ГЛАВА ВТОРАЯ

Я, родился в 1903 г. в маленькой деревушке Гаиру, расположенной в двадцати километрах от столицы Кашмира Сринагара. Это был дом родителей моей матери — она от­правилась туда, перед тем как родить меня, так как знала, что бу­дет окружена заботой старшей сестры и братьев в критический пе­риод. Мой отец построил для себя маленький двухэтажный дом в большом поместье моего деда. Это было скромное строение, сложен­ное из необожженных кирпичей и покрытое соломенной крышей. Оно служило нам домом долгое время — в нем прошло мое детство, да и позже мы приезжали туда, когда уставали от городской суеты и скучали по свежему деревенскому воздуху.

Мои первые детские воспоминания связаны с небольшим до­мом, расположенным в тихом квартале Сринагара. Я до сих пор по­мню, как стою заплаканный в объятиях утешающего меня дяди (со стороны матери) после того, как получил от нее взбучку за то, что замешкался на дворе, играя с детьми. Меня, единственного сына, желая уберечь от дурного глаза, мать никогда не одевала в дорогие одежды. Не позволяла она мне также подолгу играть вдалеке от нее. Другое неизгладимое воспоминание детства оставила лунная ночь, проведенная в компании матери и одного из ее братьев в крытом сверху, но открытом со всех четырех сторон строении, которое каш­мирские крестьяне используют как зернохранилище. Весь день мы протряслись верхом на лошади, направляясь к отдаленной обители знаменитого отшельника, но, не успев добраться туда до захода солнца, попросили приюта у какого-то крестьянина, который нас и устроил таким образом. Я не могу припомнить внешность отшель­ника: запомнились только спадающие на плечи длинные тусклые волосы и то, что он сидел, скрестив ноги, у стены в маленькой ком­нате, обратив лицо к двери. Помню, как он посадил меня к себе на колени и стал поглаживать мои волосы, которые были тогда достаточно длинные, так как мать поклялась не прикасаться к ним ни ножницами, ни бритвой до исполнения священной церемонии обре­зания пряди.

Несколько лет спустя, когда я был уже вполне смышленым, чтобы понять ее рассказ, мать открыла мне цель посещения отше­льника. Она рассказала, что за несколько лет до того, в очень тре­вожное для нее время, он явился ей во сне. Весь день она провела в крайне беспокойном состоянии, что было вызвано тем, что из-за си­льного воспаления горла я не мог глотать пищу. Во сне же святой человек, о чьих чудотворных деяниях она слышала восторженные рассказы многочисленных очевидцев, открыл мой рот и нежно кос­нулся пальцем воспаленной слизистой оболочки горла. Затем, пока­зав знаком, чтобы она накормила меня, растаял в воздухе. Внезапно проснувшись, мать тут же прижала меня лицом к своей груди и к невероятному облегчению почувствовала, как я стал сосать и сво­бодно глотать молоко. Обрадованная этим внезапным исцелением, которое она приписывала чудотворной силе святого, мать поклялась совершить паломничество к его обители и лично поблагодарить его за эту милость. Но домашние заботы и неурядицы долгое время не давали ей возможности отправиться в поход, и ей удалось испол­нить данную себе клятву, когда я стал уже достаточно взрослым, чтобы сохранить хотя бы смутные воспоминания об этом визите. Са­мым удивительным в этой истории было то, что отшельник, лишь завидев нас в дверях комнаты, спросил у матери, смог ли я сосать ее грудь и глотать молоко после того, как он явился ей во сне. Моя мать, пораженная этими словами как громом, тут же упала к его но­гам и попросила святого даровать мне благословение.

Я не могу поручиться за достоверность этой «чудесной» части эпизода, но могу сказать, что моя мать была правдивой и критиче­ски настроенной женщиной. Я привел здесь этот эпизод лишь как пример воспоминаний детства. Позже я слышал множество расска­зов о подобных и даже более чудесных и невероятных вещах — это были рассказы надежных и умных очевидцев. Но при более тщате­льном рассмотрении все эти сведения оказались слишком слабо обоснованными, чтобы выдержать беспристрастное научное иссле­дование. Долгое время я не придавал подобным историям никакого значения. Но и сегодня я готов заявить, что истинный йог, находя­щийся в контакте с иным миром и способный по собственной воле вызвать подобный физический феномен, — одно из редчайших су­ществ на земле.

Еще один замечательный случай, запомнившийся мне, произо­шел со мной в возрасте восьми лет, когда я ранней весной шел по дороге Сринагара, возвращаясь домой от своего духовного настав­ника. Небо было затянуто тучами, а дорога размокла от дождей, что замедляло мое передвижение. И вдруг мой мозг, словно молния, пронзил неожиданный вопрос, никогда прежде не приходивший на ум: «Кто я?". И тут же возник другой вопрос, исходящий от каждой вещи из окружающего мира: «Что все это значит?». Я застыл посре­ди дороги, как громом пораженный. Все мое существо, равно как и окружающий мир обратились в один нескончаемый вопрос, в нераз­решимую загадку, перед которой я стоял, немой и беспомощный. Я напрягал свой ум, тщетно пытаясь найти ответ, пока весь мир не начал кружиться и плясать вокруг меня. Мне стало не по себе, голо­ва пошла кругом, и я с трудом удержался на ногах, чтобы не упасть в грязь. Собравшись с силами, я продолжил свой путь, не сознавая тогда еще всего значения случившегося со мной. Через несколько дней мне приснился чудесный сон, в котором мне на минуту откры­лась иная действительность. В этом сне я не был ни ребенком, ни взрослым, а был каким-то совершенно иным, не похожим на себя персонажем. Я увидел небесную страну, где жили богоподобные су­щества и себя — бесплотным, словно растворенным, эфирным чу­жаком, принадлежащим к иному порядку бытия и все же во многом похожим на меня и очень близким. Этот я находился в сияющем, великолепном окружении, совершенно не похожем на то убогое и шумное место, где я тогда жил. Сновидение было настолько ярким и необычным, что могу вспомнить его в деталях даже сейчас. Воспо­минания этой сцены неизменно сопровождались глубоким удивле­нием и страстным стремлением к нездешнему, а также короткой вспышкой необъяснимой радости. Этот сон, очевидно, заключал в себе ответ на вопрос, который всплыл на поверхность из глубин мо­его сознания несколькими днями ранее. Это был ответ на зов, исхо­дящий из незримого мира, который (как стало мне известно позже) находится совсем близко и лишь ждет, когда мы обратим на него внимание. Тем же, кто отвернулся от него, даже самая далекая звезда вселенной покажется ближе, чем этот мир.

В 1914 г. мы отправились в Лахор, где отец должен был выхло­потать пенсию, лично явившись в Казначейство. С этого дня и до получения мной первой должности в 1923 г., мы жили там и зимой, и летом. Там я окончил среднюю школу и проучился два года в кол­ледже, именно там на мою долю выпали первые жизненные испы­тания. Мы жили в бедности, и я не мог рассчитывать на уроки с ча­стными репетиторами — матери удавалось с трудом наскрести де­нег лишь на школьные учебники и одежду. Не имея возможности покупать другие книги, в двенадцатилетнем возрасте я все же ухитрился прочесть сокращенный вариант «Тысячи и одной ночи» на урду, случайно наткнувшись на эту книгу в доме моей тети. Кни­га пробудила во мне жгучий интерес к волшебным сказкам, при­ключенческой и романтической литературе. В четырнадцать лет я стал читать книги на английском языке, начав с коротких расска­зов, и вскоре стал с жадностью проглатывать все повести и романы, попадавшие мне в руки. От романов я перешел к чтению научно-по­пулярной литературы и книг по философии, которые брал в нашей маленькой библиотеке. Я читал запоем, мой развивающийся ум жадно отыскивал ответы на вопросы, которые порождали во мне наблюдения за тем небольшим мирком, в котором я тогда жил, и от­звуки того большого мира, о существовании которого я знал из книг по географии.

Я воспитывался в религиозной атмосфере, которую поддержи­вала в нашем доме мать, свято верящая в существование каждого из богов своего многочисленного пантеона, Она вставала еще до рас­света, чтобы отправиться в храм и успеть возвратиться домой с первыми лучами солнца и управиться с домашними делами — в том числе, вовремя приготовить мой скромный завтрак. В раннем детст­ве я разделял ее бесхитростную веру — нередко даже жертвовал утренним сном, чтобы сопровождать ее в храм. Затаив дыхание, слушал я рассказы о сверхчеловеческих подвигах Кришны, когда дядя со стороны матери читал нам вслух свой любимый перевод «Бхагавадгиты», знаменитой книги индийской мифологии, где опи­сывалась история о воплощениях бога Вишну в человеческом обли­ке. Согласно распространенному верованию, Кришна поведал высо­кое учение «Бхагавадгиты» на поле битвы воину Арджуне перед началом эпической войны Махабхараты. Поражаясь невероятным, сверхчеловеческим подвигам, описанным с удивительными подроб­ностями, и дав волю детскому воображению, я уносился в фанта­стические миры, ни на минуту не сомневаясь в правдивости расска­за, мечтая развить в себе такие же сверхчеловеческие способности.

Информация, полученная мной из школьных учебников, а глав­ное, при чтении иной литературы, сыграла роль фильтра, очистив­шего мой мозг от всех этих фантастических представлений, заме­нив их более реалистичной картиной мира. Порой совпадение моей смутной догадки, которую я, как ни пытался, никак не мог выра­зить, с четко сформулированной мыслью автора книги приводило меня в столь сильное возбуждение, что я вскакивал с места и, от­бросив книгу, мерил шагами комнату, чтобы успокоиться и продол­жить чтение. Мой ум формировался в здоровой атмосфере прочи­танной литературы. Развивались мои врожденные представления о природе вещей под влиянием великих мыслителей, чьи идеи я впи­тывал в себя как губка. Прежде чем я окончил первый курс коллед­жа, чтение книг (особенно работ по астрономии и естественным нау­кам) наряду с моими собственными развившимися идеями привело к тому, что я стал на путь, в корне отличный от того, которому сле­довал в детстве, — я стал настоящим агностиком, полным сомнений и скепсиса по поводу экстравагантных и иррациональных представ­лений религии моих предков.

Покинув уютную гавань простой религии, привитой мне мате­рью, мой ум никак не мог найти пристанища, бросаясь от одной идеи к другой и отвергая их все одну за другой. Бессистемные заня­тия сделали мой ум беспокойным и дерзким. Не читая ни религиоз­ной, ни духовной литературы, способной уравновесить влияние ма­териалистических взглядов, проповедуемых учеными, я безогово­рочно принял их точку зрения и овладел их аргументацией столь искусно, что в колледже мало кто из сторонников противоположных воззрений мог вступить в спор со мной. И хотя я в то время не изу­чал никакой религии, не практиковал ни одного из методов по обре­тению непосредственного духовного опыта, не посвящал себя систе­матическому изучению ни науки, ни философии (не считая чтения тех разрозненных научно-популярных книг, которые так будора­жили мой юный ум), я ни в одной философской, научной или рели­гиозной книге не мог найти удовлетворительных ответов на не даю­щие мне покоя вопросы и проблемы. Более увлеченный разрушени­ем, чем созиданием, в конце второго года обучения в колледже я чи­тал без устали, отдавая предпочтение библиотеке перед классной комнатой. Провал на экзаменах в конце 1920 г. привел меня в чувст­во. Шок провала уничтожил одним ударом «неприступную» крепость интеллектуального скептицизма, которую я воздвиг вокруг себя на основе незрелых суждений.

Но я не смирился и не впал в уныние, а решительно свернул на путь, наиболее соответствующий моей природе. В то время я и представить не мог, что ждет меня впереди, как не может ни один, даже самый умный человек предположить, что ожидает его на сверхсознательном плане. Утратив иллюзии, я обратился к Йоге, но не как к средству исправить последствия своей нерадивости, а как к практике, открывающей жаждущему уму возможность проверить недоказуемые истины, проповедуемые религией. Однако в течение семнадцатилетней практики (с семнадцати до тридцати четырех лет) ничего ощутимого не произошло, и в мою душу стали закрады­ваться сомнения в ценности избранного мной метода.

Даже после того, как духовный настрой ума пришел на смену хаотическим воззрениям, критическая черта, присущая моему ха­рактеру, не исчезла полностью. Я был не из тех, кого могут удовлет­ворить туманные видения, таинственные символы и мистические знаки. Вспышки света перед глазами, следующие за темнотой, шум в ушах, вызванный давлением на барабанные перепонки, странные ощущения в теле, связанные с нервным истощением, полугипнотиче-ское состояние, в которое я впадал после длительной концентрации, странные видения и фантомы, являющиеся в момент напряженного ожидания, и подобные явления — все это не производило на меня никакого впечатления. Благодаря длительной практике я, безуслов­но, в совершенстве научился подолгу удерживать ум в неподвижном состоянии и поддерживать состояние поглощенности, долгое время не испытывая при этом дискомфорта. Но это само по себе не могло служить доказательством развития сверхъестественных способно­стей или успехом на пути к достижению избранной цели.

Изучение древних текстов и литературы, посвященной другим религиям, не могло унять беспокойства моего характера и насытить жажду духа к критическому исследованию. Случайные отрывки из учений пророков и изречения мудрецов, находя отклик в моей ду­ше, ни в чем не убеждали мой бескомпромиссный интеллект. Сам факт существования различных мировых религий (дошедших до нас от мудрецов или вдохновенных пророков, которые утверждали, что получили знание от Творца) — факт существования религий, столь разительно отличающихся друг от друга своими взглядами, обрядами, ритуалами, космогонией и даже основными тенденциями, казался мне достаточным основанием для серьезных сомнений в том, что откровения исходили от Бога, а не были плодом ума выда­ющихся людей своего времени, случайно соприкоснувшихся с вы­сшим, но все же не абсолютным планом сознания. Полное уничто­жение наукой (даже на заре ее существования) цитаделей устарев­ших религий, особенно их космологического аспекта, с моей точки зрения, делало беззащитными перед нападками окрепших уже кри­тиков и другие стороны этих религий. Но и сама наука, принесшая столь большую пользу человечеству и являющаяся прекрасным орудием на поле битвы с религиозными догмами, не в состоянии управлять там, где главную роль все же играет вера. Столкнувшись с загадкой бытия, которая становилась все неразрешимее, наука по мере своего развития никак не может дать ответы на вопросы, ле­жащие вне сферы ее применения.

Я страстно стремился найти, рационализм в религии, чтобы по­клоняться истине, какой бы она ни была и где бы ни находилась. Для меня не существовало более жалкого зрелища, чем сознатель­ный, умный человек, отстаивающий абсурдные взгляды, несостоя­тельность которых видна даже ребенку, лишь потому, что они явля­ются составляющей частью его религии, которая требует от него принести в жертву здравый смысл и истину. С другой стороны, ир­рационализм тех, кто пытался втиснуть вселенную в узкие рамки рассудка, представлялся мне не менее прискорбным. Подобные лю­ди ничего не знают о природе собственного сознания. Неведомая сущность, обитающая в человеческом теле, все еще окутана тайной, и способность к рациональному мышлению, одно из ее обязатель­ных свойств, является не меньшей загадкой, чем сама эта сущность. Таким образом, стремление дать объяснение космосу врамках че­ловеческого опыта столь же иррационально, как и попытка рас­крыть тайны вселенной, судя о ней по отражению в зеркале, кото­рое, как нам известно, может искажать вид объекта.

Конфликты и противоречия, существующие между различны­ми религиями или религией и философией, заставили меня усомни­ться в возможности появления религии, которая подходила бы в равной мере крестьянину и философу, рационалисту и священнику. Но может ли быть дан иной ответ на этот вопрос, кроме как отрица­тельный, если истины такой религии не могут быть эмпирически доказаны, в отличие от общепризнанных законов и явлений приро­ды? Безусловно, нет. Чтобы убедить здравый смысл возвыситься над собой, необходимо сделать это, не покушаясь на его ревностно оберегаемые принципы. Но поскольку ни одна из существующих религий не готова к подобному подходу, компромисс между верой и рационализмом представляется маловероятным и, следовательно, трудно ожидать появления универсальной религии.

Несмотря на феноменальный рост человеческого знания за по­следние два столетия во всех областях жизни, факты, лежащие в основе религий, все еще остаются предметом противоречий и спо­ров. Но можно ли ожидать чего-то иного, учитывая, что дух позна­ния, как правило, жестоко преследовался в прошлом. В контексте строгих законов, управляющих (как это доказала наука) вселенной, чудеса и сверхъестественные феномены, ассоциируемые с рели­гией, представляются мне изолированными и неверно истолкован­ными проявлениями космического закона, все еще скрытыми за за­весой тайны, которые предстоит понять, прежде чем давать объяс­нение кажущимся противоречиям и аномалиям, присутствующим в религиях и религиозном опыте.

Даже, казалось бы, достоверные сообщения о сверхъестествен­ных явлениях, демонстрируемых медиумами Европы, кажутся мне неубедительными, так как упорядоченной гармонии природы чужды те странные проявления, которые подчас обнаруживаются на их се­ансах. Я никак не могу заставить себя поверить, что законопослуш­ная природа, проявившаяся во всей своей славе и величии в челове­ческом организме, может вести себя столь непоследовательно: со­здать нескольких настолько отличных от других мужчин и женщин, чтобы, проявившись в них, совершать резкие скачки от совершенно­го порядка материальной вселенной до нелепицы в духовном мире.

То, что некоторые из этих проявлений были подлинными, со­мневаться не приходиться. Но какое объяснение можно им дать? Лишь многие годы спустя я обнаружил источник этих поразитель­ных явлений и связал его со сверхразумной силой в человеке, силой озаряющей и таинственной. Эта сила озаряет гениев и порождает маскарад духов и бесов, являющихся к медиумам и одержимым; в силе этой заключено и блаженство, и проклятие — блаженство эк­статических видений и проклятие жутких теней безумия.

Мой интерес к изучению и практике Йоги не был порожден же­ланием обладать особыми психическими способностями. Трюки и фокусы, практикуемые людьми определенного сорта, а также призывы священных текстов избегать демонстрации сверхъестествен­ных способностей казались мне достаточной причиной для того, чтобы не поддаваться соблазну управлять законами природы, не об­ладая при этом достаточной силой воли, необходимой для подчине­ния закону духа. Я не уставал удивляться непоследовательности человеческой природы, когда встречал в книгах по Йоге (издавае­мых как на Западе, так и на Востоке) обещания развить способности практикующего таким образом, что ему будет легко добиться успе­хов в мирской жизни. А ведь речь шла о системе, специально со­зданной для совершенствования незримых, тонких свойств челове­ческого духа!

Задача, которую я перед собой поставил, была куда выше и благороднее всего того, на что я мог рассчитывать, развив в себе сверхъестественные способности. Я мечтал достигнуть такого состо­яния сознания (считающегося конечной целью Йоги), в котором во­площенный дух возносится в сферы невыразимой славы и блажен­ства, покидая пределы мира противоположностей, освобождаясь от желания жизни и страха умереть. Это особое состояние сознания, осознающего свою трансцендентальную природу, являлось той вы­сшей наградой, к которой должен стремиться истинный йог. Обла­дание же сверхъестественными способностями иного рода (как те­лесными, так и умственными), оставляющими человека беспомощно барахтаться в бурном море бытия, не продвигая его ни на шаг к ре­шению великой тайны, казалось мне столь же бессмысленным, как и владение земными ценностями, исчезающими в момент смерти.

Достижения науки вооружили человека новыми чудесными возможностями, которые могут сравниться даже с самыми выдаю­щимися проявлениями сверхъестественного характера, за исключе­нием одного «но» — именно чудо трансцендентального опыта и от­кровения (необходимого для эволюции этики и существования мир­ного и продуктивного социального порядка) не только внесло свою лепту в вознесение человечества на пьедестал современного мате­риального благополучия, но и сделало возможными сами чудеса на­уки. Всем сердцем я желал достичь того трансцендентального со­стояния чистого познания, не знающего границ пространства и вре­мени, которому мудрецы Древней Индии посвящали вдохновенные гимны, считая его высшей целью человеческой жизни.