гетман, и все войско плакали. Патриарх стал на городской площади и долго поучал святителей и мирян держаться твердо православия и любви и с покорностию переносить гонения и скорби; читал разрешительную молитву, тогда как все преклонили пред ним головы и пали ниц на землю; снял с казаков грех, тяготивший их совесть и состоявший в том, что они недавно ходили с польским королевичем Владиславом на единоверную Москву, и убеждал их впредь не ходить на Москву.

Прощаясь с Западнорусским краем, патриарх Феофан оставил свою грамоту и всем православным, в нем обитавшим. Здесь, призывая на православных Божие благословение, он прежде всего изрекал анафему на всех владык, отступивших от православия в унию, как уже умерших, так и живых, которых перечислял по именам, равно и на мирян, упорно пребывавших в отступничестве и унии. Потом извещал, что он, по уполномоченности от Константинопольского патриарха и имея при себе его экзарха и двух благочестивых архиереев, поставил для Киевской митрополии православных митрополита и епископов, которых также перечислил поименно, и убеждал оказывать им всякую честь и послушание в делах церковных как истинным пастырям. Далее завещевал, чтобы русские епископы в случае смерти митрополита по трудности сношений с Цареградским патриархом сами поставляли нового, законно избранного митрополита, а последний уже после, когда окажется удобным, испрашивал себе патриаршее утверждение и чтобы учрежденные теперь по разным городам Западной России ставропигии Цареградского патриарха по невозможности постоянных сношений с ним оставались в подчинении своим епархиальным архиереям во всех делах и судах церковных. Наконец, объявлял всем, что он заметил в Малой России несколько церковных обычаев, противных благочестию, и потому вместе с находящимися при нем архиереями и многими другими духовными лицами определил исключить эти обычаи из Церкви и запретить. Первый из них состоял в том, что мирян причащали чрез троекратное подаяние им Святых Даров лжицею из потира с отдельным произношением имен Отца, Сына и Святого Духа, - патриарх повелевал причащать мирян только чрез единократное подаяние им Святых Даров лжицею. Второй - в том, что по местам причащали не частицами от Агнца, а частицами, изъятыми из других просфор. Третий - в том, что праздновали десятую пятницу (по Пасхе) как особый праздник. Четвертый - в том, что совершали на поминальной неделе поминовение усопших на их могилах с музыкою и кормами, - патриарх повелевал поминать покойников только молитвами в церквах и милостынями. Пятый - в том, что при венчании давали новобрачным пить какое-то питье с пением каноника: "Тело Христово приимите". Эту последнюю свою грамоту патриарх поручил митрополиту Иову обнародовать по всем церквам Киевской митрополии для всеобщего сведения.

Когда патриарх Феофан совсем выехал из пределов Польского государства, в генваре ли или в феврале, с точностию неизвестно. Но в марте он уже находился в Валахии, и от 12 марта писал к Московскому патриарху Филарету Никитичу: "Ведомо тебе буди, пресвятейший владыко, что мы вашими св. молитвами, и милостию благочестивого царя, и помощию всеблагого Бога освободились от сопротивных вашей вере; вместе с воинскими людьми киевляне проводили нас до рубежа волошского, и ныне пребываем в Волохах, величая державу царствия вашего".

II

Восстановление патриархом Феофаном православной иерархии в Западной России было тяжким ударом для унии и угрожало ей неприятными последствиями. Почему униатский митрополит Рутский с своими клевретами решился в самом начале подорвать всякое значение этой иерархии. Он старался убедить короля, что Феофан вовсе не патриарх, а самозванец, обманщик и шпион турецкого султана, и что поставленные Феофаном епископы тоже самозванцы, изменники и возмутители народа. Поступок крайне недобросовестный! Феофан был тогда несомненно Иерусалимским патриархом. Ни в Москве, ни в Южной России никто не сомневался в его патриаршеском достоинстве. Об этом свидетельствовала грамота Цареградского патриарха, которую имел у себя Феофан и всем показывал; свидетельствовали экзарх Цареградского патриарха Арсений, лично находившийся при Феофане в Киеве, и другие греки. Да и сам Рутский знал и был убежден, что Феофан не самозванец, а истинный патриарх, потому что, когда впоследствии Смотрицкий перешел в унию, Рутский принял его как архиепископа и признал действительным его архиерейское посвящение от Феофана, как признал и папа. А между тем не устыдился теперь уверять короля, что Феофан - самозванец, самозванцы и поставленные им архиереи, и в начале февраля 1621 г. успел выпросить у короля грамоты и универсалы, которыми повелевалось схватить этих самозванцев, изменников и бунтовщиков. Канцлер Лев Сапега, к которому грамоты присланы были для приложения к ним печати, от 9 февраля писал Рутскому: "В тех грамотах и универсалах его королевской милости некоторые вещи мне не понравились. Во-первых, в них написано, будто Смотрицкий и Борецкий по предварительному соглашению с самим султаном турецким посвящение получили от того самозванца, который себя патриархом Иерусалимским называет: уж трудно обличить их, сговаривались ли они с самим турецким султаном! Нужно было попросту написать так, как я написал (значит, грамота первоначально составлена была еще прежде, может быть, в генваре). Другая вещь: их велено ловить. И это мне не нравится, потому что, не обличивши, трудно каждого хватать. Важнее же всего, как бы это не повело к большому возмущению и кровопролитию. Да и на запорожских казаков нужно оглядываться, чтобы они не сделали нам чего худого, потому что тот самозванец находится между ними (значит, или Феофан тогда еще не выехал из пределов польских, или канцлер не знал о его выезде). А у них сила много значит, и они высоко чтят его и чуть-чуть не благоговеют пред ним, как пред Богом. Поэтому хотя мне тех документов не следовало бы утверждать печатью, однако я приказал приложить печати. Только прошу вашу милость, чтобы ваша милость осторожно и не торопясь пустили в ход эти грамоты". Совет канцлера был принят: рассылку грамот приостановили и решились прежде, хотя для соблюдения формы, обследовать дело и обличить виновных. Король прислал в Вильну (4 марта) несколько сенаторов. Они имели свои заседания в продолжение трех дней, призывали к себе многих лучших людей, духовных и светских, а также земские и городские власти и выслушивали их показания. Наконец, донесли королю, что виною всех смут в народе какой-то Смотрицкий, который назвал себя владыкою Полоцким, ставил попов не только для Полоцкой епархии, но и для митрополии и отправлял публично в Вильне все архиерейские служения, рассылал свои универсалы по разным странам великого княжества Литовского, объявляя, что теперешние (т. е. униатские) митрополит и владыки прокляты, а на их места поставлены новые (т. е. православные). Митрополит Рутский с своей стороны позвал (12 марта) Смотрицкого на духовный суд по жалобам Полоцкого архиепископа Иоасафа Кунцевича и виленского троицкого архимандрита Льва Криушы, или Кревзы: первый жаловался, что Смотрицкий незаконно отнимает у него епархию, ставит в нее попов, шлет в нее свои универсалы, которыми возмущает против него духовную паству; последний - на то, что Смотрицкий называется архимандритом, тогда как в Вильне может быть только один архимандрит, и этот архимандрит - он, Кревза. Прошло три дня (19 - 21 марта), в которые Смотрицкий должен был лично явиться на суд. Смотрицкий не явился, считая себя вовсе не подсудным униатскому митрополиту, и Рутский приговорил, что Смотрицкий вовсе не епископ, а если посвящен, то посвящен незаконно, и предал его проклятию. И вот после этого-то уже, когда Смотрицкого будто бы обличили в вине судом светским и духовным, король и повелел обнародовать следующий универсал (от 22 марта): "Объявляем, что какой-то Смотрицкий и Борецкий, как они сами себя называют, и некоторые другие из наших подданных, сговорившись с подданным турецкого государя, врага христианской веры и нашего, вновь идущего на нас войной, дерзнули без воли, ведома, одобрения и позволения нашего принять от того самозванца, якобы Иерусалимского патриарха, присланного в наш край шпионом, посвящение на митрополичью кафедру и другие должности русского вероисповедания. А все это делалось внушениями, советами, помощию и средствами некоторых виленских мещан из среды магистрата и других, которые часто посылали свои послания к тому обманщику. Они при большом стечении народа и попов виленских отправляли Смотрицкого в Киев, а потом рукоположенного псевдовладыкой ввели в Вильну, приняли его, складчиной доставили ему содержание, помогали ему пользоваться принадлежностями присвоенного им себе титула в церкви и других местах, с пышными церемониями и в одеждах, ему не свойственных, подчинялись его правлению, приказаниям и теперь содержат его, помогают ему и во всем подражают. Затем, возмутив некоторых других из наших подданных между казаками и людьми разных сословий, отклоняют их от должного повиновения, что в случае объявления войны может произвесть бунт и подвергнуть государство величайшей опасности. Посему, заботясь о поддержании нашей королевской власти, приказываем нашим верным подданным разведывать, где находятся эти подозрительные люди, хватать их вместе с их товарищами, как шпионов и возмутителей республики, заключать в темницы и по мере вины наказывать в урок всем шпионам и изменникам Речи Посполитой". Таким образом, гнев короля обрушился не только на православных владык, но преимущественно на православных граждан Вильны, членов Свято-Духовского братства, столько ненавистного Рутскому, так как они будто бы были всему виною и всех возмущали, даже казаков, между тем как казаки-то и упросили патриарха Феофана посвятить русским новых архиереев и всю ответственность приняли на себя. Но казаков боялись, а с беззащитными гражданами Вильны надеялись свободно расправиться.

В Вильну пришел универсал 24 марта, в Лазареву субботу, и тотчас был опубликован. С понедельника Страстной седмицы начали хватать самых богатых и знатных православных купцов города, тащили их в ратушу, которая обыкновенно на эту Великую неделю запиралась; здесь допрашивали их, подвергали пыткам и одних сажали на ратушу, других под ратушу, в подземную темницу. Членов ратуши, которых заподозрили в приверженности к православию, иных отставили от лавицы, других подвергли аресту в самой ратуше. У ремесленников отбирали ключи от их привилегий и общих касс, а которые не хотели отдавать, тех принуждали пытками и как изменников исключали из цеховых сходок. И эти преследования и истязания продолжались всю Страстную седмицу. На улицах Вильны раздавались вопли и стоны православных. Некоторые из заключенных просили, хоть на короткое время, освобождения из темницы, чтобы в такие дни побывать в церкви, исповедаться и приобщиться Святых Тайн, и предлагали за себя в заложники своих жен, детей, но напрасно. На Свято-Духовский монастырь делали нападения; в ограду его бросали камни, горящие поленья, стрелы. В скорби и слезах встретили православные великий праздник Воскресения Христова и провели всю Светлую седмицу. Такое жестокое и, по убеждению православных, совершенно несправедливое гонение только еще усиливало в них приверженность к тем, из-за кого они страдали, и ненависть к гонителям-униатам. Патриарх Феофан, которого король назвал самозванцем и шпионом, сделался предметом особенного уважения.

Его изображение, как святыню, вывесили на стенах Свято-Духова монастыря, на Большой улице, в виде хоругви. А один из братчиков, Евстратий Жиловский, нарочно отправился в Немецкую землю, отпечатал там множество этих изображений, открыто привез их в Вильну, нанял особую лавочку и даром раздавал и раздал все православным, как святыню.

Мелетий Смотрицкий, который в продолжение гонения на православных в Вильне сумел уберечься за стенами своего монастыря, отнюдь не переставал, как уверяли униаты, совершать архиерейские священнослужения и рассылать свои послания по епархии Полоцкой и в то же время писал в защиту православных сочинение, которое Свято-Духовское братство издало от своего имени под заглавием "Verificatia neiwinnosci" ("Оправдание невинности") сряду два раза - в начале апреля и в половине июня. Для показания невинности своей и вообще православных братство говорило: а) что оно не прежде вошло в сношения с патриархом Феофаном, как уже после того, когда сам король написал к нему, дозволил ему пребывание в своих владениях, приглашал его даже к своему двору, и что не одни православные признавали Феофана патриархом, но и сам король и его сенаторы, духовные и светские, для очевидности в конце напечатаны самые их письма к Феофану; б) что Феофан был действительно патриарх, а не самозванец, имел грамоту и уполномоченность от Константинопольского патриарха, был не враг, а благожелатель Польши, как свидетельствует его грамота к казакам, обе эти грамоты патриархов также напечатаны в книге, и в) что, наконец, православные, испрашивая себе у Феофана посвящение митрополита и епископов, вовсе не думали оскорблять короля, нарушать его право патронатства по отношению к православной иерархии в Литве и Польше; они испросили себе у патриарха только то, о чем могли просить и что он мог дать им на основании церковных канонов, но потом имели намерение испросить инвеституру и утверждение своим новым владыкам и от короля и вполне надеялись получить просимое на основании торжественных обещаний короля, выраженных в сеймовом постановлении 1607 г. и других, тут напечатаны церковные каноны, относящиеся к делу, и постановления польских королей, сеймов, трибуналов в пользу православных. Затем братство излагало в книге свои жалобы на те несправедливости и обиды, какие терпели православные от униатов, особенно в Вильне, и довольно подробно объясняло, что Литовская уния вовсе не похожа на Флорентийскую. Тогда, говорило братство, обе Церкви, Римская и Греческая, соединились на правах равенства: латинянин точно так же мог называться униатом в отношении к греку, как грек в отношении к латинянину; обе стороны оставались при своих пастырях и при своих членах веры. Литовские же униаты отступились от своего законного патриарха и подчинились папе; отступились и от православных верований и приняли латинские; обязались содержать все, что постановлено не только на Флорентийском, но и на Тридентийском Соборе, для доказательства в книге напечатана самая присяга, произнесенная Потеем и Терлецким в Риме. Безмолвствовать в виду такой книги униаты не могли, и завязалась в Вильне жаркая литературная полемика между двумя монастырями - православным Свято-Духовским и униатским Троицким. В ответ на эту книгу троицкие монахи скоро издали свою книгу под названием "Sowita wina" ("Сугубая вина"), сочиненную будто бы самим митрополитом Рутским. Здесь доказывалось, что схизматики, т. е. православные, и их новые архиереи очень виновны. Они нарушили королевское право патронатства, или подаванья, потому что должны были наперед, еще до посвящения своих владык, испросить им у короля инвеституру и утверждение; король подает не одни церковные бенефиции или имения, но и самые церковные достоинства. Несмотря на все письма короля и его сенаторов к Феофану и на все церковные каноны и гражданские привилегии, дарованные в Литве схизматикам, они не должны были принимать посвящение от этого чужеземца, так как и Константинопольский патриарх не имеет никаких прав в Литовско-Русском крае, а имеет их один папа, верховный пастырь всего христианства. Схизматики посвятили своих владык вопреки церковных правил на кафедры, еще занятые (т. е. униатскими владыками). Схизматики несправедливо жалуются на обиды и притеснения от униатов, напротив, сами причиняют им разные обиды словом и делом. Нехорошо поступил Смотрицкий, а униаты поступают хорошо. Против этой книги, изложенной в двенадцати небольших отделах, Свято-Духовское братство скоро издало новое сочинение Смотрицкого, под именем "Obrona verificaciey" ("Защита оправдания"), в котором автор по порядку разбирал и опровергал одну за другою все двенадцать глав рассматриваемого им сочинения. Троицкие монахи с своей стороны не замедлили выпустить в свет две новые брошюры, из которых одна была названа "List do zakonnikow monast. Sw. Ducha" (напечатана в августе), а другая "Examen Obrony". Здесь уже начались прямая брань, насмешки и упреки, направленные против Свято-Духовского братства, и особенно против Смотрицкого. Братство порицали за то, что оно несколько лет назад отказалось, к стыду своему, от публичного диспута с униатами, на который прежде само же изъявило согласие; также за то, будто братство возбуждает казаков обращаться к королю с дерзкими требованиями и пр. Смотрицкому подробно припоминали его прежние сношения с вождями унии, его склонность к унии, ревность о ней и называли его изменником, честолюбцем и пр. Полемика перешла и в следующий, 1622 г. В начале февраля Свято-Духовское братство напечатало брошюру "Elenchus pism uszczypliwych" ("Опровержение едких писем") и при ней другую "Appendix nа Examen Obrony verificaciey". Тут Смотрицкий называл своих противников невеждами и недобросовестными, наполнившими свои книжки ложью, клеветами и всем, что могла внушить слепая ненависть, опровергал эти клеветы одну за другою и снова отстаивал дело православных - посвящение их митрополита и епископов. "Вы спрашиваете, - говорил он, между прочим, - искали мы духовных кафедр? Отвечаем: искали, потому что уже 26 лет они оставались праздными, будучи заняты нашими апостатами. Спрашиваете: приняли наши духовные вожди посвящение от того гречина? Отвечаем: приняли от Иерусалимского патриарха Феофана, ибо Церковь наша Русская не могла жить без духовных, как тело без души. Спрашиваете: позволял ли посвящаться от него король своими письмами? Отвечаем: теми письмами, которые он писал к патриарху, не запрещал и не позволял, но своими королевскими обещаниями, повторенными на нескольких сеймах, дать нам архипастырей, посвященных нашим патриархом, позволял... Спрашиваете, наконец: позволил король нашим епископам занять их епископские кафедры? Отвечаем: не позволял, но они и не занимают этих кафедр, а спокойно ожидают, полагаясь на милость короля" (л. 9). На книгу Смотрицкого "Elenchus" в том же году издал свой "Antelenchus" настоятель Троицкого монастыря Анастасий Селява. Он, впрочем, не входил в подробности и остановился только на главных обвинениях против унии, изложенных в книге противника, и старался доказать верховную власть папы над всею Церковию, состоятельность унии и несостоятельность схизмы - православия.

Какое действие имел королевский универсал против православных, архиереев и мирян, в других местах, кроме Вильны? Все эти архиереи после прощания с патриархом Феофаном в городе Буше возвратились в Киев вместе с войском запорожским, и одни до времени проживали в Киеве, например епископ Исаия Копинский на подворье Межигорского монастыря, другие же, вероятно, в своих прежних монастырях. А в Киеве и вообще в тамошнем крае под охраною казаков православные владыки могли быть безопасными от всяких нападений. Мало того, митрополит Иов, если верить униатскому свидетельству, действовал даже слишком смело. "Он в то самое время, когда по городам прибивались для опубликования королевские универсалы, чтобы его схватить, прибивал также свои указы, чтобы священники ехали к нему на Собор, и имел в Киеве Собор с священниками, а в Житомире Собор с дворянами". Но если владыки православные ничего тогда не потерпели, зато преданные им миряне, особенно в тех местах, где некому было их защищать, потерпели весьма много. В 15-й день мая митрополит Иов вместе со всеми своими архиереями подал протест на митрополита и епископов униатских за то, что они возмущают народ против православных владык, законно поставленных Иерусалимским патриархом Феофаном, и преследуют православных. В протесте этом после указания на недавнее гонение, какому подверглись православные в Вильне, говорилось: "В Могилеве, Минске и Орше (у православных) отобраны церкви; в Перемышле умерщвлены в тюрьме 24 человека мещан; в Ярославле, Кременце, Гродне и Пинске отняты церкви; в Бресте Дорофея с братьями вбросили в колодезь; в Красноставе ворвались в каменную церковь и многих в церкви убили; то же сделали в Сокале, Бельске и Бусне, и взрослых без покаяния предавали смерти, а детей без крещения".

Более всех униатских владык неистовствовал Полоцкий архиепископ Кунцевич. В течение трех лет, как мы уже упоминали, он умел носить личину, так что полочане не могли с точностию решить для себя, униат он или православный. И потому, когда сделалось известным, что в Киев прибыл Иерусалимский патриарх Феофан, знатнейшие из них пришли к своему владыке и просили его, если он действительно православный архиерей, каким он выдает себя, отправиться вместе с ними и на их счет к Иерусалимскому первосвятителю для принятия от него благословения. Кунцевич изъявил свое согласие. Весть об этом пронеслась по городу и обрадовала народ. Но когда все приготовления к дороге были кончены и оставалось только ехать, Кунцевич внезапно отказался. Этим он оттолкнул от себя полочан: они увидели в нем обманщика. А когда вслед за тем в Полоцк поставлен был патриархом Феофаном новый архиепископ, Мелетий Смотрицкий, и прислал сюда свое архипастырское послание, полочане решительно отказались повиноваться Иоасафу Кунцевичу и признали своим владыкою Мелетия. Кунцевич, находившийся тогда на сейме в Варшаве, выпросил себе у короля пред возвращением в епархию увещательные грамоты к непокорным. С этими грамотами явился он в полоцкую городскую ратушу, сопровождаемый всеми духовными и светскими властями и самим воеводою, по приказанию которого туда же собрались и все жители города. По прочтении королевских грамот Кунцевич всенародно сознался, что он униат, покоряется Римскому престолу, и спросил полочан: будут ли и они и хотят ли быть такими же? Ему отвечали: мы не униаты и никогда не будем униатами. И со всех сторон раздались крики: смерть обманщику, смерть гонителю веры, смерть душехвату. Народ с яростию бросился в ратушу, мужчины и женщины, с камнями и оружием в руках, и власти едва могли спастись сами и спасти архиепископа. С этого времени и начались открытые гонения Кунцевича против православных в Полоцке, подобные тем, какие и прежде происходили в Могилеве и некоторых других местах его епархии. Уже 9 февраля 1621 г. канцлер Лев Сапега писал к униатскому митрополиту Рутскому: "Не один я, но и другие весьма осуждают то, что ксендз владыка Полоцкий слишком жестоко начал поступать в делах веры и очень надоел и омерзел народу как в Полоцке, так и везде. Давно я предостерегал его, просил и увещевал, чтобы он так жестоко не действовал, но он, имея свои соображения, более упрямые, нежели основательные, не хотел слушать наших советов. Дай Бог, чтобы последствия его распоряжений и суровых действий не повредили Речи Посполитой. Ради Бога прошу вашу милость, вразуми его, чтобы он прекратил и оставил свою суровость в этих делах и скорее добровольно уступил могилевцам их церкви, не дожидаясь того, чтобы они сами и без просьбы отобрали их у него... Пожалуйста, ваша милость, держи его на вожжах". К июню месяцу 1621 г. в Полоцке уже все церкви и монастыри были отняты у православных Кунцевичем, как свидетельствует подлинная запись одного из полоцких православных дворян, Ивана Стабровского, которою он отдавал (10 июня) своим единоверцам по этому случаю дом брата своего в Полоцке для отправления там православного богослужения. То же самое повторилось и в Витебске. Три года жители Витебска признавали Кунцевича своим архипастырем, потому что, как объяснили они впоследствии, он не делал ни малейшей отмены ни в обрядах, ни во всей старожитной вере греческого закона; напротив, все отправлял по правилам святых Соборов и святых отцов. Но когда в Витебск принесена была каким-то монахом Сильвестром грамота Мелетия Смотрицкого, в которой он объявлял себя законным архиепископом Полоцким, поставленным от патриарха, а Кунцевича называл отступником; когда грамота эта прочитана была пред народом в ратуше, тогда жители Витебска отказались от повиновения Кунцевичу и признали своим владыкою Смотрицкого, о чем и составили письменный акт, а затем отобрали из-под ведения Кунцевича все свои церкви. Кунцевич явился лично в Витебск, приказал прочитать пред народом в присутствии светских властей те же самые королевские грамоты, которые читаны были в Полоцке, и также возбудил против себя взрыв ненависти в слушателях: они побросали свои шапки в кучу, что служило знаком клятвы на смертоубийство, и тут же едва не умертвили Кунцевича. Несмотря на такое раздражение, Кунцевич чрез несколько времени при содействии светских властей вновь отнял у православных Витебска все их церкви.

Казаки оставались единственною защитою для православных. В казаках на ту пору крайне нуждалось польское правительство. Многочисленное турецкое войско (до 300000) уже перешло Дунай и приближалось к Хотину. Король послал к казакам ксендза Оборницкого и поручил ему склонить их на свою сторону всякими обещаниями. Ксендз, исполнив поручение, писал к королю из-под Киева от 21 июня 1621 г., что казаки присягнули на верность ему в числе 40000, но под условием, чтобы исполнено было их желание, т. е. чтобы митрополит Борецкий и другие владыки, посвященные патриархом Феофаном, были утверждены в своих достоинствах, а если этого не будет, то гетман (наказный) Бородавка грозил забрать всю шляхту в неволю и сказал: "Пред войском запорожским трепещет Польша, Турция и целый свет". Затем и главный гетман всего войска запорожского Сагайдачный, по словам униатов, "приехав с каким-то чернецом, подал королю от имени казаков просьбу на письме... Казаки предлагали свои услуги под условием, если они получат то, чего просят". А в просьбе своей они настаивали, чтобы униатские владыки были свергнуты, православные же утверждены на своих епархиях. Король, конечно, дал обещание, и в августе гетман Сагайдачный с своими сорока тысячами казаков был уже у Днестра. Между тем в половине августа, когда казаки находились уже в походе, в Варшаве открылся наконец вальный сейм, который назначен был на июль. Явились на сейм депутаты и от православного духовенства, в числе их и епископ Владимирский Иосиф Кунцевич, и от всего запорожского войска и представили ту же самую просьбу, с которою недавно обращался к королю гетман Сагайдачный. Король по обычаю не хотел исполнить своего обещания православным, но и дать им решительный отказ опасался. Потому велел объявить, что так как сейм теперь созван короткий, ради одних вопросов по военному времени, то обсуждение просьбы православных отлагается до следующего сейма, а теперь для предварительного рассмотрения ее назначается особая комиссия. Такое решение, хотя и не отнимало надежду у православных, не могло не огорчить их, и особенно казаков, тем более что последние честно исполнили принятое на себя пред королем обязательство: они храбро сражались против турок и были главными виновниками победы, одержанной польским войском под Хотином и окончившейся заключением мира (8 октября). Недовольство казаков и недоверие к королю скоро выразилось. Когда Сагайдачный, тяжело израненный в битве, возвратился в Киев (около 14 ноября), где имел собственный дом, казаки, обыватели киевские, подали ему, гетману, и всему запорожскому войску просьбу, в которой, между прочим, говорили: "Старайтесь о митрополите православном и о церкви св. Софии, чтобы быть ему под благословением патриаршим... смилуйтесь о свободе угнетенных братьев наших и православных церквей во Львове, Перемышле, в Бресте, Вильне, Могилеве и во всем королевстве польского короля и сами промышляйте о христианстве. А чрез своих послов, которых мы посылаем до короля, мы никогда ничего не добьемся, ибо ляхи издавна привыкли больше обольщать нас хитростию и обещаниями, нежели исполнением обещания". Как бы в ответ на это гетман и все запорожское войско вписались в киевское Богоявленское братство и таким образом открыто приняли на себя обязательство быть покровителями и защитниками православия во всем крае. Король думал задобрить казаков. По ходатайству королевича Владислава, бывшего главным вождем польской рати и свидетелем храбрости казаков под Хотином, Сигизмунд III прислал гетману и всему запорожскому войску свою похвальную грамоту (от 12 генваря 1622 г.) за их военные подвиги и вместе - четыреста тысяч битых талеров для раздачи войсковой черни, четыре тысячи червонцев гетману с старшинами и особо гетману - королевскую хоругвь, булаву в три тысячи талеров и цепь в пятьсот талеров. Сагайдачный благодарил короля за милость и подарки письмом от 15 февраля, но тут же жаловался на польских магнатов-помещиков, которые во время его отсутствия с войском делали крайние притеснения прочим казакам, оставшимся дома. А вскоре, когда убедился, что ему уже не поправиться от болезни, отпуская королевского врача, который приставлен был к нему королевичем Владиславом еще под Хотином, Сагайдачный в последний раз написал королю в конце марта и просил, чтобы король запретил польским панам на Украине притеснять народ казацкий и чтобы особенно не восстановлял унии и предоставил православным держаться своих древних апостольских и отеческих догматов и преданий. Между тем, готовясь к смерти, Сагайдачный делал последние свои распоряжения на пользу православной Церкви: он пожертвовал несколько тысяч на киевский братский Богоявленский монастырь и его училище, отказал полторы тысячи червонных золотых "на школу братства Львовскаго, на науку и на цвиченья бакалавров ученых", определил вклады и другим православным монастырям, церквам и школам и в исполнители своего духовного завещания избрал самого митрополита Иова и будущего своего преемника в гетманстве Олифера Голуба. Скончался доблестный муж 10 апреля и погребен митрополитом Иовом в Киево-братском монастыре при церкви училища.

Хотя король не исполнил на сейме 1621 г. своего обещания казакам, но под охраною их митрополит Иов свободно совершал действия своего управления Церковию. Еще в том же году, только после Хотинской победы, он созывал Собор, на котором и держал с своими сопастырями "советование о благочестии". Совещались именно о том, как сохранять и распространять в западнорусском народе веру и догматы Восточной Церкви и что делать, чтобы впредь у этого народа православные митрополиты и епископы не прекращались. С этою целию составлены были 24 правила, в которых, между прочим, говорилось: а) прежде всего митрополит, епископы, архимандриты, игумены и вообще все духовенство должны очиститься от грехов и жить целомудренно и свято и по правилам церковным управлять самими собою, церквами и монастырями; б) должны искренно, от всего сердца любить веру Восточной Церкви и патриархов и быть готовыми умереть за эту веру; в) должны ревностно проповедовать ее в церквах, и по домам, и на всех местах, как сами, так и чрез своих учеников, и повсюду явственно возвещать, что вера Восточной Церкви есть истинная и спасение в ней несомненное, а в Римской Церкви и в других сборищах, от нее происшедших, нет истинной веры и невозможно достигнуть спасения; г) на иерейство посвящать достойных и несомненных ревнителей благочестия даром, а не из корысти; д) возбуждать и приготовлять к святому мученичеству как самих себя, так и мирян, чтобы радостно переносили за веру расхищение своих имуществ, притеснения от властей и оковы и вкушали самую смерть; е) писать и печатать в защиту православия книги, но только прежде напечатания представлять их на рассмотрение и одобрение мужам богомудрым; ж) созывать по церковным правилам Соборы, на которых епископы прежде сами должны себя исправлять, а затем устроять и то, что относится к духовному клиру и мирянам; з) учреждать по городам школы и братства; и) поставить в Черкасах епископа; и) стараться заблаговременно о достойных и премудрых преемниках и иметь их в готовности, чтобы архиерейские кафедры тотчас же замещались, как только сделаются праздными, и преемство епископов не прекращалось; к) не гневаться на младших и низших степенью, если бы они архиереям и другим начальникам что-нибудь напоминали или от чего их предостерегали; л) послать к Константинопольскому патриарху за благословением, помощью и советом; равно и на святую гору Афонскую, чтобы вызвать и привезти оттуда преподобных мужей русских: блаженного Киприана и Иоанна прозванием Вишенского и прочих, процветающих жизнию и благочестием, а также и впредь посылать русских, расположенных к благочестию, на Афон как в школу духовную; м) если уже нельзя обращать самих папистов и их исчадие, т. е. ариан, евангеликов, лютеран, то по крайней мере всеми мерами стараться об обращении русских, отступивших от православия, и особенно дворян, которые по отступлении сильно вредят своим бывшим единоверцам.

Совещаясь с своими сопастырями о нуждах Церкви, митрополит Иов к концу того же года (15 декабря) обратился с окружною грамотою и ко всей своей духовной пастве. Здесь он напоминал, что нет места в державе польского короля, где бы в течение уже 27 лет апостаты - униатские владыки не возбуждали короля и других начальников против верных и невинных его подданных - православных и не подвергали их самым тяжким гонениям, что эти апостаты несправедливо домогаются быть отцами и пастырями русского народа, когда сами отступили от верховного пастыря и отца, Константинопольского патриарха, возродившего всю землю Русскую святым Крещением, и что последовать им - значит смертельно согрешить и вместе с ними подпасть вечному проклятию. А потому, кто устоял против унии, тот должен благодарить Бога, а увлекшиеся ею должны покаяться и возвратиться в лоно матери Церкви. Теперь время к тому самое благоприятное, так как Господь послал Западнорусской Церкви свое благословение от святого града Иерусалима. Теперь русские имеют для всех своих епархии православных епископов, законно поставленных, и в важнейших своих духовных нуждах могут притекать "до богоспасаемого места Киева, второго русского Иерусалима", к своему "властному святителю" - митрополиту.

Надобно сознаться, что после сейма 1621 г. само польское правительство, по-видимому, стало несколько внимательнее и справедливее относиться к просьбам и жалобам православных. Члены виленского Свято-Духовского братства били челом королю, чтобы он приказал расследовать все, в чем они обвиняются и за что недавно осудил их местный городской суд, и давали обещание оправдаться и доказать свою невинность. Вследствие этого король прислал в Вильну свою грамоту от 22 генваря 1622 г. Здесь прежде всего довольно подробно перечислялись вины свято-духовских братчиков, состоявшие в том, что они: а) построили себе без позволения короля и благословения митрополита Иосифа Рутского Свято-Духовскую церковь и самовольно отправляют в ней свое богослужение; б) избирают себе церковных старост из шляхетного или дворянского сословия, тогда как и дворяне могут в королевских городах только покупать себе пляцы и домы, но не имеют права строить церквей без королевского разрешения; в) отняли у Свято-Троицкого монастыря привилегии, дома и пляцы, издавна наданные ему, и незаконно присвояют своему Свято-Духовскому монастырю; г) возмущаются против назначенного королем митрополита Рутского и привлекают его к ответственности в трибунальный и другие светские суды, которым он по своему духовному сану не подлежит; д) признали за Иерусалимского патриарха турецкого шпиона и выпросили себе у него без позволения короля нового митрополита и епископов; е) печатали в своей типографии книги, оскорбительные для королевского величества. Потом король говорил в грамоте, что во внимание к просьбе челобитчиков и для предотвращения смут в Вильне он назначил и посылает туда особую комиссию из своих панов, рад и урядников, наполовину католиков и униатов и наполовину православных, и уполномочил их выслушать обвиняемых со всею подробностию, виновных покарать и порешить это дело окончательно. Что сделала эта комиссия, не знаем, но важно здесь то, что король уважил просьбу православных и хотел дать им суд беспристрастный, назначив в состав судной комиссии наполовину их единоверцев.

Еще знаменательнее были действия канцлера литовского Льва Сапеги, который, казалось, принял на себя роль открытого апологета православных против унии. Он и прежде неоднократно напоминал Полоцкому архиепископу Иоасафу Кунцевичу, чтобы тот не поступал с православными жестоко. Но теперь, когда Кунцевич вздумал письменно пред ним оправдывать себя, отвечал (12 марта 1622 г.) на эти оправдания самым полным их опровержением. "Не хотел бы я, - писал Сапега, - вступать с вашим преосвященством в переписку и споры, но, видя упорство, с каким вы отстаиваете свои мнения, не внимая никаким убеждениям, нахожу себя вынужденным отвечать вопреки моему желанию на неосновательное письмо ваше. Признаюсь, что и я заботился об унии и что было бы неблагоразумно оставить это дело, но мне никогда и на ум не приходило то, что вы будете привлекать к ней столь насильственными мерами. Всевышний зовет к себе кротко: Приидите ко мне ecu, а не хочет и не приемлет рабов, влекомых насильно. Вам трудно отрекаться от этого, когда вас уличают жалобы, поданные русскими начальникам польским и литовским. Разве вам не известен ропот нерассудительного народа и выражаемое им желание лучше принять турецкое подданство, чем терпеть такое притеснение своей веры и благочестия? По вашим словам, унии противятся только некоторые монахи из епархий Борецкого и Смотрицкого и несколько лиц из киевской шляхты, но прошение королю, чтобы он утвердил в тех епархиях Борецкого и Смотрицкого, а вас с прочими удалил, подано не несколькими монахами, а всем запорожским войском. Горе тому, кто легковерен! В этом прошении обстоятельства унии являются совсем в новом виде. А мало ли получаем мы жалоб на сеймах не от монахов только, но от всей Украйны и Руси? Руководясь не столько любов