ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 6 страница

И тем не менее его не покидало чувство, что он упускает время и возможности. Это чувствовали и другие. И Мел пришёл к выводу, что если не произойдёт какой-то коренной перемены, его карьера так и кончится на том, с чего началась.

— Диспетчерская — машине номер один: сообщите местонахождение. — Голос по радио резко вернул Мела к действительности, нарушив ход его мыслей.

Он повернул рычажок и ответил. Он подъезжал к главному зданию аэровокзала — огни его были уже отчётливо видны, несмотря на снегопад. Стоянки для самолётов, как он заметил, были по-прежнему забиты, а у галерей-гармошек, дожидаясь своей очереди, вытянулись вереницей прибывшие самолёты.

— Машина номер один, задержитесь, дайте пройти «Лейк-Сентрал», затем следуйте за ним.

— Говорит машина номер один. Вас понял.

Выждав две-три минуты, Мел въехал в подземный гараж аэровокзала.

Рядом с его «боксом» находилась запертая будка с внутренним телефоном. Мел открыл её своим ключом и набрал номер пульта управления снежной командой. Трубку снял Дэнни Фэрроу.

— Есть что-нибудь новое? — спросил Мел. — Как там обстоят дела с этим самолётом «Аэрео-Мехикан»?

— Всё так же, — ответил Дэнни Фэрроу. — А с КДП просили тебе передать, что отсутствие в эксплуатации полосы три-ноль на пятьдесят процентов замедляет движение. И всякий раз, как над Медоувудом взлетает самолёт, оттуда поступают жалобы по телефону.

— Придётся медоувудцам потерпеть, — мрачно заметил Мел. Устроят они своё собрание или нет, а он ничего не может сделать, чтобы избавить их от шума. Куда важнее наладить нормальную работу аэропорта. — А где Патрони?

— Да всё там же. По-прежнему на шоссе.

— Но он всё же сумеет добраться?

— Ребята из «ТВА» говорят, что да. У него в машине есть телефон. Так что он поддерживает с ними связь.

— Поставь меня в известность, как только он появится, — распорядился Мел. — Где бы я ни был.

— Насколько я понимаю, ты будешь уже в городе.

Мел помолчал. Собственно, у него не было никаких оснований задерживаться дальше в аэропорту. И тем не менее предчувствие надвигающейся беды, возникшее на поле, почему-то не проходило. Он вспомнил о своём разговоре с руководителем полётов, о самолётах, дожидавшихся своей очереди, чтобы подойти к галереям-гармошкам. И неожиданно для себя решил:

— Нет, я не еду в город. Нам позарез нужна эта полоса, и я не тронусь с места, пока не буду точно знать, что Патрони прибыл и взялся за дело.

— В таком случае, — сказал Дэнни, — я советовал бы тебе сейчас же позвонить жене. Запиши номер.

Мел записал, опустил трубку на рычажок и тотчас набрал городской номер. Он попросил позвать Синди и после недолгой паузы услышал её резкий голос:

— Мел, почему тебя до сих пор нет?

— Извини, я задержался. У нас тут, в аэропорту, столько всяких дел. Такой буран, что…

— Чёрт бы тебя побрал, приезжай сюда и быстро!

Голос жены звучал приглушённо, и Мел понял, что рядом с ней кто-то есть. Тем не менее Синди сумела вложить в эти несколько слов достаточно злости.

Слушая голос жены, Мел иногда вспоминал ту Синди, какую он знал до женитьбы, пятнадцать лет назад. Ему казалось, что она была много мягче тогда. Ведь именно её мягкость, её женственность и покорили его, когда они встретились в Сан-Франциско, куда он приехал в отпуск из Кореи. Синди была актрисой на совсем маленьких ролях (её надежды стать «звездой» не оправдались и явно не могли оправдаться). Ей поручали всё более и более скромные роли в летних программах и на телевидении, и впоследствии в минуту откровенности она призналась, что замужество явилось для неё счастливым выходом из положения.

С годами это получило несколько иное освещение, и Синди стала играть на том, что она-де пожертвовала ради Мела своей карьерой и отказалась от возможности выйти в «звёзды». Однако в последнее время Синди перестала упоминать о своём актёрском прошлом. Объяснялось это тем, что, как она вычитала в какой-то статье, опубликованной в «Городе и деревне», актрисы, за редким исключением, не числятся в «Справочнике именитых людей», а Синди больше всего на свете хотела видеть там своё имя.

— Я приеду, как только смогу, — сказал ей Мел.

— Это меня не устраивает, — безапелляционно заявила Синди. — Тебе уже давно следовало быть здесь. Ты же прекрасно знаешь, как важен для меня сегодняшний вечер, и ещё неделю назад твёрдо обещал быть.

— Неделю назад я понятия не имел, что разразится такой буран, какого мы шесть лет не видали. У нас вышла из строя очень важная взлётно-посадочная полоса, застрял самолёт — речь идёт о безопасности пассажиров.

— Но там же есть люди, которые на тебя работают! Или ты подобрал себе таких бестолковых помощников, что не можешь оставить их без присмотра?

— Они достаточно толковые, — с раздражением сказал Мел. — Но мне платят за то, чтобы я тоже что-то делал.

— Очень жаль, что только для меня ты ничего не желаешь делать. Не в первый раз я еду на важные для меня собрания, а ты мне всё портишь…

По этому вдруг обрушившемуся на него водопаду слов Мел чувствовал, что Синди вот-вот взорвётся. Он отчётливо представлял себе, как она стоит сейчас, выпрямившись, на высоких каблуках, решительная, энергичная, голубые глаза сверкают, светлая, тщательно причёсанная голова откинута назад, — она всегда была чертовски привлекательна, когда злилась. Должно быть, отчасти поэтому в первые годы брака Мела почти не огорчали сцены, которые устраивала ему жена. Чем больше она распалялась, тем больше его влекло к ней. В такие минуты Мел опускал глаза на ноги Синди — а у неё были удивительно красивые ноги и лодыжки, — потом взгляд его скользил вверх, отмечая всё изящество её ладной, хорошо сложённой фигуры, которая неизменно возбуждала его.

Он чувствовал, как между ними начинал пробегать ток, взгляды их встречались, и они в едином порыве устремлялись в объятия друг друга. Тогда исчезало всё — гнев Синди утихал; захлёстнутая волною чувственности, она становилась ненасытной, как дикарка, и, отдаваясь ему, требовала: «Сделай мне больно, чёрт бы тебя побрал! Да сделай же мне больно!» А потом, вымотанные и обессиленные, они и не вспоминали о причине ссоры: возобновлять перебранку уже не было ни сил, ни охоты.

Так они не столько разрешали, сколько откладывали разрешение своих разногласий, которые — Мел понимал это уже тогда — носили отнюдь не шуточный характер. И с годами, по мере того как остывала страсть, они стали всё больше отдаляться друг от друга.

Затем уже и физическая близость перестала быть панацеей, а в последний год супружеские отношения между ними вообще почти прекратились. Собственно, Синди, которая всегда отличалась изрядным аппетитом в постели, каковы бы ни были отношения между ними, в последние месяцы, казалось, утратила всякий интерес к плотским радостям. Мела это удивляло. Не завела ли она себе любовника? Вполне возможно, и в таком случае Мелу следовало бы на это реагировать. Но самое печальное заключалось в том, что ему легче было ничего не замечать.

Тем не менее бывали минуты, когда вид разгневанной Синди или звук её повелительного голоса по-прежнему возбуждали его, вызывая желание. Вот и сейчас, слушая, как она честит его по телефону, он почувствовал знакомое волнение.

Улучив удобный момент, он сумел вставить:

— Это неправда, я вовсе не стремлюсь портить тебе удовольствие. Как правило, я всегда езжу, куда ты хочешь, даже если считаю, что это не так уж важно. Мне, например, куда больше хотелось бы проводить вечера дома с детьми.

— Пустая болтовня, — отрезала Синди. — И ты это прекрасно знаешь.

Он почувствовал, как весь напрягся, и рука его крепче сжала телефонную трубку. Затем подумал: а ведь, пожалуй, она права — в известной мере. Ещё сегодня вечером он сам напомнил себе о том, что иной раз задерживается в аэропорту, когда мог бы поехать домой, — задерживается только потому, что ему хочется избежать очередной ссоры с Синди. Разве в таких случаях он учитывал интересы Роберты и Либби, — впрочем, никто, наверное, не считается с интересами детей, когда брак трещит по всем швам. Не надо было ему сейчас говорить Синди о них.

Но сегодня-то дело было не в этом. Он должен оставаться в аэропорту, по крайней мере, до тех пор, пока не будет уверен, что блокированной полосой занялись всерьёз.

— Послушай, — сказал Мел, — давай уточним одно обстоятельство. Я этого не говорил тебе до сих пор, но в прошлом году я сделал кое-какие подсчёты. Ты просила меня пойти с тобой на пятьдесят семь благотворительных сборищ. Мне удалось пойти на сорок пять, хотя сам бы я, конечно, никогда на них не пошёл. Согласись, что процент получается не такой уж плохой.

— Мерзавец! Что ты там считаешь — я же не в кегли с тобой играю! Всё-таки я твоя жена.

— Полегче на поворотах! — оборвал её Мел. И, чувствуя, как и в нём закипает гнев, добавил: — Кстати, позволь тебе заметить, что ты повысила голос. Или ты хочешь, чтобы все эти милые люди, которые тебя окружают, узнали о том, как ты командуешь мужем?

— А мне плевать! — Но произнесла она это всё же гораздо тише.

— Я прекрасно знаю, что ты моя жена, и потому намерен приехать туда, к тебе, как только смогу. — Интересно, подумал Мел, что бы произошло, если бы Синди сейчас находилась рядом и он мог бы обнять её? Ожила бы старая магия? Пожалуй, нет, решил он. — Так что займи мне место и скажи официанту, чтобы он подержал мой суп на огне. Кроме того, извинись и объясни, почему я задерживаюсь. Я полагаю, кое-кто там, наверно, всё-таки слышал, что существует такая вещь, как аэропорт… Кстати, — внезапно вспомнил он, — а по какому поводу сегодня сборище?

— Я же объясняла тебе на прошлой неделе.

— Ну так скажи ещё раз.

— Коктейль и ужин в рекламных целях — для костюмированного бала, который в будущем месяце проводит фонд помощи детям Арчидоны. Присутствует пресса. Будут снимать.

Теперь Мел понял, почему Синди так хотела, чтобы он приехал побыстрее. При нём у неё больше шансов попасть в объектив фотоаппарата, а затем — и на светскую страничку завтрашней газеты.

— Все остальные члены нашего комитета уже здесь, — добавила Синди, — и почти все с мужьями.

— Но не все?

— Я же сказала: почти все.

— И ты ещё сказала, что это в фонд помощи детям Арчидоны?

— Да.

— Какой Арчидоны? Есть два таких города: один в Эквадоре, другой в Испании. — В колледже Мел увлекался географией, а память у него была хорошая.

Впервые Синди ответила не сразу.

— Ну какое это имеет значение? — с досадой сказала она. — Сейчас не время для идиотских вопросов.

Мел едва удержался, чтобы не расхохотаться. Так, значит, Синди не знает! Ну, конечно, в этом благотворительном мероприятии её интересовало не то, ради чего оно затевается, а кто его затевает.

И он спросил лукаво:

— И сколько писем ты рассчитываешь получить после сегодняшнего вечера?

— Не понимаю.

— Ну что ты, отлично понимаешь.

Человеку, желавшему попасть в «Справочник именитых людей», надо было представить восемь рекомендательных писем от лиц, уже фигурировавших в нём. В последний раз Мел слышал, что Синди набрала четыре.

— Честное слово, Мел, если ты скажешь что-либо подобное — сегодня или вообще когда-нибудь…

— А эти письма будут бесплатные или ты собираешься платить за них, как за два предыдущих? — Он чувствовал, что взял над ней верх. А это бывало редко.

— Это грязная инсинуация, — возмущённо заявила Синди. — Как можно купить себе право на…

— Чушь собачья! — сказал Мел. — Ведь у нас с тобой общий счёт, и мне пересылают все оплаченные чеки. Ты что — забыла?

Наступило молчание.

— Слушай меня! — заявила Синди тихо, звенящим от злости голосом. — Я советовала бы тебе приехать сюда, и побыстрее. Если ты не приедешь или приедешь и будешь ставить меня в глупое положение какими-нибудь своими идиотскими высказываниями вроде тех, которые я только что слышала, между нами всё будет кончено. Ясно?

— Не уверен. — Мел произнёс это нарочито спокойно. Инстинктивно он почувствовал, что это важная минута для них обоих. — Может, ты мне всё-таки объяснишь, что именно ты имеешь в виду.

— Сам поймёшь, — сказала Синди.

И повесила трубку.

Пока Мел шёл из гаража в свой кабинет, гнев его с каждым шагом всё возрастал. Вообще он не так быстро вскипал, как Синди. Но сейчас он был в ярости.

Что именно так бесило его, он и сам не знал. Главным образом, конечно, Синди, но были и другие причины: то, что он в профессиональном плане не сумел как следует подготовиться к вступлению в новую эру авиации; то, что он оказался не способен внушить другим свои убеждения; то, что надежды его не сбылись. Словом, думал Мел, и в личной жизни, и в работе он не достиг ничего. Брак его близок к краху, — во всяком случае, есть все основания так полагать, — а это значит, что он может потерять и детей. Да и аэропорт, где он отвечает за жизни тысяч и тысяч ежедневно доверчиво стекающихся сюда людей, приходит в упадок, несмотря на все его усилия и попытки кого-то в этом убедить. Не удаётся ему удержать дело на том высоком уровне, которого он сумел было здесь достичь.

По пути к себе он не встретил никого из подчинённых. Тем лучше: обратись сейчас к нему кто-нибудь с вопросом, он мог бы ответить резкостью. Войдя в свой кабинет, он сбросил пальто прямо на пол. И закурил сигарету. Вкус у неё был какой-то горький, и он тут же её загасил. Шагнув к столу, он почувствовал, как снова — ещё сильнее, чем прежде, — заныла нога.

Было время — как давно, казалось, это, было, — когда в такие вот вечера, если больная нога начинала его беспокоить, он отправлялся домой, и Синди укладывала его в постель. Сначала он принимал горячую ванну, потом ложился ничком на кровать, и она массировала ему спину и шею холодными крепкими пальцами, пока боль не утихала. Сейчас трудно даже представить себе, чтобы Синди стала этим заниматься, а если и стала бы, едва ли бы это теперь ему помогло. Когда нарушается связь между людьми, она нарушается во всём — не только в том, что люди перестают друг друга понимать.

Сев за стол, Мел опустил голову на руки.

И вдруг, совсем как раньше, на поле, его пронзила дрожь. В эту минуту в тишине кабинета зазвонил телефон. Мел не сразу снял трубку. Звонок продолжал трещать; неожиданно Мел понял, что это звонит красный телефон, который стоит на столике рядом с его письменным столом, — телефон особого назначения. В два прыжка он подскочил к нему.

— Бейкерсфелд слушает.

Он услышал какое-то позвякиванье и шумы на линии: его подключали к нужному номеру.

— Говорит КДП, — услышал он голос руководителя полётов. — У нас в воздухе ЧП третьей категории.

Кейз Бейкерсфелд, брат Мела, уже отработал треть своей восьмичасовой смены в радарной КДП.

В радарной буран тяжело сказывался на людях, хотя они и не ощущали его. Стороннему наблюдателю, подумал Кейз, не понимающему, о чём говорят все эти экраны, могло казаться, что буран, бушующий за стеклянными стенами диспетчерской, на самом деле разыгрался за тысячи миль отсюда.

Радарная находилась в башне, этажом ниже застеклённого помещения — так называемой «будки», — откуда руководитель полётов давал указания о передвижении самолётов на земле, их взлётах и посадках. Власть тех, кто сидел в радарной, простиралась за пределы аэропорта: они отвечали за самолёт в воздухе, после того как он выходил из-под опеки местных наземных диспетчеров или ближайшего регионального КДП. Региональные КДП, обычно отстоящие на многие мили от аэропорта, ведут наблюдение за основными авиатрассами и самолётами, следующими по ним.

В противоположность верхней части башни радарная не имела окон. Днём и ночью в международном аэропорту Линкольна десять диспетчеров и старших по группе работали в вечной полутьме, при тусклом лунном свете экранов. Все четыре стены вокруг них были заняты всякого рода оборудованием — экранами, контрольными приборами, панелями радиосвязи. Обычно диспетчеры работали в одних рубашках, поскольку температура зимой и летом была здесь — чтобы не портилось капризное электронное оборудование — около двадцати восьми градусов.

В радарной принято держаться и говорить спокойно. Однако под этим внешним спокойствием таится непрестанное напряжение. Сейчас это напряжение было сильнее обычного из-за бурана — оно особенно возросло за последние несколько минут. Впечатление было такое, точно кто-то до предела натянул и так уже натянутую струну.

Напряжение усилил появившийся на экране сигнал, в ответ на который в диспетчерской сразу замигал красный огонёк и загудел зуммер. Зуммер умолк, но огонёк продолжал мигать. На полутёмном экране вдруг возникла так называемая «двуглавка», похожая на дрожащую зелёную гвоздику: она оповещала о том, что где-то самолёт терпит бедствие. Это был военный самолёт КС-135; находясь высоко над аэропортом, он попал в шторм и запрашивал о срочной посадке. У экрана, на плоском лице которого возник сигнал бедствия, работал Кейз Бейкерсфелд; к нему тотчас подключился старший по группе. Оба стали срочно давать указания соответствующим диспетчерам — по внутреннему телефону и другим самолётам — по радио.

Руководитель полётов на верхнем этаже был немедленно поставлен в известность о сигнале бедствия. Он, в свою очередь, объявил ЧП третьей категории и оповестил об этом все наземные службы аэропорта.

Экран, на котором сосредоточилось сейчас всеобщее внимание, представлял собой стеклянный круг величиной с велосипедное колесо, горизонтально вмонтированный в крышку консоли. Стекло было тёмно-зелёное, и на нём загоралась ярко-зелёная точка, лишь только какой-нибудь самолёт появлялся в воздухе в радиусе сорока миль. По мере продвижения самолёта передвигается и точка. У каждой точки ставится маленький отметчик из пластмассы. В обиходе отметчики эти называют «козявками», и диспетчеры передвигают их рукой, следуя за продвижением самолёта и изменением его положения на экране. Лишь только в поле наблюдения появляется новый самолёт, он тут же оповещает о себе по радио и соответственно получает своего отметчика. Новые радарные системы сами передвигают «козявок» — на радарном экране появляется соответствующая буква и указание высоты, на которой идёт самолёт. Однако новые системы ещё не были широко внедрены и, как всё новое, имели недостатки, требовавшие устранения.

В этот вечер на экране было необычно много самолётов, и кто-то даже заметил, что зелёные точки плодятся с быстротою муравьёв.

Кейз сидел на сером стальном стуле у самого экрана, низко пригнув к нему длинное тощее тело. В его позе чувствовалось предельное напряжение: ноги так крепко обхватили ножки стула, что, казалось, приросли к нему. В зеленоватом отблеске экрана его глубоко запавшие глаза были как два чёрных провала. Всякого, кто хорошо знал Кейза, но не видел его этак с год, поразила бы происшедшая в нём перемена — изменилось всё: и внешность, и манера держаться. От прежней мягкости, добродушия, непринуждённости не осталось и следа. Кейз был на шесть лет моложе своего брата Мела, но теперь выглядел много старше.

Его коллеги, работавшие с ним в радарной, разумеется, заметили эту перемену. Знали они и её причину и искренне сочувствовали Кейзу. Однако их работа требовала точности. Вот почему главный диспетчер Уэйн Тевис так пристально наблюдал за Кейзом и видел, как нарастает в нём напряжение. Худой длинный техасец с медлительной, певучей речью, Тевис сидел в центре радарной на высоком табурете и через плечи диспетчеров, работавших каждый у своего экрана, наблюдал за происходящим. Тевис сам приделал к своему табурету ролики и время от времени разъезжал на нём по радарной точно на лошади, отталкиваясь от пола каблуками сшитых на заказ техасских сапог.

Ещё час назад Уэйн Тевис обратил внимание на Кейза и с тех пор не выпускал его из поля зрения. Тевису хотелось быть наготове на случай, если придётся срочно заменить Кейза, а инстинкт подсказывал ему, что такая необходимость может возникнуть.

Главный диспетчер был человек добрый, хотя и вспыльчивый. Он понимал, как может подействовать на Кейза такая замена, и ему очень не хотелось к этому прибегать. Но если будет надо, он это сделает.

Не сводя глаз с экрана, находившегося перед Кейзом, Тевис неторопливо протянул:

— Кейз, старина, ведь этот «Браниф» может столкнуться с «Истерном». Надо бы завернуть «Браниф» вправо, тогда «Истерн» может следовать прежним курсом.

Это Кейз должен был заметить сам, но не заметил.

Главная проблема, над которой лихорадочно трудилась сейчас вся радарная, заключалась в том, чтобы расчистить путь для военного самолёта КС-135, который уже начал спуск по приборам с высоты в десять тысяч футов. Это было нелегко, потому что под большим военным самолётом находились пять гражданских самолётов, круживших на расстоянии тысячи футов друг от друга в ограниченном воздушном пространстве, И все они ждали своей очереди, чтобы приземлиться. А на расстоянии двух-трёх миль от них с каждой стороны летели другие самолёты, и ещё ниже три самолёта уже заходили на посадку. Между ними были оставлены коридоры для взлётов, тоже сейчас забитые самолётами. И вот среди всех этих машин надо было как-то провести военный самолёт. И при нормальных-то условиях это была задача непростая, даже для очень крепких нервов. А сейчас положение осложнялось тем, что на КС-135 отказало радио и связь с пилотом прекратилась.

Кейз Бейкерсфелд включил микрофон.

— «Браниф» восемьсот двадцать девятый, немедленно сверните вправо, направление ноль-девять-ноль.

В такие минуты, как бы сильно ни было напряжение и в каком бы взвинченном состоянии ни находился человек, голос его должен звучать спокойно. А голос Кейза звенел, выдавая волнение. Он заметил, как Уэйн Тевис бросил на него насторожённый взгляд. Но на экране приближавшиеся друг к другу огоньки начали расходиться. Пилот «Бранифа» точно выполнил указание. В решающие минуты — а именно такой была эта минута — воздушные диспетчеры благодарили бога за то, что пилоты быстро и точно выполняли их указания. Они могут возмущаться и даже нередко возмущаются, потом вслух по поводу того, что им вдруг изменили курс и они вынуждены были сделать внезапный резкий поворот, так что пассажиры полетели друг на друга. Но если диспетчер говорит: «немедленно», они повинуются, а уже потом спорят.

Через минуту-другую «Браниф», как и «Истерн», летевший на той же высоте, получит новые указания. Но прежде надо дать новый курс двум самолётам «ТВА» — тому, что летит выше, и тому, что летит чуть ниже, — а кроме того, самолётам «Лейк-Сентрал», «Эйр-Канады» и «Свиссэйр», только что появившимся на экране. Пока КС-135 не пройдёт на посадку, все эти самолёты будут летать зигзагами в пределах ограниченного пространства, поскольку ни один из них не должен выйти из своей зоны. В известном смысле это напоминало сложную шахматную игру, только в этой игре все пешки находились на разном уровне и передвигались со скоростью нескольких сот миль в час. Причём в ходе игры их надо было не только двигать вперёд, но поднимать или опускать — да так, чтобы каждая фигура отстояла от всех других минимум на три мили по горизонтали и на тысячу футов по вертикали и ни одна из них не вылезала за край доски. А пока шла эта опасная игра, тысячи пассажиров сидели в своих воздушных креслах и с нетерпением ждали, когда же наконец завершится их полёт.

Стоило напряжению на секунду ослабнуть, и Кейз тотчас вспоминал о пилоте военного самолёта — каково-то ему сейчас пробиваться сквозь буран и забитый другими машинами воздух. Наверно, ему очень там одиноко. Таким же одиноким чувствовал себя и Кейз — все люди одиноки, даже в толпе. У пилота есть второй пилот и команда, и у Кейза рядом коллеги — только протяни руку. Но важна не эта близость. Она ничего не значит, когда человек замыкается в своём внутреннем мире, куда никому нет доступа к где он остаётся один на один со своими воспоминаниями, с пониманием и сознанием происходящего, со своим страхом. Совсем один — с той минуты, как появился на свет, и до самой смерти. Всегда, постоянно один.

Кто-кто, а Кейз Бейкерсфелд знал, как одинок может быть человек.

Кейз дал новый курс самолётам «Свиссэйр», «ТВА», «Лейк-Сентрал» и «Истерн». Он услышал, как за его спиной Уэйн Тевис вновь пытался вызвать по радио КС-135. По-прежнему никакого ответа, но сигнал бедствия, посылаемый пилотом КС-135, продолжал мигать на экране. Местонахождение зелёной точки показывало, что пилот чётко выполнял указания, которые были даны ему перед тем, как отказало радио. Он, естественно, понимал, что диспетчеры тогда смогут предвидеть его действия. Знал он и то, что радар на земле засечёт его местонахождение, и не сомневайся, что все другие самолёты будут убраны с его пути.

Военный самолёт, насколько было известно Кейзу, вылетел с Гавайских островов, не останавливаясь, заправился в воздухе над Западным побережьем и следовал на воздушную базу Эндрюс близ Вашингтона. Однако западнее срединной линии, перерезающей континент, у него отказал один мотор, затем обнаружились неполадки в проводке, побудившие командира самолёта принять решение о незапланированной посадке в Смоки-Хилл, штат Канзас. Но взлётно-посадочные полосы на аэродроме в Смоки-Хилл не были очищены от снега, и КС-135 повернули на международный аэропорт Линкольна. Воздушные диспетчеры проложили военному самолёту трассу на северо-восток, через Миссури и Иллинойс. А затем, когда он находился милях в тридцати от аэропорта имени Линкольна, заботу о нём принял на себя Кейз Бейкерсфелд. Вот тут-то, вдобавок к прочим бедам, на самолёте отказало ещё и радио.

Обычно, в нормальных условиях, военные машины держатся вдали от гражданских аэропортов. Но в такой буран пилот, естественно, запросил о помощи и тотчас получил её.

В тёмной тесной радарной было жарко не только Кейзу. Однако ничто в голосе диспетчеров при переговорах с воздухом не выдавало волнения или напряжения. У пилотов и без того хватает забот. Особенно сегодня, когда буран швырял самолёты и приходилось лететь по приборам, при нулевой видимости, а это требовало всего их умения. К тому же многие пилоты находились в воздухе дольше положенного из-за задержек с посадкой самолётов, а теперь лётное время у них ещё удлинялось.

С каждого диспетчерского поста непрерывным потоком шли по радио приказания: надо было по возможности преградить самолётам доступ в опасную зону. А они ждали, когда наконец им разрешат приземлиться, и число их с каждой минутой всё возрастало. Один из диспетчеров тихим напряжённым голосом бросил через плечо: «Чак, у меня тут пожар. Можешь взять на себя „дельту“ семь-три?» Диспетчеры прибегали к таким переброскам, когда чувствовали, что задыхаются и не в состоянии сами справиться. Другой голос: «Чёрт!.. У меня своих хватает… Подожди!.. Ладно, беру твою „дельту“ на себя». Секундная пауза. «„Дельта“ семь-три, говорит центр наблюдения за воздухом аэропорта Линкольна. Сделайте левый поворот, держитесь направления один-два-ноль. Высота прежняя — четыре тысячи!..» Диспетчеры всегда старались помочь друг другу. Ведь, может, через несколько минут тебе самому потребуется помощь. «Эй, следи за этим — вон он подлетает с противоположной стороны. О господи! Прямо как на выезде из города в час „пик“…» «„Америкен“ четыре-четыре, держитесь того же курса. Сообщите свою высоту!..» «„Люфтганза“ взлетела с отклонением от курса. Уберите к чёрту самолёт из зоны прилёта!» Взлетавшие самолёты направляли в обход зоны бедствия, а вот прибывающие самолёты приходилось держать в воздухе, теряя на этом драгоценное время. Даже после того как чрезвычайная обстановка разрядится, потребуется больше часа, чтобы ликвидировать пробку в воздухе, — это знали все.

Кейз Бейкерсфелд отчаянно старался сосредоточиться, чтобы держать в памяти свой сектор и все самолёты в нём. Нужно было мгновенно запоминать местонахождение самолётов, их опознавательные знаки, типы, скорость, высоту полёта, последовательность посадки — словом, диаграмму, в которой непрерывно происходили изменения и конфигурация которой ни на секунду не застывала. И в более-то спокойные времена напряжение не покидает диспетчера, сегодня же, в такой буран, мозг и вовсе работал с предельной нагрузкой. Самое страшное — «потерять картинку», а такое может случиться, если усталый мозг взбунтуется, и тогда всё исчезнет. Время от времени это и случалось — даже с самыми лучшими работниками.

А Кейз был одним из лучших. Ещё год назад именно к нему обращались коллеги, когда перенапряжение выводило их из игры: «Кейз, тону. Можешь выручить на несколько минут?» И он всегда выручал.

Но в последнее время роли переменились. Теперь коллеги помогали ему, сколько могли, хотя, конечно, есть предел помощи, которую один человек может оказать другому без ущерба для своей работы.

Тем временем надо было давать по радио новые указания. А Кейз был предоставлен самому себе: Тевис вместе со своим высоким табуретом переехал на другой конец комнаты, чтобы проверить другого диспетчера. Мозг Кейза отщёлкивал решения: «Завернуть „Браниф“ влево, „Эйр-Канаду“ — вправо, „Истерну“ — изменить курс на сто восемьдесят градусов». Приказания были тотчас выполнены: на экране радара светящиеся точки перестроились. «Самолёт „Лейк-Сентрал“ менее скоростной, с ним дело терпит, „Свиссэйр“ — реактивный: может столкнуться с „Истерном“. Надо дать „Свиссэйру“ новый курс, и немедленно — но какой? Да думай же скорее! Завернуть вправо на сорок пять градусов — только на минуту, потом снова выпрямить курс. Не забывай о „ТВА“ и „Ориент“! Появился новый самолёт, идёт с запада на большой скорости — опознавай, находи ему место. Думай, думай!»

Стиснув зубы, Кейз мрачно твердил про себя: «Только не потерять сегодня картинку, только не потерять сейчас, только не потерять».