Стр. 224

оппозиционные настроения самого Булычова и оппозиционные на­строения Шуры и Глафиры перекликаются с событиями, со­вершающимися в Москве, Петрограде, даже в этом городе. Появление Мелании, .приехавшей из монастыря со своими сундуками, послушницей и скарбом, чтобы спрятаться за тол­стые стены купеческого дома, потому что солдаты, бежав­шие с фронта, уже грабят монастырь, потому что в губернии неспокойно, в городе также бродят по улицам какие-то тол­пы, кричащие «долой царя», — вносит беспокойство, тревогу, кавардак в чинную столовую, которую мы видели в таком по­рядке в первом акте, и выбивает из колеи обитателей булычовского дома.

Третий акт подготовляет развал. Весь характер жизни в доме 'перевернулся оттого, что Булычов уже накануне смер­ти. Он безнадежно болен, и всякое его появление в столовой вызывает боязнь окружающих, что с ним тотчас же произой­дет катастрофа.

Получив такое впечатление от текста писателя, невольно, до работы с исполнителями, режиссер уже видит какие-то режиссерские куски, позволившие в первом действии пере­дать ощущение жителей той эпохи, когда гнали солдат на войну, а по тротуарам городов, провожая своих отцов, сыно­вей, мужей и братьев, шли плачущие женщины и дети, раз­давались истерические крики, а заглушая их, гремели воея-^ ные оркестры, пели песельники и трещалга барабаны,

Или такие режиссерские куски первого акта, когда мне рисовалась возможность передать шепчущихся домочадцев около двери комнаты больного, где его осматривает врач; или сцены Булычова, чувствующего себя неприкаянным и чу­жим в этом богатом лакированном доме.

Или во втором акте сцены, из которых были ясны отноше­ния домочадцев межщу собой в их контрдействии Булычеву, разговоры Шурки с Донатом или Лаптевым, или сцены Гла­фиры, позволявшие чисто режиссерским 'Приемом передать атмосферу того, что я прочитал в содержании второго акта, не говоря уже о третьем акте, где именно режиссерскими кусками можно было достигнуть этого настроения людей, вы­битых из колея, этой боязни улицы, внутреннего переполоха и вместе с тем бессильный бунт Булычова, обреченного на смерть своей болезнью, однако живого и крепко связанного с той верой в будущее, которая наполняет Шуру и Глафиру.

Естественно, что из такого понимания пьесы начало рисо­ваться и ее оформление.

Работая над текстом пьесы «Егор Булычов и другие», я внимательно остановился на вопросе, как сценически вопло­тить стиль горькоеского языка. Яркие метафоры, крепко по­строенные аллитерации, повторения и сравнения рассыпаны в пьесе так обильно, что я не мог не заметить в этом