Глава 53. Я ожидала тяжелой обстановки, потому что на предыдущем месте преступления было плохо

Я ожидала тяжелой обстановки, потому что на предыдущем месте преступления было плохо. Но такого я не ожидала. Либо наш насильник-убийца для второго убийства перешел в ванную, либо это совсем новый убийца.

Тот же запах гамбургера я почуяла, когда входила в дом. Зебровски дал мне пластиковые бахилы — надеть на кроссовки, и подал коробку перчаток. Он что-то сказал насчет того, что на полу грязно. Никогда не думала, что Зебровски так склонен к преуменьшениям.

Ванная была красной. Красной, будто кто-то покрасил все стены алым, но это не было ровной работой маляра. Стены не были просто красными или багровыми, но алыми, рубиновыми, кирпичного цвета там, где уже засыхало, цвета такого темного, что казался черным, но все искрилось красным, как темный гранат. Я пыталась сохранять хладнокровие и ясность мысли, разглядывая все эти оттенки красного, пока не увидела кусок чего-то длинного, тонкого и мясного, приклеенного кровью к стене, как кусок требухи, отброшенной неряшливым мясником.

Вдруг в ванной стало жарко, и мне пришлось отвернуться от стен, но на полу было еще хуже. Кафельный пол не поглощал влагу, и он был покрыт кровью, таким слоем, что она оставалась жидкой и блестящей почти на всей площади. Надо признать, небольшой площади, но для одной комнаты крови все равно было много.

Я обхватила косяк двери, ведущей в ванную. Ноги в бахилах оставались еще на относительно чистой плитке, где стояла табуретка. Крошечная ванная с зеркалом и туалетным столиком и двойным стоком поодаль. В спальне не было и этого, но постель была тщательно заправлена и нетронута.

Небольшой мраморный порожек удерживал в ванной озерцо крови. Тоненький край, сохранивший чистоту остальных комнат. Я была благодарна за этот тонкий край.

Я снова посмотрела на стены. В дальнем углу располагался глубокий душ на три персоны. Стеклянные двери заплеснула кровь и высохла до цвета леденца. Душ не был покрыт кровью так же полностью, как остальные стены. Я пока еще не знала почему.

Почти все остальное место занимала ванна. Не такая большая, как у Жан-Клода, но почти такая же, как была у меня в доме когда-то. Мне моя ванна нравится, но теперь я знала, что не один день пройдет, пока я снова смогу в нее сесть. Сегодняшнее зрелище разрушило бы все удовольствие.

Ванна была полна побледневшей крови. Кровь цвета темно-красных роз, слишком долго бывшая на солнце, выцветает до оттенка розового, не совсем розового, а так, будто собиралась быть несколько темнее. Кровавая вода розового цвета наполняла ванну почти до краев, будто чашу с пуншем. Неудачная мысль. Очень неудачная.

Сейчас очень несвоевременно было бы думать о питье или еде любого вида, очень несвоевременно. Мне пришлось отвернуться, глянуть в меньшие комнаты, мельком заметить кровать и все еще занятых делом полицейских в дальней комнате. Никто из них не вызвался меня сопровождать. Их можно понять, но я вдруг почувствовала себя в изоляции. Между нами было только три малые комнаты, но ощущение у меня было такое, что они за тысячу миль. Такое чувство, что, закричи я сейчас, никто не услышит.

К умывальнику с зеркалом я прошла через дальнюю дверь. Опершись на холодный кафель, я пустила холодную воду себе на руку. Полотенца для рук не было — наверное, сунули в мешок и отправили в лабораторию, где на нем будут искать волосы, волокна и прочее. Вытащив футболку из джинсов, я ею насухо вытерла лицо. На ней остались темные пятна — остатки вчерашней косметики. Я заглянула в широкое зеркало, ярко сияющее в верхнем свете. Под глазами следы туши. Вот такая она водостойкая. Сопротивляется воде, но все же поддается. Подолом футболки я стерла черные пятна — почти все. На футболке теперь были пятна, но это ладно.

Зебровски глянул на меня из дверей:

— Ну и как оно?

Я кивнула, потому что не доверяла собственному голосу. Он вдруг осклабился, и если бы я чувствовала себя чуть лучше, я бы ужаснулась его следующему комментарию, но сегодня я была слишком оглушена. Это было не важно, все было не важно, потому что, как бы и что бы ни было важно, я не могла бы ради этого вернуться в ту ванную. А должна была. Поэтому ничего не было важно. Я была пуста, спокойна, и ничего вокруг не было.

— А кто была та девушка сегодня утром? Мы тут устроили тотализатор. Кто говорит, что это твоя лучшая подруга Ронни Симс, но я лично так не думаю: она все еще неровно дышит к тому профессору из Вашингтонского универа. Я ставил на ту беленькую леопардиху, что у тебя всегда живет. Так кто это был?

Я, наверное, заморгала.

Он нахмурился и шагнул внутрь:

— Анита, все нормально?

Я покачала головой:

— Нет. Не все нормально.

Его лицо стало все внимание и забота. Он подошел ближе, почти взял меня за руку, но остановился.

— Что такое, Анита?

Я так и осталась стоять, опираясь на раковину, но показала рукой назад, не глядя, не желая глядеть.

Он оглянулся в направлении моей руки и тут же снова стал смотреть на меня.

— Так что там?

Я смотрела на него без слов.

Он пожал плечами:

— Ну да, скверно. Ты такое уже видела.

Я опустила голову, глядя на золоченый кран.

— Я взяла месяц отпуска, Зебровски. Думала, что мне нужно отдохнуть. Так, наверное, и было, но месяца, кажется, оказалось мало.

— О чем ты?

Я посмотрела в зеркало. Лицо у меня было белое, как у привидения, глаза выделялись черными дырами. От остатков туши они казались больше, выразительней и более потерянными, чем должны были быть. Я хотела сказать вот что: «Не знаю, хочу ли и дальше этим заниматься», — но сказала совсем другое.

— Я знала, что в спальне вид будет неприятный, но здесь еще хуже.

Он кивнул.

Я было попыталась вдохнуть поглубже, но вспомнила вовремя про запах и вдохнула очень неглубоко, что было почти так же утешительно для души, но гораздо безопаснее для желудка.

— Ладно, я выдержу, — сказала я.

Он не стал спорить, потому что Зебровски почти всегда обращается со мной согласно кодексу своих парней. Если парень говорит, что с ним все в порядке, ты не споришь, даже если не веришь. Единственное исключение — когда на карту поставлены жизни, только тогда этот кодекс можно нарушать. И то человек, с которым ты его нарушил, может тебе никогда этого не простить.

Я выпрямилась, все еще цепляясь мертвой хваткой за умывальник. Проморгавшись перед зеркалом, я вернулась в дальнюю ванную. Смогла вернуться. Должна была вернуться. Должна была смочь увидеть, что там, и подумать об этом логически. Да, такого от себя требовать было ужасно, я это признала. Признала, что видеть находящееся там — это может разрушить личность. Признала и пошла.

Я встала в дверях. Зебровски пошел со мной, встал рядом. В дверях, правда, не было места, чтобы стоять вдвоем.

Я оглядела помещение, стены, покрытые кровью и мясом.

— Сколько человек здесь убили?

— А что?

— Не темни, Зебровски, у меня нет на это сегодня терпения.

— А что? — спросил он снова, и на этот раз несколько агрессивно.

Я глянула на него:

— У тебя проблемы?

Он не стал показывать на следы бойни. Секунду-другую я думала, что он мне сейчас скажет заниматься своим делом, но он сказал другое:

— Если бы Дольф спросил «А что?», ты бы ему ответила и не стала спорить.

Я вздохнула:

— Что, тяжело тебе в сапогах Дольфа?

— Нет, но я чертовски устал повторять все по два раза, зная, что Дольфа все с первого раза понимали.

Глядя на него, я почувствовала, как по моему лицу ползет улыбка.

— Ну, я-то и Дольфа заставляла повторять.

Он улыбнулся:

— Ладно, ты — может быть, но ты же всегда умеешь быть жуткой занозой.

— Талант, — согласилась я.

Мы стояли в дверях и улыбались друг другу. В камере ужаса не изменилось ничего. Ни на каплю не стало меньше крови, ни на дюйм меньше окровавленного мяса на стенках, но почему-то нам обоим стало лучше.

— Так вот, — сказала я, продолжая улыбаться, — сколько здесь человек было убито?

Его улыбка расплылась в широкую ухмылку:

— А почему ты спрашиваешь?

— Ублюдок ты, — сказала я.

Он шевельнул бровями за оправой очков.

— Моя мамочка с этим не соглашалась, хотя ты не первая высказываешь такое предположение.

Я засмеялась, понимая, что проиграла спор.

— Потому, Зебровски, что в этом помещении только две глухие стены, и обе так густо покрыты кровью и мясом, что это похоже на два убийства — возле одной стены и возле другой.

— А ванна? — спросил он.

— Вода там слишком светлая. Я никогда не видела, чтобы из человека кровь полностью вытекла в ванну, и не знаю, должна быть вода такой светлой или она бывает темнее. Но инстинкт мне подсказывает, что здесь никто в ванне кровью не истек. Жертв могли убить в ванне, но почти вся кровь на полу и на стенах.

— Ты уверена?

— Нет. Я уже говорила, что не видала, как человек истекает кровью в ванне, но мне еще интересно, почему ванна так полна, почти до краев. Обычно ванну не удается так наполнить, есть предохранительный выпуск, который не дает ванне переполниться. Эта же так полна, что в нее нельзя войти, не расплескав воду по всему полу.

Он смотрел мне в лицо, пока я говорила, потом глянул в ванную и снова на чистый участок пола, где мы стояли.

— Я права насчет того, что жертв было не меньше двух?

Он уже овладел своим лицом и смотрел мне в глаза:

— Может быть.

Я вздохнула, но теперь уже от досады.

— Послушай, я с Дольфом работала не один год, и мне он нравится. Я уважаю его методы работы, но черт побери, ты же не обязан так темнить, как темнил Дольф. Чего я всегда терпеть не могла — это игры в дурацкие двадцать вопросов. Давай попробуем что-нибудь другое для разнообразия: я буду спрашивать, а ты отвечать.

Он почти улыбнулся:

— Может быть.

Я подавила желание заорать и заговорила очень спокойно, не повышая голоса:

— Убито не менее двух человек, растерзаны у стен.

Я заставила себя повернуться и посмотреть на упомянутые стены. Сейчас, когда мне было к кому обращаться и этот мой собеседник меня несколько злил, я снова могла думать. Стены не были в буквальном смысле окрашены кровью. Были места, где проглядывал кафель, но плитки были коричневые, и сперва все казалось хуже, чем было. А было, видит Бог, и без того плохо.

Я снова повернулась к Зебровски.

— О'кей. Итак, два убийства, по одному у каждой стены. Или по крайней мере здесь жертвы были изрезаны, растерзаны или что там еще. — Я снова глянула в ванну. — Там, в ванне, есть фрагменты тел?

— Дольф бы заставил тебя саму там порыться.

Я вызверилась на него:

— Может быть. Даже наверное. Но ты не Дольф, и я не в настроении.

— Мы оставили эти фрагменты специально для тебя, Анита. Нет, я не шучу! — Он поднял руки. — Ты у нас эксперт по монстрам, а если это не монстр, тогда я даже и не знаю, что это.

Здесь он был прав.

— Это монстр, Зебровски, но это монстр-человек или что-то другое? Вопрос на шестьдесят четыре миллиарда долларов.

— Мне казалось, что на шестьдесят четыре тысячи долларов?

— А инфляция? — спросила я. — У тебя тут хотя бы есть длинные перчатки или еще что-нибудь?

— К сожалению, — ответил он.

— Блин, как я тебя ненавижу!

— Ты уже не первая сегодня, — сказал он. К нему вернулся прежний усталый вид.

— Я же потом буду оставлять кровавый след по всему городу.

Он пошарил под умывальником и вытащил мусорный мешок.

— Скинь сюда бахилы, когда будешь выходить.

— И что я могу узнать, когда пороюсь в этой каше?

— Вероятно, ничего полезного, — ответил он.

Я покачала головой:

— Так на хрена мне туда лазить?

— Потому что мы сохранили место преступления нетронутым — до твоего прибытия. Мы не тралили эту чертову ванну просто на всякий случай — не повредить какой-нибудь арканический кусок дерьма, который ты бы заметила, а мы бы выкинули в мусор.

— Арканический, — повторила я за ним. — Тебе Кэти опять стала читать взрослые книжки?

Он улыбнулся:

— Чем быстрее ты это проделаешь, тем быстрее мы сможем убраться отсюда ко всем чертям.

— Я не тяну время, — сказала я, зная сама, что говорю неправду.

— Тянешь. Но я тебя понимаю.

Я заглянула в соседнее помещение, потом посмотрела снова на Зебровски:

— Если там не найдется какой-нибудь по-настоящему ценной зацепки, я тебя буду бить долго и тщательно.

Он осклабился:

— Если поймаешь.

Я покачала головой, вдохнула неглубоко и вошла в ванную.