Глава 6. Острое лезвие совершенно нового скальпеля легко вошло в глазницу

Острое лезвие совершенно нового скальпеля легко вошло в глазницу. Он не чувствовал сопротивления даже в тот момент, когда перерезал зрительный нерв.

Вырезать ей глаза – дело нескольких минут. Глазные яблоки упали на сложенное вдвое кухонное полотенце, расстеленное на столе. Конечно, она вырывалась, даже пыталась кусаться, но ее зубы не могли прорвать грубую ткань рабочих перчаток. Постепенно он достиг не только высокого мастерства в этом процессе, но и установил определенную последовательность действий, следуя которой легко можно было лишать их глаз.

Первые попытки оказались неудачными. Скальпель слишком глубоко входил в глазницу, повреждая им мозг. Они умирали быстро, и смерть их была омерзительна. Тело сводили судороги, они мочились под себя, их рвало, а еще они дергались, словно зомби, но уже через минуту все было кончено. Конечно, первые пару раз это вызывало в нем интерес, но не приводило к цели, поэтому он начал совершенствовать и свое мастерство, и инструменты. Скальпель, которым он пользовался, был таким тонким, что им можно было разрезать травинку. Кроме того, всякий раз он использовал новый. Лезвия были отличными, но тупились быстро. Да, инструменты стоили довольно дорого, но это не имело значения. Чтобы добиться успеха, он понял это уже давно, нужны были тренировки, тренировки, тренировки… А еще правильное обеспечение. И это касалось всего в этой жизни.

Сейчас он уже считал себя профессионалом, а потому полагал неприемлемым истязать их бесцельно. Главное – они не должны были умирать под его ножом, ведь мертвые они не приносили никакой радости. Чтобы оказаться полезными, они должны быть не только живыми, но и сильными, иначе они не дарили ожидаемых ощущений. Они нужны ему живыми, с обостренными чувствами и инстинктами!

Он медленно подошел к огромному террариуму, занимавшему большую часть комнаты. Два с половиной метра в высоту, четыре метра в глубину, а в длину… казалось, бесконечность. Он сам построил все это. Поставил вторую стену, деревянную, все закрыл и замаскировал. Верхнюю часть, куда можно было добраться только при помощи маленького табурета, он использовал как полку для своей коллекции книг. От пола до уровня головы простиралось обрамленное рамой из красного дерева панорамное стекло, чей мягкий цвет контрастировал с зеленью мира за ним, поблескивавшего в лучах искусственного света.

Каждый раз, когда он входил сюда, им овладевало такое чувство, будто он и вправду очутился в джунглях. Конечно, необходимыми для создания такого впечатления оказались и аудиозаписи, нескончаемым потоком лившиеся из дорогих колонок. Звуки джунглей… Для него было важно совершенство. Он так старался, вложил в это столько денег – чужих на самом деле денег. И ему это удалось. Он обустроил для своей мамбы, dendroaspis viridis^[3], среду обитания, полностью воссоздающую тропические леса западной Африки. Мамбы живут на деревьях, поэтому пришлось повозиться с террариумом. Через постоянного поставщика он импортировал из далеких стран экзотические, по большей части редкие растения, и теперь они колыхались в лучах искусственного света. Тут постоянно поддерживалась температура от 25 до 28 °C, а еще высокая влажность. Все эти данные непрерывно проверял компьютер, высвечивая результат на диаграмме.

Выключатель с часовым механизмом открывал шланги, и каждые шесть часов в этом искусственном мире шел дождь.

Остановившись перед стеклом, он осмотрел простиравшийся по ту сторону лес. Мамба пряталась, укрывшись где-то в густой зеленой листве. Но это не имеет значения! Как только ее жертва окажется на земле, испуганная, растерянная, змея покажется.

Вернувшись к столу, он вытащил уже ослепленную им мышь песчанку из прямоугольной стеклянной коробки. Подхватив песчанку за хвост, он залез на табурет и на уровне двух метров над полом открыл небольшую деревянную дверцу. Заслонка была расположена выше панорамного окна, но пользоваться ею было не совсем безопасно. Зеленая мамба, одна из самых быстрых и ядовитых змей в мире, сулила верную смерть от укуса, если не успеешь принять противоядие. Так что лучше было подстраховаться.

Сунув руку в террариум, он отпустил мышь и поспешно задвинул заслонку.

Песчанка, провалившись сквозь густую листву, очутилась на полу, покрытом лесным перегноем, листьями и песком. Приземлившись на лапки, она на мгновение замерла, а потом бросилась бежать. Животное было ранено и испугано, и потому даже усики не помогали ему. Мышь наталкивалась на камни, корни растений и стекло, ее движения становились все резче. Он надеялся, что у песчанки не случится инфаркт до того, как ее заметит мамба! Такое уже бывало, и не раз, и это всегда злило его.

Отойдя на пару шагов назад, он опустился в уютное кресло, свое любимое место для наблюдения за террариумом.

Представление могло начинаться!

Но пока ничего не происходило.

Песчанка двигалась уже медленнее, силы покидали ее. А может быть, она думала, что опасность миновала. Эта мысль ему нравилась. Вот она сидит перед стеклом, надеется на что-то, пытается примириться со своими ранениями, благодарная судьбе за то, что осталась жива. А тем временем враг уже следит за ней. Он сидел неподвижно, наслаждаясь покоем джунглей, чувствовал, как тело его обволакивает влажное тепло, как сочатся потом все поры; вслушивался в чуждые звуки, диковинное сочетание птичьих трелей, писка, шуршания, жужжания и шипения; воспринимал существовавшие лишь в пространстве его воображения запахи – сладковатый аромат разложения и возрождения, вечного круговорота жизни, которого никому и ничему не дано избежать.

И, как всегда, когда он сидел здесь, его сознание покинуло тело, этот ненавистный сосуд, который могли видеть все остальные. Сознание парило над джунглями, любовалось этим чуждым природным, пронизанным жизнью миром, не заботясь об опасности и смерти. Оно плыло на облаках, устремляясь к вечности, и это было для него трансцендентальным опытом невыразимой красоты. К несчастью, усталость вернула его обратно в тело.

Ночь выдалась нелегкой. Сперва нужно было надежно укрыть новенькую, а потом еще вернуться обратно. Конечно, ему хотелось заняться ею прямо сейчас, но действие снотворного продлится до полудня, так что пока можно насладиться этим спектаклем.

Что-то двигалось в листве!

Мамба!

Значит, она все-таки проголодалась.

Сперва шелохнулись отдельные листики, дрогнули и замерли вновь. Он не видел тела змеи, замечая лишь следы ее продвижения.

Он выпрямился, пододвигаясь ближе к стеклу и широко распахнув глаза.

– Где ты? Покажись, малышка!

И вдруг из зарослей бесшумно метнулось ее изящное тело. Темные глаза смотрели на землю – мамба увидела песчанку, сидевшую на месте. Мышь подняла голову, словно пытаясь посмотреть наверх. Должно быть, она позабыла, что у нее больше нет глаз. Мелкие волоски у носа, да и сам нос, подергивались, песчанка принюхивалась, пытаясь таким образом справиться со слепотой.

Ах, как же ему нравился этот момент, когда мышь понимает, что обречена на смерть и ничего не может поделать с этим. Он любил это мгновение и боялся его, словно разрываясь на части; что-то в этих ощущениях манило его – древняя магия зова. В такие моменты он ощущал тот самый животный страх, страх слабого зверя перед сильным, перед тем, кому суждено стать охотником, а не добычей. Такая простая и вечная истина.

Мышь вновь начала свой бег, натыкаясь на бесчисленные преграды. А вот змея оставалась совершенно спокойной. Ее тусклые глаза не мигали. Он видел только ее голову и часть тонкого зеленого тела – остальное скрывала листва.

Мамба снова резко двинулась вперед. Двухметровое тело грациозно приземлилось, образовав круг с песчанкой в центре. Мышь, дрожа, остановилась и подняла голову, словно надеясь хоть что-то увидеть своими пустыми глазницами.

Голова змеи метнулась к цели – мощное и в то же время изящное движение. Слегка изогнутые зубы впились в тело песчанки.

– Да! – он захлопал в ладони, увлеченный зрелищем.

Мышь дернулась еще пару раз, но бежать не пыталась, и, только когда тело песчанки замерло, мамба начала трапезу. Открыв рот, она отпустила маленькое тельце и просунула нижнюю челюсть под свою добычу. Медленно-медленно тело песчанки скрылось во рту змеи. Два метра извивающейся мощной плоти втягивали в себя жертву, легко, без усилий сокращались мышцы, и по перемещениям выпуклости он мог видеть, где сейчас находится трупик мыши.

Дальнейшее было скучным и длилось долго. Процесс пищеварения его не интересовал. Мышь была мертва, больше не было ни ужаса, ни охоты, ни осознания собственного бессилия. Все, что так влекло его, обрывалось в момент смерти. Потому смерть была ему неинтересна.