Лучше всего, если текст по замечаниям редактора правит сам автор.

Но, несмотря на это, автор данной книги настаивает на том, что и это положение нельзя возводить в абсолют. В ре­дакторской работе вообще и редакторской правке, в частно­сти, абсолютных правил быть не должно. Многое зависит от того, кто автор, каковы его психологические и другие осо­бенности. И вот доказательство — признание В. А. Жуков­ского в письме к А. И. Тургеневу:

Что найдете необходимым поправить поправляйте; на меня в этом случае уже не надейтесь. Лучше написать новое, нежели поправлять. Пока пишу, по тех пор мараю, сколько душе угодно, и могу марать; написал - всему конец! Если вздумается поправить, то для одной только порчи (Жуковский В. А. Письма к Александру Ивановичу Тургенев. М., 1895. С. 130).

Нельзя не принимать во внимание и то обстоятельство, что у редактора есть возможность после правки автора про­контролировать ее, а редакторскую правку нередко не кон­тролирует никто. Более того, некоторые редакторы стремят­ся не показывать автору свою правку, а знакомить его с исправленным текстом в том виде, который он приобрел после правки и перепечатки. Делается это в тщетной надежде на то, что автор не будет так болезненно реагировать на чу­жие поправки в его тексте, как при их виде в измаранном редактором экземпляре, да и многие просто не заметит. И споров и хлопот меньше. Тактика понятная, но вред ее очевиден.

Виталий Третьяков в своей книге «Как стать знаменитым журналистом» (М., 2004), определяя четыре черты высоко­классного редактора по тому, что он умеет делать, называет среди них и такую:

...ювелирными прикосновениями, не вписывая автору ни одной своей мыс­ли, ни одного не характерного автору слова, но убрав всё то, что портит текст, довести его до приемлемого уровня совершенства (с. 418).

Это о высококлассном редакторе. Но таких единицы. И тезис о том, что лучше, если редактор убедит автора в не­обходимости еще поработать над текстом, все же остается по­этому в силе.

Если все же по каким-либо причинам приходится править редактору, то желательно соблюдать следующие условия.

Первое условие — не начинать правку, не познакомившись с текстом в целом

Преждевременная, до знакомства со всем текстом правка вредна тем, что редактор начинает углубляться в детали на этапе, когда общее понимание редактируемого текста еще не достигнуто. А не понимая, не видя целого, нельзя исправить деталь полноценно, точно.

Увеличивается и риск нарушения цельности текста. Ведь редактор, который еще не знает и не понимает текст в целом, исправляя, легко может потерять нить изложения.

Кроме того, затратив много усилий и времени на уточне­ние какой-либо недостаточно четко выраженной мысли в начале текста, редактор может через несколько страниц нео­жиданно увидеть ясную авторскую формулировку той же мысли. Знай ее редактор, он не стал бы искать своих вариан­тов уточнения, прояснения мысли, но поздно... время и силы уже понапрасну истрачены.

Выправив не без труда фразы в части текста, изобиловав­шей стилистическими или иными недочетами, редактор мо­жет позднее, познакомившись с текстом в целом, прийти к выводу, что эта так усердно выправленная им часть вообще не нужна. К чему были его старания? Композиционные из­менения, внесенные в текст после того как произведение прочитано целиком (а их необходимость могла стать ясной только после знакомства с произведением в целом), могут потребовать исключить многие фрагменты текста, на правку которых затрачено было немало усилий, или сделать ненуж­ными связки, которые были внесены редактором, так как при иной последовательности фраз понадобятся иные словесные связи.

Уместно здесь привести замечание Блеза Паскаля:

Последнее, что находишь, трудясь над каким-нибудь сочинением,- это что поместить в его начало. (Паскаль Б. Мысли. М., 1995. С. 364).

Челночное чтение текста полезно и для правки:

— сначала весь текст от начала до конца;

— затем весь первый самый крупный фрагмент от начала до конца;

— потом следующую по иерархии первую входящую в него смысловую группу;

— наконец, первую фразу первой элементарной смысло­вой группы.

И так весь текст.

Второе условие — править только после того, как установ­лена и точно сформулирована причина неудовлетворительнос­ти текста, своего рода «диагноз болезни».

Первый довод верности этого условия. Если редактор не может объяснить, какой недостаток текста заставил его взять­ся за перо, и доказать, почему это недостаток, плодотворной правки ожидать трудно.

Из года в год выпускается все больше и больше книг,- написал автор.

С каждым годом,- поправляет редактор.

Попробуйте узнать — почему. Ничего не получится. Вряд ли редактор скажет что-то вразумительное. Чаще всего в та­ких случаях следует ответ: «Так лучше!» или «Так правиль­нее!» Хотя оборот автора ничуть не хуже, может бьггь, менее книжный, чем у редактора, — и только. Редактору свой обо­рот ближе. Но ведь не он автор.

Все сложнее становится их реализация,- продолжает автор.

Реализация их становится все сложнее.

Так меняет порядок слов редактор — противник инвер­сий, не замечая, что ритм текста нарушается, а нужный ло­гический акцент ослабляется. Объяснить толком, почему он правит, ради чего, такой редактор не сможет. «Так лучше»,— обычный ответ.

Писатель Леонид Серпилин подтверждает справедливость такого комментария, приводя следующий типичный диалог автора и редактора:

- Зачем вы это выправили? - спрашиваете вы у редактора.

- Мне кажется, что так будет лучше.

Убийственный ответ! - продолжает Серпилин,- Ему кажется, а вам почему-то не кажется. Но ведь на титульном листе стоит ваше имя, вы хотите нести перед читателем ответственность за каждое написанное слово. Вы два или три года проработали над своим произведением, вы тщательно выискивали в своей памяти нужные слова, читали себе вслух написанные страницы, вслушивались в их звучание, проверяли интона­ции, выверяли ритм. А редактор сел и свел на нет плоды ваших усилий: позаменял слова, которые казались вам такими точными, отвечающими смыслу написанного, приблизительными, неточными.

И Серпилин приводит образец такой правки.

«У автора сказано:

"И когда она смотрела на него так, ему начинало казаться, что в целом мире нет ничего, чего бы он не мог сделать".

После правки:

"И взгляд ее придавал ему силу, ему начинало казаться, что он может сделать все".

Не слишком оригинальный текст автора усилиями редак­тора стал ужасающе банальным.

Есть редакторы и люди, выступающие в этой роли по дол­гу службы, страдающие зудом правки. Они не могут не пра­вить.

А. И. Кошелев в своих «Записках» рассказывает о пристра­стии будущего министра внутренних дел Д. Н. Блудова, под началом которого он служил в управлении духовными дела­ми иностранных исповеданий, исправлять тексты докумен­тов, подготовленных его подчиненными:

Уверенность, что каждая бумага подвергнется тысячу и одному исправле­ниям, отнимала охоту что-либо писать хорошо (Кошелев А. И. Записки // Рус о-во 40-50-х гг. XIX в. Ч. 1. М., 1991. С. 58).

Страсть Блудова к исправлениям была столь велика, что, когда Кошелев ради любопытства подсунул ему документ, уже тем исправленный и заверенный, Блудов исправил этот до­кумент с не меньшим усердием, чем другие, которые попали к нему впервые.

Второй довод справедливости рассматриваемого условия. Если причина неудачности текста, на взгляд редактора, не осознана, правка, даже если она нужна, чаще всего оказыва­ется неточной.

Другое дело, когда в процессе анализа текста редактор вскрывает причину его неудовлетворительности или несовер­шенства, и правка вносится для того, чтобы устранить эту причину.

Вот редактор читает фразу:

Все статистические данные о числе библиотек, количестве их фондов, чи­тателей, книговыдаче и др. приводятся на основе официальных данных госу­дарственной статистики; во всех иных случаях источник статистических дан­ных оговаривается.

Пробежав вторую часть фразы и соотнеся ее с первой (обычный редакторский прием), редактор приходит к выво­ду о их противоречии: «Если все статистические данные офи­циальные, то иных случаев бьггь не должно. Если иные слу­чаи есть, значит, не все статистические данные официальные. Следовательно, надо уточнить первую часть фразы — вычер­кнуть слово все и вставить взамен сочетание как правило. Кроме того, надо устранить повтор: статистические данные и данные статистики:

Данные о числе библиотек, читателей, количественном составе фондов, о книговыдаче и др. почерпнуты, как правило, из государственной статистики...

При соотнесении второй части фразы с первой возника­ет также вопрос: «О каких иных случаях идет речь?» Мож­но, конечно, догадаться, что речь идет о случаях, когда ис­точник статистических данных иной (не государственная статистика), но лучше избавить читателя от догадок, выра­зив мысль четко и ясно. Что же для этого сделать? В ходе анализа ответ почти найден: иные случаи которые имеет в виду автор,— это случаи, когда источник статистических данных иной. Следовательно, поправка напрашивается сама собой:

...иной источник данных оговаривается.

Так органично, в процессе самого анализа, родились по­правки. И это естественно. Только хорошо поняв смысл выс­казанного автором, уяснив допущенную им ошибку, вскрыв и точно сформулировав причину ее, легко найти способ по­правки. Он возникнет как бы сам собой, и правка будет обыч­но наилучшей и наиболее рациональной, с минимумом из­менений.

Справедливость этого положения можно продемонстри­ровать еще на одном примере. В авторском оригинале было напечатано:

В результате такой кропотливой работы коллектор улучшил качество зака­зов на печатающиеся издания. На 1975 г. по всем разделам фонда, кроме художественной и детской литературы, заказ составил 102,8 % к плану това­рооборота (в 1974 г.- 85,7 %).

Анализируя этот текст, на первый взгляд вполне благопо­лучный, редактор отметил, что читатель может спросить: «Если кроме художественной и детской литературы, то как с этими видами литературы? Не потому ли кроме, что выпол­нение плана по ним хуже? Конечно, он туг же отвергнет та­кое предположение: ведь спрос на художественную и детс­кую литературу особенно велик, но раз возможна такая по­меха, лучше устранить ее. Почему автор исключает художе­ственную и детскую литературу? Видимо, для чистоты до­казательства: чтобы высокие заказы на эти виды литерату­ры не затушевали плохую работу с другими разделами. Зна­чит, надо, чтобы читатель понимал это сразу. Заминку вы­зывает многозначность оборота с кроме (он может означать и за исключением, потому что в этих разделах иначе, ибез этих разделов). Во избежание двусмысленности оборот с кроме достаточно заменить оборотом с без или еще лучше даже без, чтобы косвенно объяснить причину исключения двух разделов. Но при такой замене уже не подходит по всем разделам фонда (из-за противоречия слова всем и словосоче­тания без двух разделов), и эти слова без ущерба для смысла можно опустить.

В конечном итоге вторая фраза приобрела такой вид:

На 1975 г. заказ (даже без художественной и детской литературы) соста­вил 102,8 % к плану товарооборота (в 1974 г.- 85,7 %).

Поправка — результат рассуждения, она родилась в про­цессе анализа и потому оказалась рациональной и обосно­ванной.

Вот почему начинающему редактору следовало бы реко­мендовать, прежде чем исправлять текст, писать замечания и на их основе формулировать предложения автору. Это слож­но, требует большого труда и немалого времени. Но это все­го вернее и надежнее.

Когда же редактор торопится, правит с налету, недоста­точно вдумываясь в текст, не дает себе труда аргументиро­вать правку, назвав причину, вызвавшую ее, он нередко в попытке устранить смутно ощущаемую ошибку или желая упростить текст, искажает авторскую мысль, сам вносит в текст ошибки.

В авторском оригинале учебника корректуры был следу­ющий текст:

Пропуски фраз и групп слов, строк связаны обычно с наличием повторяю­щегося слова, выпадением в процессе набора (или в оригинале) целых строк. Чаще всего это бывает из-за того, что соседние строки кончаются одинаковы­ми словами или группой знаков (букв и знаков препинания),

Редактору текст не понравился стилистически. Для такой неудовлетворенности основания были. Но редактор увидел лишь повторение причины пропусков слов, фраз, строк в обоих фразах и, не долго думая, решил от повторов избавить­ся, сократив первую фразу и соединив ее со второй в одну фразу. И вот что у него получилось:

Пропуски фраз и групп слов, выпадение целых строк чаще всего вызваны тем, что соседние строки кончаются одинаковыми словами или группой зна­ков (букв и знаков препинания).

Текст упростился, но каждый, кто знает практику набора и корректуры в эпоху металлического набора, скажет, что он фактически неверен. Здесь названа одна причина двух раз­ных видов ошибок (пропуска групп слов и пропуска целых строк) — одинаковые слова или группы знаков в конце строк. Стоит только спросить: «Каким же образом окончания строк могут быть причиной пропуска групп слов в середине стро­ки?» — и редактор не сможет на этот вопрос ответить. При­чина пропуска слов в середине строки — в повторении одних слов в соседних строках оригинала — наборщик, прервав ра­боту у этого слова в первой строке, вернувшись к работе, оши­бочно соскальзывает взглядом на следующую строку. Он ори­ентируется на то слово, на котором прервал работу, и начи­нает печатать или набирать после этого слова в следующей строке, и весь текст после повторяемого слова в первой стро­ке до того же слова во второй строке оказывается пропущен­ным. Итак, группы слов в середине строк оказываются про­пущенными из-за повторения одних слов в соседних стро­ках.

Совсем другая причина пропуска целых строк. Если близ­кие строки начинаются или кончаются одинаковыми слова­ми или группой знаков, то при перерыве работы на первой из таких строк наборщик после возвращения к работе может продолжить набор не там, где он его прервал, а после второй строки, которую он принял за первую по схожести их начал или окончаний. Из-за этого одна или несколько строк могут быть пропущены.

Таким образом, в одном случае причина пропуска — оди­наковые слова в середине соседних строк, в другом — одина­ковые слова или группы знаков в начале или конце близких строк. В исправленной же редактором фразе получилось, что у обоих типов ошибок одна причина, т.е. допустил факти­ческую неточность.

В редакции стали выяснять, почему автор ошибся: ведь у него оба типа ошибок вызваны одной, а не разными причи­нами. Оказалось, что в рукописном экземпляре учебника ав­тор все написал верно. Только у него первая фраза конча­лась на словах с наличием повторяющегося слова, а дальше шла вторая фраза, но машинистка не заметила слабой точ­ки и поставила вместо нее запятую. Переставив же точку, поместив ее перед словом Чаще, вынуждена была менять падеж слова (не выпадение, а выпадением). Бегло просмат­ривая машинопись, автор не заметил смыслового искаже­ния, а редактор приступал к правке без достаточного ана­лиза и понимания фактической стороны описания. Текст оказался неверным, а правка редактора не устранила ошиб­ки. Надо было:

Пропуски фраз и групп слов связаны обычно с наличием повторяющегося сло­ва в соседних или близких строках. Выпадение в процессе набора целых строк чаще всего вызывается тем, что соседние или близкие строки кончаются одинако­выми словами или одинаковыми группами знаков.

Редактор поступил бы правильнее, если бы расспросил автора то, что явно было ему непонятно. Тогда редактор не внес бы неверную правку. Более того, он бы вместе с авто­ром наверняка сделал бы текст более понятным для учащих­ся, поскольку трудно понять из текста, почему все же слу­чаются пропуски. Явно требовалось более детальное объяс­нение.

Третий довод. Только хорошо разобравшись в том, что именно делает текст неудовлетворительным, можно четко сформулировать причину авторской неудачи. Сама необхо­димость письменно обосновать это заставляет редактора глу­боко анализировать текст, а в ходе такого анализа легче все­го, органичнее всего рождаются точные поправки.

Не случайно Эдгар По писал, что «самое действие изло­жения своих мыслей письменно до известной степени имеет наклонность делать мысль логической» и добавлял: «Каждый раз, когда я недоволен каким-либо представлением моего мозга, по причине его смутности, я тотчас прибегаю к перу, чтобы получить с его помощью необходимую форму, после­довательность и точность» (Цит. по Региреру: По Э. Собр. соч. Т. 2. 1913. С. 261).

Особенно трудно точно исправить сложные по синтакси­су фразы, не разобравшись, в чем причина сложности их вос­приятия и понимания. Пример такой фразы из переводной научной книги английского ученого Джона Лайонза «Линг­вистическая семантика: Введение» (М., 2003) и ее разбор см. в подразделе 13.2.1. (с. 382-383).

Итак, нужно знать причину «болезни» текста, уметь ее сформулировать и обосновать, почему это действительно болезнь.

Третье условие — правя, не выходить за пределы допусти­мого редакторского вмешательства в авторский текст.

Конечно, такие границы установить точно очень и очень трудно, но контуры их наметить все же можно и, главное, необходимо.

Если изменения, которые вносит редактор, вполне отве­чают авторскому замыслу и служат тому, чтобы он был воп­лощен полнее, яснее, лучше, то редакторские действия мож­но признать правомерными, границ не преступающими.

Если же мысль автора кажется редактору неверной по су­ществу и он старается ее заменить другой, на его взгляд, пра­вильной, то даже если он объективно будет прав, его правка выйдет за пределы допустимого редакторского вмешатель­ства в текст. Подмена редактором одних мыслей другими — это грубое нарушение авторского права. По закону «Об ав­торском праве...» автор имеет право на защиту своего произ­ведения от всяких посягательств, а такую правку расценить иначе, чем посягательство на авторский текст, никак нельзя. Обладал таким правом автор и по советским законам. Одна­ко не один редактор в те времена грубо нарушал это авторс­кое право, пользуясь своей властью над автором, рассуждая: «Согласится, никуда не денется». Примеры правки, далеко выходящей за границы допустимого редакторского вмеша­тельства, можно приводить без конца.

Вот один из них, записанный Лидией Чуковской:

Сегодня [5 ноября 1946 г.] со мной случилась беда, которая не знаю чем бы кончи­лась, если бы не Туся [Т. Г. Габбе]. Меня вызвал к себе Сергеев [Иван Владимирович, редактор издательства «Молодая гвардия»], посмотреть его пометки на гранках Мик- лухи. Критическая сторона оказалась на высоте, в своем недовольстве он часто бы­вал прав, но принять ни одной его поправки, буквально ни одной,- я не могла. Слуха никакого. Однако я возражала спокойно, и он принимал мои предложения. И вдруг, когда я решила, что все уже позади, он вынул из портфеля три страницы собственно­го текста, который, по его словам, вставить в книгу необходимо! Какая-то пустая газет­ная трескотня о Миклухином антимилитаризме. Как будто вся книга не об этом! Как будто созданная мною картина нуждается в подписи! Все слова, которые я избегала, все общие места, все штампы собраны на этих страницах. Я не выдержала, наговори­ла ему резкостей. Он требовал, чтобы я туг же подписала гранки. Я сказала, что не раньше завтрашнего утра,- схватила гражи и ушла к Тусе (Чуковская Л. Памяти Тама­ры Григорьевны Габбе // [Избр. соч.]: в 2 т. М.: Арг-Флекс, 2001. Т. 2. С. 293-294).

Еще более выразительные примеры о том, как его редак­тировали, привел писатель Л. Пантелеев в письмах к Лидии Чуковской (опубликованы в журнале «Октябрь». 2001. N° 8. С. 178-183).

Интересный случай описал в своей «Истории историка» А. Я. Гуревич:

Вспоминается такой эпизод. Одна из глав этой книги [«Проблемы генезиса феодализма», 1970] была представлена в виде статьи в журнал «Вопросы исто­рии». Ее опубликовали в мартовском номере 1968 года, посвященном юбилею Маркса. Когда шла корректура этой статьи, редактор Е.Э.Печуро получила указа­ние от главного редактора журнала В.Г.Трухановского: «Энгельса с Энгельсом не сталкивать». Это относилось к тому, что я обнаружил у Энгельса противоречия в трактовке общины-марки. Соответствующие фразы в статье были сняты. Тогда Данилов, человек начитанный и образованный, понимающий что к чему, в своей статье в «Коммунисте» уличил меня в том, что я критикую Энгельса, не раскры­вая сути сказанного им и не упоминая его имени (Гуревич А.Я. История историка. М., 2004. С. !53—154).

Когда сознательно выдвигаемая автором точка зрения представляется редактору ошибочной, неверной, ему надо выступить с ее критикой, аргументированно опровергнуть ее, в крайнем случае отказаться от публикации произведения, но не навязывать автору положений, которые тот не разделя­ет, не подменять мыслей автора иными, какими бы замеча­тельными они ни казались редактору, не исключать то, что автор считает важным.

Дело автора — пересмотреть свою точку зрения под кри­тическими ударами редактора или отстоять ее в споре с ним.

Можно также с согласия автора поместить редакторский комментарий, оговорив, что редакция не разделяет воззре­ний автора, и сообщив читателю иную точку зрения на спор­ный предмет.

При неразрешенных спорах между автором и редакцией стала применяться и такая форма извещения читателя об этом, как публикация книг с сообщением издательства на обороте титульного листа:Печатается в авторской редакции. Этим издательство извещает читателя о расхождениях между ним и автором для того, чтобы к редактору и редакции не предъявляли претензий по поводу тех или иных суждений автора, полную ответственность за которые он берет на себя.

Допустимо с согласия автора поместить предисловие «От издательства» или «От редакции», где корректно изложить иную точку зрения на предмет спора.

Четвертое условие — вносить минимум поправок, стараясь как можно меньше отдаляться от авторского текста, и пользо­ваться для поправок авторскими речевыми средствами.

Точный анализ текста, четко сформулированная причина его неудовлетворительности или несовершенства обычно и помогает достичь цели небольшим числом поправок. Автор­ский текст не заменяют, а именно поправляют. Все же, ког­да, определив, что нужно сделать, чтобы устранить недочет, и редактор ищет, как это сделать, установка на то, чтобы най­ти вариант, при котором авторский текст подвергся бы наи­меньшим изменениям, помогает соблюсти при правке чет­вертое условие,

Если вернуться к примеру с пропуском слов, фраз, строк (см. с. 482), то последний вариант правки достаточно нагляд­но демонстрирует поиск редактором варианта правки с наи­меньшим числом изменений в авторском тексте.

Вот другой пример. В тексте рукописи была фраза:

Правда, следует оговориться, что до автора и редактора корректура доходит в сравнительно «облагороженном» виде, так как значительная часть ошибок к этому времени уже замечена и исправлена, благодаря чему на их долю работы остается как будто меньше.

Прочитав ее, редактор задумался: он ощутил ее излишнюю усложненность. Но почему? Как этого избежать? Он не стал сразу править, а начал искать причину усложненности и, по­размыслив, решил, что все дело в подчинительных связях. Именно они утяжеляют фразу. Нельзя ли обойтись без них? Оказывается, если вычеркнуть так как, поставив взамен дво­еточие, и заменить благодаря чему союзом и, фразу читать будет намного легче:

Правда, следует оговориться, что до автора и редактора корректура доходит в сравнительно «облагороженном» виде: значительная часть ошибок к этому време­ни уже замечена и исправлена, и на долю редактора и автора работы остается как будто меньше.

Замена местоимения их вызвана тем, что ближайшее к нему существительное ошибок.

Так двумя незначительными поправками, согласовав их с автором, редактор достиг цели.

Конечно, и в такой правке надо соблюдать величайшую осторожность. Если сложные фразы — в стиле автора, а не случайный недосмотр, упрощающая стиль поправка может внести в текст разлад.

Искусной правкой редактор овладеет лишь тогда, когда будет упражняться в ней. Это равносильно мнению Чехова о том, что писателям необходимо как можно больше упраж­няться в писании:

Но неужели до сих пор Вы написали только 15 рассказов? Этак Вы и к 50 годам не научитесь писать (Е. М. Шавровой // Поли. собр. соч. и писем. Т. 4, с. 298).

Редактору в поисках формы поправки всегда надо мыс­лить в стиле каждого нового автора и каждого нового произ­ведения, преодолевая свой собственный стиль, стараясь мыс­лить и править так, как это бы сделал сам автор, пользуясь авторской лексикой, авторским синтаксисом, т.е. владеть ис­кусством перевоплощения. Только в этом случае вставлен­ные или замененные слова не будут выглядеть заплатами, не будут выпирать из текста как нечто чужеродное.

Делать это сложно, но необходимо. В противном случае лучше воздержаться от правки, ограничившись замечания­ми. И чем более своеобразны произведение и авторский стиль, тем разумнее, чтобы правил текст не редактор, а по его замечаниям автор.

Пусть вспоминается редактору буквально вопль души в письме поэта И. С. Никитина к издателю Краевскому:

...одна моя покорнейшая просьба: если при напечатании моих стихотворений найдется что-либо, требующее исключения, умоляю Вас это исключение обозна­чать точками, а не заменять словами. В стихотворениях простонародных всякое искусственное слово легко может нарушить гармонию целой пьесы, уже по одному тому, что оно искусственное, чему и был пример: редакция «Библиотеки для чте­ния» внесла целые строки в мои стихотворения и, обезобразив их, отозвалась, что не позволено ставить точек на место исключенных стихов. Я говорю это... потому что мне больно (Собр. соч.: в 2 т. М., 1975. Т. 2. С. 240).

Актуальность обсуждаемого условия подтверждается еще и тем, что в редакционной работе вообще и в редакторской правке в особенности сильно действует тенденция нивелиро­вать авторский стиль.

Редактор, как только наталкивается на что-то необычное, непривычное, настораживается: «А можно ли так сказать? Нет. Кажется, так не принято. Вот и в словарях ничего по­добного нет».

И начинается подгонка под привычное. А это всегда вы­зывало протест авторов, протест часто резкий, гневный.

Так, Н. С. Лесков возмущался самовольной правкой ре­дактора журнала Н. А. Любимова:

Это просто ужасный человек, Аттила, бич литературы!.. Он что же делает-с? - он черкает не рассуждения, не длинноты, а самую суть фабульЛ\ Он обворовал Ларису [«На ножах»] ни за что ни про что и именно в ноябрьской книжке, в разго­воре Форовой с Синтяниною у реки. Раз показано было, что «Лора роковая и скрывает в себе нечто, а может быть, и ничто»,- далее: старик-генерал о ней говорит, что «ее, как калмыцкую лошадь, один калмык переупрямит» - это все нужные, необходимые ритурнели, а их нет, и зачем их нет, это один черт знает! И добро бы это были длинноты,- нет, это говорилось в кратчайших словах... То есть просто черт знает, чего он хочет и из чего, из какого шиша я теперь сделаю эту Ларису? Отчаяние полное и бесконечное! Я готов бросить роман недописан- ным, потому что все равно боюсь, что сей профессор с его резвыми руками со­всем меня спутает и романа станет нельзя свести с концом (Шестидесятые годы. М.; Л., 1940. С. 304-305).

Елена Серебровская когда-то в «Литературной газете» при­водила показательный пример нивелирующей правки изда­тельского редактора в сборнике воспоминаний бывших уз­ников фашистских концлагерей:

Автор пишет о фашисте: «Изверг был аккуратен, не забывал проверить, добит ли растоптанный, потом тщательно продувал ствол пистолета Редактор поче­му-то зачеркивает «был аккуратен». Слово «шрайбштуба» он заменяет мирным сло­вом «канцелярия». ...«подготовку к государственной измене» (формула фашистс­кой юстиции) правит на «подстрекательство», слово «колючка» заменяет «правиль­ной» «колючей проволокой», вместо «по дрова» вписывает книжное «за дровами» (Лит. газ. 1967. № 7. С. 5).

В. Гудкова в предисловии к «Книге прощания» Ю. Олеши (М., 1999) очень точно на примере истории издания посмер­тного сборника писателя «Ни дня без строчки» (М., 1963) описывает редакторский произвол по-советски:

Кроме цензуры государственной действовала не столько высоконравственная, сколько ханжеская цензура редактора, имевшая в СССР огромное влияние и по сию пору малоизученные последствия. Все то, что шокировало редактора, «не нра­вилось» ему, в чем редактор «был не согласен» с автором, убиралось с той же непререкаемостью. В сознании советского редактора, со временем усвоившего ахматовскую мысль о «растущих из сора» стихах, она превратилась в общее место (а «сор был подменен неким «художественным образом» сора). Вольно растущую дикую траву подстригали, преображая ее в облагороженный английский газон. Не печатали Олешу «некрасивого», жалкого, непривлекательного, временами - оттал­кивающего. На полях архивных листков изредка встречаются надписи вроде: «Слож­ная и странная запись, ничего не дающая читателю». Оба эпитета характерны: жда­ли простого и привычного. Безошибочно купировалось самое благодарное, самое важное не скажу «нашему читателю» - но мне, работающему в архиве Олеши ис­следователю. Но ведь я тоже читатель! (С. 20-21).

Пятое условие — не застревать на трудных местах, а воз­вращаться к ним после того, как правка всего текста будет за­вершена.

Опытный редактор не упорствует, когда в тексте встретит­ся очень трудное место, которое никак не поддается правке. Вместо того чтобы надолго застревать на нем, лучше, тщатель­но изучив его и пометив, двинуться дальше, т.е. действовать подобно Монтеню, который писал в «Опытах» (кн. 2, с. 96):

Если я при чтении натыкаюсь на какие-нибудь трудности, я не бьюсь над раз­решением их, а попытавшись разок-другой с ними справиться, прохожу мимо.

Во-первых, решение может подсказать дальнейший текст.

Во-вторых, особенности творческого мышления таковы, что если решение задачи не находится, нужно дать ему со­зреть. Человек, добивающийся поставленной цели, продол­жит поиск подсознательно и найдет решение. При этом он скорее достигнет цели, если не будет пытаться решать задачу только одним способом, а, столкнувшись с трудностью, по­пробует и другой, и совершенно неожиданный третий спо­соб. Гибкость, эластичность мышления для редактора осо­бенно благодатна. Жесткость, прямолинейность ведет в ту­пик или толкает на решение неверное.

Своеобразно подтвердил справедливость этого условия в беседе с Татьяной Бек писатель Владимир Корнилов. Он при­знался:

...я знаю, что если упорно работать и если сначала не получается, не дается, то наверняка - оставишь место, которое не получается, и через несколько дней ли, часов или через пять минут само собой все получится (Бек Т. До свидания, алфа­вит. М., 2003. С. 263).

В этом отношении редакторская работа не отличается от авторской.

Шестое условие — подвергать острой критике, ставить под сомнение собственные предложения и поправки.

Опытный редактор всегда старается выдвинуть против сво­их поправок различные возражения, к которым предполо­жительно может прибегнуть автор. Делать это нелегко. Но лишь подвергнутые такому испытанию замечания и поправки окажутся по-настоящему устойчивыми и способными убе­дить автора: внутренние споры заставят отказаться от заме­чаний и поправок слабых, уязвимых, недостаточно доказа­тельных; в ходе этих споров неизбежно будут вырабатывать­ся более веские для автора аргументы, уточняться сами по­правки.

Английский писатель Голсуорси, прочитав присланную ему для оценки пьесу «Жанна д'Арк» своего друга писателя Гарнета, написал ему:

Я с головой ушел в «Жанну д'Арк». Пока очень внимательно прочел один раз. Я считаю, что это лучшее из всего тобой написанного. Мне кажется, пьеса должна произвести большое впечатление, а образ Жанны глубоко трогателен. Я делаю массу карандашных пометок и сокращений, имея в виду единственно сценическую сторону. Если то, что я предлагаю выбро­сить, тебе дорого, сделай два варианта - один для чтения, другой - для сцены. Ведь страшно важно не похоронить публику под слишком длинны­ми речами священника. Прими во внимание и то, что сейчас пьеса, безус­ловно, слишком длинна, да еще частая смена декораций - и выбрось все слова, без которых можно обойтись. В двух-трех местах я предлагаю со­единить две сцены в одну, чтобы упростить обстановку. Понимаешь, она обойдется очень дорого, и нужно экономить где только возможно. Сцену во дворе (акт IV, сц. 4) я предлагаю совсем выбросить. Впрочем, все это я наметил в рукописи.

Если можно, я подержу ее еще дня три, чтобы проверить, не предложил ли я ненужных сокращений.

Но работа прекрасная, производит большое впечатление, и я уверен, что если только ты хорошенько поработаешь ножницами (это не так уж трудно), то она будет иметь большой успех (Голсуорси Д. Письмо к Эдварду Гарнету. 1910 г. // Собр. соч. Т. 16. С. 488-489).

Письмо очень поучительно для редакторов.

Во-первых, чувством ответственности перед автором (по­держу еще, чтобы проверить справедливость замечаний)

Во-вторых, деликатностью замечаний и заботой о том, чтобы автор не расстроился.

В-третьих, стремлением вдохновить автора на дополни­тельную работу.

Редактору нельзя ни на минуту забывать важнейшей про­фессиональной заповеди: критиковать нужно не только ав­торский текст — критиковать нужно самого себя, свою крити­ку авторского текста. Абсолютным в работе редактора дол­жен быть только критический дух. Редактор лишь тогда ста­нет мастером своего дела, когда критический дух пронижет все его действия.

Выполнить это условие помогают два методических при­ема, которые желательно превратить в навыки.

Первый прием — сопоставлять каждую исправленную (исправляемую) фразу с первоначальной, проверяя, не утрати­ла ли она после правки каких-либо оттенков смысла, не приоб­рела ли смысл, который автор в нее не вкладывал.

Второй прием — непременно прочитывать каждую ис­правленную (исправляемую) фразу в контексте, сопоставляя исправленный текст с окружающим — предшествующим и по­следующим.

Когда редактор не использует первый прием, т.е. не сопо­ставляет исправленную фразу с первоначальной, он обречен на некритическое отношение к своей правке, он не в состоя­нии заметить неожиданных искажений смысла.

В одной рукописи автор утверждал:

Людям все труднее становится «угнаться» за постоянно возрастающим пото­ком информации.

Редактору фраза не понравилась. Он стал ее править: вы­черкнул людям, а взамен «угнаться» поставил привычное сле­дить. Получилось:

Все труднее становится следить за постоянно возрастающим потоком инфор­мации.

Редактор исправил фразу и двинулся дальше. Между тем надо было прежде сопоставить исправленную фразу с перво­начальной, тогда бы он убедился, что по смыслу оба вариан­та не равнозначны.

В самом деле. Следить за возрастающим потоком ин­формации — значит действовать с целью не пропустить чего-либо важного из напечатанного, а «угнаться» за воз­растающим потоком информации — значит суметь прочи­тать, ухитриться усвоить все большее и большее число пе­чатных страниц. Когда произведений печати выходит все больше и больше, трудно за ними уследить, но еще труд­нее прочитать все, что нужно. Именно последнюю мысль высказал автор. Исправляя фразу, редактор придал ей дру­гой смысл.

По-видимому, редактора смутило известное противоречие между становится и «угнаться». Эти глаголы в самом деле сочетаются плохо: один выражает действие замедленно, дру­гой — убыстряющееся. Однако путь, который выбрал редак­тор, чтобы преодолеть противоречие, оказался неверным. На такой путь его толкнула смутность ощущаемого недочета и стремление избежать непривычного, вогнать текст в русло ус­тоявшихся сочетаний.

Было куда проще и точнее вычеркнуть необязательное здесь становится.

Все труднее «угнаться» за постоянно возрастающим потоком информации.

В рассмотренном примере — элементарном, но очень на­глядном,— сопоставлять исправленную фразу с первоначаль­ной было легко. Но так бывает не всегда. Порой от редактора требуется очень тонкий и глубокий анализ, чтобы увидеть смысловые изменения, внесенные правкой.

Вот случай из практики. Автор написал:

В изучение понимания текста значительный вклад внес А. А. Смирнов. Он уста­новил, что под влиянием задачи запомнить текст испытуемые старались также луч­ше понять его.

Редактору текст показался чрезмерно книжным, и он стал его упрощать и оживлять — решил избавиться от двух отгла­гольных существительных подряд в начале этого текста и уб­рать повторы, объединив обе фразы в одну:

Изучая процесс понимания текста, А. А. Смирнов установил, что, имея задачу запомнить текст, испытуемые старались также лучше понять его.

Нетрудно заметить, что установить — не то же самое, что внести значительный вклад. Но в этом не было большой беды. Беда в другом. По первоначальному варианту никак нельзя утверждать, что А. А. Смирнов изучал процесс понимания. Так могло быть, поскольку он внес вклад в изучение этого процесса, но так могло и не быть: ведь ученый способен вне­сти вклад в изучение одного процесса, изучая совсем другой, который включает в себя первый. В нашем случае А. А. Смир­нов как раз изучал не понимание, а запоминание. И в про­цессе изучения подметил приемы, применяемые испытуемы­ми для лучшего понимания текста, благодаря чему и запоми­нали его. Редактор мог этого не знать. Но, сопоставляя свой и авторский варианты текста, он обязан был заметить смыс­ловую разницу между ними. А заметив, проверить, вправе ли он утверждать то, чего не было в авторском тексте.

А вот еще пример того, что получается, когда редактор не сопоставляет текст после правки с текстом до нее. Кто-то (воз­можно, как предполагает В. А. Жуковский,— П. А. Вяземс­кий) исправил написанные им стихи так.

Было:

Волн ругательные визги Ветр, озливший их, умчит; Их гранит твой разразит, На тебя нападших, в брызги.

Последние две строки редактор изменил:

И летучие их брызги О гранит твой разразит.

Возмущенный Жуковский пишет А. Я. Булгакову:

Скажи ему [П. А. Вяземскому], что я совсем не благодарен ему за ту поправку, которую он (вероятно, он) сделал в моих стихах, напечатанных в «С.-П. Ведомос­тях» и перепечатанных в «Скверной пчеле». И это не от авторского самолюбия, а просто от того, что из смысла сделалась бессмыслица.

И далее следует тот самый прием сопоставления по смыс­лу текста до исправления и после него:

Если перевести в прозу мои стихи, будет: ругательный визг волн разнесет ве­тер, а если оне нападут на тебя, твой гранит разразит их в брызги.

Вместо того поправка говорит: ветер умчит визги волн и разразит их брызги о гранит. Если брызги, то зачем разбивать их снова? И какая в этом нужда? Хорошо, когда разобьешь в брызги волны- тут есть чем похвалиться! тут есть сила. А сра­жаться с брызгами, бить битого - мало чести.

Если первый прием помогает редактору избежать искаже­ний авторского текста, то второй — чтение исправленной фразы в контексте — позволяет уйти от композиционно-сти­листических изъянов как результата правки (неудачных по­второв слов, нарушения ритма изложения и т.д.).

В зависимости от индивидуальных особенностей работы ре­дактора, его склонностей, сопоставлять исправленную фразу с предшествующим и последующим текстом можно перед тем, как внести правку, или в момент правки, или сразу после нее, наконец, после того как весь текст исправлен (сквозное чтение исправленного текста). Так или иначе, но редактор обязан по­мнить, что в тексте добросовестно поработавшего автора пред­ложения и слова всегда подогнаны друг к другу и одно измене­ние часто не может не повлечь за собой других. Править без учета всех взаимосвязей — значит создавать возможность для новых ошибок. Покажем это на двух небольших примерах.

Редактору в рукописи не понравилась следующая фраза:

Общий план товарооборота, или оптовой реализации товаров, состоит из пла­на реализации товаров со складов.

«Как это план состоит из плана?» — спросил сам себя ре­дактор. И не долго думая, заменил глагол состоит глаголом складывается:

...складывается из плана реализации товаров со складов.

Исправил, не сопоставляя новый глагол с последующим текстом, где присутствует существительное того же корня (складов), из-за чего возникла стилистическая шероховатость, которой раньше не было. А если бы сопоставил, то поискал бы другой глагол для замены, хотя бы включает.

В другой рукописи была фраза:

Читай так приведенную таблицу редактор книги, и ее бы не выпустили с опе­чаткой в данных за 1960 год.

Редактор заметил в корректурном оттиске, что слово книга назойливо повторяется в предшествующем тексте, и решил заменить его словом справочник. Задумано — сде­лано:

Читай так приведенную таблицу редактор справочника, и ее бы не выпустили с опечаткой в данных за 1960 год.

Справочник взамен книги редактор поставил, а про мес­тоимение ее (книгу) забыл. Вот и получилось, что не выпус­тили бы таблицу. Это можно заметить только при повтор­ном чтении всей фразы. Редактор пренебрег разумным правилом и увидел ошибку лишь после вопроса вычитчика. А увидев, поспешил ее заменить местоимением его, не пе­речитывая фразы:

Читай так приведенную таблицу редактор справочника, и его бы не выпустили с опечаткой в данных за 1960 год.

Лишь в верстке редактор с удивлением понял, что в но­вом варианте фраза звучит двусмысленно: ведь в сочета­нии двух существительных редактор справочника ведущим является первое, и с ним местоимение его невольно свя­зывается скорее, чем со вторым. Конечно, читатель разбе­рется в отношениях, но зачем заставлять его попусту тра­тить время.

С учетом контекста можно было исправить хотя бы так:

Читай так приведенную таблицу редактор, и справочник не вышел бы с опечат­кой в данных за 1960 год.

Из последнего примера также видно, что оба приема ра­циональнее применять в ходе правки или даже до нее, мыс­ленно сопоставляя правленый текст с авторским вариантом. Тогда не нужно будет исправлять один и тот же текст два раза: сначала без учета контекста, затем — с его учетом. Кроме того, когда редактор проверяет себя по ходу правки, он еще погру­жен во все нюансы фразы.

Но у сопоставления большого фрагмента текста до прав­ки и после нее свои достоинства: редактор может взглянуть на текст по-новому, по-иному и к тому же, опираясь на зна­ние всего контекста.

Очень хорошо написал об этом приеме поэт и философ

їв-

Вл. Соловьев в письме к редактору журнала «Вестник Евро­пы» М. М. Стасюлевичу:

...Вы знаете, что Ваши... редакционные поправки пользуются всеми моими симпатиями. Тем более считаю себя вправе обратить Ваше просвещенное вни­мание на следующие случайно случающиеся случаи (действительно случивший­ся пример покажу при свидании). Иногда поправка сама по себе превосходная не вяжется ни с чем-нибудь предыдущим или последующим; когда делается по­правка, этого не видно, так как вся работа сосредоточена на одной определен­ной фразе или слове, а потом при чтении последней корректуры несоответствие тоже ускользает, так как внимание более обращено на опечатки, чем на знакомое уже содержание. И только свежий глаз читателя или мнительный глаз автора открывает беду, когда уже поздно (М.М.Стасюлевич и его современники в их переписке. СПб., 1913. Т. 5. С. 387).

Седьмое условие — стараться предвосхищать возможные возражения автора и подыскивать основания для того, чтобы их опровергнуть.

Тогда авторские возражения не застанут редактора врас­плох, а главное, сама правка будет более обоснованной и точ­ной. В ходе такого предвосхищения правка нередко уточня­ется и улучшается.

Восьмое условие — согласовывать все исправления с авто­ром, внимательно прислушиваясь к его возражениям.

Этого требует закон об авторском праве, это диктует и не­писаное правило редакционной этики уважительно относить­ся к автору и его труду:

— стараться вникнуть в его замысел, требования и поже­лания, а не отвергать их с порога;

— стремиться творчески поддерживать его, а не подавлять своей критикой, пользуясь своим положением;

— не диктовать автору свои условия, а договариваться с ним, опираясь только на хорошо обоснованные замечания и стараясь убедить его в их справедливости;

— ни в коем случае не самовольничать в авторском ори­гинале;

— помнить, что не ошибками автора, замеченными редак­торами, определяется качество и ценность авторского про­изведения (редактору полезно держать в памяти предостере­гающую чеховскую формулу: Каждый критикующий чувству­ет себя генералом).

Великие русские писатели, выступая в роли редактора, понимали глубокий смысл рассматриваемого условия и со­блюдали его неукоснительно.

A. М. Горький сообщал Л. А. Никифоровой, начинающей писательнице:

Вам посылаю рукопись на тот предмет, чтобы Вы просмотрели ее и, буде не согласны с моими мелкими поправками,- устранили их в корректуре (Архив А.М.Горького. Т. 6. С. 78-79).

М. Е. Салтыков-Щедрин писал Глебу Успенскому:

Посылаю Вам корректуру Вашей статьи, которую только что сейчас прочитал. Убедительнейше прошу допустить те выпуски, которые я сделал. Статья Ваша про­извела на меня тяжелое впечатление, и я серьезно начинаю думать, что Вы увлека­етесь идеалами Достоевского и Аксакова.

Разные случаи, но принцип один: любая редакторская правка — это лишь предложения для автора; настоящим пра­вом изменять что-либо в тексте для печати обладает только его автор. Даже очень тонкий, очень деликатный редактор, случается, вносит поправки не безупречные, субъективно пристрастные, а не объективно необходимые. Поэтому не согласовать поправки с автором было бы преступно по от­ношению к произведению.

B. В. Вересаев, столкнувшись со случаями редакторского произвола (о них можно прочитать в его статье «О художе­ственных редакторах», см. вып. 3 сборника «Редактор и кни­га». М., 1962), стал делать на рукописях своих произведений такого рода пометки:

Обязательное условие: никаких вставок и дополнений без согласия автора. В.Ве­ресаев.

Обязательное условие: сокращения, а тем более изменения - только с согла­сия автора. В.Вересаев.

Примерно такое же условие ставил Л. Н. Толстой редакции журнала «Современник». После того, как он познакомился с изменениями в тексте своего «Детства», опубликованного в журнале, записал в дневнике: «Прочел свою повесть, изуро­дованную до крайности» (Полн. собр. соч.: в 90 т. Т. 16. С. 148).

Резкое письмо по поводу не согласованных с ним попра­вок в «Детстве» (не только редакционных, но и цензурных)

Л. Н. Толстой отправил не к Н. А. Некрасову, а к своему бра­ту С. Н. Толстому, делясь с ним переживаниями, вызванны­ми этими изменениями:

Ты не поверишь, сколько крови перепортило мне печатание своей по­вести,- столько в ней выкинуто действительно хороших вещей и глупо пе­ременено цензурой и редакцией. В доказательство этого посылаю тебе письмо, которое я в первую минуту досады написал, но не послал в редак­цию. Мне неприятно думать, что ты можешь приписать мне различные по­шлости, вставленные каким-то господином (Полн. собр. соч.: в 90 т. Т. 59. С. 215-216).

Желающие узнать, какие поправки особенно возмутили Л. Н. Толстого, могут познакомиться с ними в его неотправ­ленном письме к Некрасову от 18 ноября 1852 года в Полн. собр. соч. (Т. 59. С. 211—212) или в сборнике «Писатели со­ветуются, негодуют, благодарят» (М., 1990. С. 225).

Посылая Н. А. Некрасову рассказ «Набег», он писал:

...будьте так добры, исполните следующие мои просьбы: не выпускайте, не прибавляйте и, главное же, не переменяйте в нем ничего. Ежели бы что- нибудь в нем так не понравилось вам, что вы не решитесь печатать без изме­нения, то лучше подождать печатать и объясниться (Полн. собр. соч.: в 90 т. Т. 59. С 221).

Такой же просьбой сопровождает Л. Н. Толстой отправку рассказа «Записки маркера», который он называет статьей:

...В третий раз повторю условие, которое я полагаю для напечатания,- остав­ление ее в совершенно том виде, в котором она есть (Полн. собр. соч.: в 90 т. Т. 59. С. 246).

Так-то это так, скажут многие редакторы, а что делать, если автор не соглашается с редактором, а последний считает, что действовал правильно. Ведь и автор может ошибаться.

В самом деле, известны случаи, когда автор, который сго­ряча не соглашался с редакторской правкой, запрещал ее, вступал в конфликт с редактором или просто сетовал на его правку, впоследствии, когда при переиздании ему представ­лялась возможность вернуться к своему первоначальному варианту текста, отказывался от этого. По-новому взглянув на текст, он увидел пользу от редакторских исправлений, признал правоту редактора.

Так что далеко не всегда автор прав в своем несогласии. Нужно время, порой результат, чтобы автор принял справед­ливое исправление редактора, которое сразу воспринимает­ся как вредоносное для произведения.

Так, вымарки, сделанные М. Е. Салтыковым-Щедриным в журнальных текстах рассказов Гаршина, не были последним восстановлены в их отдельном издании. Когда брат его, Е. М. Гаршин, напомнил писателю в 1882 году о возможнос­ти устранить все те редакционные «поправки и перечеркива­ния», от которых, как рассказывает брат, «так страдал Всево­лод после выхода в свет его рассказов „Происшествие" и „Трус", писатель сказал брату: „Нет, не надо. М. Е. был прав. Художественная цельность выиграла от этих пропусков"» (Солнце России. 1913. 23 марта. С. 5).

И Л. Н. Толстой, так возмущавшийся поправками в жур­нальной публикации «Детства», в отдельном издании повес­ти не везде вернулся к своему варианту текста — оставил, например, дышать вместо двошать.

Когда издатель Брокгауз захотел приобрести права на из­дание французского перевода «Былого и дум» Герцена, тот в ответ на вопрос о возможных изменениях текста произведе­ния написал:

Насчет предложений Брокгауза вот мой ответ,- и я Вас попрошу его передать вполне:

1-е. Моих рукописей ни на ревизию, ни на оценку г. Брокгауза и его русских приятелей я не пошлю. Если он хочет безусловно печатать - я ему дам и потребую за лист 100 талеров. Он имеет право отослать назад рукопись - но плоды «ревизии и оценки» оставить у себя. Если в три месяца нет ответа, я печатаю где хочу (Собр. соч.: в 30 т. М., 1965. Т. 29, ч. 2. С. 214).

Другого пути, чем попытки убедить автора в своей право­те, у редактора нет. И если автор упорно противится предла­гаемым исправлениям, надо обязательно искать причину это­го. Еще и еще раз сопоставлять текст после правки с текстом до нее. Еще и еще раз пытаться понять автора. Еще и еще раз подвергнуть придирчивой, по-настоящему взыскательной критике свои предложения и при малейшем сомнении в их обязательности решительно отказаться от них. В конце-то концов, автор ответствен перед читателем за свой текст. Это авторский текст, и читатель спрашивать за него должен авто­ра и только автора.

Если же, наоборот, новые доводы в пользу поправки в процессе самокритики выкристаллизовались у редактора, надо попытаться, не настаивая на своей поправке, доказать автору, что в тексте такой-то изъян, и попросить поискать способ устранить замеченный недостаток. Может быть, не сразу, а после домашних раздумий.

Бережность, осторожность по отношению к автору и са­мокритичность нужны редактору не только потому, что ав­тор — создатель духовной ценности. Бережность необходи­ма еще и потому, что настойчивое и ложно обоснованное требование редактора, случается, автор принимает даже тог­да, когда не вполне согласен с ним, но не любит спорить, хочет скорее напечататься. Не все авторы обладают твердым характером, чтобы противостоять напору железно-настойчи- вых редакторов. Именно это произошло в случаях, описан­ных Б. Сарновым в статье «Разбойник Мерзавио и редактор» (Редактор и книга. 1962. Вып. 3. С. 31—36).

Человеку, способному воспринимать только собственное мнение, человеку, который не в состоянии критически ос­мыслить то, что он требует от автора, мыслящему грубо пря­молинейно — такому человеку работа редактора противопо­казана. Его деятельность на редакторском поприще будет во многих случаях вредоносной.

Девятое условие — учитывать разные подходы и отношения авторов к редакторской правке.

Доверие некоторых писателей к неофициальным редак­торам — их доверенным лицам было, например, настолько велико, что они рассматривали их поправки в тексте как соб­ственные.

Л. Н. Толстой писал Н. А. Некрасову:

Посылаю вам мою статью [«О народном образовании»] и очень прошу Вас кор­ректуры ее приказать пересылать Николаю Николаевичу Страхову (Публичная биб­лиотека) и всякое изменение, сделанное им, принимать как бы мое (Полн. собр. соч.: в 90 т. Т. 62. С. 110).

А вот какое оригинальное письмо получил редактор «Вес­тника Европы» М. М. Стасюлевич от И. А. Гончарова после публикации статьи писателя «Мильон терзаний»:

І !!! І І ! І І І І І І І І І І І І І І І І І І І

М м

!!! ; і і