ГЛАВА ГОСУДАРСТВА

Французское государство обретает новые институты. Как я создам их с вершины Государства? В значительной степени это надлежит сделать мне. Ибо причины, которые привели меня на эту вершину, и условия, в которых я нахожусь, не проистекают ни из какого закона. Более того, они не имеют никакого преце­дента в истории. При монархии в силу традиционного принципа, принятого всеми, включая и тех, кто бунтовал против нее, право наследования делало короля единственным источником власти даже тогда, когда он передавал права или поручал осуществлять свои полномочия другим. Плебисциты, которые привели к власти каждого из двух наших императоров, давали им пожизненно аб­солютную власть, какие бы институты ни существовали наряду с ними. В противоположность этому при III и IV Республиках пре­зидент, избиравшийся на семь лет и только одним парламентом, обладал правом принимать решения всего лишь о помиловании преступников, приговоренных к смертной казни, хотя частично он был облечен видимостью власти, хотя в отдельных случаях он мог оказывать влияние и хотя все законы и указы принимались и провозглашались от его имени. Но я некогда должен был взять на себя ответственность за оборону, за единство и за судьбу Фран­ции по одному лишь ее повелительному, но молчаливому призы­ву, без наследственного права, без плебисцита, без выборов. И если сейчас я осуществляю высшие функции власти, то именно потому, что с тех пор я являюсь ее гарантом. В этом заключается факт, который наряду с положениями, записанными в конститу­ции, заставляет считаться с собой всех, в том числе и меня само­го. Какое бы толкование ни захотели придать той или иной ста­тье конституции, все равно взоры всех французов обращаются к де Голлю. Именно от него ждут они решения стоящих перед ними проблем. Именно ему они высказывают свое доверие или обращают свои упреки. Дабы убедиться, что французский народ связывает свои надежды, так же как и свои разочарования, имен­но с его именем, достаточно послушать речи, разговоры, песен­ки, достаточно прислушаться к крикам и слухам, прочесть то, что пишут в газетах или прокламациях, расклеиваемых на улицах. Со своей стороны я чувствую, что право и обязанность обеспечить национальные интересы Франции неотделимы от моего собст­венного существования.

Правда, конституция, принятия которой я добился, определяет назначение и функции различных институтов, но это не противо­речит представлению о моих обязанностях, сложившемуся у французского народа и у меня. Тот факт, что президент, как это сформулировано в конституции, является «гарантом националь­ной независимости, целостности территории, уважения к заклю­ченным договорам и обеспечивает путем своего арбитража нор­мальную деятельность органов государственной власти и суще­ствование государства», служит лишь прекрасным выражением признания решающей роли, которая, по моему мнению и по мне­нию всех моих сограждан, принадлежит мне. Конечно, существу­ет правительство, которое «определяет политику нации». Но все знают и согласны с тем, что правительство назначается по моему выбору и действует только при условии, если оно пользуется моим доверием. Конечно, существует парламент, одна из двух палат которого имеет право контролировать деятельность мини­стров. Но ни народные массы, ни я не видим в этом ничего, что могло бы хоть в чем-нибудь ограничить мою ответственность, тем более что с юридической точки зрения я располагаю правом распустить в случае надобности оппозиционный парламент, об­ратиться через его голову к народу путем референдума и в случае опасности для отечества принимать все необходимые, с моей точки зрения, меры. Однако, и именно потому, что мои функции в том виде, как они установились, проистекают из моей же инициати­вы и из отношения ко мне, которое складывается в национальном сознании, необходимо, чтобы существовало и сохранялось прочное согласие между народом и мной. Ярким выражением этого согла­сия и были всенародные голосования, проводившиеся для того, чтобы получить ответ на мои обращения. Короче, ничто ни в моем понимании, ни в народных чувствах, ни в конституционных поло­жениях не затрагивало того, что события некогда установили в от­ношении характера и широты моих полномочий. Следовательно, мне самому надлежит выработать правила и условия, при которых я буду их осуществлять, и это никак не нарушит того, что записано в законодательных документах.

За исключением драматических обстоятельств, внезапно тре­бующих от государства принятия твердых решений, которые я в этих условиях брал непосредственно на себя, моя деятельность состоит прежде всего в том, чтобы определять направление уси­лий, намечать цели и давать директивы правительству, представ­ляющему собой организм, который занимается разработкой, под­готовкой и осуществлением решений. Обычно это происходит на заседаниях Совета Министров. Раз в неделю, изредка чаще, всег­да под моим председательством, происходят заседания Совета Министров. На них присутствуют все министры, а также госу­дарственные секретари, ибо может существовать только одна по­литическая линия правительства и солидарность тех, кто ее осу­ществляет, неделима. Напротив меня сидит Мишель Дебре. Справа от меня всегда сидит и будет сидеть Андре Мальро. При­сутствие рядом со мной моего гениального друга, поборника вы­соких предначертаний, создает у меня впечатление, что тем самым я застрахован от посредственности. То представление обо мне, которое складывается у этого несравненного свидетеля на­шего времени, способствует моему самоутверждению. Я знаю, что во время обсуждения серьезного вопроса его мнение, как молния, позволит рассеять мрак. На заседании обсуждаются во­просы повестки дня, которая установлена мной и сообщена зара­нее участникам, и обычно она состоит из вопросов, подготовлен­ных премьер-министром и представленных мне совместно гене­ральным секретарем при президенте Жоффруа де Курселем и генеральным секретарем правительства Роже Беленом. Эти два крупных чиновника, находящиеся в курсе и в центре всего, при­сутствуют как молчаливые зрители на заседаниях и записывают принятые решения. Совет Министров поочередно рассматривает, выслушав «сообщения» министров, все вопросы, касающиеся го­сударственных властей, либо путем обсуждения докладов и общих дискуссий, либо путем одобрения подготовленного доку­мента: проекта закона, декрета, коммюнике, либо, в случае необ­ходимости, путем принятия немедленного решения. Каждый имеет право взять слово, которое всегда предоставляется. В наи­более важных случаях я предлагаю всем членам правительства высказать свое мнение. Во всяком случае, премьер-министр всег­да сообщает свои соображения и предложения. В заключение я излагаю свою точку зрения и формулирую принимаемое реше­ние. После заседания я лично разрабатываю «перечень принятых решений», и именно я даю указание министру информации, что и в какой форме довести до сведения общественности о состояв­шемся заседании правительства. Должен сказать, что не прохо­дит недели без того, чтобы я не принял по крайней мере один раз премьер-министра и не обсудил с ним полностью ход всех дел. Помимо этого, я принимаю его перед каждым заседанием Совета Министров, чтобы уточнить, какие решения должны быть приня­ты. Вдобавок все члены правительства по очереди являются до­кладывать мне, что они сделали и что намереваются сделать, и получают мои указания. Наконец, в периоды, когда нет чрезвы­чайно срочных дел, я созываю узкие совещания министров для обсуждения важных проблем, на которых присутствуют только заинтересованные министры вместе с главными чиновниками своих министерств. Решения, принимавшиеся мною в ту эпоху, могли быть правильными или неправильными. Но я не думаю, что они когда-нибудь были поверхностными.

Если в области текущих дел по управлению государством не существовало проблем, которыми бы я пренебрегал или отклады­вал, то, вполне естественно, основные усилия я сосредоточивал все же на вопросах, имевших максимально всеобщее значение. С политической точки зрения первоочередными вопросами были проблемы национального единства: алжирская проблема, пробле­ма отношений ассоциации, которые должны были прийти на смену нашему суверенитету над Французским союзом, положе­ние о частных школах, которое прекратило наконец шестидеся­тилетнюю войну в области просвещения, меры, необходимые для развития сельского хозяйства, — как те, которые надлежало осу­ществить нам самим, так и те, что предпринимались в рамках Об­щего рынка, начало участия трудящихся в деятельности предпри­ятий с помощью различных форм заинтересованности. В области экономики и финансов мне прежде всего приходилось вмеши­ваться в разработку плана, бюджета, в меры по оздоровлению нашей валюты, ибо от этого зависело все, и к тому же для реше­ния этих вопросов был необходим бесспорный арбитраж, кото­рый, вполне естественно, возлагался на меня. Наша внешнеполи­тическая деятельность требует моего руководства, ибо она состо­ит в том, что страна берет на себя длительные и жизненно важные обязательства; тем более, что наша конституция делает президента Республики гарантом независимости и устанавлива­ет, что он заключает и ратифицирует договоры, направляет наших послов в качестве своих личных представителей и требу­ет, чтобы иностранные послы были аккредитованы при нем. Само собой разумеется, наконец, что я непосредственно занима­юсь и вопросами обороны, преобразование системы которой про­исходит по намеченным мною указаниям, причем в мою компе­тенцию входят моральное состояние и дисциплина, что происхо­дит по вполне очевидным причинам, связанным с моей личностью, а также в силу того, что в соответствии с нашими ин­ститутами президент отвечает за «целостность территории», яв­ляется «руководителем вооруженных сил» и председательствует в «советах и комитетах национальной обороны».

Итак, я поддерживаю постоянные и тесные отношения с моим правительством. Однако моя роль не заключается в том, чтобы осуществлять его функции. Безусловно, выслушав мнение своего правительства, я должен определить общее направление, в котором оно должно следовать. Но осуществление руководства кон­кретными делами находится полностью в руках министров, и я никогда не отдал ни одного приказания чиновникам через голову .соответствующего министра. Безусловно, решения принимаются на заседаниях правительства под моим председательством. Но каждый участник заседания имеет полную свободу высказаться до конца, и к тому же министрами являются только те, кто хочет быть таковым, и каждый вправе по собственному желанию пере­стать быть им. Безусловно, если я и звоню иногда Мишелю Дебре или кому-либо из его коллег, то никто из них никогда не может позвать меня к аппарату, поскольку на их звонок ответят и их выслушают мои сотрудники. Но каждый член правительства уверен, что если он передаст мне докладную записку, то она будет мной прочитана и если он попросит встречи, то я приму его. В общем, я держусь на известном расстоянии, но не замыка­юсь в «башне из слоновой кости».

Учитывая важность и широту обязанностей премьер-мини­стра, ясно, что на этом посту может находиться только «мой» че­ловек. Поэтому я сознательно выбрал кандидата, который мог бы долго занимать этот пост, постоянно и весьма тесно сотрудничая со мной. Но поскольку наша с ним повседневная деятельность хоть и не отделена друг от друга стеной, но различна, поскольку у каждой возникающей проблемы имеются политические и адми­нистративные аспекты и правительство должно представить их мне без прикрас, поскольку было бы желательно, чтобы идеи и деятельность главы государства дополнялись, поддерживались и в отдельных случаях даже компенсировались иной инициативой, способностями и волей, то необходимо, чтобы премьер-министр был крупной фигурой, утвердившей свою личность. Мишель Дебре прекрасно выполняет свои обязанности, участвуя в разра­ботке решений, организуя их подготовку и руководя их проведе­нием в жизнь. Точно так же как давний опыт требует, чтобы на корабле у первого помощника был свой круг обязанностей, от­личных от обязанностей капитана, так и в нашей новой Респуб­лике исполнительная власть требует разделения между ролью президента, занимающегося главными, постоянными делами, и ролью премьер-министра, на долю которого падает решение те­кущих проблем. Я, в частности, считаю разумным, чтобы на пре­мьер-министре лежала его доля обязанностей, тяжелых и утоми­тельных, на протяжении определенного периода деятельности го­сударственной власти, после чего необходим его перевод в резерв. Назначая на этот пост Мишеля Дебре, я поделился с ним своими намерениями на этот счет. Когда новые институты — а он был в числе главных архитекторов, создававших их, — доказали свою жизнеспособность, когда возрождение экономики, фи­нансов и валюты страны было обеспечено, когда была достигну­та ассоциация между Францией и ее бывшими владениями, когда был решен алжирский вопрос, когда Национальное Собрание, из­бранное в 1958 году, завершило свою важную законодательную деятельность, которой от него ждали, когда после ликвидации нависших угроз начался период совершенно иной политики, я решил, что наступил момент освободить моего выдающегося премьер-министра от сегодняшних тягот в предвидении будуще­го. В апреле 1962 года его место занял Жорж Помпиду.

На протяжении долгих сорока месяцев не было случая, чтобы я ощутил недостаток преданности или компетентности Дебре либо почувствовал раскол внутри того правительства, которое назначил по его представлению. Конечно, с течением времени в этом коллективе из 27 человек происходили перемены. Из прави­тельства вышли: Феликс Уфуэ-Буаньи, когда Берег Слоновой Кости избрал его своим президентом; Антуан Пинэ — из-за того, что он не захотел сменить пост министра экономики и финансов на пост государственного министра; Макс Флеше, последовав­ший за ним; Жан Бертуэн, а за ним и Феликс Шатне — по состо­янию здоровья; Андре Булош, который разработал проект закона о частных школах, но предпочел не руководить его проведением в жизнь; Жак Сустель и Бернар Корню-Жантий — из-за алжир­ских дел; Роже Уде, захотевший, после того как я перевел его на пост министра сельского хозяйства, вновь стать сенатором; Робер Лекур и Анри Рошро, назначенные соответственно председате­лем Верховного суда и членом Европейской экономической ко­миссии. Стали министрами: Вильфрид Баумгартнер, который, однако, по личным мотивам вышел из состава правительства до истечения срока его полномочий, Пьер Месмер, Луи Тернуар, Жан Фуайе, Люсьен Пэй, Эдгар Пизани, Робер Булен, Франсуа Миссоф, Жан де Брольи, Кристиан де ла Мален. Но если и проис­ходили эти изменения в составе правительства, то Андре Мальро, Эдмон Мишле, Морис Кув де Мюрвиль, Роже Фрей, Луи Жокс, Пьер Гийома, Жан-Марсель Жанненэ, Робер Бюрон, Поль Бакон, Бернар Шено, Пьер Сюдро, Морис Бокановски, Раймон Трибуле, мадемуазель Нафисса Сид Кара, Жозеф Фонтане, Валери Жискар д'Эстен входили в правительство с первого до последнего дня. Конечно, члены правительства были весьма различными между собой людьми. Если многие министры вышли из разных парла­ментских групп, то значительная частьих была назначена из числа крупных государственных чиновников. Если все они в рав­ной степени были увлечены осуществлением власти, старательно выполняли свои обязанности, страстно хотели служить делу национальных интересов Франции, то все же различались по уме­нию работать и по своим способностям. Если самый пожилой из их числа приближался к своему семидесятилетию, то самому мо­лодому было тридцать два года. Но, видя, как они справляются с самыми жгучими и запутанными проблемами, которые когда-либо стояли перед государством, и, с другой стороны, как они всегда стеснены в средствах, я считал, что в целом это были самые лучшие министры, каких только имела Франция. Я испы­тывал по отношению к ним искреннее уважение и дружеские чувства, пока они находились на своих постах. И все они выказы­вали мне знаки своей привязанности. Я чувствовал, что все они убеждены, что дело обновления, которое они осуществляли по моему призыву, отвечало требованиям истории.

Единство и прочность моего правительства, представлявшие столь резкий контраст с неустойчивостью предыдущих прави­тельств, вызвали раздражение групп давления в национальном и мировом общественном мнении. Но какую пользу извлекла из этого государственная власть! Тем более, что одновременно из­менились функции и поведение парламента в результате разделе­ния властей, восстановления стабильности и прекращения состо­яния хронических конвульсий. Безусловно, многие депутаты с трудом привыкали к ограничениям, введенным новыми правила­ми, и к тому, что правительство перестало быть игрушкой в их руках. Безусловно, был нанесен удар по планам тех, кто в преж­ние времена благодаря кризисам рассчитывал стать министром или вернуть себе министерский портфель. Без сомнения, благо­даря этому исчез фермент, который способствовал оживлению парламентской жизни и красноречию депутатов, в результате чего парламентские дискуссии утратили свою драматическую притягательность. Тем более, что усложнение состава современ­ного общества, для которого законодательствуют палаты, делает их работу все более и более трудной. Обсуждаемые ими вопросы столь многочисленны и разнообразны, что число выступлений неудержимо растет. Но поскольку продолжительность сессии и число заседаний ограниченны, «регламент выступлений» неиз­бежно сокращается до предела. Вследствие этого, а также и пото­му, что теперь первое место уделяется техническим соображени­ям и каждая парламентская группа выступает со своим единым мнением, отныне в парламентских дебатах исчезли взволнован­ные общие фразы, взлеты мысли и аргументация, с помощью ко­торых великие ораторы прошлого будоражили и очаровывали де­путатов. Нечто вроде мрачной механизации царит теперь в пар­ламенте. У меня, всегда благоговевшего перед ораторскими талантами, какими блистали французские трибуны, это исчезновение риторики вызывает чувство грусти. Но я утешаю себя тем, что исчезли потрясения, которые под знаком парламентской «игры, яда, наслаждений» характеризовали III и IV Республики и привели их к гибели.

Приступив к исполнению своих обязанностей, я в своем по­слании довел до сведения парламента, что необходимы именно такие перемены: «Характер нашей эпохи и опасности, возникшие для государства вследствие того, что оно не распознало эти опас­ности, привели французский народ к мысли о необходимости ко­ренных изменений парламентского института. Это сделано в новой конституции. Остается практически осуществить большие перемены в деятельности палат и в их отношениях с властью. Сделав это. Национальное Собрание обеспечит в том, что касает­ся его, республиканскому государству эффективность, стабиль­ность и преемственность, чего требует дело возрождения Фран­ции... В этом будет заключаться решительное испытание, перед которым стоит парламент». В дальнейшем я старался сделать так, чтобы не произошло постепенного или частичного забвения осуществленной нами реформы представительных учреждений, суть которой сводилась к тому, что парламент, продолжающий обсуждать и принимать законы и контролировать правительство, перестал бы в то же время быть источником формирования поли­тики и правительства. Вот почему в посланиях, которые я не­однократно направляю палатам, я извещаю их о серьезных начи­наниях, которые я предпринимаю по своему усмотрению, минуя их. Вот почему во время формирования правительства Дебре, как и при формировании нового правительства, пришедшего ему на смену, я никогда не консультировался с парламентскими группа­ми, ибо такие консультации означали бы возврат к прошлому, восстановление тех функций, которыми они больше не обладали. Вот почему я включал в состав правительства многих лиц, никог­да раньше не являвшихся парламентариями. Вот почему я пред­ложил правительству опротестовать перед Конституционным со­ветом регламент деятельности палат, который они старались ус­тановить для себя и который превышал их функции; и действительно, таким путем регламент деятельности палат был изменен. Вот почему за три с половиной года я только четыре раза разрешил премьер-министру поставить в парламенте вопрос о доверии правительству, ибо парламенту достаточно и права на критику правительства. Вот почему в марте 1960 года я не дал согласия на созыв чрезвычайной сессии парламента для обсужде­ния сельскохозяйственных проблем, хотя созыва этой сессии в явных целях избирательной пропаганды требовало более полови­ны депутатов и сенаторов, но по конституции сессия могла состояться только в том случае, если я подпишу декрет о ее созыве. Вот почему, наконец, считая Жоржа Помпиду вполне компетент­ным, чтобы в свою очередь стать моим премьер-министром, я на­значаю его на этот пост, хотя он не только не был членом парла­мента, но не был даже близок к нему.

Но, стараясь всемерно не допустить, чтобы этот институт путем обходных маневров вернулся к тем злоупотреблениям, ко­торые скомпрометировали его и грозили разрушить государство, я тем не менее свидетельствовал ему мое уважение и выражал убеждение в его необходимости для нашей страны при условии, что его деятельность не будет выходить за соответствующие рамки. Впрочем, хотя я не считал возможным установить личный контакт с палатами, я был постоянно в курсе всего, что там про­исходит. Председатель Национального Собрания Жак Шабан-Дельмас часто приходил ко мне побеседовать. Я высоко ценю тонкий и проницательный ум, хорошее знание дел и доброжела­тельность в отношениях с людьми, которые делали Жака Шабан-Дельмаса образцовым руководителем работ палаты как во время пленарных заседаний, так и в повседневной деятельности комис­сий, парламентских групп и отдельных парламентариев. Совсем молодым, одним рывком войдя в число главных руководителей Сопротивления, он остался таким же в политике, и годы не по­влияли ни на его страстность, ни на его дееспособность. Но если он кажется человеком, легко устанавливающим контакты, эклек­тиком в своих идеях, гибким в своих действиях, то с 1940 года Шабан-Дельмас решительно идет за мной и неизменно предан делу национального спасения и обновления. Все то время, что я руководил борьбой, я констатировал, что его ловкость соответст­вовала его достоинствам и не умаляла его прямоты.

Председатель сената Гастон Моннервиль также излагает мне свою точку зрения на политические вопросы. В то время он еще не стоял на позициях, отдаливших его от меня. Благодаря своим способностям этот антилец хорошо исполняет свои функции. Он страстно увлечен защитой престижа и прерогатив сената, в кото­ром председательствует буквально бессменно. Он непреклонен в своей концепции республиканского режима, которую составил в иные времена. В эпоху Виши и оккупации эта концепция, а также патриотизм толкнули его в ряды Сопротивления. Но в настоящее время окостенелость его взглядов может привести к тому, что он не поймет необходимости эволюции и не сможет судить о ней с должной справедливостью.

Помимо встреч с председателями обеих палат, у меня есть множество других связей с парламентом. Я регулярно принимаю в Елисейском дворце бюро обеих палат, бюро парламентских групп, оюро парламентских комиссии. Многие депутаты и сена­торы получают у меня личные аудиенции, и в большинстве слу­чаев мне весьма интересны мнения этих людей, отражающих за­боты и пожелания своих избирателей. К тому же мой брат Пьер был сенатором от департамента Сена и председателем Муници­пального совета Парижа, а мой шурин Жак Вандру — депутат и мэр Кале. Мой визит в каждый департамент неизбежно собирает вокруг меня парламентариев для изучения местных проблем. Не проходит ни одной официальной церемонии или официального приема, где бы не присутствовали представители народа рядом с главою государства. Наконец, я тщательно и в большинстве слу­чаев с удовольствием изучаю ход обсуждения основных вопро­сов в парламенте, ибо результаты были в общем положительны­ми. Правда, что все то время, пока длилась алжирская драма, пар­тии потихонечку отступали; что правила, установленные новой конституцией, таковы, что теперь трудно вызвать правительст­венный кризис; что парламент знает, что я сразу же распущу его, едва он проголосует против правительства; что в Национальном Собрании существует группа депутатов численностью более 200 человек, избранных специально для поддержки де Голля и его правительства, и что эта группа, за исключением нескольких рас­кольников, пересчитать которых хватило бы пальцев обеих рук, оставалась компактной и решительной; что, наконец, премьер-министр, который определяет повестку дня работы палат, орга­низует их сотрудничество с исполнительной властью и принима­ет участие в обсуждениях, встретил у парламентариев уважение, которого вполне заслуживает этот талантливый человек. Во вся­ком случае, законодательная деятельность, осуществлявшаяся в этот период, была очень важной.

Не считая бюджетов, которые регулярно обсуждались и всег­да вовремя принимались, благодаря чему финансы находились в равновесии и поддерживался порядок в экономической, социаль­ной и административной жизни, парламент путем принятия ряда законов осуществил большой комплекс реформ. Так, например, стали осуществляться программы по оснащению различных об­ластей деятельности нации, в частности основных отраслей про­мышленности, университетов, лицеев и школ, здравоохранения и больниц, научных исследований, строительства жилищ, спортив­ной деятельности. Был намечен план преобразования нашего сельского хозяйства и необходимых для этого мероприятий: пла­нирования капиталовложений, организации рынков, социального страхования сельскохозяйственного обучения, водоснабжения. Облегчены условия продвижения трудящихся по социальной лестнице благодаря профессиональной подготовке, переквалификации. созданию рабочих факультетов университетов, облегче­нию перехода рабочих в ранг техников и инженеров. На основа­нии доклада комиссии под председательством Пьера-Оливье Лапи, состоявшей из представителей самых различных направле­ний и тенденций, были урегулированы помощь государства част­ным школам, контроль за их деятельностью и определены обя­занности, налагаемые на эти школы. Была обеспечена охрана ис­торических памятников, и начаты работы по восстановлению первоначального великолепия самых выдающихся памятников. Парижское население было выделено в особый район и создано его особое управление, благодаря чему все развитие столицы будет идти по единому плану. Начато рациональное развитие за­морских департаментов и территорий. Был положен конец чрез­мерным привилегиям местных виноделов. Принят план модерни­зации национальной обороны, основанной отныне на трех эле­ментах: атомные силы, предназначенные для действий на земле, на море и в воздухе; крупные соединения сухопутных, военно-морских и военно-воздушных сил, предназначенные для нанесе­ния удара, маневрирования и вторжения; сухопутная, морская и воздушная системы обороны страны.

Те же самые национальные испытания, которые выпали на долю исполнительной и законодательной власти, не оставили в стороне и судебную власть. В момент, когда я снова встал во главе страны, я нашел ее в состоянии полной депрессии. Прежде всего это касалось состояния кадров судебных работников. Не­смотря на то, что уровень требований для занятия судейских должностей был понижен, что они стали открыты для лиц жен­ского пола, что адвокаты, присяжные поверенные, преподаватели юриспруденции допускались на них без экзаменов, стало невоз­можно укомплектовать все должности специалистами и возникла опасность появления слишком большого числа некомпетентных и неспособных чиновников. Происходило это потому, что судей­ство — призвание почетное и бескорыстное — давало мало мате­риальных преимуществ, в то время как предпринимательство су­лило многое. В дополнение к этому моральные потрясения, более чувствительные для этого корпуса, чем для других, уменьшали одновременно и привлекательность этой профессии, и монолит­ность самого корпуса. Вот к каким результатам привели последо­вательно клятвы послушания, которых когда-то требовал режим Виши, его давление и давление оккупантов, требовавших осуж­дения участников Сопротивления и просто оппозиционеров, на­конец, санкций в отношении тех судей, которые противились этому, и последовавшая за всем этим неизбежная чистка после Освобождения. В дальнейшем судейская- карьера, требующая независимости взглядов, испытала прямое вмешательство в ее дея­тельность политики, поскольку по конституции 1946 года не­сколько членов Высшего судебного совета назначались Нацио­нальным Собранием, иначе говоря, партиями. Наконец, тяжелое положение судебных органов усиливалось вследствие их уста­ревшей организации — суды были неправильно распределены и слишком многочисленны для населения, все более и более кон­центрирующегося в городах, — и вследствие нехватки техничес­ких и материальных средств, тогда как их миссия становилась все более сложной.

Становилась неизбежной коренная реформа судебных орга­нов. Я осуществил ее 22 декабря 1958 года по предложению Ми­шеля Дебре, в то время занимавшего пост хранителя печати, с помощью двух ордонансов, имевших силу органических законов, тесно связанных с новой конституцией и касающихся один Уста­ва судебных органов, другой — функций и состава Высшего су­дебного совета. Чтобы восполнить недостаток судей, унифициро­вать их подбор, дать им необходимую подготовку, был создан разместившийся в Бордо Центр юридического обучения, кото­рый в судебной области стал тем же, чем является Национальная школа администрации для государственных учреждений. Чтобы обеспечить судьям материальное и моральное положение, соот­ветствующее их роли, судебная иерархия была сведена до двух ступеней, что наводило порядок в деле продвижения и ускоряло его, денежное вознаграждение существенно увеличивалось, а Высший судебный совет благодаря нововведениям в отношении его состава и функции полностью освобождался от политическо­го воздействия. Для того чтобы приспособить судебные органы к современной структуре страны, были упразднены суды округов и мировые судьи, учреждены суды высшей инстанции, в которых сконцентрировано рассмотрение всех дел, укреплены апелляци­онные суды и упрощена сверху донизу процедура судопроизвод­ства.

В Елисейском дворце я председательствовал на заседаниях Высшего судебного совета, деятельностью генерального секрета­риата которого при мне руководил Пьер Шабран. Здесь я рас­сматривал и утверждал назначения, перемещения, награждения, предлагавшиеся хранителем печати или Кассационным судом. Здесь же я рассматривал дела преступников, обращавшихся ко мне с просьбой о помиловании. Здесь я выслушивал по каждому общему вопросу или частному делу мнения министра и девяти других членов Совета. Для того чтобы мое мнение не оказывало никакого влияния на их высказывания, я принимал решения только после окончания заседания.

Чтобы иметь возможность следить за осуществлением этой серьезной реформы, я, помимо заседаний Совета, выслушивал доклады о ней министра Эдмона Мишле, человека с ясным умом и добрым сердцем, верного товарища, которого борьба в Сопро­тивлении, ужасы депортации, раны, полученные в ходе полити­ческой борьбы, лишили иллюзий, но не лишили снисходитель­ности. Я выслушиваю Никола Баттестини, первого председателя Кассационного суда, и моего друга Мориса Патена, председателя Уголовной коллегии. Я выслушиваю мнение первых председате­лей апелляционных судов и генеральных прокуроров, которых периодически принимаю в Париже и с которыми поддерживаю контакты во время поездок по провинциям. И таким образом я могу наблюдать, как работники французских судебных органов превозмогали горечь и сомнения, которые их часто одолевали, но оставались подверженными ударам, наносимым нашей эпохой. Я вижу их почти всех такими, каковы они есть: ведущие скромное существование, достойные и честные в своем поведении, но именно потому находящиеся в некоторой изоляции от общества, ставшего жадным к материальным ценностям и морально потря­сенным. Я вижу их, скрупулезных в ведении следствия и беспри­страстных во время процессов, но подвергающихся давлению и запугиванию со стороны шумной толпы специалистов по фабри­кации общественного мнения, жаждущих обычно скандалов и выступающих за безнаказанность. Короче говоря, я вижу, что они сознательно и порой с увлечением относятся к своим труд­ным обязанностям, но часто становятся жертвами настроений на­шего века, в котором господствуют веяния распущенности и по­средственности. Однако усилия по восстановлению положения, предпринятые в этой области, как и в других, начинают прино­сить свои плоды. Начиная с проведения реформы, постепенно стали улучшаться и положение судей, и деятельность судов, уве­личилось число и улучшилась подготовка молодежи, стремящей­ся к судейской карьере, начала утверждать себя судебная власть, от которой в столь многих отношениях зависят условия жизни людей и устои государства.

В общем и целом я осуществляю свои функции, стремясь ру­ководить исполнительной властью, удерживать законодательную власть в отведенных ей рамках, гарантировать независимость и достоинство судебной власти. Но, помимо этого, я постоянно имею дело с крупными органами, которые дают государству со­веты, вместо того чтобы ограничиваться соблюдением предста­вительных и формальных отношений с ними. Только что создан­ный Конституционный совет поддерживает регулярную связь со мной, особенно в лице его председателя Леона Ноэля. Он вкладывает в свои сообщения относительно деятельности наших новых институтов все то, что может предложить огромный поли­тический, дипломатический, административный и юридический опыт, когда он соединен с широтой взглядов и горячими чувства­ми патриота. В Экономическом и социальном совете представи­тели основных отраслей деятельности рассматривают проекты, касающиеся прогресса и развития экономики, в особенности план. Я прислушиваюсь к рекомендациям таких компетентных людей, как председатель Совета Эмиль Рош, хорошо информиро­ванный обо всем, Робер Ботеро и Габриэль Вантежоль из ВКТ — «Форс увриер», Морис Буладу и Жорж Левар из христианских профсоюзов, Пьер Лебрен из ВКТ, Андре Мальтер и Роже Мийо из профсоюза государственных чиновников, Леон Женжамбр из Союза мелких и средних предприятий, Жозеф Куро и Альбер Женэн из Национального фронта защиты сельского хозяйства, Марсель Дене и Мишель Дебатис из Объединения молодых фер­меров, Рене Блондель из Сельскохозяйственной палаты, Жорж Вилье от патроната, Жорж Дебриер из Торговой палаты, и мно­гих других. Я с интересом выслушиваю мнение этих квалифици­рованных специалистов, и тем более охотно, что во время наших встреч они беседуют в умеренных тонах, что находится в прият­ном контрасте с язвительностьюих публичных выступлений. Од­нако непримиримые в своих противоположных точках зрения, но понимающие, что государство является арбитром и часто распре­делителем средств, именно к государству каждый из них обра­щался со своими требованиями и своими обидами.

Государственный совет представляет сейчас — в большей сте­пени, чем когда-либо ранее, — элиту умов, созревших на ниве юридических и экономических наук, самые молодые из которых вышли из питомника Национальной школы администрации. Многие члены Государственного совета, рассматривая судебные и арбитражные решения, остаются независимо от их возраста верными принципу беспристрастности, в чем и состоит смысл существования Государственного совета и его величие. Многие члены Государственного совета — как работающие непосредст­венно под моим началом, так и на самостоятельных администра­тивных постах или при различных министрах — демонстрируют свои блестящие качества. Однако некоторые из них охотно при­мыкают к отдельным политическим течениям. К таким относят­ся, в частности, те, кто пытался, покинув Совет, стать парламен­тарием или даже министром, но после неудачи на выборах опять вернулся в Совет. В результате налет тенденциозности лежит на отдельных «мнениях» Государственного совета, заседающего в Пале-Рояле по подготовленным правительством проектам законов и декретов. Работой Совета руководил сначала Рене Кассен, ярый сторонник демократии как во время войны, так и после нее, проповедник Декларации прав человека, а после него — Алек­сандр Пароди, заслуживший выдвижения на этот пост благодаря великим делам, которые он свершил для Республики в момент величайшей опасности. Они докладывают мне о работе Совета достаточно ясно и искренне, чтобы я мог определить, что необхо­димо принять. О положении юридического корпуса, его потреб­ностях, его пожеланиях, о деятельности Кассационного суда, членами которого всегда были выдающиеся юристы, потонув­шие, однако, ко времени моего возвращения к власти в накопив­шихся делах из-за отсутствия средств и необходимых помощни­ков, мне докладывают первый председатель Кассационного суда Баттестини и Генеральный прокурор Бессон. После восстановле­ния равновесия бюджета и наведения порядка в государственных расходах снова стал в почете и вошел в силу Расчетный суд. Когда его первый председатель Роже Леонар и Генеральный про­курор Венсан Буррель докладывают мне о результатах контроля Собрания, то они знают, что эти результаты использую я сам, тем более что, поскольку почти вековое отставание бюджета теперь ликвидировано, они соответствуют бюджету только что закон­чившегося года.

Генеральный делегат Пьер Пиганьоль и сменивший его Андре Марешаль докладывают мне о непрерывно расширяющихся ра­ботах в области научных исследований, о все возрастающих по­требностях институтов и лабораторий, о все увеличивающихся просьбах научных работников. Я внимательно слежу за деятель­ностью Комиссариата по атомной энергии, о работе которого мне докладывают Верховный комиссар Франсис Перрен, генераль­ный управляющий Пьер Кутюр и начальник управления по воен­ному использованию атомной энергии главный инженер Жак Робер. Последний был вдохновителем и руководителем научно-исследовательских работ по созданию нашего атомного оружия, организатором производства и испытаний этого оружия. О жизни и нуждах армии мне регулярно докладывают начальник Гене­рального штаба вооруженных сил (этот пост последовательно за­нимали генералы Эли, Олие и Айере), а также начальники шта­бов и генеральные инспекторы сухопутных сил, военно-морского флота и авиации. Их доклады служат необходимым дополнением к информации военного министра. Наконец, мне часто приходится иметь дело с генералом Катру, Великим канцлером Ордена почет­ного легиона. Свою блестящую карьеру он увенчал разработкой но­вого устава ордена, благодаря которому орден сможет излечиться от своей болезни упадка, и подготовил Акт, учреждающий орден лиц, награжденных национальным крестом «За заслуги». Что же касается Ордена освобождения, то его примерная жизнь, о кото­рой рассказывают мне канцлеры ордена генерал Энгольд и затем Клод Этье де Буаламбер, служит мне утешением.

В совершенно ином плане, которому я придавал, однако, большое значение, мне неоднократно случалось принимать графа Парижского, визиты которого всегда отличались скромностью, но были полны интереса. С отличающей его широтой и правиль­ностью взглядов наследник наших королей проявляет свою оза­боченность вопросами национального единства, социального прогресса и престижа Франции. Именно об этом он говорит со мной и в этом же духе ведет свой «Бюллетень», замечательно из­лагая в нем свои взгляды. Должен сказать, что каждая встреча с главой Французского дома была мне полезна и ободряла меня.

Чтобы понять непосредственную деятельность людей и возни­кающие перед ними трудности, я вызывал тех, кто занимал вид­ное положение в государственном аппарате и непосредственно руководил проведением в жизнь политики правительства. Так, я принимал начальников основных управлений министерств, ибо по мере расширения государственной администрации их роль возрастала. Так, я принимал руководителей отдельных государ­ственных учреждений и директоров национализированных пред­приятий; последние, несомненно, были избавлены от смертель­ных мук конкуренции, но зато терпели неудобства, связанные с контролем министерства финансов и одновременно с чрезмерны­ми требованиями профсоюзов. Так, я принимал префектов: им ставится в вину все, что происходит в их департаментах, особен­но в области экономической и социальной жизни, занимающих теперь первостепенное место, но бесспорно, что их власть при­знается повсюду и что они действительно являются руководите­лями жизни на местах. Так, я принимал наших послов: практи­ческие, экономические и торговые вопросы также заняли сущест­венное место в их деятельности, и они убедились, что в этой области, как и в других, восстановление политического кредита Франции сыграло большую роль. Так, я принимал ректоров Ака­демии. Они с удовлетворением взирали на то, как вырастали новые университеты, новые коллежи, новые лицеи, новые школы, появлялись новые кадры преподавателей, но они уже предчувствовали потрясения, наступление которых было рано или поздно неизбежным в связи с резким увеличением числа сту­дентов, и их тревожила возможность опасного кризиса во вверен­ных им учебных заведениях в результате того, что часть педаго­гического корпуса не перестает наносить удары по авторитету власти, какой бы она ни была, и подрывает свой традиционны престиж систематическими забастовками, шокирующими учени­ков. Так, я принимал командующих военными, морскими и воз­душными округами; алжирские события ни у кого из них не по­колебали лояльности, но все они перенесли тяжкие моральные испытания; каждый из них превыше всего ставит задачу восста­новления мощи Франции.

В общем, различные части тела французского государства составляют единое целое, достойное и способное руководить нацией. Благодаря организаторским способностям и чувству реальности, которым вдохновлялись некогда строители этого мо­нумента — нашего государства, оно продолжает свое существо­вание со времен Наполеона, несмотря на все испытания и неверо­ятную нестабильность наших режимов и правительств. Безуслов­но, сейчас необходимо облегчить условия поступления на государственную службу, расширить охватываемые ею области, приспособить различные органы к эволюции, выдвигающей на первый план государственной деятельности экономические, со­циальные и школьные проблемы, к эволюции, преобразующей Францию из сельскохозяйственной и деревенской страны в стра­ну городскую и промышленную. Но продолжают оставаться при­годными: первоначальный замысел органов государственного ап­парата, накопленный ими опыт, представление, которое создала о них нация, охотно фрондирующая против них и осыпающая их насмешками, но отнюдь не стремящаяся уничтожить их. Со своей стороны все органы государственного аппарата ценят свое­го рода революцию, которая дала Республике главу государства. Чувство определенного удовлетворения царит на совещаниях, на которых их руководители собираются у генерала де Голля как в Елисейском дворце на приемах по случаю Нового года, так и в префектурах департаментов во время моих визитов. Каждый с радостью ощущает, что государственное здание отныне увенчано вершиной, которая скрепляет все его отдельные части.

Но я хочу быть непосредственно и зримо связан не только с чиновниками французского народа, а с самим народом. Необхо­димо, чтобы французы видели и слышали меня, чтобы я видел и слышал французов. Возможность для этого мне дают телевиде­ние и официальные поездки по стране.

Во время войны я извлек большую пользу из радио. Все, что я смог сказать и распространить с его помощью, безусловно, во многом способствовало восстановлению национального единства страны в борьбе против врага. После моего ухода я мог высту­пать только на местных собраниях, поскольку доступ к микрофо­нам радио был мне закрыт. И вот единая система микрофонов и телевизионных камер предоставляется в мое распоряжение как раз тогда, когда новое изобретение начало свое стремительное развитие. Внезапно я оорел несравненное средство присутство­вать сразу повсюду. При условии, однако, что мое появление на экранах телевизоров будет успешным. Не впервые я шел на риск, и это был не единственный риск для меня, но все же это был большой риск.

Если в героические времена Сопротивления я всегда принуж­дал себя выступать перед публикой без заметок, то, наоборот, выступая перед микрофонами радио, я ооычно читал заранее на­писанный текст речи. Но теперь телезрители могут видеть де Голля в момент его выступления. Чтобы остаться верным самому себе, мне необходимо было обращаться к телезрителям так, как будто я нахожусь с глазу на глаз с ними, без всяких заме­ток и без очков. А ведь мои обращения к нации, поскольку они носили характер экс катедра¹⁰, предназначены были для тща­тельного анализирования и толкования, старательно писались мною заранее, и в дальнейшем перед телекамерами я должен был прилагать огромные усилия, чтобы сказать только то, что предва­рительно подготовлено. Для семидесятилетнего старика, сидяще­го в одиночестве за столом под безжалостным светом ламп, речь шла о том, чтооы выглядеть достаточно оживленным и в то же время естественным, чтобы привлечь и удержать внимание слу­шателей, не допуская ни чрезмерной жестикуляции, ни неумест­ной мимики.

За эти четыре года миллионы и миллионы французов много раз встречались таким образом с генералом де Голлем. Всегда я говорил с ними не столько о них самих, сколько о Франции. Из­бегая противопоставлять одну часть французов другой, льстить одной фракции в ущерб другим, ублажать те или иные их част­ные интересы, короче говоря, избегая использовать старые ре­цепты демагогии, я старался, наоборот, объединить сердца и умы французов вокруг того, что было общим для них, дать всем по­чувствовать, что они принадлежат к единому целому, вызвать подъем общенациональных усилий. При каждом случае я старал­ся показать, перед какой проблемой все мы в данный момент стоим, указать, каким образом мы можем и должны ее решать, старался подчеркнуть нашу волю и наши возможности добиться успеха. Каждое такое выступление длилось примерно двадцать минут. Этот спектакль происходил по вечерам на всенародной арене, но не было ни гула толпы, ни аплодисментов, и я был лишен возможности узнать, что думает эта огромная и таинственная аудитория. Но затем раздавался оглушительный концерт сомнений, критики и насмешек всех средств информации, клей­мящих мое «самодовольство» и заглушающих робкий хор благо­желательных голосов. И наоборот, на нацию мои выступления производили впечатление: «Это серьезно!», «Де Голль всегда таков!» и «Ах, все-таки Франция кое-что значит!». Следователь­но, желаемый результат был достигнут, ибо народ поднял голову и обратил свои взоры к вершинам.

Однако мои выступления по необходимости были слишком общими, чтобы я мог излагать в них крупные проблемы с доста­точной степенью точности. Для этой цели я использовал пресс-конференции, впрочем также транслировавшиеся по радио и телевидению и полный отчет о которых затем публиковался большинством газет. Два раза в год в Елисейский дворец пригла­шались делегаты от всех французских периодических изданий, представители всех международных агентств, корреспонденты всех иностранных органов печати. Вместе с ними приглашались некоторые специальные чиновники министерств и посольств. Все правительство находилось здесь же, рядом со мной. Около тысячи человек рассаживались в «Праздничном зале», чтобы присутствовать на этой своего рода традиционной церемонии, которой воспоминания о прошлом и любопытство к настоящему придают значение мирового события. Я нахожусь перед свое­образной аудиторией, завладеть вниманием которой труднее всего, ибо она состоит из людей, которые по самой своей профес­сии уже пресытились человеческими ценностями, внимание ко­торых можно привлечь лишь резкостью мыслей и которые чаще всего — ради броского заголовка, сенсации, ради увеличения ти­ража — стремятся описывать поражения, а не успехи. Однако это не мешает тому, чтобы сквозь их недоброжелательство, иронию, скептицизм различить жадность до новостей этих информаторов и уважение знатоков. В ответ на интерес, который они ко мне проявляют, я отвечаю таким же интересом. Благодаря этому на пресс-конференции возникает атмосфера неослабного внимания и подчеркивается тот факт, что каждая пресс-конференция носит характер большого события.

К тому же я всегда стараюсь сообщить на таких пресс-конфе­ренциях о принятых решениях и одновременно рассмотреть ряд проблем. Темы пресс-конференций, естественно, зависели от об­стоятельств. Все то существенное, что я намеревался сказать на каждой из них, было хорошо подготовлено заранее. С другой стороны, мой уполномоченный по связям с прессой еще до пресс-конференции устраивает так, чтобы мне были заданы над­лежащие вопросы. Я последовательно отвечаю на них таким образом, чтобы в целом мое выступление представляло собой ут­верждение определенной политической линии. Совершенно есте­ственно, не упускают случая задать мне лукавые вопросы с тем, чтобы поставить меня в затруднительное положение. Я отделы­ваюсь в случае подобных попыток несколькими шутками, кото­рые вызывают смех у присутствующих. В результате на протяже­нии полутора часов излагаются намерения и действия Франции в том, что касается ее институтов, экономики, финансов, социаль­ных проблем, деколонизации, Алжира, внешней политики, обо­роны и т. п., и я уверен, что это делается полнее и искреннее, чем когда-либо ранее. Едва я заканчиваю пресс-конференцию, как присутствующие бросаются к телетайпам, телефонам и в редак­ции. На следующий день появляются заявления всех, кто выра­жает определенные тенденции, французское и иностранное радио по-своему толкуют мои слова, публикуются различные статьи, как правило враждебные или по крайней мере полные колкостей, но моя пресс-конференция находит свой отклик во всем, что пе­чатается. В дальнейшем органы информации, показавшие своим смятением, что мои заявления «вышли за рамки обычного», ус­покаивают себя выводом: «Он не сказал ничего нового!»

С помощью радио и телевидения я приближаюсь к нации, но приближаюсь не непосредственно. С другой стороны, официаль­ные церемонии, парады, открытие памятников и предприятий, которым я придаю необходимую торжественность, но на кото­рых появляюсь, строго соблюдая установленные традиции этике­та, также не позволяют мне установить прямого контакта с людьми. Для установления между ними и мной живой связи я намере­ваюсь посетить все департаменты. В первую половину моего семилетнего президентского срока, помимо заморских поездок, я посетил за три с половиной года 67 департаментов метрополии. Я ездил по каждому департаменту с утра до вечера. Всюду я выполнял одинаковую программу. Большой прием в главном го­роде департамента, включавший: военный парад на центральной площади; последовательные беседы в префектуре с парламента­риями, Генеральным советом, мэрами всех коммун, прием деле­гаций, епископа местной епархии, пастора, раввина, крупных чи­новников, высших офицеров; в ратуше — встреча с муниципаль­ным советом, с отдельными деятелями; после этого я выступаю с речью на центральной площади, переполненной народом, в об­становке всеобщего энтузиазма; в промежутке, по воскресеньям, присутствую на службе в соборе; везде я даю большой обед из­бранникам народа и деятелям департамента в префектуре, где ос­танавливаюсь на ночь. Аналогичные церемонии в супрефектурах и других населенных пунктах, где всегда я посещаю ратушу, об­ращаюсь к муниципалитету и выступаю перед жителями. Проез­жая через многочисленные города и деревни, мой кортеж всегда останавливается, чтобы мэр в присутствии народа приветствовал генерала де Голля и генерал ответил ему. На всем протяжении пути я посещаю заводы, стройки, шахты, крестьянские хозяйства, университеты, лаборатории, школы, военные учреждения и т. п. Во всех населенных пунктах, крупных или небольших, трога­тельно разукрашенных, население встречает меня горячо, и визит проходит в радостной обстановке. Множество людей собирается вдоль дорог, по которым я проезжаю, и встречает меня аплоди­сментами. Всюду, где я выступаю, народ меня горячо приветст­вует. Каждый раз, как я запеваю «Марсельезу», ее подхватывает могучий хор присутствующих. Когда я смешиваюсь с толпой или хожу пешком по улицам, мне улыбаются, я слышу слова привета, со всех сторон ко мне тянутся руки.

Во время поездок я собирал обильную жатву впе­чатлений и практических сведений. Куда бы я ни поехал, вспоминая места, связанные с Сопротивлением, всюду префекты, парламентарии, генеральные советники и чиновники говорили со мной только о строительстве, об урбанизации, о со­здании промышленных зон для расширяющихся городов; о кре­дитах, рынках, укрупнении земельных хозяйств, водоснабжении, канализации для деревни, переживающей процесс модернизации; о факультетах, школах, лицеях, технических коллежах, которых всегда не хватает и которые всегда недостаточно велики; о рас­ширении дорог, прокладке каналов, строительстве аэродромов, чтобы жизнь била ключом, а процветание наступило скорее. Все, что я слышу и вижу, дает мне возможность ощутить на месте всю серьезность и масштабы национальных потребностей: необходи­мость оснащения и приведения в порядок территории страны, со­здания районов и слияния коммун в целях укрупнения слишком небольших для нашего времени административных округов, пря­мое участие экономических и социальных организаций всех зве­ньев в разработке планов и в их осуществлении, чем пока зани­маются только генеральные или муниципальные советы, рожден­ные в ходе политических выборов.

Франция поднимается по склону. Моя миссия по-прежнему состоит в том, чтобы неуклонно вести ее вверх, тогда как все раз­дающиеся снизу голоса непрерывно зовут ее обратно вниз. Решив во второй раз слушаться меня, Франция вышла из маразма и только что преодолела этап обновления. Но и теперь, совсем так же, как вчера, я не могу указать ей иной цели, кроме движе­ния к вершинам, другого пути, кроме пути непрерывных усилий.