БЕСПОСАДОЧНЫЙ ДО РИМА 8 страница

Устроившись в кресле, миссис Квонсетт слегка наклонила голову и постаралась как можно меньше бросаться в глаза. Она не слишком обольщалась надеждой, что ей удастся до конца остаться незамеченной. В Риме начнутся различные формальности — с паспортом, с таможенным досмотром, и тут уж ей от них не ускользнуть: это ведь не то что прилететь без билета из Сан-Диего в Нью-Йорк. Однако, если повезёт, она всё же побывает в Италии, что само по себе достаточно увлекательно, после чего ей ещё предстоит приятное путешествие обратно, а пока что в полёте её будут вкусно кормить, покажут какой-нибудь фильм… Потом, возможно, завяжется приятная беседа со спутниками…

Ада Квонсетт с любопытством поглядывала на своих соседей. Она успела заметить, что оба её спутника — справа и слева — мужчины; впрочем, на соседа справа она пока что избегала смотреть, чтобы не поворачиваться лицом к стюардессам, которые сейчас медленно шли навстречу друг другу по проходу, заново — уже вдвоём — производя подсчёт пассажиров. А вот на своего спутника слева миссис Квонсетт нет-нет да и бросала украдкой взгляд: делать это было тем более просто, что он отдыхал, откинувшись на спинку кресла, и глаза его были закрыты. Это был худой, костлявый мужчина; глядя на его землистое лицо с рыжеватыми усиками и тощую шею, миссис Квонсетт подумала, что хороший плотный обед ему бы не повредил.

Мужчина держал на коленях чемоданчик, и миссис Квонсетт заметила, что, хотя глаза у него были закрыты, пальцы крепко сжимали ручку чемоданчика.

Стюардессы закончили подсчёт. Из салона первого класса появилась ещё одна стюардесса, и все трое начали торопливо о чём-то совещаться.

Пассажир, сидевший слева от миссис Квонсетт, открыл глаза. Его пальцы всё так же крепко сжимали чемоданчик. Старушка из Сан-Диего, всю жизнь отличавшаяся любопытством, невольно подумала: «Интересно, что это у него там?»

Возвращаясь к себе в таможню — на этот раз через пассажирский вестибюль аэровокзала, — инспектор Гарри Стэндиш никак не мог забыть о человеке с чемоданчиком. Стэндиш не имел права останавливать этого человека. За пределами таможенного зала служащие таможни могли задержать пассажира лишь в том случае, если последний как-то пытался избежать таможенного досмотра. Человек же, которого инспектор видел у выхода, под эту категорию никак не подпадал.

Инспектор Стэндиш мог, разумеется, сделать другое: сообщить по телеграфу в итальянскую таможню приметы пассажира и свои подозрения о том, что этот человек, возможно, везёт контрабанду. Но Стэндиш не был уверен, что ему следует это делать. Таможни различных государств редко сотрудничают друг с другом — гораздо чаще между ними наблюдается профессиональное соперничество. Такое соперничество существует даже между американской и канадской таможнями, и не раз случалось, что таможенники Соединённых Штатов, получив секретную информацию о партии бриллиантов, переправляемых контрабандой в Канаду, по некоторым соображениям не ставили об этом в известность канадскую таможню. Вместо этого агенты сыскной полиции Соединённых Штатов выслеживали подозреваемых в контрабанде лиц по их прибытии в Канаду, держали их под наблюдением, но арестовывали лишь в том случае, если они вновь пересекали границу Соединённых Штатов. Объяснялось это следующим: вся контрабанда остаётся в той стране, где она захвачена, и ни одна из таможен не желала делиться своей добычей.

И Стэндиш решил, что он не станет посылать телеграмму в Италию, но сообщит о своих подозрениях представителям «Транс-Америки»; пусть сами принимают меры.

Стэндиш увидел миссис Ливингстон, старшего агента по работе с пассажирами, которая тоже только что присутствовала при посадке на рейс два. Она разговаривала с одним из пилотов и группой пассажиров. Гарри Стэндиш подождал, пока они не ушли.

— Привет, мистер Стэндиш, — сказала Таня. — Надеюсь, у вас в таможне поспокойнее, чем здесь.

— Ну, не особенно, — ответил Стэндиш, вспомнив миссис Гарриет дю Барри-Моссмен, которую, вероятно, всё ещё продолжали допрашивать в таможенном зале.

Таня заметила, что таможенник хочет ей что-то сказать. Однако Стэндиш колебался. Порой ему казалось, что он придаёт слишком большое значение своим инстинктивным подозрениям, превращается в сыщика-любителя. Однако ведь в большинстве случаев его подозрения подтверждались.

— Я случайно видел посадку на ваш рейс два, — сказал Стэндиш. — И кое-что показалось мне подозрительным. — Он бегло описал Тане внешность худого долговязого человека, который как-то странно прижимал к себе чемоданчик.

— Вы думаете, что он везёт контрабанду?

Стэндиш улыбнулся.

— Если бы он не улетал, а прилетел к нам с одним из международных рейсов, я бы это в два счёта выяснил. А тут я могу вам сказать только одно, миссис Ливингстон: этот человек не хочет, чтобы кто-нибудь знал, что у него там, в чемоданчике.

Таня задумалась на минуту, потом сказала:

— Не очень представляю себе, что я могу тут предпринять. — Если даже пассажир и вёз контрабанду, расследование этого едва ли входило в круг её обязанностей.

— Да, по всей вероятности, ничего, но поскольку вы работаете в контакте с нами, я решил сказать вам о своих подозрениях.

— Благодарю вас, мистер Стэндиш. Я сообщу о ваших наблюдениях управляющему перевозками, а он, быть может, сочтёт нужным поставить об этом в известность командира корабля.

Инспектор Стэндиш отошёл. Таня поглядела вверх на часы — было без одной минуты одиннадцать. Она поспешно поднялась на административный этаж аэровокзала, где помещалась контора «Транс-Америки». Пытаться перехватить самолёт, пока он выруливает, было уже поздно: через несколько секунд он поднимется в воздух. Вероятно, УП сейчас у себя. Он может связаться с капитаном Димирестом по радио, пока самолёт ещё на земле, — если, конечно, найдёт её сообщение заслуживающим внимания. Таня прибавила шагу.

УП на месте не оказалось, но, к своему удивлению, она увидела там Питера Кокли.

— Что вы тут делаете? — резко спросила Таня.

Молодой агент, которого так ловко провела за нос старушка из Сан-Диего, смущённо поведал о случившемся.

Одураченный Питер Кокли только что получил уже один нагоняй. Доктор, которого он понапрасну притащил в дамскую комнату, был разъярён и не постеснялся в выражениях. Бедняга Кокли явно ждал такой же нахлобучки и от миссис Ливингстон. Предчувствие его не обмануло.

Таня вышла из себя.

— Ах ты, чёрт! Я же предупреждала вас, что у этой пройдохи куча всяких уловок, — обрушилась она на Питера.

— Правильно, миссис Ливингстон, вы предупреждали, да я, видите ли…

— Теперь поздно об этом говорить. Свяжитесь по телефону со всеми выходами. Предупредите их, чтобы они следили в оба за очень скромной с виду старушкой в чёрном… ну, вы знаете, как её описать. Она хочет попасть в Нью-Йорк, но может попытаться сделать это каким-нибудь кружным путём. Если её обнаружат, пусть контролёр задержит её и позвонит сюда. И что бы она там ни говорила, что бы ни придумывала, ни в коем случае не пропускать её ни на один самолёт. Ступайте займитесь этим, а я пока что оповещу по телефону другие авиакомпании.

— Слушаюсь, мэм.

В кабинете было несколько телефонов. Питер Кокли подошёл к одному. Таня — к другому.

Таня знала на память номера телефонов «ТВА», «Америкен Эйрлайнз», «Юнайтед Эйрлайнз» и «Ориент»: у всех четырёх компаний были прямые, беспосадочные рейсы до Нью-Йорка. Прежде всего Таня связалась с Дженни Хенлайн, занимавшей такую же должность в «ТВА». Она слышала, как Питер Кокли в это время говорил:

— Да, совсем старенькая… вся в чёрном… Да, с виду никак не скажешь…

Таня почувствовала, что она вступает в своеобразное единоборство с хитроумной и изобретательной миссис Адой Квонсетт. «Кто же кого в конце концов перехитрит?» — подумала Таня.

Она уже забыла и о разговоре с таможенным инспектором Стэндишем, и о своём намерении разыскать УП.

А на борту самолёта, вылетавшего рейсом два, капитан Вернон Димирест кипел от возмущения.

— Какого чёрта они нас держат?

Оба правых двигателя — третий и четвёртый — самолёта номер 731-ТА уже работали. Они ещё не были запущены на полную мощность, но их гул и вибрация отдавались в теле самолёта.

Несколько минут назад пилоты получили по внутреннему радиотелефону от инспектора, наблюдающего за погрузкой, подтверждение на запуск третьего и четвёртого двигателей; однако подтверждения на запуск первого и второго двигателей, расположенных с того борта самолёта, где производилась посадка, ещё не было получено; в соответствии с существующим порядком эти двигатели не запускаются до тех пор, пока все двери самолёта не будут закрыты. Одна красная лампочка на панели приборов, мигнув, потухла две минуты назад — это означало, что задняя дверь надёжно закрыта и задняя галерея-гармошка уже отведена от самолёта. Но вторая красная лампочка ещё продолжала гореть, указывая на то, что передняя дверь продолжает оставаться открытой, и, бросив взгляд в заднее окно кабины, можно было убедиться, что передняя галерея-гармошка ещё не убрана.

Обернувшись на сиденье, капитан Димирест сказал второму пилоту Джордану:

— Отворите дверь.

Сай Джордан сидел позади двух первых пилотов у панели приборов контроля работы двигателей. Высокий, худощавый, он слегка приподнялся, потянулся и распахнул дверь из кабины в салон первого класса. Они увидели стоявших в салоне стюардесс и среди них — Гвен Мейген.

— Гвен! — крикнул Димирест. Когда Гвен подошла, он спросил: — Какого чёрта мы задерживаемся, что происходит?

Гвен казалась озабоченной.

— Число пассажиров в туристском классе не сходится ни с количеством проверенных билетов, ни с пассажирской ведомостью; мы пересчитали дважды.

— А инспектор, наблюдающий за погрузкой, ещё здесь?

— Здесь, он проверяет наш подсчёт.

— Пусть придёт сюда, я хочу сказать ему два слова.

На этой стадии подготовки к полёту постоянно возникала проблема разделения ответственности. Номинально командир корабля уже считался вступившим в свои права, однако он не мог ни запустить двигатели, ни тронуться с места без санкции инспектора, наблюдающего за погрузкой. Оба они — как командир, так и инспектор — были равно заинтересованы в одном и том же: чтобы самолёт поднялся в воздух точно по расписанию. В то же время каждый выполнял свои обязанности, и это приводило к разногласиям.

Инспектор почти тут же появился в кабине; его чин можно было определить по одной серебряной нашивке на рукаве.

— Послушайте, приятель, — сказал Димирест. — Я знаю, что у вас есть свои трудности, но они есть и у нас. Сколько нам ещё торчать здесь?

— Я только что распорядился вторично проверить у пассажиров билеты, капитан. В салоне туристского класса на одного человека больше, чем следует.

— Прекрасно, — сказал Димирест. — А теперь я сообщу вам кое-что. Каждую лишнюю секунду, что мы здесь торчим, мы понапрасну жжём топливо в третьем и четвёртом двигателях, запустить которые дали разрешение вы… Драгоценное топливо, необходимое нам сегодня в ночном полёте. Так что, если наш самолёт сейчас же не поднимется в воздух, я глушу двигатели и посылаю за топливом, чтобы пополнить баки. И ещё одно вам не мешает знать: с КДП только что сообщили, что у них появилось «окно»; если мы сейчас начнём выруливать, нам немедленно дадут разрешение на взлёт. Через десять минут положение может измениться. Теперь решайте. Жду. Что вы скажете?

Инспектор колебался. Любое из решений было чревато неприятными последствиями. Он знал, что капитан прав, поднимая вопрос о топливе; глушить же сейчас двигатели и пополнять баки — значит по меньшей мере ещё на полчаса задержать вылет, который и без того был отложен на час, а всё, это стоит денег. С другой стороны, на дальнем международном рейсе число принятых на борт пассажиров обязательно должно соответствовать числу предъявленных билетов. Если на борту самолёта действительно будет обнаружен безбилетный пассажир, это послужит достаточным оправданием для задержки. Но если «зайца» не окажется и выяснится, что при проверке и подсчёте просто произошла какая-то путаница, — а это вполне возможно, — УП оторвёт ему голову.

Инспектор принял решение, которое напрашивалось само собой. Обернувшись к открытой двери, он распорядился:

— Прекратите проверку билетов. Самолёт выруливает на старт.

Когда дверь кабины захлопнулась, Энсон Хэррис, ухмыляясь, крикнул в трубку радиотелефона стоявшему внизу дежурному:

— Могу запускать второй двигатель?

В трубке задребезжало в ответ:

— Запускайте второй!

Передняя дверь самолёта захлопнулась. Красная лампочка в кабине мигнула и погасла.

Второй двигатель загудел и перешёл на мерное глухое урчание.

— Могу запускать первый двигатель?

— Запускайте первый.

Галерея-гармошка, словно отрезанная пуповина, отделилась от фюзеляжа и откатилась к зданию аэровокзала.

Вернон Димирест запросил по радио у наземного диспетчера разрешение выруливать на старт.

Загудел и заработал первый двигатель.

Капитан Энсон Хэррис, пилотировавший самолёт и занимавший левое сиденье, утвердил ноги на педалях руля поворотов и носками нажал на тормоз, приготовившись вырулить на взлётную полосу и поднять самолёт в воздух.

За окнами продолжала бушевать метель.

— Самолёт «Транс-Америка» рейс два, говорит наземный диспетчер. Разрешаю выруливать к взлётной полосе…

Гул двигателей возрос.

Вернон Димирест думал: «Рим… Потом Неаполь… Ну, вот мы и летим туда!»

Было ровно двадцать три часа по среднеевропейскому времени, когда в вестибюле «Д» к выходу сорок семь опрометью бросилась какая-то женщина.

Она задыхалась и не могла произнести ни слова, — впрочем, задавать вопросы было уже бесполезно.

Выход на поле был закрыт. Таблички, оповещавшие о рейсе два «Золотой Аргос», сняты. Самолёт выруливал на взлётную полосу.

Беспомощно опустив руки, Инес Герреро растерянно смотрела на удалявшиеся красные огни.