Глава вторая. О том, в чем разница между Сенекой и Сименоном, о панацее от всех бед и о том, кто был шибко грамотный

Школа

О том, в чем разница между Сенекой и Сименоном, о панацее от всех бед и о том, кто был шибко грамотный

Мое последующее во взрослой жизни увлечение видео— и кинопроизводством имело глубокие детскопсихологические корни. Мы с братом, воспитывавшись в интеллигентной семье, были ограничены в элементарных детских радостях, считающихся низкоинтеллектуальными, таких как кино и телевидение. Полное отсутствие знаний о советском и зарубежном кинематографе впоследствии помешало мне брать интервью у сверхпопулярных актеров — я их попросту не узнавала. Что же касается телевидения, то о существовании тетеньки Валентины Леонтьевой я узнала в те редкие секунды, когда маменька, замешкавшись, выключила «В гостях у сказки» не на финальных титрах, а на появлении после фильма этой самой тетеньки.

А так как у нас, как и у всех нормальных детей, сутки тоже состояли из 24 часов, то пустоту от телевизора нам заполняли книги. Причем сначала я думала, что к сожалению, а потом поняла, что к счастью, выбор литературы тоже контролировался родителями. Не то чтобы у меня вырывали Жоржа Сименона или Александра Дюма и демонстративно выкидывали в мусорку. Конечно нет. Интеллигентные родители не позволили бы себе таких вульгарных жестов. Просто за семейным столом, в мягкой издевательской форме мои примитивные литературные вкусы изощренно высмеивались всей семьей. Любимые Агата Кристи и Рекс Стаут только в моей взрослой жизни, как бы в качестве затянувшегося юношеского протеста, наконецто стали полноправными членами моей семьи. Зато в детстве я штудировала, иногда плохо понимая, о чем идет речь, Сенеку, Монтеня и Честерфильда. Боюсь, для современной необразованной молодежи фамилия последнего четко ассоциируется лишь с маркой сигарет.

И хотя литература школьной программы не возбранялась, все равно «Войну и мир» пришлось читать большей частью под одеялом с фонариком. Потому что родители были не только интеллигентами, но еще и медицинскими научными работниками, что выливалось в суровую гигиену жизни и трепетное отношение к священному Сну. И вообще, несмотря на блестящее широкое медицинское образование, папенька от всех хворей всегда рекомендует одно и то же лекарство «кальцекс», потому что он по кальцексу защищал то ли ученую степень, то ли это была какаято научная работа, во всяком случае, кальцекс до сих пор — панацея от всех бед. У маменьки универсальное лекарство еще круче. Несмотря на 17 опубликованных научных медицинских трудов, она при каждой жалобе на любое недомогание, от гриппа до головной боли, всегда рекомендует лишь одно — Сон. И до сих пор я страдаю, ввиду повышенной концентрации количества врачей в семье, от элементарной фармацевтической безграмотности — не знаю, чем отличается анальгин от аспирина. На всякий случай не ем ни того ни другого, к превеликому удовольствию маменьки, которая с научным основанием не во всем доверяет лекарствам.

Мое насильственное литературное образование дало свои плоды. По результатам выпускного сочинения наша общая на два параллельных класса учительница русского и литературы, классная во всех смыслах этого слова Тамара Семеновна, поставила лишь однуединственную «пятерку» за грамотность. Не хочу из воспитанности указывать пальцем, но кому, вы и так догадались.

Гдето посередине образовательного процесса однажды я удостоилась от этой же учительницы очень приятного комплимента в неожиданной форме. В жизни каждой школьницы всегда найдется тот злостный мальчишка, который больно дергает за косички не потому, что изверг, а потому, что влюблен. Я вспоминаю нескольких. Один, Дениска, был особенно садичен. Однажды на уроке литературы вредный мальчишка заметил, что, скучая от уже выученной школьной программы, я втихаря под партой читаю какойто детективчик. Не испытывая угрызений совести и не обремененный чувством советского товарищества, поганец поднимает руку и кляузничает. Учительница, на удивление всем, не ругается и не вырывает злосчастный детективчик, а в строгой форме назидательствует доносчику: «Елена может себе это позволить, все равно больше нее в классе никто не читает». Это был мой первый звездный час, точнее — минута.