Глава 24

Свет тускнел, пока зал не погрузился в темноту. И ее прорезал тусклый узкий прожектор. Это было едва заметное белое сияние, когда прожектор высветил дальний, самый дальний угол затемненного зала.

И в это световое пятно вошла фигура. Корона из блестящих красных и желтых перьев склонилась к свету. Плащ из перьев поменьше покрывал эту фигуру от шеи и до края светового круга. Корона поднялась, открыв бледное лицо. Это был Сезар. Он повернулся в профиль, показав серьги от мочки до середины уха. Золото сверкнуло в полуобороте головы, и свет стал ярче. Сезар что-то взял в руки, и музыкальная нота наполнила ближнюю тьму. Тонкая, вибрирующая нота, как звук флейты, но это была не флейта. Красивая песня, но жутковатая, будто плачет какое-то прекрасное существо. Человек-ягуар снял с него мантию и исчез в темноте. На плечах и груди Сезара лежал тяжелый золотой воротник. Если он настоящий, то это целое состояние. Из темноты со всех сторон к свету потянулись руки и, прикрываемые полумраком, сняли корону.

Сезар медленно двинулся по залу, и на полдороге я увидела, что он играет. Это было что-то похожее на свирель. Песня прорезала темноту, ползла сквозь нее, то радостная, то траурная. Кажется, действительно играл он, и у него потрясающе получалось. Ягуары сняли с него все, что на нем было: небольшой щит, странную палку, похожую на лук, но не лук, колчан с короткими стрелами или нечто подобное. Он уже был близко, и уже стали различимы нефритовые украшения у него на килте, хотя это был не килт, но и не юбка тоже. Спереди этот предмет укрывали перья, а сзади была какая-то дорогая материя. Еще несколько рук высунулись из света и сняли эту одежду вместе с нефритовым убором. Сейчас действие происходило достаточно близко, и видно было, что руки принадлежат ягуарам. Они раздели его до плавок телесного цвета, таких же, какие были на нем раньше.

Песня взлетела в полумрак, когда он приблизился к последнему ряду столов. Казалось, видно, как ноты взлетают подобно птицам. У меня обычно музыка не "вызывает поэтических ассоциаций, но сейчас происходило что-то другое. Почему-то ясно было, что это не просто песня, которую можно послушать и забыть или напевать потом. Думая о ритуальной музыке, люди представляют себе барабаны, у них возникают ассоциации с ритмом сердца, приливами и отливами крови. Но не все ритуалы должны напоминать нам о теле. Некоторые создаются для того, чтобы намекнуть, зачем выполняется ритуал. Всякий ритуал сотворен сердцем во имя божества. Ну, пусть не всякий, а почти всякий. Мы кричим: эй, Бог, посмотри на меня, на нас, мы хотим, чтобы тебе понравилось. Все мы в душе дети и надеемся, что папочке или мамочке понравятся наши подарки.

Ну, бывает, правда, что у мамочки с папочкой характер тот еще.

Сезар выронил свирель, и она повисла на шнурке у него на шее. Он опустился на колени и снял сандалии, потом отдал их женщине за ближайшим столом. Она как-то завозилась в полумраке, будто не знала, хочет ли их брать. Наверное, опасалась после предыдущего представления. Честно говоря, трудно ее в этом упрекнуть.

Сезар остановился у следующего стола и тихо заговорил с другой женщиной. Она встала и сняла с него золотые серьги. Тогда он пошел от стола к столу, позволяя иногда мужчинам, а чаще всего женщинам снимать с себя украшения. Наверное, поэтому серьги и были самые дешевые, самые поддельные из всего его наряда. Кроме последних серег. Приличных размеров нефритовые шарики в каждой мочке, но отличали их фигурки, которые висели ниже, и они танцевали при каждом шаге, двигались при каждом повороте головы. Каждая из них была почти в три дюйма высотой, и они задевали плечи, как пряди волос, которых не было. Когда он подошел ближе, стал виден зеленый камешек, искусно врезанный в одно из этих неуклюжих божеств, которых так почитали ацтеки.

Он остановился возле нашего стола, и это меня удивило, потому что всех остальных "невест" он на этом маршруте тщательно обходил стороной. Взяв меня за руку, он поднял меня из-за стола, потом повернул голову, чтобы я могла достать серьгу. Мне не хотелось срывать представление, но слишком дорогой это был подарок, разве что камни фальшивые. Однако, тронув холодную поверхность, я поняла, что это настоящий нефрит. Слишком он был гладкий, слишком тяжелый для фальшивки.

Серег я не ношу, у меня даже уши не проколоты, так что мне пришлось возиться в темноте, соображая, как снимаются серьги. Он наконец поднял руку и мне помог, быстро и почти грациозно, пока я все еще возилась. Глядя на его движения, я поняла, что серьги отвинчиваются, и когда он повернулся другим боком, я смогла снять серьгу самостоятельно. В драгоценностях я достаточно понимаю, чтобы знать, насколько современно винтовое крепление. Настоящий нефрит и настоящее золото, но это не был антиквариат или по крайней мере зажимы к нему приделаны современные.

Камни, плотные и тяжелые, лежали у меня в ладонях. Сезар наклонился и шепнул, обдав щеку теплым дыханием:

- После представления я их у тебя возьму. Только не мешай.

Он осторожно поцеловал меня в щеку и отошел к нижней ступеньке. Взяв висевшую на шее свирель, он стал отламывать от нее камышинки и рассыпать по ступеням.

Я села, зажимая нефрит в руке, и прильнула к Эдуарду:

- И что должно быть дальше?

Он покачал головой:

- Именно этого спектакля я никогда не видел.

Я посмотрела на профессора Даллас на той стороне стола. Мне хотелось спросить ее, что происходит, но все ее внимание было обращено на сцену. Сезар давил кусочки свирели на каждой ступени, проходя по ним. Четверо ягуаров-людей ждали его наверху, сгрудившись у небольшого закругленного камня. С ними стоял и жрец, но без пелерины. Он был даже шире в плечах, чем это казалось, и хотя невысок, но производил впечатление голой силы, голой физической силы. Больше он был похож на воина, чем на жреца.

Сезар добрался до вершины храма. Четыре ягуара взяли его за руки и за ноги и подняли над головами. Потом, держа его над собой, взошли на сцену, обошли ее, показав Сезара на все четыре стороны, даже на противоположную публике. Затем тело поднесли к закругленному камню и уложили его поперек - голова и плечи Сезара откинулись назад, а нижняя часть груди и живот выгнулись над камнем.

Я вскочила еще раньше, чем увидела обсидиановый нож в руке жреца. Эдуард поймал меня за руку.

- Глянь налево, - сказал он.

Я посмотрела и увидела, что двое ягуаров-оборотней глядят и ждут. Сомневаться не приходилось: если я брошусь на сцену, они попытаются меня остановить. Сезар сказал, что придет за серьгами после представления. Отсюда следует, что он собирался остаться в живых. Но черт меня побери, они же хотят его изрезать! Теперь я это знала, только понятия не имела, насколько сильно его будут полосовать.

Даллас встала со стула и подошла ко мне.

- Это входит в спектакль, - прошептала она. - Сезар играет жертву два раза в месяц. Не всегда именно такую жертву, но в этом состоит его работа.

Она говорила тихо и рассудительно, как говорят с психом на карнизе. Я позволила им с Эдуардом посадить меня обратно. Серьги я стиснула так, что они врезались в руки.

Даллас присела рядом со мной, положив ладонь на мою руку между плечом и локтем, но смотрела она на сцену. Люди-ягуары держали Сезара, и видно было, как напряглась их хватка, как они синхронно делают вдох. На лице Сезара не отразилось ничего - ни страха, ни воодушевления. Просто выжидание.

Жрец вогнал нож в тело прямо под ребра. Тело Сезара дернулось, но он не вскрикнул. Лезвие резануло поперек, вгрызаясь в мясо, расширяя дыру. Тело задергалось вокруг раны и вместе с ней, но Сезар не проронил ни звука. Бледную кожу залила кровь, будто искусственно яркая в свете прожекторов. Жрец сунул руку в рану почти по локоть, и тут Сезар крикнул.

Я схватила Даллас за руку:

- Без сердца он не выживет. Даже оборотень без сердца не выживет.

- У него не будут вынимать сердце, я тебе клянусь.

Она потрепала меня по руке, вцепившейся в нее, как успокаивают нервную собаку.

Я наклонилась поближе и прошептала:

- Если у него вырежут сердце, а я могла бы этому помешать, то до отъезда из Нью-Мексико я вырежу сердце тебе. Ты все еще хочешь поклясться?

У нее глаза расширились. Кажется, дыхание у нее тоже перехватило, но она кивнула.

- Я клянусь.

Самое смешное, что она поверила в мою угрозу моментально. Почти всякий, если ему скажешь, что вырежешь у него сердце, тебе не поверит. Он может поверить, что ты его убьешь, но если высказаться слишком натуралистично, это примут за шутку или гиперболу. Профессор Даллас мне поверила, хотя большинство преподавателей колледжа приняли бы мои слова за образное выражение. Это и заставило меня заинтересоваться Даллас еще сильнее.

Среди глубокого молчания зала раздался голос жреца:

- Я держу его сердце в руке своей. В былые времена мы вырвали бы его сердце из груди, но дни те давно миновали. - В его словах явственно слышалось сожаление. - И мы почитаем богов как можем, а не как хотели бы.

Он медленно вытащил руку, а я сидела так близко, что слышала мокрый мясистый звук, когда она вылезла из раны.

Жрец поднял окровавленную руку над головой, и толпа разразилась приветственными воплями.

Гадом буду, разразилась. Приветственными воплями.

Ягуары подняли Сезара с алтаря и сбросили вниз по ступеням. Он закувыркался, как мешок без костей, и остановился на полу перед лестницей. Лежал он на спине, ловя ртом воздух, и я подумала, не повредил ли ему жрец легкие, когда искал сердце.

Я просто сидела и смотрела. Это он делает два раза в месяц и выполняет тем самым должностные обязанности. Блин, я не только этого не понимала, я и не хотела понимать. Если он заводится от боли и близости смерти, то я ничего больше о нем знать не хочу. Мне вот так хватает садомазохистских леопардов дома, в Сент-Луисе. Еще один мне и на фиг не нужен.

Жрец что-то говорил, но я его не слышала. Ничего я не слышала, только оглушительный шум в ушах. Я видела, как дергается всем телом на полу ягуар-оборотень. Кровь лилась по бокам, заливала пол, но прямо у меня на глазах ее поток стал ослабевать. Этого не было видно из-за пелены крови и разорванных ошметков тканей, но я знала, что он исцеляется.

Двое вышибал, оба люди, подошли, подняли его за руки и за ноги и понесли между столами, мимо нас. Я встала, останавливая их. Даллас встала вместе со мной, будто испугавшись, как бы я чего не сделала.

Я заглянула в глаза Сезара. В них была настоящая боль. Он явно не наслаждался ситуацией. Но такие вещи никто не будет делать регулярно, если они не доставляют ему хоть какого-то удовольствия. Руки его лежали на груди, будто он пытался не дать себе рассыпаться. Я тронула одну - кожа была скользкой от крови. Я всунула ему в руку серьги и сжала его пальцы на них.

Он что-то шепнул еле слышно, но мне не надо было наклоняться, чтобы услышать:

- Никогда больше ко мне не подходи.

Я села, и его унесли. Потянувшись к салфетке, я хотела вытереть руки от крови, но Даллас взяла меня за руку:

- Теперь она готова тебя видеть.

Я не заметила, чтобы Даллас с кем-нибудь говорила, но не стала спрашивать. Раз она говорит, что пора, пусть будет пора. Поговорим с Принцем города и свалим отсюда ко всем чертям.

Я снова потянулась за салфеткой, и на этот раз Даллас просто ее отодвинула.

- Будет хорошо, если на встрече с ней у тебя будет жертвенная кровь на руках.

Я глянула на Даллас и выхватила салфетку у нее из рук. Она всерьез попыталась ее не выпустить, и мы немного поиграли в перетягивание каната, а когда я все-таки выдернула салфетку, рядом со мной стояла женщина. Она была в плаще с красным капюшоном и ростом всего мне по плечо, но еще раньше, чем она повернула голову и стало видно лицо под капюшоном, я уже знала, кто она. Итцпапалотль, Обсидиановая Бабочка, Принцесса города и самозваная богиня. Я не ощутила ее приближения, не услышала ее и не почувствовала. Она просто появилась рядом, как по волшебству. Давно прошли времена, когда вампиры могли со мной такое проделывать. Кажется, я на секунду перестала дышать, встретившись с ней глазами.

Лицо ее было изящно, как и все остальное, кожа коричневая с оттенком молочной бледности. Глаза черные, не какие-нибудь там темно-карие, но по-настоящему черные, как обсидиановый клинок, имя которого она носит. Обычно у Мастеров вампиров глаза как затягивающие озера, куда попадаешь и тонешь, но эти были сплошными черными зеркалами, не такими, куда можно провалиться, но показывающими истину. Я увидела в этих глазах себя, миниатюрные отражения, как в совершенных черных камеях, во всех подробностях. Потом образ разделился, раздвоился, растроился. В середине осталось мое лицо, а по сторонам появились волчья голова и череп. На моих глазах они стали сближаться, волчья голова и человеческий череп закрыли мое лицо, и на долю секунды невозможно стало понять, где кончается одно изображение и начинается другое.

Потом один образ воспарил над остальными - череп поднялся вверх сквозь черноту, заполняя ее глаза, занимая все мое поле зрения, и я отшатнулась, чуть не упав. Эдуард меня подхватил. Даллас вышла и встала возле вампира.

Бернардо и Олаф стояли за Эдуардом, и я знала, что достаточно ему сказать только слово, как они откроют стрельбу. Успокоительная была мысль, хотя и самоубийственная, поскольку сейчас я ощутила ее народ, а это значит, что раньше она перекрывала его от меня. Я чувствовала вампиров под зданием, вокруг, внутри. Сотни их было, и почти все старые. По нескольку сотен лет. А сама Обсидиановая Бабочка? Я посмотрела на нее повнимательней, стараясь больше не встречаться с ее взглядом. Уже несколько лет мне не приходилось прятать глаза от вампира, и я забыла, как это трудно - глядеть на кого-то, кто хочет посмотреть тебе в глаза, и избегать его взгляда; довольно сложная игра. Они хотят поймать твой взгляд и зачаровать, а ты хочешь этого не допустить.

У нее была прямая челка, но остальные волосы убраны с лица, открывая изящные уши с нефритовыми кольцами. Миловидное создание, миниатюрная даже по сравнению со мной и профессором Даллас, но внешность меня не обманывала. Под ней скрывался не особо старый вампир. Вряд ли ей хотя бы тысяча лет. Я встречала вампиров постарше, и намного постарше, но ни один вампир моложе тысячи лет не мог так греметь силой у меня в голове, как она. Сила исходила от нее почти зримым облаком, и я достаточно знала о вампирах, чтобы понимать, насколько это у нее неосознанно. Некоторые Мастера с особыми способностями, например, умеющие вызывать страх или похоть, просто выдают наружу силу этого рода постоянно, как поднимается от кастрюли пар. Это бывает непроизвольно - по крайней мере отчасти. Но я никогда не видела, чтобы из кого просто текла сила, сила в чистом виде.

Эдуард что-то мне говорил, наверное, уже повторял, но я просто не слышала.

- Анита, Анита, как ты?

Я почувствовала твердость пистолета - не направленного мне в спину, а извлеченного из кобуры, а мое тело скрывало его от зала. Все могло обернуться очень плохо и очень быстро.

- Нормально, - ответила я, но голос мой никак не звучал нормально. Он был далекий и гулкий, будто я была оглушена, а теперь приходила в себя. Может быть, немножко так и было. Она не подчинила себе мой разум, но при первом контакте узнала обо мне такое, чего ординарный вампир никогда бы не мог выведать. Я вдруг поняла, что она догадалась, какого рода силу я представляю. Значит, у нее дар определять силу.

Прозвучал голос Обсидиановой Бабочки, с сильным акцентом и очень глубокий, не соответствующий ее комплекции, будто в голосе сосредоточилась ее неимоверная сила:

- Чья ты слуга?

Она знала, что я - человек-слуга вампира, но не знала чей. Это мне понравилось. Она читает только силу, а не вдается в подробности, хотя, возможно, что и симулирует незнание. Но почему-то я сомневалась, что она прикидывается несведущей. Нет, она из тех, кто любит демонстрировать знание. От нее надменность исходила так же, как и сила. А почему бы ей и не возгордиться? В конце концов, она богиня, по крайней мере в собственных глазах. Чтобы объявить себя божеством, надо обладать исключительным высокомерием или быть психом.

- Жан-Клода, Принца города Сент-Луиса.

Она склонила голову набок, будто прислушиваясь к чему-то.

- Значит, ты истребительница. Ты не назвала при входе своего настоящего имени.

- Не все вампиры согласились бы говорить со мной, зная, кто я.

- И какой же вопрос ты желаешь со мной обсудить?

- Серию убийств с увечьем.

И снова она чуть повернула голову, будто прислушиваясь.

- Ах да. - Она моргнула и подняла на меня глаза. - Цена аудиенции - то, что лежит на твоих руках.

Наверное, вид у меня был достаточно недоуменный, потому что она пояснила:

- Кровь, кровь Сезара: Я желаю взять ее от тебя.

- Каким образом? - спросила я. Ладно, пусть меня сочтут подозрительной.

Она просто повернулась и пошла прочь. И голос ее донесся, как в плохо озвученном фильме: со значительным опозданием, чем следовало бы.

- Ступай за мной и не очищай руки.

Я повернулась к Эдуарду:

- Ты ей доверяешь?

Он покачал головой.

- И я тоже нет, - сказала я.

- Так мы идем или остаемся? - спросил Олаф.

- Лично я за то, чтобы идти, - сказал Бернардо.

Я на него не обращала внимания с той минуты, когда началось жертвоприношение. Бернардо несколько побледнел, а Олаф - нет, у него был свежий вид, глаза сверкали, будто вечер ему очень понравился.

- Мы нанесем смертельное оскорбление, если отвергнем приглашение, - сказала Даллас. - Она редко когда удостаивает кого-нибудь личной беседы. Наверное, ты произвела на нее впечатление.

- Не в этом дело. Я ее привлекаю.

- Привлекаешь? - Даллас наморщила брови. Она же любит мужчин!

Я покачала головой:

- Может быть, спит она с мужчинами, но привлекает ее сила.

Она посмотрела на меня. Внимательно.

- И у тебя эта сила есть?

Я вздохнула:

- Вот заодно и узнаем, правда?

И я направилась туда, куда удалилась фигура в плаще. Она не стала ждать нашего решения - просто ушла. Надменная, как я уже сказала. Высокомерная. И конечно, мы тоже пойдем за ней в ее логово. Проявление своего рода самоуверенности, если не глупости. Иногда между ними очень мало разницы.