КАТЕГОРИИ:
АстрономияБиологияГеографияДругие языкиДругоеИнформатикаИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеханикаОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРиторикаСоциологияСпортСтроительствоТехнологияФизикаФилософияФинансыХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника
|
Пропало вдохновениеЗаболела Лара. Та самая, которая рассказывала историю про лесничего и браконьеров. Болеть одной скучно, а мама Лары занята невеселыми бракоразводными делами. Лара как-то разом посерьезнела, сделалась рассудительной. На смуглом лице — карие глазищи, утратившие привычный радостный блеск. Лара — ухоженная, в ушах золотые сережки, одета в импортное — смотрит мимо меня в стенку, навинчивает локон на палец. — А как вы думаете, вдохновение может пропасть? — Пропало? Лара наклоняет голову. — И давно? — С того момента, когда мы ехали с тетей Лидой в автобусе. Знаете тетю Лиду, из Театра Ермоловой? Мы ехали со спектакля, артисты, тетя Лида, мама и я. Звезды были на небе, и так было грустно, сразу в голове стали стихи, я боялась их забыть и сказала тете Лиде, а она записала. — А ты их помнишь? — Помню. Прочесть? — Лара встряхивает головой, откашливается, как настоящая актриса. — Ну значит, так: В синем небе синеватом Млекло светилась звезда. И около черного леса Шли мы с тобою тогда. Кроткий шажок и походка, Облик на фоне звезды, Ты говорила тогда мне: Жди меня, жди меня, жди! Мы подходили к вокзалу, Млекло светилась звезда, И на прощанье сказала: Милый, люблю я тебя! Ты уезжала с вокзала, Млекло светилась звезда, И на прощанье сказала: Милый, люблю я тебя! Мы не встречались с тобою, ТЫ не вернулась тогда, Но облик звезды запоздалой Так не ушел никогда. — Это я летом сочинила, за секунду буквально. А теперь хочется написать, и не выходит. Потому что пропало вдохновение. А как вы думаете, лучше жить с целью или без цели? Рассказываю Ларе про разные пути — путь созерцания и путь действия, преобразования. Лара слушает внимательно, отбирая что ей подходит, а что — нет. — А я могла бы созерцать, как японцы или древние китайцы? — Да. У тебя богатое воображение, ты чувствительная, чуткая. Вот увидела звезду и написала стихи. — Вы меня утешаете или правда так думаете? — Правда так думаю. Хочешь, я тебе нарисую куклу, ты вырежешь и выдумаешь разные одежды? — Видите, какая у нас перестановка! (Мы переселяемся из кухни в комнату — подбираемся к больной теме.) Хорошо, что он ушел, — говорит Лара. — Ни капельки не жалко. И не грустно. — Погрустить иногда не вредно, — говорю, — но вырезать желательно поаккуратнее. — А я аккуратно! — Вот и хорошо. Лара вырезала куклу и теперь рисует для нее платье. А я думаю о стихотворении: атрибутика из мелодрам. Лара смотрит по телевизору взрослые фильмы, слушает разговоры мамы с подругами о превратностях любви. Но чувство передано с детской неподдельностью — горькое чувство утраты и верное знание: утраченная любовь не проходит бесследно. «Облик звезды запоздалой так не ушел никогда». Высший судья — в образе звезды — всё видит. Звезда — свидетель утраченного рая. — А вы когда-нибудь писали стихи? — Лара рисует юбку кукле. — Даже целых два стихотворения. Одно — в три года, второе — в пять. — А потом вдохновение кончилось? — Нет, просто переселилось. — На лепку? Или на детей? — На всё. Знаешь, как сделать рыбные котлеты? Надо очистить рыбу от костей, от кожи и чешуи, перемолоть вместе с луком и хлебом, размоченным в молоке, прибавить взбитое яйцо, соль. — И жарить? — Да, но предварительно в фарш надо добавить ложку души. Так и во всё: в детей, в картины, в стихи, в разговоры — ложку души, и не ошибешься. — А в юбке на ваш взгляд есть ложка души? Лара демонстрирует мне куклу в красной юбке в складочку, на ремешке. — В этой — есть. — Тогда вы живете без цели, — заключает Лара, — раз вам все равно, на что тратить вдохновение. А великий скульптор, например, всю жизнь лепит такую большую скульптуру, чтобы прямо ресничка к ресничке, все точно, он хочет оставить это людям, чтобы стояло навеки и чтобы его все помнили, все, кто потом будут жить. — А если будет землетрясение и скульптура рухнет? Значит, тогда он зря жил и зря лепил на века, надежно, как ты говоришь, ресничка к ресничке. — Нет, она не рухнет. — Почему ты так уверена? Вот, например, сгорела Александрийская библиотека, и тысячи произведений великих античных поэтов погибли. Мы знаем о некоторых по уцелевшим отрывкам. А о существовании многих вообще ничего не знаем. А вдруг они-то и были самыми великими? Я не случайно озадачила Лару. Лара учится в спецшколе, среди элитарных детей, где господствует престижность. Лара рыдает из-за четверок, рвется в отличницы, в ней развиваются непомерные амбиции. Она мечтает о славе. А я ей упорно твержу: слава — дым. Ради нее не стоит уродоваться. — А зачем тогда люди пишут книги и рисуют картины, если все это может погибнуть? — Лара вырезала пиджак, и теперь кукла одета роскошно — прямой пиджак с отворотами и юбка в складку. — Потому что им нравится испытывать вдохновение. Они не могут без этого. — Тогда я буду детским врачом, а стихи буду писать когда сами получатся. И еще у меня будет много детей. — Вот это другой разговор. — Серьезный? — Лара строго смотрит прямо мне в глаза. Она не любит манеру взрослых снисходительно обращать серьезное в шутку. — Не такой уж, — признаюсь честно. — Особенно про «много детей». В наше время трудно воспитать много детей. — А характер у человека может измениться? Лара знает: мне скоро на работу, а ей не хочется, чтобы я уходила, и она удерживает меня вопросами. — Может. — Если тренировать волю? — Как ты собираешься тренировать волю? — Например, когда хочется есть — не есть, хочется пить — не пить. — Попробуй. Если выйдет что-нибудь путное — позвони, может, и я рискну. — А в какое время можно звонить? — В любое. Особенно когда не захочешь звонить — вот еще одно упражнение для тренировки воли. Лара закрывает за мной дверь. Жаль оставлять ее, да ничего не поделаешь. Теперь она будет ждать маму, прислушиваться к звукам лифта. Помню, как я ждала отца, стоя у окна в комнате общежития. Он все не шел и не шел. В каждом чудился отец, я замирала, но это был не он, и снова не он... В общежитии было полно народу, но я боялась выйти из комнаты — вдруг папа пройдет, а я его не увижу — и мечтала, чтобы кто-нибудь заглянул ко мне, сказал бы «Эй, ты, выше нос!» или что-нибудь в таком роде. Или, предел мечтаний, посидел бы со мной, поразглядывал мои любимые открытки. Но никто не приходил, и я все ждала у окна. Мне было десять лет, как сейчас Ларе. Я помню, как тревожно в лиловые сумерки смотреть с пятого этажа в заснеженный город, где столько людей, и среди их множества нет одного-единственного человека, которого ждешь...
|