материи

Из истории

ФТИ им. А.Ф.Иоффе

А.Б. Березин

Самоорганизация

материи

У нас в школе была хорошая библиотека. Разделавшись классу к пятому со всеми возможными жюльвернами, фениморами куперами и майн-ридами, я перешел к более серьезной литературе. Вернее, не я перешел, а школьный библиотекарь, интеллигентная и ворчливая старушка из «бывших», сказала мне:

— Что ты все про каких-то придуманных охотников спрашиваешь? Почитай-ка про настоящих. И дала мне книжку «Охотники за микробами» Поля де Крюи. С самой первой новеллы об Антоне ван Левенгуке — шлифовальщике стекол из Амстердама, который сделал первый микроскоп, посмотрел через него на каплю воды и увидел новый мир инфузорий, — я понял, что «Дети капитана Гранта» остались в детстве и начинается новая жизнь. Надолго моими любимыми героями стали худосочный фанатик Фред Бантинг, открывший инсулин, непогрешимый Луи Пастер, наш неистовый романтик Илья Ильич Мечников и другие отцы и создатели этой удивительной науки — микробиологии. За биологами пошли математики, физики, астрономы — Ампер, Лаплас, Гаусс. Я на всю жизнь полюбил блистательного Лавуазье и возненавидел французскую революцию, отправившую его на гильотину. Заодно с французской возникло отвращение и ко всем другим революциям. В конце войны, вернувшись в Ленинград, я спросил в школьной библиотеке Поля де Крюи. Его не оказалось. Вместе с Сэтоном Томпсоном и Брэмом его тоже сбросили с корабля современности. Вместо него предложили популярную брошюру профессора А.Н. Зайделя «Загадки атома». Загадки у профессора Зайделя оказались скучными, а разгадок он и сам не знал. Все писал—по-видимому, да можно предположить. Лет через 10, когда я сам стал нелюбимым учеником профессора Зайделя, я спросил у него: —А чего это в вашей брошюре вы все уходите от прямых ответов. Существуют ведь в науке и непреложные истины, абсолютные факты.

— Например?

— Ну, вот, что Вселенная вечна и бесконечна.

— Это вы Энгельса начитались, а надо бы серьезную литературу изучать, если уж взялись рассуждать о вечном и бесконечном. Слова профессора затронули меня и я последовал его совету. Через много лет в 1983 году в Пущино состоялась международная конференция по самоорганизации матери. Приехали все самые, самые. Среди них Илья Пригожин из Бельгии, нобелевский лауреат, основатель новой термодинамики. Живой гений — как называли его другие участники. Живой гений, как и полагается гению, был человеком скромным и застенчивым. Никого не поучал, ничего не изрекал. Жалел только, что не пришлось ему поиграть с Эйнштейном концерт для двух скрипок Вивальди. Было заметно, что в Пущино ему явно не хватает какого-нибудь простого собеседника вроде Эйнштейна или Нильса Бора, или Поля Дирака, в крайнем случае. Когда Дирак приехал к нам в институт, он не стал после своей лекции за чаем у директора вещать о путях развития квантовой механики, а вспомнил о своих первых впечатлениях во время приезда в Ленинград в начале 30-х годов. Тогда на Невском проспекте меняли торцовую мостовую на асфальтовую. По сторонам проезжей части были сложены груды выковырянных деревянных торцов, а посредине стояли громадные чаны, под ними полыхали костры, а в чанах кипела смола. Рядом стояли монументальные working women, по-русски — работницы, в парусиновых фартуках, с голыми по локоть здоровенными руками и мешали железными кочергами кипящую смолу. Казалось, что сейчас в эти котлы будут кидать кающихся грешников, которых тут же и отберут среди прохожих. Так он и запомнил тогдашний Ленинград: ободранный Невский, котлы с кипящей смолой, сполохи пламени под ними и громадных women, мешающих эту адскую смесь. Теперь же его больше всего расстроило обилие автомобилей, запах бензина, духота, отсутствие деревьев.

— Зачем вам столько автомобилей? Ведь в социалистическом обществе вы могли бы развивать бесшумный, экологически чистый общественный транспорт. А вы повторяете все ошибки буржуазного Запада, охваченного эпидемией консумеризма.

— Чего, чего? — переспросила дирекция.

— Ну, зачем вы бездумно перенимаете все эти пороки общества

потребления? Ведь у вас были все возможности избежать этого, а теперь вы превращаете ваш прекрасный город в такой же вонючий гараж, как Лондон или Париж. Дирекция что-то промычала про цивилизацию и технический прогресс, который нельзя остановить. Дирак устало заметил, что развитие подлинной цивилизации часто требует отказа от надуманного технического прогресса и что прогресс, на самом деле, происходит внутри человека и в его общении с природой, а не в шумных и душных муравейниках индустриального общества.

— Мы так надеялись на вас, — с горечью добавил он и умолк.

Больше он ничего не сказал.

Из той же породы был Илья Пригожин. Он с удовольствием уходил на берег Оки, предпочитая эти тихие прогулки обязательному посещению лабораторий и встречам с возбужденными коллегами.

В Пущино меня занесла моя вторая профессия — синхронного переводчика, а отнюдь не научные заслуги, но и для меня эта конференция была не очередным мероприятием, а давно ожидаемым событием — встречей единомышленников.

Собираясь в Пущино, я гадал, будет ли там дано сражение новым еретикам — сторонникам идеи самоорганизации материи, полагавшим, что наряду с процессами разрушения и образования хаоса, в природе идут процессы создания порядка из хаоса, подчиняющиеся законам, которые еще предстояло открыть.

В вопросах веры никогда не бывает единодушия. Любая ересь безжалостно преследуется: Гусситские войны, костры инквизиции, Варфоломеевская ночь, разгром вейсманистов-морганистов, «сумбур вместо музыки» и другие отступления от догмы.

Генрих IV со своим прагматичным «Париж стоит мессы» является приятным исключением в толпе своих озлобленных современников. Это он провозгласил бессмертный лозунг: «Я хочу, чтобы у каждого француза была курица в супе». Лозунг так никогда и не стал реальностью, но до сих пор будоражит воображение, и не только французов. Мы сами который год мечемся в поисках национальной идеи, но до сих пор так никто и не сказал: «Я хочу, чтобы у каждого русского было. . . », потому что на каждого не хватит и не каждому полагается. Так что зря этот беспутный монарх будоражил пять веков общественное мнение своими идеями. Безответственный популист, но такой симпатичный!

Среди участников оказались академики-ортодоксы — Яков Борисович Зельдович и Борис Борисович Кадомцев. Яков Борисович три звезды Героя получил за то, что свои идеи отстаивал бескомпромиссно, у последней черты. Каждая звезда была подвиг и победа.

Уж Яков Борисович слюни размазывать не станет и никакого псевдонаучного словоблудия не потерпит. С ним было все ясно. Но вот с Борисом Борисовичем все было неясно, начиная с того, зачем он вообще собрался в Пущино.

Академики бывают разные. Одни — это признанные лидеры, за спиной которых институты, КБ, заводы, космодромы. У них много наград, званий, сотни научных работ, написанных сотрудниками и подписанных ими, они хорошо выступают на съездах и плохо читают лекции студентам, если вообще читают. Они любят высказываться по разным вопросам и охотно дают интервью.

Другие — это просто ученые, но ученые божьей милостью, по гамбургскому счету, высшие авторитеты в своей области. Широкая публика их не знает, правительства слегка опасаются, потому что они всегда могут что-нибудь брякнуть невпопад. Поэтому их редко спрашивают на общие темы. По специальным темам к ним тоже нелегко добраться. Они не желают тратить своего драгоценного времени на разговоры с сомнительными профессионалами, но зато с настоящими профи готовы сидеть и день, и ночь.

Борис Борисович был гуру в нашей физике плазмы. Бриллиант чистой воды, общение с которым было наградой для каждого мало-мальски уважающего себя физика. Что его потянуло в Пущино, для меня было непонятно.

И вот объявлен доклад — академик Б.Б. Кадомцев, Институт атомной энергии имени Курчатова. Тема касается применений математических моделей теории вероятности к изучению процессов эволюции. Что-то в этом роде, математика об эволюции, вполне достойная тема. И Борис Борисович начал ее спокойно развивать без лишней аффектации, со множеством формул, но к середине доклада возникло ощущение, что все эти формулы сами по себе, а процессы эволюции сами по себе. Я не знаю, возникло ли это ощущение у остальных слушателей, но у меня, сидящего в будке синхронного перевода с наушниками и микрофоном, такое ощущение явно возникло и начало тревожить — как же он, а вслед за ним и я, выскочу из этого положения?

Тут Борис Борисович чуть помедлил и аккуратно взорвал свой первый заряд:

— Как мы видим из сказанного, ни одна из предложенных статистических моделей не может объяснить эволюционный процесс, произошедший на нашей планете, тем более, происхождение жизни на Земле. На это не хватило бы всего времени существования солнечной системы.

Я слышал в наушниках, как в зале воцарилась мертвая тишина.

Люди замерли, почти перестали дышать, и в этом звуковом вакууме взорвалась вторая бомба.

— Следовательно, — сказал Борис Борисович, своим тихим и печальным голосом, остается предположить, что потоку событий в эволюции предшествовал поток информации, чрезвычайно малой интенсивности, но достаточной, чтобы направить процесс эволюции по определенному пути. Поиски этого потока информации ведутся в ряде лабораторий, в том числе, насколько мне известно, и в этом институте.

И тут меня как током ударило. Ну, конечно, СЛОВО! Вначале было СЛОВО! Именно это он и сказал. И в наступившей паузе я еще раз повторил фразу о двух потоках, чтобы не оставить никаких сомнений о том, что это была не ошибка, не слуховая галлюцинация, а научное утверждение. Борис Борисович выдержал паузу. Собственно, говорить дальше уже было не о чем. Казалось, в мертвой тишине метались мысли. Над кафедрой повис огромный вопрос. Налетевшие ангелы легко растащили его в разные стороны. Какие тут могут быть вопросы? Стало легко и радостно, все заулыбались, выдохнули.

Захотелось сказать: слава тебе, Господи, спасибо тебе. Оказывается все так просто, а мы столько веков мучили друг друга. Борис Борисович сошел с кафедры и растворился среди коллег.

В школе, а потом в университете мы учили, что по теории академика Опарина жизнь зародилась сама по себе в мировом океане. Там что-то все время булькало, булькало. Молекулы сталкивались друг с другом случайным образом от простого к сложному, от неорганических соединений к органическим, а там и до белков рукой подать. И что белок, что живая клетка—почти одно и то же. А вот и нет, ничего само по себе не набулькало, а только промыслом божьим, духом святым, невидимым потоком информации. А интересно, он сейчас еще струится или сделал свое дело и отдыхает? Наверное, в институте думают, что еще струится, иначе бы они его не искали.

Борис Борисович после доклада казался каким-то просветленным, как будто снял тяжелый груз с плеч. А все как будто понимали это, и никто к нему с глупыми вопросами или скороспелыми измышлениями не лез.

На завтра был назначен доклад Якова Борисовича о Большом взрыве и эволюции Вселенной. Эволюционная тематика доклада позволяла Якову Борисовичу легко лягнуть Бориса Борисовича, но он этого делать не стал. Он увлекательно рассказал о том, что было 10 миллиардов лет тому назад после взрыва, как образовались галактики, звездные системы, включая нашу, чего можно ожидать в следующие 10 миллиардов лет, когда потухнет солнце, и так далее.

Кто-то не выдержал и спросил:

— Вы все говорили о том, что было после взрыва, в первую микросекунду, в первый миллиард лет, а вот, сам взрыв — кто его произвел?

Яков Борисович ненадолго задумался, как бы это ему получше сформулировать и сказал:

— Момент ноль не входит в тему моего доклада. Я рассматриваю только эволюционные процессы. И вообще, рассмотрение момента ноль выходит за пределы современной науки. Это скорее является областью теологии, которая, как мне кажется, единственная может дать непротиворечивое объяснение, но я не являюсь специалистом в области теологии и не обладаю необходимой компетенцией для обсуждения данного вопроса.

Так во второй раз на Пущинской конференции мировое научное сообщество было отправлено в Горние сферы и никакого неудобства при этом не испытало. Происшедшее достоянием широкого общественного мнения не стало, ни в каких средствах массовой информации отмечено не было, но крепко сохранилось в памяти участников. Может, когда-нибудь, на каком-нибудь высоком научном форуме ученые и теологи, собравшись вместе, вспомнят о том, как когда-то на берегах Оки были обозначены границы исследования мира научными методами и открыты новые страницы в Книге Познания.