Министерство финансов

В британской политической иерархии пост министра финансов был наиболее значимым. По своей значимости он уступал разве что посту премьер-министра. При случае министр финансов мог даже наследовать премьер-министру. Таким образом, Черчилль вышел на новый виток своей политической карьеры. Он вернулся в лоно своей законной семьи, присягнув в верности «исконно правительственной партии». В период с 1918 по 1939 год консерваторы находились у власти в течение восемнадцати лет. Итак, Черчилль снова пошел в гору. Тогда в Вестминстере стали задаваться вопросом: как высоко он поднимется?

Пока же новоиспеченный министр финансов посвятил всего себя, всю свою недюжинную энергию исполнению своих обязанностей. Мало кто верил в то, что Черчилль окажется таким способным казначеем. Впрочем, только-только вернувшись в лоно тори, он осознал, что теперь не время заниматься дерзким прожектерством. Больше того, несмотря на то, что министерство финансов отделяла от других министерств довольно прозрачная граница, Черчилль, вопреки своим прежним привычкам, поостерегся вторгаться во владения коллег и посягать на их обязанности.

Его честолюбивая цель состояла, прежде всего, в том, чтобы сделать из министерства финансов не только орудие грандиозной макроэкономической политики, способной вернуть стране былое величие и процветание, но и инструмент открытой, смелой социальной политики, политики реформ и прогресса. И он пытался снизить налог на прибыль, тяжким бременем довлевший над работящим производителем — средним классом, за счет усложнения прав наследования. Иначе говоря, Черчилль проводил политику, стимулировавшую трудовые доходы в ущерб доходам с недвижимости и денежного капитала. Кроме того, он прилагал все усилия, чтобы добиться увеличения размеров социального страхования. Таким образом, Черчилль продолжил благое дело, начатое им еще в 1908—1910 годах и направленное на улучшение положения простых британцев.

В правительстве потенциальными соперниками, или даже противниками, Уинстона были премьер-министр Стэнли Болдуин и министр здравоохранения Невилл Чемберлен, проголосовавший против кандидатуры Черчилля при формировании кабинета. Однако покуда между ними и министром финансов царили мир и согласие. Правда, Болдуин, доминировавший на политической арене с 1922 по 1937 год, был человеком новым и не держал зла на Черчилля, чего нельзя было сказать о других лидерах консервативной партии, хорошо помнивших и о его радикализме, особенно ярко проявлявшемся до 1914 года, и об ирландском деле.

Черчилль и Болдуин когда-то учились в одном колледже — Хэрроу Скул. К тому же оба они были приверженцами прогрессивного торизма, а также убежденными сторонниками политического курса, равноудаленного от любых крайностей. Тем не менее, трудно было представить себе более разящий контраст, чем тот, который являли собой эти два человека, два лидера, воплощавших два совершенно разных политических стиля. Черчилль был патрицием, принадлежавшим к одной из знатнейших британских фамилий, открытым, ярким человеком, который не лез за словом в карман, неутомимым путешественником. Он любил коньяк и сигары, обладал широким кругозором, у него было множество самых разных интересов и увлечений, не говоря уже о страсти к политике, которая буквально снедала его и приводила в движение весь черчиллевский механизм. Болдуин же был выходцем из промышленной буржуазии, его семья владела металлургическим заводом в Ворчестершире. Однако он предпочел разыгрывать джентльмена-фермера, типичного среднестатистического англичанина, обладающего большим запасом здравого смысла и склонного к компромиссу. Этот джентльмен любил деревенскую тишину, носил спортивный костюм и не расставался со своей трубкой. Болдуин стремился закрепить за собой образ прирожденного миротворца, несмотря на то, что ему порой приходилось быть не менее суровым и жестким, чем сам Черчилль. Словом, с одной стороны перед нами человек с чувством меры, но средней одаренности, с другой — человек, у которого чувство меры отсутствовало совершенно, но он был гением.

Что же до Невилла Чемберлена — восходящей звезды партии консерваторов, то его ежедневное сотрудничество с министром финансов с самого начала носило дружеский характер. Обоих партнеров отличал реалистичный подход к делу, забота об эффективности принимаемых ими мер, и их тандем, в котором преобладал дух взаимодействия, был безупречен. Проработав таким образом несколько месяцев, министр здравоохранения (Чемберлен сам был министром финансов в правительстве Болдуина в 1923 году) выразил премьер-министру свое удовлетворение поведением Черчилля, а также его работой в министерстве финансов: «Там он на своем месте, не плетет интриг и не пытается навязывать свою волю»[157].

В действительности в 1924—1925 годах экономика Британии внушала большие опасения главному казначею Королевства. После Первой мировой войны основы промышленного и торгового господства Соединенного Королевства были основательно расшатаны тремя новыми факторами, грозившими обернуться в будущем серьезными осложнениями. Во-первых, традиционные отрасли британской промышленности переживали кризис. Речь идет об основных видах производства, на которых некогда покоилось величие Англии, главным образом о трех «гигантах викторианской эпохи» — угольной, текстильной и кораблестроительной отраслях промышленности. Во-вторых, конкуренция с такими новичками, как Соединенные Штаты и Япония, увеличила на внешнем рынке дефицит торгового баланса, который больше не возмещался незримыми доходами, как это было до войны. Все это усугубляло упадок старых отраслей промышленности, несмотря на мощный рывок вперед новых отраслей, таких, как химическая, автомобилестроительная и авиационная отрасли. Наконец, в-третьих, с каждым днем росла опасность того, что Соединенные Штаты свергнут-таки с престола лондонский Сити и займут его место, став новыми мировыми банкирами.

Само собой разумеется, этот кризис отразился и на социальной сфере. Структурная безработица стала постепенно превращаться в характерную особенность жизни островитян, так же как и неизменные спутники ее — нищета, страдания и стихийный протест. В 1922 году в Лондоне разгневанные безработные сорвали церемонию празднования годовщины подписания перемирия. Они несли венок, на ленте которого было написано: «От оставшихся в живых жертв безработицы тем, кто напрасно пролил свою кровь».

Итак, согласно действующей политической концепции, а именно либеральной ортодоксии, свободный товарооборот на рынке должен был выровнять спрос и предложение. Но вот беда — все попытки официальных властей повлиять на уровень спроса оканчивались плачевно. А потому следовало резко сократить общественные расходы, значительно урезав государственный бюджет и избрав курс на дефляцию. Такова была политическая линия, которой придерживалось правительство консерваторов и которую Черчилль решительно проводил в жизнь.

В то же время экономисты либерального толка утверждали, что целесообразнее было бы как можно скорее вернуться к сильной и надежной национальной валюте, столь привлекательной для заемщиков, восстановить золотое обеспечение фунта, упраздненное в 1919 году, а также равенство доллара и фунта по курсу 1914 года. Таким образом, английский фунт стерлингов смог бы вновь выполнять посреднические функции между валютами других стран и золотом, а лондонский Сити — отвоевать и закрепить свою гегемонию. Тогда банкиры-заимодавцы вернули бы себе свое «орудие производства», в то время как возвращение Сити статуса мирового валютного рынка способствовало бы процветанию банковского дела, системы страховых компаний и навигации.

Вот почему вопрос о возвращении к золотому стандарту (Gold Exchange Standard ), а также к обратимости фунта доминировал на всех без исключения прениях в Уайтхолле. Перед тем как принять историческое решение, Черчилль проконсультировался не только с экспертами министерства финансов, но и с самыми высокопоставленными чиновниками-экономистами, включая преподавателей экономики из английских университетов, таких, как Кейнс, например. Со стороны Английского банка и, в частности, со стороны его управляющего Монтегю Нормана, ратовавшего за золотой стандарт, давление было очень сильное. В конце концов, жребий был брошен, и 28 апреля 1925 года, впервые представляя бюджет, министр финансов в конце своей блистательной речи, сопровождавшейся обилием аргументов, объявил о возвращении к золотому стандарту и ревальвации фунта.

Министр финансов Черчилль направляется в парламент, чтобы представить проект бюджета. Слева от него — дочь Диана.

Известно, как сурово было осуждено это решение Черчилля. В течение полувека в условиях повсеместного распространения идей Кейнса в адрес главного казначея раздавались многочисленные безапелляционные выпады. Тем более что последовавшие вслед за этим историческим решением события, казалось, оправдывали безжалостную критику действий министра финансов, высказанную самим Кейнсом в памфлете «Экономические выводы мистера Черчилля». К тому же эта мера не пользовалась популярностью, поскольку далась слишком дорогой ценой гражданам Британии[158]: она способствовала повышению валютного курса, тем самым усугубив безработицу, к тому же отныне большее внимание уделялось прибыли, полученной от внешней торговли, нежели созданию рабочих мест и развитию национальной промышленности.

Тем не менее, нужно подчеркнуть, что мировой экономический кризис, разразившийся в 1929 году, уничтожил прежде всего те преимущества, на которые можно было бы рассчитывать с возвращением надежного фунта стерлингов. К тому же возврат к золоту вовсе не был причиной всех тех гибельных последствий, которые с того времени охотно перечисляли недруги Черчилля.

Парадокс заключался в том, что Уинстон первым признал свою вину. «Это была самая большая оплошность в моей жизни», — сказал он своему врачу сразу после Второй мировой войны[159]. Но в чем не приходится сомневаться, так это в том, что в экономике, да и в других областях Уинстон оставался либералом гладстоновского толка, как он сам признался несколько лет спустя: «Я был последним ортодоксальным министром финансов викторианской эпохи»[160]. И действительно, это объясняет, почему в 1925 году Черчилль сделал такой выбор — выбор, продиктованный в равной степени геополитическими и экономическими соображениями. Ведь, по словам Питера Кларка, викторианская финансовая ортодоксальность подразумевала не одну лишь справедливость и добродетель, но также была неразрывно связана с идеей национального величия[161]. В XIX веке в самом деле британское господство, распространившееся по всему земному шару, покоилось на финансовой гегемонии лондонского Сити, военно-морском флоте и империи. Одним словом, в сражение 1925 года казначей Черчилль вступил вовсе не оттого, что был педантичным доктринером, но человеком, твердо верившим в свои убеждения.

* * *

Первые последствия принятия «золотого стандарта» дали себя знать уже в 1925—1926 годах — возникли перебои с экспортом, а также обострился хронический кризис в угольной промышленности. Символично, что вот уже несколько лет противостояние труда и капитала было особенно напряженным в этой ключевой отрасли. К тому же профсоюз шахтеров (Miners' Federation), возглавляемый решительно настроенным активистом Артуром Куком, которого ненавидели хозяева и обожали рабочие, выступал в роли ударной группы рабочего движения. Тем не менее на данном этапе позиция Черчилля оставалась сдержанной. «Моя цель, — утверждал он на встрече с банкирами, — сгладить шероховатости классовых отношений и восстановить гармонию в обществе»[162]. Поэтому для начала он решил поддержать председателя следственной комиссии по делам угольной промышленности Герберта Сэмуэла в его поисках компромисса.

Однако среди хозяев шахт и консерваторов нашлось немало желающих проучить тред-юнионы и даже вовсе их уничтожить. Как следствие, началась подготовка к решающему столкновению, в котором смешались социальный страх, ожесточенная классовая борьба и врожденная законопослушность британского общества, присущая всем без исключения гражданам Англии, начиная с участников лейбористского движения. Правда, временами казалось, что вновь наступила эра «двух наций» по Дизраэли[163]. И, тем не менее, до социальной революции — этого пугала, которым без конца грозили консерваторы и прочие реакционеры, было еще далеко.

4 мая 1926 года началась всеобщая забастовка, объявленная конгрессом тред-юнионов в знак солидарности с шахтерами, прекратившими работу 1 мая. Черчилль сразу же различил два аспекта в происходящем. Политический аспект: на его взгляд, всеобщая забастовка была неприемлемым вызовом, брошенным профсоюзами законному правительству, ответственному перед народом. И в этом случае не могло быть и речи о том, чтобы пойти с дерзкими смутьянами на компромисс. Технический аспект: нельзя было не признать того факта, что в угольной отрасли существует социальный конфликт, который нужно разрешить, по возможности достигнув примирения сторон.

На тех же позициях стоял и премьер-министр, приводивший тот же аргумент, что и министр финансов. Кто управляет Англией — всенародно избранный парламент и сформированное на его базе правительство или же профсоюзы, которые не представляют никого, кроме самих себя? Не противоречит ли конституции намерение подменить власть, опирающуюся на всенародное голосование, властью тред-юнионов? Но если Болдуин осторожно касался этой темы и, что особенно важно, ловко пытался разъединить противников, отделив склонное к компромиссу умеренное большинство конгресса тред-юнионов от непреклонного меньшинства упрямцев, то воинственно настроенный Черчилль, охваченный жаждой сражения, все портил. Вопреки своим планам он добился лишь сплочения забастовщиков в единый блок да к тому же навлек на себя гнев и хулу рабочего класса. В одночасье «синдром Тонипэнди» вновь дал о себе знать, усугубленный новыми обвинениями в кровожадности. Репутация врага народа надолго закрепилась за Черчиллем.

Кое-кто даже утверждал, что внутри правительства Болдуина Черчилль вместе с двумя-тремя другими министрами организовал «военную кампанию» против профсоюза шахтеров. Однако нет никаких оснований верить этому утверждению. Напротив, как только забастовка прекратилась (конгресс тред-юнионов остановил ее 12 мая — это была настоящая безоговорочная капитуляция, одни лишь шахтеры мужественно держались целых шесть месяцев, претерпевая жесточайшие лишения), Уинстон Черчилль попытался найти для профсоюза шахтеров достойный выход из положения. Он хотел дать «чумазым» возможность возобновить работу. Однако на этот раз непреклонность хозяев шахт помешала торжеству компромисса.

Как бы то ни было, на протяжении всей недели с 4 по 12 мая 1926 года — недели, когда напряжение достигло своего апогея, военный, даже милитаристский дух Черчилля в сочетании с рецидивным желанием остаться в памяти потомков эдаким эпическим героем заставили его пожертвовать политической целесообразностью в угоду воинственному пылу и предстать в роли опасного экстремиста. Впрочем, эту роль ему приписали без достаточных на то оснований. «Мы находимся в состоянии войны, — ни с того ни с сего заявил он секретарю правительства. — Поэтому нам нужно идти до конца»[164]. Кроме того, его роль была тем более яркой, что Болдуин, желая обуздать министра финансов, назначил его главным редактором «Бритиш Газетт». Эта газета была создана за отсутствием обычной проправительственной прессы, в ней давалась официальная версия происходящих событий. Словом, это была агитационная газета, выражавшая интересы власти. Черчилль, основательно взявшийся за исполнение новых обязанностей, сразу же сделал стиль газетных статей резким и агрессивным, словно он был главнокомандующим армией, усмирявшей повстанцев.

Черчилль так увлекся, что потерял всякое политическое чутье. Например, он не извлек никакого урока из футбольного матча, состоявшегося в Плимуте. Тогда на поле вышли команды полицейских и забастовщиков. Этот матч символизировал честную игру, миролюбивую, со здоровой долей спортивного азарта, в которую народ играл, невзирая на острейший кризис. В довершение рассказа о вторжении министра финансов в мир массовой информации стоит добавить, что он к тому же умудрился вступить в конфликт с Би-би-си. Ведь одержимый своими бестолковыми порывами, Черчилль захотел сделать из корпорации орган правительственной пропаганды, тогда как генеральный директор Джон Рейт был твердо намерен сохранить независимость.

Словом, всеобщая забастовка 1926 года вовсе не способствовала укреплению авторитета Черчилля, а лишь упрочила закрепившуюся за ним в политических кругах репутацию беспокойного и взбалмошного политика. Народ же, со своей стороны, уяснил себе, что Черчилль — представитель ка питала и враг рабочего класса.

* * *

Однако министр финансов по-прежнему занимал прочную позицию в правительстве и парламенте. Представленные им государственные бюджеты вплоть до 1929 года были технически грамотными и политически хорошо аргументированными, неизменно получали лестные оценки, хотя и не помогли снизить уровень безработицы. В этом отношении провал политики министра финансов был очевиден. Впрочем, в близком кругу Черчилль выражал сомнения в том, что возврат к «золотому стандарту» принесет положительные результаты. И все-таки несмотря ни на что, благодаря своему опыту, а в еще большей степени силе своей личности, Черчилль по-прежнему оставался доминирующей фигурой на британской политической арене. Эттли не без основания сравнивал его с «Эверестом среди песчаных холмов» кабинета Болдуина.

Тем не менее, черная кошка пробежала-таки между Черчиллем и другой заметной фигурой правительства Болдуина — Невиллом Чемберленом. Последний так же, как и министр финансов, мог законно претендовать на трон Болдуина, который однажды освободится. Приблизительно в 1928 году между соперниками не раз возникали трения, как политического, так и личного характера. Нужно сказать, что Черчилль и Чемберлен были антиподами друг друга. Бесцветная политика министра здравоохранения основывалась на грамотном управлении, компетенции и эффективности. Чемберлен руководил министерством, словно это было семейное дело или большой город вроде Бирмингема, управление которым требует особых технических навыков. Политика Черчилля была, напротив, честолюбивой и широкомасштабной, в ней присутствовала доля романтики, он верил, что творит историю, он исходил из великого предназначения Британии и Британской империи. Сухим терминам Чемберлена Черчилль противопоставил магию живого слова. Здравому смыслу — богатое воображение. Ограниченной нуждами сегодняшнего дня мысли — мечты о грандиозном будущем. Заурядным муниципальным представлениям — взгляд государственного и общепланетарного масштаба, взгляд человека, способного принести счастье людям.

В 1929 году, когда выборы в законодательное собрание были уже не за горами, консерваторы гордились результатами проделанной ими работы. Однако их перспективы на выборах были не такими уж радужными, ведь к тому времени проблема занятости населения вышла на первый план. С одной стороны, либералы, сплотившиеся вокруг Ллойда Джорджа и заручившиеся интеллектуальной поддержкой Мэйнарда Кейнса, перешли в наступление со своей новой программой, сулившей им победу: «Мы можем победить безработицу» (We can conquer unemployment ). С другой стороны, лейбористы пустились в предвыборную кампанию с попутным ветром. По признанию самого Черчилля, предвыборная гонка, развернувшаяся весной 1929 года, на поверку оказалась самой бесцветной из тех, что выпали на его долю. И, тем не менее, одно нововведение в этой кампании все же было: впервые на выборах кандидаты прибегли к помощи радио. Министр финансов обратился к соотечественникам по радио с краткой речью, в которой блеснул своим риторическим талантом.

Выборы состоялись 30 мая, и если сам Черчилль был переизбран в Эппинге без особого труда, то в целом консерваторы потерпели поражение. Большинство мест в парламенте досталось лейбористам, из числа которых и было сформировано правительство Рамсэем Макдональдом. Таким образом, в возрасте пятидесяти четырех лет Черчилль вновь лишился министерского портфеля и был отстранен от власти. На целых десять лет.