Обстоятельства

Сборник стихов

Надежды

Поэма

Вместо сноски

\У,чи…тыв(айте: !-

!!особ.ен,ности;

Авт;;ор?ской, –

пунк,туа)ци\и!,.

Степени деградации

Поэтишко в сереньком пальтишке

пишет то, что вычитал из книжки:

про любовь, войну, про бога, вечность,

про святую родину и нечисть.

Но, когда отходит от пелёнок,

расцветает резвый поэтёнок.

Он слегка напыщен и циничен.

Пишет о любви, войне, всевышнем,

вечности, чертях, опять о доме,

но уже вполне разносторонне.

Наконец в поэта вырастает.

(Это не последняя из стадий.)

Пишет что, увы, недостижима

ни любовь, ни на войне решимость,

бога нет, а вечность необъятна,

родина вся в демонах треклятых.

А затем встаёт из пепелища,

всех невзгод, матёрый поэтище.

Пишет что не так всё безнадёжно,

что любовь без родины ничтожна,

а война богов – проделки бесов,

вечность глубока, но бесполезна.

Но проходят сотни потрясений

и, созрев, приходит новый гений,

коих единицы, а не тыщи.

Гений поэтищ сминает в пищу.

Поэтят, поэтов, поэтишек

он вообще не видит и не слышит.

Вы не верьте гению, который

в каждой строчке рвётся до народа.

Если б было так на самом деле,

все бы поэтели за неделю.

Творческие муки

Возмущённо восклицая,

смотрят не мигая дали,

в мысли лезут, упрекая.

Что про вас сложить? – не знаю.

Вы исписаны до нитки,

негде росписи поставить.

И бурчанье из кибитки

Не хочу ручьём представить.

Рой метафор кровожадных,

муравейник слов гремучих

ждут красот и полым ямбом

пожирают мою душу.

Вздрогну при подобной думе.

Убежать бы прочь от сюда.

Видимо, пока не умер,

душу истязать я буду.

Да и дальше горизонта

простираются те дали,

накрывающие зонтом

упрекающей морали.

Вы ли звёзды приковали

мои помыслы кипучи

к этой точке на спирали,

как мои к вам очи жгучи?!

Я сожгу вас своим гневом,

дайте только дотянуться.

И не надо больше хлеба,

и не мазать маслом густо!

На пергаменте пером вас

четвертую в строки ровно.

И взовьётся чей-то голос,

и преобразиться хором.

Над стихами скудной прозой

будут люди умиляться:

там где вместо точек – звёзды,

а на месте звёзд – там кляксы.

Я далёкие светила

ночью все почищу ваксой!

Где бы взять побольше силы,

не стихами только лязгать?!

Верно, справедлив всевышний,

не поддался уговорам…

Ночью небо звёзды выжгли,

из кибитки слышен говор.

Тост

Поэту не надо многого

и я говорю поэтому:

под боком у бога – богово,

а это поэту – поэтово.

Эй, подходи!

Неба бы

А. Вознесенский

Кому нужны мои стихи?!

Вам завернуть кусочек неба?

Да что вы! Ровно две строки!

Не полторы! А-а-а, вам с пробелом!

Себе с них сшил такой костюм!..

Мех лучшей предрассветной тучи!

Так вы пришли купить изюм?!

Вас не туда закинул случай.

А вы? Примерьте! Вы нудист?

Так скинь лохмотья от Версачи!

Стих чистокровный, не метис!

Прошу вас заплатить без сдачи.

Кому нужны мои стихи?!

Копейка – метр, миля – в скидку!

Что ж вы сознательно глухи?

На вас невежества накидки!

Да что там, даром всё бери!!!

Цветов зари, ночей и яси!

Эй! Не снимай глазок с двери,

пошел, ворюга, восвояси!

Хоть кто-нибудь! Ау-ау!

Фасон по моде чёрно-белый.

Кому, собратья по уму,

вручу я сантиметр первый?

Как сам носи? ... Я приплачу!

А Маяковского хотите?

Как кто такой? … Вы чересчур!

Родимый мой перекреститесь!

Мне остаётся разбросать

товар с лотка по тротуарам,

И в ночь уйти стихи писать.

Не всё же движимо наваром.

Удаль

Поэтический итог двадцатого века.

Ах ты удаль – безработица,

ах ты совесть – самозванка!

Жизнь не сказка, не раскроется

будто скатерть самобранка.

Центры занятости ломятся

вектором периферии.

Трудно мне трудоустроиться,

там где нет меня в помине.

Где та улица январская

с примечательным роддомом,

на которой так удался я,

чтоб взрослеть на всём готовом.

Молодецкая отверженность

истинны общедоступной –

как гражданская ответственность,

в содержаньи Кама-Сутры!

Удаль в рамках безысходности –

как сигнал иммунитета.

Вроде стадии негодности

для невинности кастета.

Будто в живописи Гитлера,

в первозданном её смысле,

без настойчивости лидера

в достиженьи компромиссов.

Без конечных результатов и

без назойливых примеров.

В рамках чистой демократии,

с долей риска красных кхмеров.

Накатила разудалая,

удалась ли при накате,

сокровенное по самое,

общепринятое «хватит».

Затворник и август

Август гуляет по улице,

а я спрятался как улитка.

В комнате изсутулился,

вставляя в иголку нитку.

Заштопав носки и простыни,

стал варить колдовские зелья.

А август, своими вопросами,

стучался в мои подземелья.

Август всех встречных девушек

целовал в сердца и улыбки.

А я, по наказам дедушек,

проедал золотые слитки.

Август гремел ливнями –

ломился ко мне настойчиво.

А я от ответа отлынивал,

любуясь часами песочными.

Август ушел обидевшись.

Постучался сентябрь рассеянно.

«Давно мы с тобой не виделись».

Открыл дружелюбно двери я.

***

Утверждаю в стихах можно всё,

абсолютно, от пьянства до ругани.

О злодее скажи: «он козёл!».

А злодейку назвать можешь сукою.

Только сука с козлом не простят

и откроют охоту на гения.

Мой совет – будь настолько предвзят,

чтоб у них не хватило терпения.

И тебя непременно убьют,

в двадцать семь, аккурат в день рождения.

А потом как свершиться каюк,

все разделят твои убежденья.

Забодают козлята козла,

а щенки дерзко сучку обтявкают.

Ты им доблесть в стихах показал!

Разве подлость тиранов простят они?

Будь мудрее нападок поэт.

Назови ты злодейку Минервою,

а злодею пошли свой привет.

Посмеешься над их изумлением.

Утверждаю в стихах можно всё,

только всем угодить не получиться.

Но главнее всего монсеньёр

самому до козлины не ссучиться.

***

Не знаю с чего начать

в решении мёртвой загадки.

Метод щита и меча

на ваши девичьи повадки.

Специально, или нечаянно;

случайно, или нарочно

твоё гробовое молчание

гробит меня. А впрочем –

натравлю на статистику

магию твоего имени.

Просто какая-то мистика,

только какая именно?

Я изучил атласы,

слепо поверив в удачу,

в поисках твоего адреса.

Свидание вновь назначу.

Ты туманный Альбион

и строгая Германия.

Ты одна на миллион –

обратил внимание.

Поддайся на провокацию,

ответь на моё упорство.

Открою души локации,

переверну космос.

Белеет парус…

Чернеют баржи у причала

в бедламе речки громовом!..

Их путь не ведает начала.

до берега подать веслом...

Но буря их на броды днищем,

и мачты нет, чтобы скрипеть…

борта груженые винищем

уж только б шторм перетерпеть!

Под ними мели проседают,

зарницы блещут в вышине…

а им бы солнца блеск медали

и дали все топить в вине!

…И эпитафия по парусу

Звереют танки на болоте.

Их ждёт трясина за бугром.

Здесь битва суждена пехоте,

пиявкам пир, стальным погром.

Дантес с Мартыновым стрелялся!

Гор с Сетом распивали спирт!

Эк разошелся как на плясках,

аж кровь во мне сейчас кипит!!!

Спокойно! Тише, люди в окнах.

И судят,… нет, сижу один!

Белеет парус одинокий

в морях подводных субмарин.

…И где ж я эту строчку слышал?

На фоне неба ли экспромт?

Нет, бог давно стихов не пишет.

Он к танкам тем ушел на фронт,

иль к Гору с Сетом на поминки.

Да, но поминки то о ком?

Мартынов и Дантес в обнимку.

А кто остался за курком?

Мне бы сейчас немножко бури,

но там флотилия из барж.

Да чтоб они все потонули,

я взял бы их на абордаж!!!

Но рек не знал в тумане моря.

И ветра свист стирает след.

И луч златой, собой доволен,

ложиться на лазурный плед.

Ну а под пледом субмарины

и рыбок беспрерывный бег.

А на долинах тех глубинных

посмертно дремлет прошлый век.

Останки паруса навечно

среди кораллов голубых.

Что отыскал он в бурях речки,

что потерял в краях родных?

САТАНА

Север. Юг. Запад. Восток.

С каждой стены.

Небо сокрыл потолок,

дни сочтены.

Под запятыми есть пол,

точкой большой.

Я безоружен и гол

пред сатаной.

В окна скребётся туман.

Просит воды.

Может быть это обман?

Сын сатаны?!

Я занавеской закрыл.

Боже прости.

Нищего не напоил,

не угостил.

Страх отразила стена.

В городе том

жил лишь один сатана

в каждом втором.

Первый давно измельчал,

бросил курить,

помер. И я закричал:

не может быть!!!

Стены одна за другой

кружат вокруг.

Слышен раскатистый вой –

дьявольский звук…

Выкуп (баллада)

Дождь, дорога, мчатся кони.

Дилижанс летит сквозь мрак.

Убегает от погони.

Настигает сзади враг.

От разбойников принцесса

Покидает страшный лес.

Вдруг главарь рывком Зевеса

вместо кучера залез.

Натянул он вожжи туго,

как стрелу на тетиву.

Кони резвые, с потугой,

приутихли на скаку.

Удалой главарь умело

спрыгнул, дверцу отворил

и застыл, оцепенело,

красотой лишенный сил.

А принцесса молодая,

на колени перед ним,

в грязь упала, умоляя,

чтоб её он не губил.

Трое всадников ужасных

подоспели в этот миг.

Хор проклятий громогласных

дележа сулил конфликт.

Два потрёпанных охраной

и один в седле поник –

от меча ужасной раны

угасал предсмертный лик.

Споры, ругань, перессоры

и уже главарь, клинком,

отбивается от своры

нерадивых смельчаков.

Три укола, снова выпад…

и последний с криком пал.

Красоты кровавый выкуп

подытожил тот скандал.

Я не пишу сонетов…

Я не пишу сонетов.

Я рамки ненавижу.

Зато люблю конфеты

и запахи Парижа.

Я не творю поэмы –

боюсь огромных текстов

и возгласов богемы

из ругани советской.

Я не слагал куплеты,

внедряя в них припевы,

мечтая выть поэтом

на улицах Женевы.

Не создавал конвенций,

законов, деклараций –

я – будущий патриций,

средь прошлых итальянцев.

Я не умею прозой

и не хочу учиться.

Я не увяну розой,

не полечу и птицей.

Не понесу и писем

друзьям, врагам, их вдовам.

Я свой словесный бисер

свиньям кидаю вдоволь.

Неужто я не волен

Оспаривать глупейших?

Один на поле воин,

Из дураков умнейший.

МАНЯ

Мания величия

противопоказана.

Дело неприличное,

кажется заразное.

Начхать на каждого

твоему величеству.

И глаза прекрасные,

сопли обезличили.

Бред, горячка чёрная.

Не спасти пилюлями

личность обречённую.

Не согреть июлями.

Как любовь весенняя

и как гром внезапная.

Как печаль Есенина

мёдом в душу цапнула.

Мания величия –

дело благородное,

коли не отвинчена

голова холодная.

Захватил с поличным я

свою дурь над пропастью.

С боевыми лычками,

без гражданской совести.

И по роже скошенной,

понял – не управиться,

с этой вот, непрошеной,

наглой раскрасавицей.

Я к ней по-хорошему,

мол, разденьтесь дамочка.

Ваше место прожито

у плиты, да в тапочках.

А она, бесстыжая,

на смех мои доводы –

мол, нашел ты рыжую

мыть тебе сковороды!

Я уж к ней с угрозами –

дело, мол, не честное,

так кривляясь позами,

честь мундира чествовать.

А она мне маузером

прямо в лоб прицелилась.

Я уж к ней с приказами –

брось кривая бестия!!!

БАХ! Чуть выше темечка,

в нимб по чакре совести.

ХРУМ!.. И нету семечка.

Скорлупа лишь по ветру.

Зрелище прежалкое –

подкаблучник хиленький

Крылышки прижал в комок,

сам прижался к миленькой,

мании величия

в орденах бесчестия,

в полном безразличии

на другие действия.

Так стоим над пропастью

гордые – негожие.

А в низинах россыпью

мельтешат прохожие.

Прошвырнусь в таверну я!

Вот любовь проклятая!

Ты моя не первая,

не пятидесятая!

И в таверне с грошами

я расстанусь жалкими.

И вино хорошее

по-плохому жахну я!

И блевать без продыху

на свои нетления.

Может, и подохну я

в гадких подземелиях.

Манию величия

Юлями и Дашами

и спиртным количества

невозможно скрашивать.

Мания – не мания,

не трясись сейсмически,

не теряй внимания,

коли глаз оптический

с тучки, хуже маузера,

В чакру светит главную.

Из прицела лазерного.

Кармою бесславною.

Мания величия,

манией величия.

Есть ещё в наличии

правила приличия –

способы лечения

топором лирическим.

Всяким увлечениям

есть предел критический.

Неделя

Дом из тыщи дверей,

но без выхода.

Сколько выстрадал дней,

что я выгадал?

На стене три ружья,

но без выстрелов.

Два резиновых дня

всё же выстоял.

Третий день из песка.

Канул в летопись.

Обласкала тоска.

Кошке кинул «брысь».

Червоточит четверг.

Ложных принципов,

поздний, познанный век,

уйму, высказал.

Пятый день пьяных снов,

слов бессмысленных.

Дом бетонных замков,

дней измызганных.

Шум застенных суббот.

Бьюсь о стены я,

как бунтующий крот

с земледелием.

Дом чужих домовых.

Воскресение! –

Дно бездонных моих

понедельников.

Образ

Печальный и игривый образ.

Чем ты явишься в этот раз?..

Игра неуловимых полос,

печать пересечённых фраз…

Ты прилетишь голубкой сизой,

иль приползёшь как гад земли?..

Навеешь пирамидной Гизой,

или потопишь корабли?..

Предчувствуя великой силой

и нежной, красочной игрой,

душа не дрогнет пред могилой

и не прожеванной халвой.

Печальный образ превращенья.

Ты переплавишь сталь в бамбук,

весь мир в кривое наважденье

на зеркалах прямых разлук.

Обезображу вечный образ.

Обеззаражу всех больных.

Пронзит насквозь охрипший голос

их – разодетых и нагих.

Печальный и игривый образ –

моя игрушка и ярмо,

моё дыхание и волос,

пот, слёзы – всё сплелось в одно.

Бегство от себя (женской неуёмности)

Кончилось небо – граница!

Дальше всё степь да степь.

Что же ты лезешь птицей,

скинув собачью цепь?

Может быть ты овчарка?

Только хозяин твой

кончил поход за чаркой.

Лучше постой, повой.

Может быть ты невеста

парня что пропил мир?

Степь не его окрестность

здесь не грохочет пир.

Может быть ты святая?

Может твой ореол –

птица совсем другая –

гордый степной орёл?

Может ты просто дура?

Степь тебе не дурдом,

даже не префектура!

Гнёшь ты судьбу на слом.

Степь для тебя лишь повод,

чтобы уйти с небес.

В землю, где греет холод

хищным теплом сердец.

Мавзолей

Смотрел на мир сквозь горлышко бутылки,

питался кровью пропитых друзей.

И ёлки-палки вышли в ложки-вилки

и ими я построил мавзолей.

Я про запас мариновал задатки,

ломал дрова, жалея батарей.

Сжигал дома, мосты и о(т)печатки.

Но ими я построил мавзолей.

Я памятник сношу нерукотворный

и расцветает на тропе пырей.

Я проложу подземные проходы

и все они приводят в мавзолей.

И поведут большие хороводы

сто верных мне глазастых упырей.

На стенах надпись: «Пережил свободу.

Инициалов нету. Гадом тлей!».

На тетрадочных плацдармах

Поэту А. Невскому и его коту Кеше

Ать-два в ряд идут стихи!

На войну, не на дебаты!

На плацу простой строки

танки, пушки и солдаты!

Выстрел, взрыв, с плеч голова!

Души в пятки, в пятки гвозди!

Ростом хоть и маловат,

но как Невский воеводит!

Все поэты прошлых лет

в мире жили, не тужили.

Только ты другой поэт!

Сэры в брюки наложили.

Что их крылья из песков,

в переборах преснописных?!

Что их ржавчина клинков,

на твоих артиллеристов?

Гладят струны банджо и

те мурлычут монотонно.

Ты смычком их раз-моз-жи,

расстреляй всех моветоном!

Их лавина может лишь

отлучить тебя от церкви.

Ты в ответ их храм спалишь.

Запах дыма сбросишь цепкий.

Вспыхнет щепкой и пройдёт.

Сплетни вслед тебе завоют.

Но с тобой твой верный кот!

Он в учености забоен!

Лукоморский лауреат.

Он умеет даже лаять.

Он не русский, не бурят,

как такого не прославить?

Рекрут Лёшиной пехоты.

Нет, скорее, генерал!..

От стихов гнетёт зевота.

Кот в них толком не вникал.

Но при этом даже Пушкин

пушку мимо наведёт.

Спички детям не игрушки!

Бог руками разведёт!

Хор взревел гранатомётов,

Соловьём пел крокодил!

Пешком, путями звездолётов –

пришел, увидел, победил!

Забытая дорога

Вернуться обратно

в утробу вселенной.

От аристократов,

шутов и военных.

Сбежать, непременно

вернувшись к началу.

Иль кануть поленом

в кострище печали.

Но лучше обратно,

к истокам свободы.

В заплатах – нарядным.

С глубин, да на броды.

Исчезнуть бесследно

за грань не былого.

Убогим, бездетным,

на гребне излома.

На треске проклятий,

на фреске событий.

Без родственных братий,

глобальных открытий.

Свободой умоюсь

от грязи, от сглазов…

Да только на волю

Не знаю я лазов.

Обречённый город

Этот город находится в розыске.

Его карта на стенде с убийцами.

Город я проклинаю, и в происках,

числюсь крошкой с другими крупицами.

Я ему непомерно потворствую,

соучастник во всех преступлениях.

Но блоха разве голову скотскую

может съесть вопреки самомнению?

Попытаться попаразитировать? –

Града вены горчат сточной мерзостью.

А война с чрезмерной наивностью

чревата измученной трезвостью.

Скальпа грязного кудри помпезные –

дом для блох и трофей для охотника.

Очи красные, зубы железные

не спасти воскрешением плотника.

Мысли города не исповеданы,

скрыты порослью лживой феерии.

Сбриты напрочь все бороды дедовы.

Ты свободен от лысой империи!

А смогу ли я мыло приветствовать

и от бритвы жужжания здравствовать?

Город проклят убитыми детствами

и раздавлен общественным транспортом!!!

Двусмысленность

Поэзия не продаётся,

поэзия не покупается,

а богом взаймы даётся

и дьяволом изымается.

Поэзию притесняют.

И чтоб на плыву остаться,

я спонсоров призываю,

помочь нам своим богатством.

Откликнись чужая совесть –

родным истязаю зовом!

Ты – донор златого слова,

я рвусь к тебе лавой зоба!

И сердце её не бьётся,

а криками разрывается.

Поэзия не продаётся,

поэзия не покупается…

Поэзия режет вёрсты

и рушит законы рабства.

И ты – долгожданный спонсор

спаси её от коварства.

Потеря

Я расцвету улыбкой,

всем сердцем увядая.

А ты, походкой гибкой,

идёшь – куда?.. – не знаю.

И сутки – сердца стуки.

Копыта бьют подковы

о лабиринт разлуки,

где видят только совы.

И в темноте безбрежной

не выжил близорукий.

Я навсегда отвержен

стрелой твоей разлуки.

С добрым утром!

Сила воли с утра поднимает ресницы,

заполняя портрет, добавляя морщины.

А на юге сейчас спят прилежные вице,

испивая чаи полноценного чина.

Вице гений к утру будет вице тупицей,

пробуждённый сигналом текущего века.

Их здоровье задразнит до смерти больницу.

Моль насытиться вкусом товарного меха.

Трель будильника свергнет гудение храпа.

Тишину намотаю на сломанный голос.

Из под сени манящего старого драпа,

черепахой нахрапа, в грядущего поросль,

я влеком вездесущим воздействием «нада»,

от родного «хочу» отрываясь желаньем.

Как от матери взято рождением чадо,

и как старость захвачена пламенем ада.

Я волною опять на скалу налетаю

и песок отплывает с солёной водою.

А во сне, как и прежде, кувалда стальная

разбивает реальность на мелкие доли.

К поэтической дуэли

Цель конечного начала

мне конечно не известна.

Мне вообще известно мало,

очень мало, если честно.

Знаю только что на мыло

мазать масло очень глупо.

В лупу не видать дебилов,

в микроскоп – ходячих трупов.

Знаю также что мышонок

напугал слона однажды.

Что не все равны с пелёнок

и не всем равна поклажа.

Двойка джокера срубает

и колода вся в отбое –

слишком часто так бывает.

Волки лают, шавки воют.

Всё возможно за мгновенье,

но ничто не исполнимо.

Мне известно, что презренье

изничтожит горделивых.

Я далёк от главной правды

и от самых первых истин.

Вижу лево, стоя справа.

Это всё. За вами выстрел.

А как вам это?

Я сегодня передумал –

не хочу объять свободу,

лезть соплями в небосводы,

гнить голодным и угрюмым.

Я решил не быть бессмертным

и пойду кутить по бабам,

не по прежним по ухабам,

что вполне эквивалентно.

И стрелять по гениальным,

как по баночкам консервным.

И играть на ваших нервах

поведением нахальным.

Мне до кромки надоело

запирать вино в подвале.

Просыпайся «генацвале»,

тебя жаждет выпить тело!

Боже, что же я наделал!

Я обидел слишком многих,

но быстры поэта ноги

широки его наделы.

Морские крики (баллада)

Господин капитан отложите дела.

Юнга тонет за бортом скользящего судна!

Киньте ваши мечты о девичьих телах,

что бедой оплели полупьяные судьбы.

Кок, что варит уху, неужели оглох?

Выручай же мальца из оков Посейдона!

Там черна глубина и спасителен вдох,

там пред оком маячит святая мадонна.

Боцман дай мне канат и спасательный круг,

подождут острова на засаленных картах.

Рулевой брось ты руль, докажи что мне друг.

Штурман чёртов был прав, или просто накаркал.

Он беду предрекал в скрипе мачтовых рей.

Волк морской, что ж ты спишь, просыпайся скорее!

Надо мною повис в небесах водолей

я уже слышу бас его сердцебиенья!

Моряки, я прошу! Вас русалки пленят,

а меня полонят обозлённые волны!

Стадо белых, на поле кораллов, ягнят.

В моих лёгких их кровь – соль воды, как же подло!

Не акул же просить, чтобы мне помогли?!

Коли я вам не мил то и вы мне не братья.

Были вы далеки, беспощадны, глухи –

я за то обращусь океанским проклятьем!

Буду штормом бродить и топить корабли,

бить матёрых волков на съеденье ягнятам.

А потом ваши кости рачками клеймить.

Остальное на корм поднебесным аббатам.

Любимой

Больше не пою я только плачу.

Я тебе оставлю эхо песни.

Между рек мне путь уже назначен,

а итог безбожно неизвестен.

Только не прощай меня, не стоит.

И не сочиняй коварной мести.

Труд мой беспощадно беспокоен,

но к тому же злостно интересен.

Знать бы – труд ли эта катастрофа,

или воля высших интересов?

Вечно незаконченные строфы –

в буквы перемолотые стрессы.

Милая прощай и не противься

и не похищай моих мечтаний.

Я, расставшись, заново родился

для перерождения созданий.

Милая ответь мне, только честно,

было ли возможно по-другому,

можно ль было петь на этих мессах,

или только плакать о былом, а?..

– Вот и не пою я, только плачу.

Но тебе оставлю эхо песни.

Это эхо слишком много значит.

с ним и песня заново воскреснет.

***

Не все так просто и безмятежно –

последней мрёт, от тоски, надежда.

Не всё так сложно и безнадёжно –

Рождается, новой строкой, возможность.

Народному поэту Ю. Федотову (баллада-посвящение)

Стихотворение впоследствии оказавшееся пророческим.

Армия нелепых голодранцев,

грязных и в лохмотья разодетых,

чем-то НЕ похожих на спартанцев –

воинство не признанных поэтов.

Может и немножечко убитых,

или же измученных похмельем.

Вечных, но совсем не знаменитых.

Знающих безденежные мели.

А за ними целые планеты;

а за ними божии объятья!..

Зря вы не воюете поэты.

Ваша правда – выше правды братья.

Я в толпе увидел генерала.

Я сказал – «Народ достоин мести.

От меча, от шпаги, от кинжала –

разнозвонких нот железной песни».

Генерал изрёк с улыбкой мудрой:

«Наши ноты горы и дубравы.

Шпаги же законченные дуры.

Сколь прекрасней полевые травы».

Я кричал – «Но это безрассудно!

Вы идёте на смерть безвозвратно!!!

Ведь на рифы брошенное судно

ускользает даже от пиратов!

А враги у власти все пируют!»

Он в ответ: «А мы пируем с богом,

из тарелок нищих не воруем.

Рифы предстают для нас порогом.

А за ним мы армия бессмертных,

пусть слегка больных алкоголизмом.

Мы – герои погибаем честно,

на закуску их слащавой тризны.

Их мечи, их шпаги, их кинжалы

наше войско режут как баранов.

– Вот такая вот к поэтам жалость,

вот такие полевые травы!»

Армия нелепых голодранцев

шла за полутрезвым генералом.

Каждого тетрадка грела в ранце

и перо за поясом болталось.

А вокруг реальность, трезвой злостью,

лаяла, рычала и кусалась.

И стихов обугленные кости –

это всё что ей жевать осталось.

Час назад поэты на поминках,

а теперь настроены на свадьбу

и танцуют резвую калинку.

Я смягчился… правды всей не знать бы…

может и не так всё безнадёжно

как с конкистадорами у инков?..

Генерал, а с вами вместе можно?

Только пить не буду по старинке.

Пилигрим

Плащ не пройденной долины

навалился мне на плечи.

Травы будто бы павлины

и туманы как овечки.

Я иду дорогой длинной,

непротоптанной дорогой

за своей судьбой орлиной,

от своих знакомых строгих.

К королевствам незнакомым

и к принцессам одиноким

по цветам и насекомым

ноги измеряют сроки.

Иногда коварны тропы

и капризна мать природа.

Но проворны мизантропы

и незыблема свобода.

В норах прячутся лесные,

водяные спят в озёрах.

Горизонты расписные

зачеркну в привычных спорах.

Докажу своим примером:

нет путей непроходимых;

все рушимы теоремы;

все желанья исполнимы!

Размечтался!

Нет! – Не забудутся

грешные вымыслы.

Грязная улица…

хоть бы ты вымылась?!

Утро незваное.

Солнце оплошное –

не первозданное,

черное, ложное.

Мудро продолжилось.

Мне б не закончиться.

Ночь непохожая

звёздами мочится.

Стерпится – сжалиться,

может быть слюбится.

Детские шалости,

женские лютости.

Горькие завтраки,

сладкие ужины.

Сбудутся завтра ли

чёртовой дюжиной?

Я не разжился

мечтами вчерашними.

Может я лишний,

иль дюж приукрашивать

куплю-продажу

коровьего бешенства?..

Время покажет,

а люди потешаться.

Доведённая до остроты чужая мысль (почти плагиат)

Мы не верим закату,

пропуская рассветы.

Заселяем плацкарты

мы на звёздах-ракетах.

Мы кричим против ветра.

Мы спешим, всё теряя

по стопам километров,

на телегах-трамваях.

А луна, выше шапки,

прячет щёки в тумане.

Из буржуйской охапки

в нас огрызки швыряет.

Кто-то ест их прилежно,

кто-то дом охраняет –

крепостную надежду

в крепость стен якоряет.

Крыши небо до крови.

Мы же локти до боли.

Жили-были как кроли.

Нас творец отфутболил

за пределы заката,

на изнанку рассвета.–

Вот таким акробатом

закрутил мысли Светы.

Сволота

Критик – судья

Палач – воля народа

Рабочий – среднестатистический гражданин

Попадья – воплощение воинствующего феминизма

Поп – воплощение воинствующего фетишизма

Подстрекатель – шайзовик-затейник

Человечество – массовка

Поэт – недопустимая проницательность

Критик:

– Заключённый номер «Я»,

стало быть, по алфавиту,

если начинать с нуля,

ваша карта нынче бита.

Поэт:

– Так за что ж вы, мистер Ты,

тридцать лет, без переписки? –

Мне вменяете глисты

в вашей жопе альтруиста.

Человечество:

– Пулю в лоб ему! Ура!

Критик:

– Нет! Извольте по закону.

Поэт:

– Для закона всяк дурак,

если видит дальше трона.

Палач:

– Дальше трона только смерть.

Поэт:

– Есть проблемы выше смерти.

Рабочий:

– Мои дети хочут есть!

Критик:

– С провокацией не лезьте!

Подстрекатель:

– А вчера он врачевал

безнадёжно убиенных.

Человечество:

– Беспросветный криминал!

Поп:

– Грешнику грядёт гиена.

Палач:

– А виновному – топор.

Поэт:

– А болтливому – огласка.

Критик:

– Не понятен ваш укор.

Поэт:

– Это присказка.

Критик:

– А сказка?

Поэт:

– Сказка будет впереди.

Злоба обратиться в ласку;

проза в благородный стих;

а реальность – дивной сказкой.

Критик:

– ВПЕРЕДИ – законный суд!

Поэт:

– Суд всегда не по закону.

Подстрекатель:

– Ты слыхали, как поют?!

Суд сравнил с простым загоном!

Рабочий:

– А мне нечего одеть…

Критик:

– Попрошу без обличений!!!

Поп:

– А господь на свете есть!!

Поэт:

– Я не встану на колени.

Человечество:

– Расстрелять его, повесить!!!

Критик:

– По какой-такой статье?

Поп:

– В его сердце только беси!

Попадья:

– Дайте слово попадье!

Критик:

– Попрошу вас помолчать!

Вызывайте адвоката.

Подстрекатель:

– Защищать желаю ять!

Поэт:

– Защищать меня не надо.

Подстрекатель:

– Стало быть, невиноват?!

Поэт:

– Стало быть, душа устала.

…………………………….

Мне не нужен адвокат,

не стыжусь я идеалов!

Рабочий:

– А я деньги все пропил,

потому как Боря Ельцин

всю Россию развалил…

Подстрекатель:

– Если б Боря, люди, если б!..

Попадья:

– Дайте слово попадье!

Рабочий:

– А жена просила шубу.

Критик:

– По какой же мы статье?..

Поэт:

– Эк подняли сколько шума!

Подстрекатель:

– А давайте без статьи.

Поп:

– Но по божьим по канонам,

дабы душеньку спасти.

Поэт:

– А лицо прибить к иконам?!

Палач:

– Я точу свою секиру.

Рабочий:

– Не на тёщу ли мою?

Палач:

– На беспомощную лиру.

Поэт:

– Нет! На всемогущую!

Человечество:

– Что ты можешь? – Подсудимый!

Поэт:

– Всё могу, что мне дано!

Поп:

– Богом неисповедимым.

Поэт:

– С богом мне не суждено.

Подстрекатель:

– Ну, тогда, изволь на плаху.

Критик:

– Так решило большинство.

Рабочий:

– Можно снять с него рубаху?

Палач:

– Можно снять с него чело?

………………………………

Человечество:

– С плеч башка и все довольны.

Поп:

– Сгинь пустое в пустоте.

Кто-то сочувствующий:

– Ах, как безвозвратно больно.

Попадья:

– Дайте слово попадье!

Наедине с космосом (элегия)

Непеременчива тоска

над парусами звездолёта.

Теряю кровь под небом гнёта

я с пистолетом у виска.

Упала лёгкая вуаль

с порочных взглядов убиенных…

в причастности к моей вселенной

неограниченна печаль.

Летят чужие феврали,

я распадаюсь на приметы…

включаю смело скорость света

и скорость мысли на прилив.

Воскреснет Сальвадор Дали

и Пикассо в единой кисти,

в моей руке, в предсмертной мысли

и наивысшей ноте – си.

Дрожит в устах моих «мерси»…

Моя надежда увядает

со мной навечно повитая.

Прости меня, курок спустив…

Мученик болота (баллада)

Ведун – волшебник – чародей

нырял в воздушные потоки

и плыл как месяц одинокий,

презревший правила людей.

Он птиц на удочку ловил

на белых островах могучих.

Вплетал в седины солнца лучик

и пил росу с ночных светил.

Его колдун – кудесник – маг,

злодей коварный, ненавидел –

из вурдалаков явный лидер,

болото мерил его шаг.

Он заплутавших утоплял

и обращал своею свитой.

Но днём, бессильной долей нытой,

в глубинах сумрака он ждал.

И их пути пересеклись.

В том месте, где земли и тучи

союз вселенской волей скручен,

эфирность где вмешалась в слизь.

Звезда упала с высоты,

подбита колдовским недугом.

А день ей смертен, и за другом

ночной свой двинула призыв.

Ведун – волшебник – чародей

на зов пришел за светлячками.

И мрак, бессонными зрачками,

пугал его пародией.

Из жижи вырос силуэт.

Колдун – кудесник – маг довольный,

своим пристрастием крамольным

по умерщвлению комет.

«Зачем пришел ко мне мой враг? –

Ты ночью слаб в моих владеньях.

Я сей момент хранил в виденьях

и так его свершенью рад!»

Ведун – волшебник – чародей

просил: «Даруй звезде свободу.

Пускай вернёт поганый омут

ту, что не может быть твоей».

Ему колдун – кудесник – маг

ответил кашляющим смехом:

«Пускай пиявкам на потеху

пребудет поднебесный знак!

А ты ступай за солнца круг

на ветре верном дню драконе.

Твоё в моём – моё исконно.

Отныне я ей верный друг».

Ведун – волшебник – чародей

в даль полетел, не оглянулся…

но хитрым трюком провернулся

и рухнул в омут упырей.

И вырвал яркую сестру

из мерзопакостного плена.

Но сотни зуб пронзили вены

и когти рвали седину.

Колдун запел, победе рад,

а светлячки метались скорбно.

Волшебника стянули скобы

извечных пыток без возврат.

Вот так и ныне в тех местах

гуляет без утехи ветер,

звезда слезами воду метит

и злой колдун поёт в кустах.

А если путник слышит крик

и хохот злобный в нём вплетённый,

дорогой в дебри уведённой

он не идёт до солнца блик.

Три тайны

Есть гора, в стране одной,

трёх божественных секретов.

Не ищи её, постой,

слушай моего совета.

В той горе запрятан склеп.

Но не мысли о нелепом,

или твой померкнет след

на последнем из скелетов.

Запечатана там дверь

неземными письменами.

Открывать её не смей

без забытых заклинаний.

Выйдет зверь из тьмы ночной

и падут оковы смерти.

Победишь, тогда, герой,

убегай, а то завертит.

Первой тайной огневой

и утащит в яму с лавой.

Уходи, пока живой.

Не охоться за наградой.

Второй тайной штормовой

змей морской тебя потопит.

От него плыви доской,

а не грузом тяжкой дроби.

Коли выплыл, знай вандал:

трубы медные примчатся.

Если тайну разгадал,

то уже не возвращайся.

Не для печати

Маленькие трагедии

очень большого гения.

Были бы мы соседями,

ты б не писал Евгения.

Слишком большие вольности –

я к вам на «ты» сподобился.

А на тебя все молятся,

я же один озлобился.

Двести годков различия

трижды война* отрезала.

Множество строчек вычурных,

мне только соль с протезами.

Зависть подруга скверная,

то не твоя Наташенька.

Лирика семидверная

восемь замков вынашивает.

Камень окружат голуби,

мой же картеж воронами.

Мне и тебе на голову

гадят венцом дарованным.

Позже умру от старости.

Буду писать по совести.

Лучше чем эти гадости,

лучше чем Белкин повести

*Война и мир Л. Н. Толстого, ВОВ и холодная война.

***

Как неприлежный ученик

я ждал звонка на перемену.

Я механизмы не чинил,

зато нашел для них замену.

Но зазвенел весь мир стрельбой,

свобода скрипнула засовом.

И снова закачал прибой

все сопряженные основы.

Что стоит русская душа?

И кто горит её владеньем?

И кто её в руках держал,

как эти мизерные деньги?

Ничем не лучше перемен

нам Бог уроки преподносит.

Пред ним киношный супермен

в соплях младенца и поносе.

Какой вопрос тебе задать

ответ грядущих поколений?

Мне надоело созидать,

и я склоняю ниц колени.

По закону нашего времени

Дороги теперь железные,

а горы сейчас бетонные.

Герои, из тех, что трезвые,

киношные – непригодные.

Драконы совсем музейные.

Волшебники сплошь трёхмерные.

Пластмассой поля засеяны,

а рядом дворцы фанерные.

В них сказки живут, продажные,

заботами коммунальными.

Несут километры саженями

на сметы ежеквартальные.

А те, кто остались прежними,

уходят в запои дальние,

греметь орденами Брежнева

во славу царя и Сталина!

Лень вездесущая (не воспринимайте буквально)

Вновь рабочий день, да не хочется!..

Отдохнуть бы мне ещё полчаса!..

Побездельничать, да поерничать,

с понедельником не соперничать.

Не спасёт меня бога мамочка.

Мне бы времечко сбросить за полночь,

чтобы утро не асфальтировать,

чтоб поскептичать, поутрировать.

В час позавтракать, в семь поужинать.

Позатворничать незаслуженно.

А на улице: тяжесть цоколю;

прима курится в шубах соболя;

площадь вымощена очистками;

глыбы снежными аметистами!

Трудоголики-шизофреники –

соучастники понедельника!

Там всеобщая бродит занятость!

Только встрече с ней век не надо быть.

Бирюком тебя в лес, треклятая.

Рты следов твоих чтобы кляпами!

Главпочтамт

Статистов как бомжей за водкой –

скажите как интересно…

Электросчетчик проводкой

на входе трещит в отместку.

Охранник, взглянув жестоко,

встречает молчаньем дерзким.

Всё чисто, неброско, строго –

а мне от того и мерзко.

Скрепят аппараты кассовые

и мелочь звенит фарфором.

А где же коммуны массовые?

И где для разбега фора?! –

Души нищета всеобщая,

на улице Ленин* хмурый.

Здесь: запах бумаги сморщенной;

открытки – глаза амура;

все виды чехлов для сотовых;

табличка – часы работы –

гражданство почтовоподданных;

Коробок дэвэшных соты.

И шепоты заговорщиков,

и право на переписку.

С армянскими Франкопольшами

царит бесконечный диспут.

У щедрости банкомата,

свои хороводы водят,

валютные психопаты,

такие же как на входе.

*Памятник на главной площади города Улан-Удэ (рядом с почтамтом).

***

Я вижу в четырёх строках

судьбу грядущего настолько,

что веки закрывает страх.

Я дальновиднее всех зорких.

Я слышу в четырёх строках

миров иных чужие звуки.

Потребным образом в устах,

я дальше выводов науки.

Я чую в четырёх строках

процессы древних разложений.

Противовесом, на весах

моих, они лежат, сражений.

И слаще нет последних строк,

и горче нет последних точек.

Могу вам предложить острот

и соли высших полномочий.

Я чувствую в моих стихах

прикосновение запретных,

доселе рифм, что я застал,

прорвав прослойку изоленты.

И я кидаю в скоп людей

гранаты новых точек зрений.

Из ваших мостолыг страстей

струиться кровь опровержений.

О вежливости

Я в маршрутке до дому ехал,

от забот городских и сплетен,

с очень вежливым человеком.

Как же мало таких на свете.

Он залез, извинившись дважды

и за сдачу сказал спасибо.

В век пылающих нефтескважин

он общался с людьми красиво.

Как таких деликатных мало

в той стране, где погода осень.

Я б к нему проложил каналы

и ходил постоянно в гости.

«Здесь, пожалуйста, тормозните».

Аккуратно захлопнул дверцу,

так, что даже злодей водитель

стал немного добрее сердцем.

Ну а разве не в этом сила?

Без ругательств и мордобитий

слышать каждый момент «спасибо»,

а не этот стихийный митинг.

Так-то вот господа и дамы.

Этикету не ройте яму.

Поумерьте-ка пыл буяны.

И слова подбирайте хамы.

Саше (вместо подарка на день рождения)

Александр не Невский,

Александр не Пушкин.

Человек интересный

и герой простодушный.

Не совсем Македонский

и почти не Матросов.

Изучает японский,

пишет русскую прозу. –

Потому и не Галич.

Под хип-хоп не танцует.

Не закручивал гаек.

Не орал аллилуйю.

Не играл в кинолентах

как известный Абдулов.

Не стоял на коленках,

не женился на дурах.

Александр не первый,

не второй и не третий.

Как и все не бессмертный –

Не садист и не медик.

Не могучий Карелин

и не хитрый Невзоров.

С ним в одной атмосфере

реки, рощи и горы. –

Амазонки и Анды

мировой пропаганды.

Вот и весь Александр.

Вот и все Александры.

Эпитафия (Юрию Федотову)

Погибнуть можно на дуэли,

а умереть в своей постели,

но ты подох в петле.

И унесли тебя метели,

туда где грешники потели,

На ведьминой метле.

Но я не верю в рай и бога

и путь твой очерчу до гроба.

Под крышкою стихов

земля тебе не будет пухом.

Твоя душевная разруха

для нас и стариков.

Слова последние дрожали

больших поэтов рубежами

и пьяною брехнёй.

Угрозами и матом грязным

приятелей язвил и лязгал

рифмованной тоской.

Ты замарал своим проступком,

тех чистоту красивых звуков,

которые теперь

нельзя прочесть с сарказмом добрым.

Ты прерван, вырван и разорван!..

Но горевать тебе ль?

Элегия

Права потеряны.

Машины не было.

И не нужна.

Колонки стерео

звучат материей.

Печаль-княжна.

Не королева ты

и это весело,

и счастлив я.

И каравеллами,

накуролесившись,

Летит моя…

Почти что стерео,

почти что с севера,

почти на юг.

И рифмы стервами

заполнят серверы

и в них сгниют.

Глубокая приязнь

Культуристы – глыбы снежные

в свете фар играют мышцами.

Чья-то худенькая вежливость

пробежала серой мышкою.

Новостройки – рудименты здесь

вырастают атавизмами.

Альманахи раритетные

кровоточат афоризмами.

Как мне имя твоё выманить

на страницы этих комиксов?

И из хорды своей выломать

всю свою закомплексованность?

Возведу тебя в культ личности,

вознесу полёт в культ скорости.

Сколько нужно взять наличности

с идеалов моей скромности?

Я застрял в начальной стадии

вариантами рабочими.

Петь моим призывом радио

жалко не уполномочено.

Выходи ко мне на улицу,

примерять сугробы белые.

Для тебя – красивой умницы

все осадки атмосферные.

Мельтешат морозы крепкие

каруселью всякой всячины:

инкрустацией и лепкою

и моей душой горячею.

Я ловушки все расставил.

Выбирай любую богиня!

А не то снега растают.

А не то душа остынет.

О записях

Мой стол. На нём всегда бардак.

Сейчас я навожу порядок...

(порой случается и так).

Читаю записи тетрадок.

Вот… чью-то ненависть нашел…

вчерашний я – забавно, правда?

Уродство, мраки, полный вздор –

не различал где дичь, где падаль.

Улыбку вижу на листе…

с чьих губ сорвал её когда-то?

Жара стояла, падал снег,

или печали листопада?..

Но всё прошло кругов по пять.

Хочу, чтоб ты заговорила;

хочу, чтоб не умела лгать!..

Но ты всего лишь старый символ,

Из лекционной той тетрадки,

давно забытого предмета.

Я с прошлым заигрался в прядки,

я научился жрать таблетки.

Учёбы вредная тоска

во мраке мысли неконкретной.

Страницы из тебя таскал

и рифмовал на них в куплеты

какой-то термин колдовской…

и ту далёкую улыбку,

укравшую чужой покой,

что память спрятала улиткой!..

Ужасный почерк, чей-то бред

в последней стадии маразма. –

Про чьё-то праведное «нет»

И искупление оргазмом.

Весь я – в отсутствии своём,

друзья в небрежных зарисовках.

Как раньше больше не споём

мы, откупоривая пробку.

Штрихи людей и городов

в запутанных мирах эскизов.

В интригах жанров и родов

я проявлял свои капризы.

Словесный мусор, волчий вой

затранскрибированный ровно.

Заплыв, закос, захлёст, запой –

обряд чудовищной утробы.

Тщедушный юмор королей

и толстокожесть глупых нищих –

не разорвать…– пролитый клей

и жирное пятно от пищи.

Как много я извёл чернил

и измельчил просторов писчих.

Играл, чертил, марал, творил

и заполнял пустые ниши.

Заполнил ли? – Лишь вам судить.

И в этом временном порядке

опять мне хаос наводить

и век тревожить неопрятный.

Умелец

Я научился докучать

зверям премудрым и лесным.

И без раздумий отличать

фигуру пальмы от сосны.

Я научился лгать в глаза,

рубить тузом, ходить конём.

А иногда терять туза

(такой тактический приём).

Удаче в глаз переводить:

бумагу, карты, языки.

Умею быть или не быть.

Умею пить… – Ессентуки!

А также есть, филонить, спать.

Умею часто не уметь.

Умею, поскользнувшись встать.

И петь как раненый медведь.

Учусь творить и мыслить вспять

и у себя, и у других.

Я знаю рифму к слову «глядь»!

Смотрю на всё из-под руки.

В носу умею ковырять,

хотите тоже научу?

Умею строить и ломать,

уподобляясь кирпичу.

Как Бог умею рисовать.

Всё знаю, что мне нужно знать.

Почти умею рисковать

и стих внезапно обкорнать.

Из ниоткуда в никуда (элегия)

Случается прожитым брезгую.

И кажется-чудится мне,

что я на верёвочной лестнице

повис в гробовой тишине.

Лезть вверх – бесполезное трение;

спускаться – пустые труды;

на месте – не хватит терпения;

а спрыгнуть – нервишки худы.

Никто тебе не посочувствует,

не станет показывать путь.

Не будет тебе и напутствия,

хоть сам вековечно не будь.

Один, без чужого участия

в своих негативных мирах,

где общее просится в частное.

Но я этой встрече не рад.

Заблудший в своих размышлениях.

В пути, что всегда напрямик.

Трагедия ждёт продолжения

ещё не прочитанных книг.

Поэтический травматизм

Я присутствовал на одном собрании графоманов, большая часть из которых состояла в союзе писателей России. Текла оживлённая беседа на следующие темы: «…А ты Мандельштама читал?», «…Поэты, они всё же нормальные, или сумасшедшие?», «… Чем отличается эротика от порнографии?», «А я с Альдебарана…».

Я почти, что в вашей сборной,

как в общественной уборной.

Тут эротика от порно

отличается, бесспорно!

Как нормальные от психов,

графоманы от талантов.

Но для вас уже всё синхро

в полуночном свете лампы.

Вы смеётесь так тоскливо,

будто плачетесь в сорочку.

Здесь я применяю силу

и ломаю свою строчку.

Производственный суицид

от поющих в мозгах цикад.

Не судите меня отцы,

как судили врагов ЦК.

Всяк по-своему инвалид.

Кровь танцует в моём виске.

Я кромсаю строку как скиф.

Второй раз, на второй успех.

Здесь продают бесплатный сыр,

уже надъеденный мышами.

Трава растёт не вверх, а вширь

и всяк кому-то подражает.

Всем шизофреникам почёт,

а чётным рюмкам – вечный нечет.

На рифме ногу сломит чёрт,

хотя похвастаться-то нечем.

Я Мандельшвампта* не читал. –

В том схож я с Пушкиным…

О, боже! – Я, стало быть, ему чета! –

как он же лезу вон из кожи.

А не на ранги тиражей,

как подотряды скалолазов,

в стране, где нету горных шей,

а только сопки, позы, язвы.

Альдебараны далеко,

бараны здесь – в тепле-уюте.

Только не в рожу кулаком

меня «поэты» критикуйте.

*На самом деле читал, но чуть не сдох со скуки.

От любви до ненависти

Не вижу смысла я в твоих речах –

чему ты воздаёшь, а чем благоговеешь?..

Со мною хочешь ты обеда при свечах,

или меня презрением жалеешь?..

Боюсь, ответить ты не в силах и сама,

и говоришь подтекстами вопросов.

Тебе я обещаю врать без спросу

и новые вопросы задавать.

До весны

На верху засверлил сосед.

Я как будто внутри десны.

На устах первобытный след,

не пришедшей ещё весны.

И протаявший снеговик,

как гниющий живой мертвец,

что-то важное говорит.

То, чего не сказал отец

змеевидным своим ремнём,

неудачной своей женой,

обрастая больной семьёй,

заставляя есть хлеб ржаной.

Скоро будут орать коты

и подснежники расцветут.

Час, иль более до весны? –

Сосны спрашивали в лесу.

Я нечаянно промолчу,

подожду, посмотрю в окно…

Что-то свежее пробурчу

некорректно себе под нос.

Постучался незваный гость.

Я ему посвятил порог

и словечек горчавых горсть,

не без вежливых подоплёк.

Он уйдёт по своим делам.

Унесёт свой картавый бред.

Унесёт свой карманный хлам,

оприходовав мой обед.

Сколько времени до весны?

Не послать ли за ней гонца?

Или даже сватов венцы,

три словечка и два кольца?

Солнца ржавая карусель

до поломки закружит нас.

Тра-ля-ля – зазвенит капель,

лишь пробьёт долгожданный час!..

Прилетайте скорей грачи.

Испаряйтесь скорей снега.

Я прошу тебя, не молчи!

Мой последний вопрос – когда?

В газетах

Золотые прииски,

деревянный Хлодвиг. –

Заходите в Кристи!

Заходите в Сотбис!

Анекдот последний,

давности столетней.

Всё что кажет телик,

всё что знает сплетник.

Рубрика знакомства:

вредные привычки

ищут свою скромность.

Vani, Viti, Vichki!

Тысяча процентов –

скидка на товары,

первым трём клиентам –

степень бакалавра.

Карловые вары

местного разлива –

покупайте даром

и покойтесь с миром!

Бестолочь с дипломом

в поисках работы.

«ООО Афёра –

Приходите оптом!»

Местные несчастья.

Ядерные войны.

Этикой начальства

массы недовольны.

Сколько гибнет леса

на макулатуру!

Презираю прессу –

дятлов конъюнктурных!

Сефирот

Мы все – плоды на ветке сефирота,

но сами зарождаем семена.

И вот уж лес с единым корнеплодом.

И ветер объявляет семинар.

Планета, где, не ведая заботы,

фантазии ютятся между древ –

всего лишь плод на ветке сефирота –

нелепый замысел, а чаще просто блеф.

***

Сегодня стихи никому не нужны.

Поэт тем более никому не нужен.

А это значит, мы будем жить…

натянуто, тяжело, натужно.

Но чем хуже лирики Интернет;

Поп дивы, что наши муштруют уши?

И мы по клавишам этих лет

ударим смело, умело, дружно.

Мы будем пить, голосить, любить!..

Мы будем… все формы возможных -ить!!! –

Пусть судят.

Чем хуже наши стихи монет?! –

Пусть платят!

Как шлюхе триста рэ за минет

(нам хватит).

А если нам кто-то скажет «Нет!» –

тем хуже.

Ему такой завинтим привет

из тем ушлых!

Не дождётесь белого флага,

получите белый стих!

Вильнюс, Хельсинки, Прага

я до вас пока ещё дик.

И как всегда в размер не уложился,

чтоб критики смаковали в умилении.

Горизонтально-вертикальное роскошество

кривит как миллениум.

Раз, два, три, четыре, пять.

Пять, четыре, три, два, один.

Когда-то бога родила мать.

Прошло с две тысячи тех годин.

А поэтов ушло,

а патентов прибыло.

Я сотру в порошок

их, безмерной прибыли.

А закончу стишок

аморальным выпадом. –

Господин, форс-мажор,

поделитесь выгодой!*

*После прочтения этого стиха я протягиваю шапку, или ладонь слушателям, чтоб подали денег. Подают.

О моей посещаемости трудовой практики (экспромт)

Рациональное безумие тая, –

не за него ли яростно радею я? –

вам раз в неделю предъявлю себя

как доказательство разврата и безделия.

***

Пишите поэты как думается,

плохое само отсеется.

А если критик придуривается,

то он на торги надеется.

Но исключительная поэзия ему не по карману.

И конечно не по зубам.

Пишите поэты задаром.

Пишите поэты за так.

Забудьте вы о цензуре