Quot;Евгений Онегин" и заяц в профиль

В детском творчестве мы почти всегда имеем дело с «комменти­рованием». Вот рисунок пятилетнего Саши. На нем — два лица-овала, вверху — оранжевый, с красными точками глаз в голубом ожерелье, оранжевым носом и ртом с черными зигзагами — зубами; внизу — с красными глазами, носом и ртом восьмеркой. Что это такое? А вот что: «Знак, что надо чистить зубы».

«Человек вверху — четырнадцать раз (число слез, и, значит, не ожерелье, а голубые слезы из зареванных красных глаз) чистил зубы, все остальное — не чистил, потому зубы болят и он плачет. Человек внизу — восемь раз не чистил зубы, а остальное — чис­тил, потому он веселый. Рот восьмеркой — потому что восемь раз не чистил, а зубов черных не нарисовано — потому что ниж­ний чистил зубы чаще верхнего, и они у него не почернели».

Поняли бы вы замысел пятилетнего автора рисунка, если бы он не рассказал нам, что все это значит?

Замысловатость цифровых расчетов — свидетельство того, что ребенок осваивает азы математики, учится составлять задачи.

Снабдив графический лозунг соответствующей подписью, мы по­лучили бы оригинальный плакат на сангигиеническую тему. Любому ребенку, пришедшему в поликлинику, он был бы интереснее тех картинок, что висят у нас в детских медицинских учрежде­ниях.

Пятилетний Илюша К. нарисовал куб в виде развертки. Как он додумался до развертки? А просто — поворачивал куб раз­ными гранями и пририсовывал по грани.

Огорчился ли он, что у него не вышло похоже? Нисколько! Он убежден, что вышел в точности такой куб, как в натуре.

Истоки всевозможных «измов» — в детстве. Думаю, Брак и Пикассо ничего не выдумали — в основе лежалих детский опыт. Иначе бы возникновение кубизма как течения не было бы орга­ничным для искусства.

Как-то я составила список всевозможных течений в изобрази­тельном искусстве и отобрала детские работы, строго отвечаю­щие принципу каждого из течений. Это было убедительное зре­лище.

Дети лепят людей без ступней и ладоней. Почему? Разве они, такие наблюдательные, их не видят?

Видят — и не придают им значения. Одна мама рассказывала мне, что ее дочь упорно не рисовала пальцы на руках человека. Мама была образованной и знала, что это трактуется как отсутствие контактности. Но стоило поиграть с дочерью в волейбол, как на рисунке объявились пальцы. Что говорит, разумеется, не о нару­шенном и восстановленном контакте, а лишь о том, что девочка, подкидывая и ловя мяч, «осознала» свои руки и они тут же выяви­лись.

Мане не удалось нарисовать человека с натуры. Вышло непо­хоже. И вот как она отреагировала на неудачу: утром спросонья нарисовала серию рисунков про человека, который пришел к ху­дожнику.

«Приехал в чужую страну незнакомец. Зашел к художнику. Художник нарисовал его портрет и выдал ему. А он закричал: что ты нарисовал! Ведь у меня рот намного ниже! Что я за урод! Я не такой!

Пошел к своему знакомому домику. Попросил его: «Открой дверку!» Тот открыл — он вошел в комнату, смотрел телевизор, ходил там и пел. Он пытался изобразить нормального человека».

После того как человека нарисовали не таким, он перестал быть самим собой, допортретным. Потеряв себя по вине бездарного художника, ему осталось одно — изображать из себя нормального человека.

Вот насколько значимо для ребенка искусство! Оно одушев­лено и имеет власть над людьми!

«Изобразительные» дети любят «рассказывать» свои рисунки, но они понятны и без комментариев. Передо мной три рисунка шестилетней дочери, нарисованных друг за другом. На первом — девочка в коляске выронила мяч из рук. Для того чтобы нарисо­вать падение мяча, выдуман такой ход: один мяч — вровень с ко­ляской, другой, копия первого — у колес. От первого мяча ко второму — дугообразная стрелка, указывающая, что мяч падает сверху вниз. Она не знала, как изобразить движение мяча.

Следующий лист — две де­вочки крутят веревочку, а маль­чик подпрыгнул. Мальчик ви­сит над веревочкой, видно, что он прыгает. Изображены предметы (девочки), относительно кото­рых предмет движется.

Третий рисунок — мяч летит в воздухе. Видно, что он летит. Потому что нарисованы два мальчика в профиль с поднятыми руками: один уже бросил мяч, а второй готовится его поймать.

Можно было бы ограничиться и формальным обозначением движения. Ребенка это не устраивает. Он рисует, чтобы понять и выразить осмысленное. Третий рисунок удовлетворил дочь.

А вот анекдотическая история про связь слова с изображением.

Читаю «Евгения Онегина» с иллюстрациями Н. В. Кузьмина. На обложке Татьяна в кресле и коленопреклоненный Онегин. Ма­ня просит почитать вслух. Но стоило начать, как она прервала меня.

— Подожди! Не читай, я бумагу возьму.

Неужели она что-то уловила в тексте и это «что-то» собирает­ся нарисовать?

— Все, давай дальше.

Маня — за столом, спиной ко мне. Читаю, как Онегин собира­ется на бал. Наверное, думаю, она рисует бал. Но я ошиблась.

В кресле, в профиль, сидит заяц — Татьяна, а у ее ног Оне­гин — мышка. Был ли «Евгений Онегин» виной тому, что Маня впервые в жизни нарисовала зверей в профиль? Неужели стих (его вдохновенная строфа) толкнул мою дочь на открытие? Под первую встречу Татьяны с Онегиным она нарисовала целый выводок мышей и армию зайцев, теперь изображенных зеркально.

Благодаря «Евгению Онегину» Маня сделала скачок от фасового изображения к профильному, затем она поняла, что можно развернуть изображение на 180 градусов и показать его противо­положную сторону, затем закрепила открытие «тиражированием» За двадцать минут под чтение «Евгения Онегина» она из раба двухмерного пространства превратилась в его властелина.

Подозревал ли Н. В. Кузьмин, что иллюстрированныйим «Евге­ний Онегин» откроет новую эру в творчестве девочки Мани?