И чуть слышно, будто боясь, что тайну подслушают стены Дворца, Авель нарек самое имя. Страха ради темной силы, имя сие да пребудет сокрыто во времени...

— Велика будет потом Россия, сбросив иго безбожное,— предсказал Авель далее.— Вернется к истокам древней жизни своей, ко временам Равноапостольного, уму-разуму научится бедою кровавою.

Дымом фимиама и молитв наполнится Святая Русь и процветет, аки крин небесный. Свершатся надежды русские. На Софии, в Царьграде, воссияет Крест Православный. Великая судьба предназначена ей. Оттого и пострадает она, чтобы очиститься и возжечь свет во откровение языков...

В глазах Авеля Вещего горел пророческий огонь нездешней силы. Вот упал на него один из закатных лучей солнца, и в диске света пророчество вставало в непреложной истине.

Император Павел Петрович глубоко задумался. Неподвижно стоял Авель. Между монархом и иноком протянулись молчаливые незримые нити. Император Павел Петрович поднял голову, и в глазах его, устремленных вдаль, как бы через завесу грядущего, отразились глубокие царские переживания.

— Ты говоришь, что иго жидовское нависнет над моей Россией лет через сто. Прадед мой, Петр Великий, о судьбе рек то же, что и ты. Почитаю и я за благо о всем, что ныне прорек мне ты, о потомке моем Николае Втором предварить его,

Дабы пред ним открылась Книга Судеб.

Да ведает праправнук свой крестный путь, славу страстей и долготерпения своего...

Запечатлей же, преподобный отец, реченное тобою, изложи все письменно, я же вложу предсказание твое в нарочитый ларец, положу мою печать, и до праправнука моего, писание твое будет нерушимо храниться здесь, в кабинете Гатчинского дворца моего.

Иди, Авель, и молись неустанно в келии своей о мне, Роде моем и счастье нашей Державы.

Однако вещего инока ждала не его отрадная келья, а мрачный каземат Петропавловской Крепости, куда за "смущение душевного покоя Его Величества" он был заточен по приказанию всесильного Санкт-Петербургского Военного Губернатора, вкравшегося в Царское доверие, будущего цареубийцы. О том до последних дней своих так и не ведал Император Павел Петрович. Вложив же представленное писание Авелево в пакет, собственноручно на оном начертать соизволил: "Вскрыть Потомку Нашему в столетний день Моей кончины".

Авель освобожден был уже при новом Государе Александре Павловиче, после падения цареубийцы-губернатора. Его Величество также высказал пожелание видеть вещего инока. Во исполнение таковой Высочайшей воли прибыли за Авелем в Александро-Невскую Лавру. Но от Наместника Лавры, Отца Архимандрита, чины присланные услышали, что оного инока более нет, ибо намедни ушел в неведомо какой монастырь. Так и доложили Его Высочеству, о чем Александр Павлович выразил искреннее сожаление.

Воротясь из Крепости в Лавру, Авель в тот же день предстал пред Отцом Архимандритом-Наместником. Преподав благословение, Отец Архимандрит вопросил Авеля:

— Чего убо хощеши, чадо мое возлюбленное?

Авель же отвечал сокрушенно:

— Благослови, Святый Отец, да отыду аз в ин Монастырь от стольного града далече. Несть бо спасения души моей. Да не ввержен буду паки во узилище, егда Царь мя убогого зрети восхощет, ниже реку глагол лжуще, спасения моего ради. Изнемог аз, и да минует мя чаша сия.

— О, искушение велие,— вздохнул Отец Архимандрит.— Не на радость тебе, Авель, дан от Господа дар прозрения, ниже глаголы твои вещие. Смирись под высокую руку Господню, да вознесет тебя в свое время Господь. Гряди убо от греха с Богом. Никто же да не ведает, идеже спасаеши душу свою.

Так и осталось неведомо, в каком монастыре скончал Авель Вещий земные дни свои, но память о нем народ хранит и доныне. А что в "Предсказании о Державе Российской" написано, не из головы то придумано. Ничего-то в нем ни добавлено, ни убавлено, и все до точности сверено, о чем от добрых людей известилися...

Го марта 1901 года, в столетнюю годовщину мученической кончины державного прапрадеда своего блаженной памяти Императора Павла Петровича, после заупокойной литургии в Петропавловском соборе у его гробницы, Государь Император Николай Александрович в сопровождении министра Императорского двора генерал-адъютанта барона Фредерикса (вскоре пожалованного графским титулом) и других лиц Свиты, изволил прибыть в Гатчинский дворец для исполнения воли своего в Бозе почивающего предка.