Детство и юность, полные страданий: 1874—1895

Согласно обычаю, принятому в высшем обществе, родители не занимались воспитанием маленького Уинстона. Как только ребенок родился, его сразу же отдали кормилице, которая взяла на себя всю заботу о малыше. Уинстону повезло. Нянюшка, на которую пал выбор, надежная женщина лет сорока по имени Элизабет Эверест, прониклась к малышу глубокой нежностью, да и сам Уинстон был бесконечно к ней привязан. Портрет кормилицы висел у Черчилля в спальне на протяжении всей его жизни. Ни отец, ни мать, поглощенные светскими занятиями, не могли уделять сыну много времени. Уинстону постоянно не хватало родительского внимания и тепла. Это наложило глубокий отпечаток на его раннее детство, прошедшее в Лондоне и Дублине, где с 1877 по 1880 год лорд Рандольф занимал пост при вице-короле и где вместе с ним жила его семья. Впрочем, и в школьные годы Уинстон по-прежнему был лишен родительского внимания.

К счастью, миссис Эверест, или «мадам» (незамужних дам зрелого возраста, исполнявших обязанности няни, обычно называли «мадам»), ревностно заботилась о благополучии этого рыжеволосого ангелочка с голубыми глазами. Ведь он был таким славным и миленьким, несмотря на то, что часто капризничал и уже проявлял свой волевой характер. Миссис Эверест придерживалась разумных принципов воспитания, а ее безграничная преданность заменяла мальчику материнскую любовь, которой ему так не хватало. Уинстон сохранил о ней самые нежные воспоминания, и когда ему было уже пятьдесят лет, глубокая признательность няне отразилась в его воспоминаниях: «Моя мать блистала для меня, словно яркая звезда на вечернем небосклоне, я нежно любил ее, но она была далека. Кормилица же заботилась обо мне и отвечала на все мои вопросы, ей я доверял свои тайны и печали»[22]. В юношеском романе «Саврола», написанном Уинстоном на исходе отрочества, встречается эпизод, автобиографичность которого не вызывает сомнений. В нем автор трогательно описывает добрую, нежную «нянюшку» героя: «Сразу после своего появления на свет он был отдан на воспитание кормилице, ежесекундно окружавшей его преданной заботой. Странная это любовь, наверное, единственная бескорыстная любовь на свете». «Ведь насколько естественна любовь матери к сыну, юноши к своей подруге, человека к собаке, настолько, — продолжает автор, — любовь приемной матери к ребенку, заботу о котором ей поручили, на первый взгляд кажется совершенно необъяснимой».

Уинстону было семь лет, когда началась его школьная жизнь. Сначала мальчика отдали в пансион Сэнт Джордж Скул, помещавшийся в богатом особняке в Аскоте. К несчастью, в пансионе придерживались традиционных взглядов на педагогику, поэтому особое внимание уделялось заучиванию наизусть и телесным наказаниям. Неудивительно, что Уинстон невзлюбил свою первую школу, о чем свидетельствовали нелестные характеристики, полученные «недисциплинированным, неумеренным в еде и неаккуратным» учеником Черчиллем. Так прошли два года, после чего родители решили перевести сына в пансион девиц Томсон в Брайтоне. Там Уинстон оставался с 1884 по 1888 год, по-прежнему сторонясь товарищей. Что же касается его оценок за успеваемость и поведение, они почти не изменились.

В конце концов, лорд Рандольф решил записать сына в одну из самых знаменитых частных школ Англии Хэрроу, соперничавшую с самим Итоном. Там Уинстон томился чуть более четырех лет. По окончании Хэрроу ему исполнилось восемнадцать, но он продолжал получать наказания и посредственные оценки и так и не нашел общего языка с товарищами. Преподаватели отмечали его «забывчивость, рассеянность, вечные опоздания, систематическое нарушение дисциплины». По их мнению, Уинстон, обладая незаурядными способностями, мог стать первым учеником в классе, между тем как его отметки по-прежнему были едва ли не самыми низкими[23]. Лишенный родительской заботы, Уинстон был непокорным, беспокойным и задиристым юношей.

Уинстон в возрасте 15 лет, ученик частной школы Хэрроу.

Даже во время каникул окружающие обращали внимание на его недисциплинированность, частые перепады настроения и внутреннюю растерянность. И лишь путешествуя по мирам, созданным его богатым воображением, он становился другим человеком. От внутренней растерянности не оставалось и следа, когда огромная армия оловянных солдатиков — а их у Уинстона были тысячи — беспрекословно выполняла любые маневры, повинуясь лишь прихоти его фантазии. Леди Рандольф первой пришлось столкнуться с непокорным, беспокойным характером сына. Позже она говорила: «В детстве на Уинстона нелегко было повлиять»[24].

Лорд Рандольф, человек выдающийся, но сдержанный и суровый, порой непредсказуемый и жестокий, был не способен на проявление нежности. Легкомысленная, ветреная леди Рандольф также была далека от сына, ослепленная блеском светской жизни, она не думала ни о чем, кроме суетных развлечений. Равнодушие родителей оставило глубокий след в душе Уинстона. Об этом свидетельствуют его многочисленные письма домой, адресованные главным образом леди Рандольф. Некоторые из этих писем растрогали бы самую черствую душу. Девятилетний Уинстон, находясь в Аскоте, сетует, что не получил от матери ни весточки за целый триместр. Письмо, написанное им в тринадцать лет, исполнено горького разочарования: родители не смогли провести с сыном рождественские каникулы, и ему пришлось довольствоваться обществом кормилицы. В письме из Хэрроу (куда мать однажды написала ему, что он всего лишь «маленький ленивый сорванец») семнадцатилетний Уинстон изливает свою тоску: «Меня удивляет и огорчает, что вы с папой относитесь ко мне, словно у меня нет сердца, которое может страдать», — и несколько дней спустя: «Умоляю, прислушайся к моим словам. Я бесконечно несчастлив. Сейчас я плачу. Милая мама, пожалуйста, не будь сурова со своим сыном, который тебя обожает. Не сердись на мои глупые письма. Позволь мне, по крайней мере, думать, что ты меня любишь. Милая мама, я в отчаянии (...) Я не знаю, как мне быть дальше. Мне так грустно»[25]. Если и есть в этих письмах некоторая доля расчета и склонность к драматизации, жалобы Уинстона, как бы то ни было, красноречиво свидетельствуют о том, что ребенку отчаянно не хватает родительской ласки, и это больно ранит его чувства. С детства окруженный роскошью, символизирующей могущество его семьи, Уинстон вовсе не чувствовал себя защищенным, тем более понятым. Его детство и отрочество были полны страданий.

Однако более серьезного внимания заслуживает следующее обстоятельство. Уинстон Черчилль, как и его предок Мальборо, да и многие великие люди, на протяжении всей своей жизни страдал от приступов глубокой депрессии. С детских лет и до последних дней депрессия была решающим фактором, определяющим его поступки, хотя в большинстве случаев Черчиллю удавалось скрывать свой недуг. В периоды депрессии им овладевало уныние, безысходная тоска терзала его и повергала в отчаяние. Черчилль сознавал, что подвержен психической патологии, и даже называл ее «черной собакой», потому что она неизменно сопровождала его в черные дни неудач.

Психиатр Энтони Сторр, тщательно исследовавший случай Черчилля, обнаружил в его депрессии источник ненасытного честолюбия и кипучей активности премьер-министра. Эти психологические особенности в развитии характера Черчилля нетрудно проследить. Недостаток родительского тепла и чувство одиночества, испытанное в раннем детстве, травмировали душу ребенка. С тех пор он отчаянно хотел преуспеть любыми средствами, чтобы возместить отсутствие любви и преодолеть преследовавшее его чувство неуверенности. Его подвиги для окружающих и для него самого должны были служить доказательством незаурядных способностей и талантов. Одним словом, только всеобщее признание могло убедить этого нелюдимого ребенка в собственной значимости. Отныне восхищение и любовь к нему должны были быть безмерны, как безмерны были страдания отвергнутого ребенка.

Тогда становится понятным глубинный, всеобъемлющий, нередко принимавший чудовищные формы эгоцентризм Черчилля. Становится понятной и неизменная жажда успеха и славы, ведь только завоевав их, он мог заставить замолчать душившие его сомнения в собственной значимости. «Если бы я не преуспел, — писал он своей матери, — для меня это была бы катастрофа! Неудачи разбили бы мне сердце, ведь честолюбие — моя единственная опора»[26]. Чтобы достичь цели, он выковал себе железную волю, он поступал дерзко, бравировал, хотел совершить все подвиги на свете. Черчилль не стремился поразить современников, он жаждал задушить собственную неуверенность, подавить собственный страх. Двойной комплекс неполноценности и превосходства, преследовавший Черчилля всю жизнь, отразился в признании, сделанном им Вайолет Асквит: «Все мы не больше, чем земляные черви, но себя я считаю светляком»[27].

И не потому ли Черчилль, несмотря на свое обаяние и остроумие, никогда не был особенно привлекателен и популярен, подчас его даже ненавидели — в колледже и полку, в парламенте и кабинете министров? Но разве могли товарищи и коллеги испытывать к Черчиллю что-то помимо раздражения и недоверия, ведь он был бессовестным честолюбцем, который не задумываясь переступил бы через любого из них ради достижения своей цели? Беда Черчилля была в том, что он не мог обуздать своего безмерного честолюбия, ставшего неотъемлемой частью его существа.

Позже в двух своих работах Черчилль пытался путем замысловатого доказательства от обратного выставить этот крест, вынесенный из несчастливого детства, преимуществом, приносящим победу в жизни. Он убеждал себя, что многие великие люди в конечном счете извлекали выгоду из несчастий, пережитых ими в начале пути и лишь закаливших их характер. Начиная биографию герцога Мальборо, Черчилль утверждал в свете установленной им связи между своим несчастным детством и судьбами великих людей: «Нужно в юности пройти через тиски соперничества, выдержать суровые испытания обстоятельствами, стерпеть жало насмешек и унижений, чтобы обрести стойкость духа и сосредоточиться на единственной цели, без чего не совершить великих деяний». В своей книге о Суданской кампании «Война на реке» Черчилль обратился к личности царя дервишей Махди и вновь попытался убедить себя: «Одиноко растущие деревья, если им, несмотря ни на что, все же удается вырасти, становятся сильными и крепкими. Так и ребенок, лишенный внимания отца, обретает силу и независимость духа, вознаграждающие его за детские обиды»[28].

Лет в пятнадцать Уинстон впервые задумался о своем будущем и сам выбрал себе карьеру, хотя отец уже давно все за него решил. В викторианскую эпоху перед младшим ребенком из аристократической семьи открывались три возможности: военная служба, религия, адвокатура. Ни религия, ни право Уинстона не привлекали, следовательно, оставалась карьера военного, тем более что она отвечала чаяниям юноши, грезившего о славных подвигах и приключениях.

Однако поступить в Королевский военный колледж в Сэндхерсте — своего рода английский Сен-Сир — было непросто, особенно если за поступавшим тянулся длинный шлейф неудов, полученных в предыдущих учебных заведениях. После того как сын дважды провалился на вступительных экзаменах, лорд Рандольф забрал Уинстона из Хэрроу, откуда молодой человек уехал без всякого сожаления, и определил его в лондонский crammer, нечто вроде фабрики бакалавров под названием «Заведение капитана Джеймса». В сем славном заведении, где обучение велось на редкость энергично, гарантировались положительные результаты даже у самых строптивых учеников. Несмотря на то, что в начале обучения Уинстона упрекали в «нарушении дисциплины, невнимательности, склонности поучать преподавателей», в конце концов он вынужден был подчиниться режиму интенсивной зубрежки, и шесть месяцев спустя долгожданный успех увенчал-таки его старания. 28 июня 1893 года Уинстона приняли в Сэндхерст, но лишь курсантом-кавалеристом, поскольку его результат на вступительных экзаменах был девяносто вторым из ста двух возможных, в основном из-за низких отметок по латыни, а в пехотных войсках к учебной подготовке курсантов предъявлялись гораздо более строгие требования.

Уинстон был довольно силен в истории и английском. Он рано начал учить французский язык и добился превосходных результатов. Тогда-то у него и появилась привычка сдабривать свою устную и письменную речь французскими выражениями, а впоследствии возможность поговорить по-французски всегда доставляла ему удовольствие. Впрочем, его собеседники не всегда разделяли с ним эту радость. Уже в двенадцатилетнем возрасте Уинстон играл Мартину, жену Сганарелля в «Докторе не по своей воле». А в 1883 году отец впервые взял его с собой в Париж, тогда их пребывание там продлилось недолго, первое же продолжительное путешествие Черчилля во Францию состоялось в 1891 году. Затем часть лета 1893 года он провел в Швейцарии, в следующем году побывал в Бельгии, где посетил поле битвы при Ватерлоо. Тогда же, несмотря на более чем прохладные отношения Англии с Францией, у Черчилля обнаружилось своего рода франкофильство, и он глубоко скорбел о погубленных войной французских провинциях, которым посвящено написанное им в 1890 году стихотворение:

Красавец Эльзас, Лотарингия скорбная,

Полны вы горечи, полны страдания

В сердцах сынов Франции[29]...

В Сэндхерсте Уинстон провел чуть больше года, с сентября 1893 года по декабрь 1894-го, красуясь в синем мундире курсанта. Об этом времени у него сохранились весьма приятные воспоминания. В избранном обществе будущих офицеров Ее величества Черчилль чувствовал себя как нельзя лучше, он не ропща подчинялся суровой дисциплине, охотно выполнял все необходимые упражнения. Сначала, правда, у наставников вызывали нарекания его хронические опоздания, впрочем, эта привычка осталась у Черчилля на всю жизнь, возведенная им в степень искусства. Распорядок колледжа был таков: подъем в шесть утра, урок владения оружием, марши, смотры, маневры, физкультура, верховая езда, теоретический курс. В целом набор дисциплин Уинстона устраивал, несмотря на то, что следствием такого интенсивного обучения были постоянная усталость и нервное напряжение. Ведь великий Черчилль никогда не мог похвастаться отменным здоровьем. Он был болезненным человеком, ниже среднего роста, но при этом в детстве сорви-голова Уинстон нередко причинял беспокойство миссис Эверест, пытавшейся его урезонить благоразумными наставлениями. «Бедняжка так неосторожен!» — писала она своему брату. В колледже Уинстон начал курить, отдавая предпочтение сигарам, и употреблять спиртное, впрочем, в меру. В то время виски и коньяк еще не были его любимыми напитками. Между тем оценки курсанта Черчилля с каждым месяцем становились все лучше, и на выпускном экзамене его результат был уже двадцатым из ста тридцати возможных.

Незадолго до окончания Королевского военного колледжа с Черчиллем произошла любопытная история, ставшая обязательным эпизодом всех его биографий. Речь идет о случае в мюзик-холле на Лестер сквер. Пресса подняла большой шум вокруг этого в общем-то незначительного происшествия, которое тем не менее свидетельствует о потребности Уинстона обратить на себя внимание, а также о дерзости юного аристократа, бросившего вызов канонам викторианской морали. В поисках развлечений Уинстон с друзьями по Сэндхерсту время от времени наведывался в лондонские мюзик-холлы. Бывал он и в одном из самых известных — мюзик-холле «Империя Лестер сквер», расположенном в самом центре лондонского квартала красных фонарей. Среди посетительниц бара и танцовщиц кордебалета «Империи» было немало дамочек легкого поведения. Вокруг этого рассадника порока и разгорелась ожесточенная полемика в связи с «борьбой за чистоту нравов», которую развернула группа активистов под предводительством меценатки миссис Ормистон Чант.

В ответ на «крестовый поход против порока» Уинстон поместил в «Вестминстер Газетт» статью, предусмотрительно подписанную инициалами. В этой статье будущий премьер-министр утверждал, что, «для того чтобы насадить добродетель в обществе, прежде всего, нужно улучшить социальные условия жизни и развить образование, а не слушать раскрыв рот ханжеское словоблудие». Как бы то ни было, по распоряжению некоего лобби-пуританина «Империи» пришлось закрыть злополучный бар и отменить выступления кордебалета. Тогда Черчилль, заручившись поддержкой нескольких курсантов, решил организовать грандиозную манифестацию, которая и состоялась 3 ноября 1894 года. Облаченные во фраки смутьяны захватили мюзик-холл и опрокинули щиты, преграждавшие доступ в запретную зону. В разгар суматохи Черчилль произнес импровизированную речь, наделавшую много шума. В начале выступления он провозгласил свое кредо: «Дамы „Империи“! Я — защитник Свободы!» Разумеется, скандал, вызванный этой шумной вечеринкой, сразу же был подхвачен прессой. В «Таймс» было опубликовано письмо лондонского епископа, в котором он едко прокомментировал случившееся: «Никогда бы не подумал, что потомок Мальборо будет пользоваться таким успехом у проституток»[30].

Вскоре после этого инцидента Уинстон сдал выпускные экзамены в Сэндхерсте и 20 февраля 1895 года получил чин младшего лейтенанта. Его зачислили в один из самых блистательных полков английской армии — полк гусар Ее величества (4-й гусарский полк королевы).

Между тем 1895 год был переломным в жизни Черчилля. Он простился с юностью и вступил во взрослую жизнь. В том же году Уинстон пережил две тяжелые утраты, глубоко поразившие его. В январе скончался лорд Рандольф, его смерть потрясла Уинстона, он долго не мог оправиться от этого удара, хотя в какой-то мере кончина отца-тирана освобождала его от властной, гнетущей опеки. Несмотря на то, что лорд Рандольф всегда обходился с сыном довольно жестоко, Уинстон вдруг возвел почитание отца в степень культа. Он преклонялся перед его памятью, а несколько лет спустя посвятил ему подробную биографию, написанную весьма талантливо. «Я бесконечно любил отца и восхищался им, а после его преждевременной кончины — почитал его память (...) Я знал наизусть длинные отрывки из его речей. Безусловно, мои политические приоритеты сформировались под влиянием отца»[31].

Другая смерть оставила неизгладимый след в сердце Уинстона. Его нянюшка, миссис Эверест, умерла в июле от воспаления брюшины. Бедная женщина впала в нищету, когда за два года до этого семья Черчиллей бесцеремонно отказалась от ее услуг, сославшись якобы на стесненность в средствах. Но несмотря ни на что, няня до последнего вздоха по-прежнему окружала нежной заботой своего дорогого Уинстона.

Смерть близких людей, начало военной карьеры — детство ушло безвозвратно. В жизни Черчилля начался новый этап, в который он вступил со своей обычной стремительностью, жаждой действия, культом энергии. Об этом свидетельствуют его проникновенные советы, которые он давал молодому поколению в эпизоде своей автобиографии, посвященном 1895 году: не терять ни секунды; сразу и решительно занимать позицию на поле боя, имя которому — жизнь; не довольствоваться тем, что есть; никогда не смиряться с поражением, ведь «мир существует, чтобы быть завоеванным»[32].

В поисках славы: боевое крещение и литературный дебют (1895-1900)

Итак, Уинстон вступил во взрослую жизнь. Помимо военной карьеры, которую он избрал, перед ним открывалось много других блестящих возможностей. С чего же начать? По правде говоря, в глубине души Уинстон уже сделал выбор. Ему давно не давало покоя одно заветное желание. Он мечтал о политической карьере, мечтал оставить след в истории Англии, подобно великим героям своей родины. Одним словом, Уинстон желал преуспеть там, где его отец потерпел поражение. Молодой человек твердо верил в свою судьбу. Он писал матери: «Моя звезда ведет меня, — я хочу совершить что-нибудь замечательное в этом мире», ведь «слава (...) — это лучшее, что может быть в жизни»[33]. Эта уверенность в своем великом будущем, эта вера в свою звезду сближали Черчилля с Наполеоном. Великий полководец будоражил воображение Уинстона на протяжении многих лет, он даже хотел написать его биографию, а бюст императора долгое время украшал письменный стол будущего премьер-министра. Уже в первые месяцы своей службы в 4-м гусарском полку младший лейтенант Черчилль понял, что ремесло военного не для него, хотя служил он по-прежнему с удовольствием: «Чем дольше я служу, тем больше мне нравится служить, но тем больше я убеждаюсь в том, что это не для меня»[34].

И Уинстону повезло: его полк расквартировали в Альдершоте, маленьком гарнизонном городке, расположенном в пятидесяти километрах к юго-западу от Лондона. Ведь несмотря на ежедневные многочасовые упражнения в верховой езде, исполнение воинских обязанностей не лишало Уинстона возможности наслаждаться свободными минутами, к тому же он частенько бывал в увольнении. Это позволяло ему без особых усилий поддерживать знакомства в столице, а также наведываться в казарму к военачальникам. Общественное положение сына лорда Рандольфа Черчилля позволяло ему, облачившись в свою красивую красно-золотую форму, принимать и сопровождать высоких гостей, начиная с принца Уэльского и его сына, будущего короля Георга V, и заканчивая герцогом Кембриджским, главнокомандующим армией, и маршалом Робертсом. При этом косность, неповоротливость мысли товарищей-офицеров вызывали у Уинстона досаду. Честолюбивый юноша мечтал о далеких странах и приключениях, которые прославили бы его.

Кроме того, Уинстону пришлось столкнуться с денежными затруднениями. Жизнь офицера-кавалериста была недешева. Чтобы поддерживать честь мундира, требовалось около шестисот фунтов в год, а жалованье офицера кавалерии составляло сто пятьдесят фунтов. К тому же молодой Уинстон как истый аристократ, не привыкший считать деньги, тратил их не задумываясь, да и долги, которые, в свою очередь, делала его матушка, кого угодно могли свести с ума. Год от года положение ухудшалось, по меньшей мере до того момента, пока репортажи солдата-журналиста Черчилля не начали приносить ему солидный доход. Тем не менее привычка делать необдуманные расходы сохранилась у Уинстона на всю жизнь. Так, в письме к леди Рандольф, подсчитав, во сколько обошлись семейному бюджету их с маменькой капризы (бальное платье стоимостью в двести фунтов — это составляло жалованье обыкновенного рабочего за три года, — и лошадь стоимостью в сто фунтов), Уинстон легкомысленно восклицает: «Все дело в том, что мы страшно бедны!»[35]

Лейтенант гусарского полка на службе в Индии.

Когда год спустя наш кавалерист узнал, что его полк будет отправлен в Индию, он не на шутку опечалился, ведь в этой стране он был бы обречен на тихую гарнизонную жизнь, и прощайте мечты о подвигах. Действительно, в октябре 1896 года 4-й гусарский полк расквартировали в Бангалоре, на юге полуострова. Это была холмистая местность с мягким климатом. Офицеров устроили с комфортом, и неприятности, связанные с бытом, их не обременяли. Младший лейтенант Черчилль занимал просторный дом, стоявший посреди великолепного сада, в котором росло не менее семидесяти видов роз. В распоряжении Уинстона было даже несколько слуг. По утрам он выполнял необходимые упражнения, а после полудня обыкновенно играл в поло. Черчилль страстно увлекался этой игрой, которая позволяла ему поддерживать хорошую физическую форму, одновременно служила своего рода развлечением и средством общения: случалось, британские офицеры играли против индийских князей. Черчилль говорил об игре в поло: «Это все равно что стегать хлыстом кобру». В юности он проводил за этой игрой часы напролет и даже в зрелые годы продолжал играть. Последний раз Черчилль взял в руки клюшку в 1926 году, случилось это на Мальте, ему тогда шел пятьдесят второй год.

Но несмотря на это развлечение, Уинстон скучал. Его тяготило однообразие гарнизонной жизни, к тому же индийская культура вызывала у него отвращение. Мечты уносили Уинстона далеко от полуострова. Часы вынужденного безделья он посвящал чтению и самообразованию, что до тех пор было ему несвойственно. Это стало для Уинстона настоящим открытием. Его любимыми авторами были признанные классики исторического жанра, на одном дыхании он прочел Гиббона и Маколея. Увлекался Уинстон и политическими, философскими трактатами и от случая к случаю заглядывал в литературную теорию и критику. Постепенно Уинстон значительно пополнил запас знаний и затем не раз удивлял собеседников своей осведомленностью. Однако его знания были очень разрозненными. Он мог прочесть наизусть отрывки из знаменитых произведений, прекрасно знал историю, и тем не менее пробелы в его образовании были порой шокирующими. Так, Вайолет Асквит была поражена тем, что министр Великобритании мог спутать поэта Уильяма Блэйка с адмиралом, а врач Черчилля с удивлением узнал, что «Гамлета» его знаменитый пациент прочел лишь в восьмидесятилетнем возрасте![36]

Еще в Альдершоте Уинстон, спасаясь от монотонных будней гарнизона, затеял весьма рискованную авантюру. Он выпросил длительный отпуск и отправился на Кубу сражаться с повстанцами, взбунтовавшимися против испанского владычества. Бои продолжались всего несколько недель, и все-таки за это время Уинстон успел принять боевое крещение. Уехав из Индии в октябре 1895 года, он отправился сначала в Нью-Йорк, где познакомился с американским образом жизни. На Кубу Черчилль прибыл в конце ноября, а в декабре в рядах испанской армии принял участие в операции по подавлению восстания, получившей название «Сражение Ла Реформа». Уинстон показал себя храбрецом. Он сражался в первых рядах рядом с испанским генералом, командующим экспедицией. На счастье Уинстона, повстанцы были вооружены далеко не по последнему слову науки и техники. За свое мужество юный честолюбец получил испанский орден Красного Креста и был на седьмом небе от счастья.

Тогда-то Уинстон и сделал первые шаги в журналистике, отправив рассказ о своих кубинских приключениях в «Дейли Грэфик». Так он затем и поступал на протяжении многих лет и пользовался успехом как военный корреспондент. Для Черчилля, ставшего солдатом-репортером (первую печатную машинку ему подарили в 1893 году, Уинстону тогда было девятнадцать лет), это была двойная удача. Во-первых, Уинстон, привыкший сорить деньгами, но в последнее время столкнувшийся с денежными затруднениями, вдруг нашел надежный источник дохода, приносивший ему солидную прибыль, тем более что гонорары увеличивались по мере того, как росла популярность автора заметок. С другой стороны, для юноши честолюбивого и талантливого это была великолепная возможность прославиться. Словом, выгодный союз пера и шпаги, денег и славы. В своих рассказах о фантастических приключениях на далеком острове Уинстон давал волю воображению, кроме того, его заметки были проникнуты искренним патриотизмом. Благодаря этому удачному сочетанию, а также своему непомерному честолюбию и способностям к журналистике, ну и, конечно же, благоприятному стечению обстоятельств популярность Уинстона у соотечественников превзошла его собственные ожидания. Юного патриция с великолепной родословной возвели в ранг национального героя.

Лето 1897 года Уинстон, получив дополнительный отпуск, провел в Лондоне. Ему посчастливилось присутствовать на грандиозных торжествах по случаю бриллиантового юбилея королевы Виктории. В Лондоне Уинстон узнал о волнениях, вспыхнувших на северо-западной границе Индии, в высокогорном районе, разделявшем владения Британской, Российской и Китайской империй. Если бы не этот бунт, Уинстон бы и дальше прозябал в Бангалоре, захолустном гарнизонном городишке, который он сравнивал с «третьесортным курортом» и где он вел затворническую жизнь вдали от родины и. близких, обреченный на «жалкое бессмысленное существование, лишенное всякого интереса»[37]. И вдруг неожиданно ему представилась возможность порвать с рутиной, взглянуть в лицо опасности, приняв участие в увлекательной экспедиции в стратегически важном районе земного шара и, кто знает, может быть даже совершить подвиг?! Уинстон посылал телеграмму за телеграммой военному руководству, умоляя зачислить его в экспедиционный корпус, которому было поручено провести операцию. Перед Малаканд Филд Форс — так назывался этот корпус — стояла задача захватить долины Малаканд. Это был труднодоступный район на границе Индии и Афганистана, к северу от Пешавара. Рядом пролегало знаменитое Хайберское ущелье. Нужно было усмирить взбунтовавшиеся местные племена, главным образом мохмандов, провозгласивших священную войну. Черчилля зачислили в экспедиционный корпус в качестве военного корреспондента, а вовсе не офицером, как он просил. И ему ничего не оставалось, как снова взяться за перо и заключить договор с «Дейли Телеграф», которая и публиковала его заметки с красочным описанием восточных пейзажей и динамичным сюжетом. Однако правительственные войска несли тяжелые потери, и, в конце концов, в октябре 1897 года Уинстона зачислили младшим лейтенантом в 31-й индийский пехотный полк Пенджаба.

Военные действия продолжались несколько недель, это была своеобразная герилья. Против кочевых племен, осадивших британские посты, устраивались засады, проводились репрессивные мероприятия. Сформированные на месте карательные отряды сжигали деревни и урожай на корню, засоряли колодцы, уничтожали запасы противника. В действительности это была гнусная колониальная война, кровопролитная, с проявлениями жестокости с обеих сторон. Наверное, лейтенант Черчилль осознавал это и не мог не испытывать отвращения к подобным методам ведения военных действий. Впрочем, жестокость тактики, избранной британским командованием, возмущала его в разумных пределах. Но в отличие от своих опубликованных работ — статей и написанной на их основе книги «История Малакандской полевой армии», вышедшей в марте 1898 года, — в своих письмах Уинстон не раз вспоминал о жестокости и кровопролитности тех сражений. «Я задаю себе вопрос, — писал он бабушке, герцогине Мальборо, — имеют ли британцы хоть малейшее представление о том, какую войну мы здесь ведем (...) Забыто самое слово „пощада“. Повстанцы пытают раненых, уродуют трупы убитых солдат. Наши войска также не щадят никого, кто попадает к ним в руки, будь то раненый или невредимый. При этом, — добавлял Уинстон, — британские солдаты используют пули дум-дум» — последнее изобретение европейских инженеров (впоследствии Гаагской конвенцией 1899 года использование этих пуль было запрещено). В письме товарищу-офицеру Уинстон рассказывает, как пехотинцы сикхского полка бросили раненого противника в печь для мусора и сожгли его заживо[38].

Все то время, что Черчилль находился на северо-западной границе, он вел себя очень неосторожно. Постоянно подвергал свою жизнь опасности, всегда был в самой гуще событий, щеголял своей храбростью. На самом же деле Уинстон методично проводил в жизнь заранее разработанный план, без прикрас изложенный им в письме матери. «Быть все время на виду, блистать, обращать на себя внимание, — пишет он, — именно так должен поступать человек, чтобы стать героем в глазах публики, в этом залог успешной политической карьеры. Однажды, — продолжал Уинстон, — я проскакал на своей серой лошадке по самой линии огня, тогда как все спрятались в укрытие, может быть, это и глупо, но ставки в моей игре велики, тем более, когда у тебя есть зрители, дерзости нет предела. Ведь ясное дело, когда на тебя никто не смотрит, то и проявлять чудеса храбрости совсем ни к чему». Возвратясь в Бангалор, Черчилль, актер до мозга костей, отметил: «С удовольствием узнал, что мои безумства не остались незамеченными». И принялся описывать, как ему трижды выпадал случай погарцевать под перекрестным огнем на глазах у генерала и его офицеров и тем самым заслужить похвалу своему геройству. Если, в конце концов, Уинстону и не удалось получить медаль, на которую он так надеялся, наш герой был горд тем, что ему, по крайней мере, объявили благодарность в приказе[39].

Отдаленный звук медных труб славы постепенно нарастал. Честно говоря, тщательно продуманная стратегия, которой придерживался Уинстон, была проста: в какой бы точке земного шара ни шли военные действия, где бы ни разгорался вооруженный конфликт, спешить туда и принимать активное участие в происходящем с единственной целью обратить на себя внимание, заставить говорить о себе, постараться прославиться с оружием в руках; на худой конец, участвовать в событиях в качестве военного корреспондента. Чем дальше от центра империи разыгрывалась драма, тем больше она волновала воображение островитян. К тому же Черчиллю представилась возможность проявить свой недюжинный литературный талант. Помимо того, что появившиеся в газетах военные репортажи Уинстона принесли ему успех, он понял, что на основе этих заметок можно написать настоящие книги, способные привлечь внимание широкой публики. Так, его первая большая работа «История Малакандской полевой армии», написанная за семь недель, была благосклонно принята критикой и девять тысяч экземпляров книги разошлись в течение года. Удача улыбнулась дерзкому юноше. Он с удовольствием обнаружил, что деньги и слава могут так удачно сочетаться. Это был единственный урок, который Черчилль запомнил на всю жизнь. И снова он открыл матери свое сердце: «В наше время нужно уметь подать себя, борясь за место под солнцем с лучшими представителями рода человеческого»[40]. Что это — цинизм или простодушие?

Вот почему, подумав было отправиться в поисках славы в Грецию или снова в Индию, Уинстон остановил свой выбор на долине Нила. Сказались его любовь к Востоку и увлечение историей. Начиная с 1896 года англо-египетская экспедиция вела активные военные действия в долине Нила, медленно продвигаясь на юг. Перед экспедицией, которой командовал генерал Китченер, стояла цель вновь завоевать Судан. Жители этого государства, порабощенного и нещадно эксплуатируемого Египтом на протяжении большей половины XIX века, подняли восстание в 1883 году, откликнувшись на призыв духовного вождя Махди, что значит «вождь», «посланник Бога». Им удалось изгнать египтян и разбить британские войска, подоспевшие на помощь. Командующий английской армией генерал Гордон был убит в Хартуме. А «посланник Бога» основал огромную империю, простиравшуюся от Нубии до границ Уганды и от Красного моря до Чадской пустыни. После смерти вождя его преемник, калиф Абдалла, продолжал царствовать, опираясь на могучую армию «дервишей», как англичане называли этих грозных воинов. Для британцев ставка была слишком высока. Ведь они стремились не только разрушить империю дервишей и восстановить господство Лондона в Судане, но и опередить французов в низовьях Нила, стратегически важном районе, для контроля над африканским континентом. Тем не менее экспедиция Маршана, оставившая Конго в 1897 году, достигла Фашода на Белом Ниле раньше англичан, в июле 1898 года. Участие в этой экспедиции открывало блистательные перспективы, и Уинстон целых два года — 1897 и 1898 — только об этом и думал. Шутка ли — «вторая египетская экспедиция», которую снарядили сто лет спустя после первой?!

Уинстон неудержимо рвался к цели, чего он только не предпринимал — использовал связи отца, обращался за помощью к матери. Житейская сметка, обаяние, чудесные светские манеры, влияние леди Рандольф, казалось, должны были открыть перед ее сыном любые двери. «Умоляю тебя, — слезно просил Уинстон мать, — не останавливайся ни перед чем, стучи во все двери, не принимай отказов». И Черчилль не остался перед ней в долгу. Позднее в своих мемуарах он, по обыкновению, очень образно описал ее старания: «Чтобы помочь мне, моя мать дергала за все ниточки, поворачивала все рычаги, до каких могла дотянуться, нажимала на все известные ей пружины»[41]. Но тщетно. Вдруг счастье улыбнулось Уинстону. Неожиданная встреча с премьер-министром лордом Солсбери оказалась решающей: лейтенант Черчилль был зачислен в 21-й уланский полк. Произошло это знаменательное событие в июле 1898 года. И сразу же Уинстон поспешил в Каир, чтобы в августе догнать армию Китченера в верховьях Нила накануне решающего наступления. Одновременно, по-прежнему служа двум богам — Марсу и Аполлону, Уинстон заключил договор с «Морнинг Пост», в которую посылал заметки о ходе операции.

2 сентября 1898 года произошло сражение при Омдурмане. Этот день предрешил исход кампании. На левом берегу Нила, в виду Хартума, сошлись восемь тысяч британцев и восемнадцать тысяч египтян с одной стороны и шестьдесят тысяч дервишей — с другой. Битва началась на рассвете. Дервиши, избрав тактику численного превосходства, наступали тесными рядами. Однако в распоряжении британского главнокомандующего находились восемьдесят пушек и пятьдесят пулеметов Максим, уничтоживших живой заслон противника. 21-му уланскому полку, разбуженному звуками горна в четыре часа утра, был дан приказ наступать. Рысью, затем галопом британская конница перешла в атаку и смешала ряды противника. В пылу сражения Уинстон застрелил из револьвера нескольких дервишей. «Пистолет — самая прекрасная вещь на свете»[42], — говаривал Черчилль.

Это было настоящее побоище: дервиши потеряли десять тысяч человек убитыми и двадцать пять тысяч ранеными. А у англичан и египтян было сорок восемь убитых и четыреста двадцать восемь раненых. На Китченера возложили всю ответственность за зверства, омрачившие победу союзников, и главным образом, за истребление раненых. В Хартуме была осквернена могила Махди, его останки бросили в Нил, а череп забрали как военный трофей. И хотя впоследствии военные специалисты склонялись к мнению, что атака 21-го уланского полка была тактической ошибкой, так же как наступление легкой конницы в Крыму, в народной памяти осталось лишь великое сражение, достойное пера Гомера. Черчилль всю жизнь гордился тем, что в двадцать три года ему, молодому офицеру, посчастливилось принять участие в последней в британской истории битве с участием кавалерии.

Тем временем армия Китченера продолжала продвигаться на юг вниз по Нилу. В середине сентября она достигла Фашода. В это же время в «Морнинг Пост» появились заметки Уинстона. Сам он, вернувшись в Египет, отправился оттуда в Англию, а в декабре снова уехал в свой полк в Индию. Однако в марте 1899 года Уинстон окончательно покинул субконтинент, а 3 мая подал в отставку, решив заняться политической карьерой.

Его репортажи, появившиеся в лондонских газетах, посеяли волнения среди граждан. Ведь уже в первой книге Черчилля «История Малакандской полевой армии» встречались эпизоды, в которых автор открыто критиковал действия командования. Кое-кто не без иронии предлагал озаглавить книгу «Советы младшего офицера генералам». Однако большинство отнесло эту дерзость на счет надменного характера молодого аристократа, которому не терпелось заявить о себе. И, тем не менее, на этот раз его довольно резкая критика командования Суданской кампанией нанесла ощутимый удар не только по генеральному штабу, но и по всей армии в целом. Порядочное общество было не на шутку возмущено дерзостью этого лейтенанта, позволявшего себе походя поучать старших по званию. И даже принц Уэльский, очень любивший Уинстона, был вынужден сделать ему замечание.

На основе репортажей с места событий Черчилль решил написать большое историческое полотно в тысячу страниц о Судане последней четверти века под названием «Война на реке». Книга вышла в ноябре 1899 года, сам автор находился тогда уже в Южной Африке. Критика в его книге была нацелена помимо прочих на самого главнокомандующего, чуть ли не заклятого врага Уинстона. А потому неудивительно, что генерал был представлен далеко не в выгодном свете: «Генерал Китченер никогда не заботился ни о себе самом, ни о ком бы то ни было. Он обращался с людьми, как с машинами, начиная с солдат второго класса, на приветствие которых генерал не отвечает вовсе, и заканчивая старшими офицерами, с которых он глаз не спускал. (...) Ни к раненым египетским солдатам, ни даже к раненым солдатам британской армии он не проявлял ни малейшего участия». Однако из последующих изданий книги этот эпизод, так же как и многие другие, таинственным образом исчез. Талант Черчилля заблистал уже в первом его историческом произведении, написанном убедительно и с опорой на факты. Потом были другие книги, не менее талантливые. Уже в первой своей книге Черчилль выражал сожаление о горькой участи Судана и его жителей. Как трогательна была эта скорбь колонизатора и убежденного империалиста!

Только-только благополучно закончилось египетское приключение, как атмосфера снова накалилась — теперь уже на другом конце империи. Участие в новой кампании сулило еще больше блестящих перспектив, и юный патриций, конечно же, не мог упустить такой случай. Его ненасытное честолюбие требовало славы. А с того момента, как в Южной Африке в 1886 году были обнаружены месторождения золота, постоянно росла напряженность в отношениях Великобритании и бурских республик — Оранжевой и Трансвааля. В 1899 году кризис достиг апогея. Война, казавшаяся единственным выходом, была развязана 11 ноября. Вопреки всем ожиданиям длилась она целых три года. Уинстона давно влекло к этим далеким землям, и он, заблаговременно договорившись с редактором «Морнинг Пост», предложил свои услуги в качестве военного корреспондента и подписал выгоднейший контракт. Двадцатипятилетний юноша должен был получить гонорар в тысячу фунтов за четыре месяца, газета также оплачивала все его дорожные расходы. И вот через два дня после начала военных действий Уинстон отплыл в Кейптаун на одном корабле с главнокомандующим и его штабом. По прибытии 31 октября нашего удачливого военного корреспондента назначили еще и лейтенантом в один из действующих полков британской армии — ланкастерский гусарский полк. На корабле Уинстон повстречался с другим военным корреспондентом, журналистом «Манчестер Гардиен» Джоном Аткинсом. Любопытно, как Аткинс описал своего коллегу: «До тех пор мне никогда еще не доводилось встречать такого человека. Сразу видно, что он честолюбив, к тому же эгоцентричен, однако наделен способностью сообщать свой пыл окружающим и вызывать у них симпатию»[43].

Британцы, плененные бурами. Уинстон (в пилотке справа). 1899.

Уинстон, которому не терпелось оказаться в гуще событий, едва сойдя с парохода, тотчас же отправился в Натал. Там он и попал в плен несколько дней спустя, 15 ноября. Бронепоезд, который сопровождал Уинстон, попал в засаду, устроенную отрядом буров. Его взял на мушку всадник, в котором воображению Уинстона угодно было узнать Луиса Бота, будущего генерала армии буров. Напрасно бедный Уинстон твердил, что он всего лишь военный корреспондент, — буры, видевшие, как их пленник участвовал в наступлении, заперли его в Претории, в здании школы, превращенной в тюрьму для пленных британских офицеров. Несмотря на то, что устроили Уинстона с шиком, а министры и старшие офицеры вражеской армии даже приходили к нему с визитами, он тяжело переживал свое пленение, «мучительное и унизительное». Впоследствии, уже будучи министром внутренних дел, Черчилль вспомнил об этом печальном эпизоде своей жизни, когда ему пришлось заниматься усовершенствованием пенитенциарной системы.

С момента пленения Уинстон думал лишь о побеге. И хотя весть о случившемся распространилась на удивление быстро и за его голову было назначено вознаграждение (сотня объявлений с фотографией Уинстона возвещали, что тот, кто доставит его обратно живого или мертвого в случае побега, получит двадцать пять фунтов стерлингов), Уинстону удалось в ночь на 13 декабря выйти за оборонительные сооружения лагеря. Однако, оказавшись на свободе, он остался один-одинешенек на улицах Претории, с жалкими грошами и несколькими плитками шоколада в кармане. Уинстон находился в самом сердце вражеской территории, а между тем у него не было ни карты, ни компаса. Он не знал ни слова на местном языке. До ближайшего района, контролируемого союзническими португальскими войсками, было пятьсот километров. Вскочив в товарный поезд, Уинстон уехал из города, а на следующую ночь, благодаря счастливой случайности, первый же дом, в дверь которого он постучал, оказался домом англичанина — директора угольной шахты. Хозяин отвел Уинстона в штольню, где тот скрывался в течение трех дней, коротая время за чтением «Похищенного» Стивенсона. Затем тайком Уинстон пробрался на поезд и, спрятавшись среди тюков шерсти, благополучно прибыл в Мозамбик. Добравшись до Лоренсу-Маркиша 21 декабря, он тотчас же отправился к британскому консулу, затем телеграфировал в «Морнинг Пост» и отплыл в Дурбан. На пристани собралась большая толпа, люди радостно приветствовали чудом спасшегося героя, размахивая английскими флагами. Оркестр играл патриотические марши. Рождество Уинстон встретил уже в штаб-квартире армии и на линии фронта. Его зачислили лейтенантом в южно-африканскую легкоконную армию.

В одночасье Черчилль стал знаменитым. Повсюду его, словно героя, встречала шумная толпа. Из Англии приходило огромное количество поздравительных телеграмм. О подвигах Черчилля рассказывали небылицы. Ведь известие о его побеге разнеслось по городам и весям еще быстрее, чем весть о его пленении. Этот побег воспринимался как своего рода компенсация за унизительные поражения, которые английские войска терпели от буров на протяжении целой недели, «черной» недели. Именно на эту злополучную неделю и пришелся побег узника. Между тем мнение самого Черчилля о бурах сильно изменилось со времени его приезда в Южную Африку. Когда кампания только началась, он свысока глядел на этот народишко, бросивший вызов великой империи. «Разве могла горстка дерзких флибустьеров угрожать Pax britannica ?» — заявил Уинстон во время очередного праздника в Бленхейме. Последовавшие события быстро изменили его мнение, и Уинстон уже склонялся к мысли о том, что война будет затяжной. Принимая участие в сражениях, Черчилль вынужден был отдать должное противнику. Буры хорошо держались в седле, метко стреляли, превосходно знали местность. Один бурский повстанец, по словам Черчилля, стоил четырех или пяти британских солдат. По обыкновению Уинстон продолжал критиковать британское командование в своих заметках, впрочем он не утруждал себя поисками слабых сторон командования, предпочитая «критику вообще». Этим Уинстон снова вызвал недовольство. Нужно сказать, что у юного честолюбца была прямо-таки мания бестактно обращаться с должностными лицами... Единственным военачальником, которого Уинстон пощадил, был генерал Ян Гамильтон. Они прониклись друг к другу симпатией еще в Индии и сохранили добрые отношения вплоть до событий в Дарданеллах.

Между тем госпожа Фортуна отвернулась от одной армии и улыбнулась другой. С начала 1900 года наступать стали английские войска, получившие значительное подкрепление. Город Ледисмит, осажденный повстанцами с самого начала кампании, был освобожден 28 февраля. В своих статьях для «Морнинг Пост» Черчилль так ярко описал вступление в город британских соединений, словно сам принимал в этом участие, на самом же деле он оказался там лишь несколько часов спустя. А всего через пару недель была снята осада Мафекинга, и полковник Баден-Пауэлл стал вторым после Уинстона героем этой войны, которая нашла живой отклик в сердцах англичан. Теперь военные действия разворачивались на территории бурских республик, и Черчилль после многочисленных приключений, во время которых ему еще не раз приходилось рисковать своей жизнью, 5 июня принял участие в триумфальном вступлении в Преторию. Там Уинстон, прежде всего, поспешил освободить соотечественников из своей бывшей тюрьмы.

Уинстон решил, что миссия военного корреспондента окончена и что глас народа в достаточной степени освятил его славу, а потому поспешил покинуть Южную Африку. Он сел на пароход в Кейптауне 4 июля, а 28 июля с корабля отправился на бал — свадьбу своей матушки, леди Рандольф, и лейтенанта Джорджа Корнуоллиса-Уэста. На этот раз с приключениями в дальних странах было покончено. Уинстон вернулся к нормальной гражданской жизни. В мае в Лондоне вышел его рассказ о южноафриканской одиссее «Из Лондона через Преторию в Ледисмит». Четырнадцать экземпляров книги, в которой автор использовал большую часть статей, напечатанных в «Морнинг Пост», были распроданы в несколько месяцев. Второй сборник репортажей о продолжении войны с бурами под названием «Марш Яна Гамильтона» вышел в октябре.

Однако другое сочинение Черчилля, скорее неожиданное, уже вызвало интерес читателей: в феврале 1900 года появился его первый и единственный роман «Саврола». Судя по всему, Уинстон повторял путь Дизраэли, начинавшего с блистательной литературной карьеры, а затем уже ставшего ключевой фигурой в политике. В 1897 году в Бангалоре двадцатидвухлетний Черчилль взялся за написание этой книги в триста пятьдесят страниц и закончил ее год спустя. Вначале произведение публиковалось как роман с продолжением в «Макмилланс Мэгэзин» (1899). Впоследствии автор тщетно пытался предать забвению свое детище, книга переиздавалась несколько раз, сначала в серии «Шестипенсовая новелла» в 1908 и 1915 годах, затем в серии «Карманная книга» в 1957 году. Интерес к этой книге, незрелой, местами даже слабой — несмотря на динамичность сюжета, характеры персонажей получились довольно искусственными, — по большей части объяснялся тем, что в книге отразился душевный склад самого автора, ведь в этой политической мелодраме тесно переплелись авантюра и честолюбие, жизнь и смерть, власть и любовь, образовав острую смесь мечтаний и действия.

События романа разворачиваются в вымышленной стране, не то на средиземноморском побережье, не то в африканской республике Лорании. В этой стране единолично правит жестокий тиран, против которого восстает главный герой книги Саврола, воплощение самого Уинстона, — убежденный демократ и сторонник реформ. В Савролу страстно влюбляется жена диктатора Лусила. Если история любви, довольно бледная, и отдает опереточным романом, то политическая линия выписана старательно и даже тонко — это драма власти, переходящей из рук в руки. Взбунтовавшийся народ свергает тирана, он погибает на ступенях собственного дворца. Однако победа права и свободы, провозглашенная Савролой, омрачена происками тайного анархистского общества, члены которого являются сторонниками насилия. Герой вынужден уехать вместе со своей возлюбленной Лусилой.

Кто-то был склонен увидеть в романе своеобразное преломление эдипова комплекса автора. Сторонники этой версии считали, что в центре событий, разворачивающихся в целомудренную викторианскую эпоху, — убийство властного отца и завоевание матери, «прекраснейшей женщины Европы». Но, наверное, следует обратить внимание прежде всего на способные многое прояснить черты характера главного героя, который является воплощением юного Черчилля, а также на его размышления о политическом процессе, о борьбе за власть, о смысле жизни. «А стоила ли такая жизнь труда жить?» — задается Саврола вопросом в начале книги. «Борьба, страдание, непрерывное движение: столько из того, что делает жизнь сладостной, принесено в жертву, и все ради чего? Ради народного блага! Вот оно, Саврола не мог обмануть самого себя: не о народном благе он заботился. Его побуждало к действию честолюбие и только честолюбие. У Савролы не было сил ему противостоять». Ведь он был создан не для безмятежного наслаждения жизнью. «Пыл, дерзость, стремление к вершине — вот фундамент его духа. Он мог жить только так, как жил. Он не мог остановиться на полпути»[44]. Удивительно, с какой точностью и прозорливостью двадцатипятилетний молодой человек описал свой дальнейший путь!