XV. Мы подходим к самой проблеме.

Проблема в том, что Европа осталась без морали. Человек массы отбросил устаревшие заповеди не с тем, чтобы заменить их новыми, лучшими; нет, суть его жизненных правил в том, чтобы жить, не подчиняясь заповедям. Не верьте молодежи, когда она говорит о какой-то "новой морали". Сейчас во всей Европе не найдется людей "нового этоса", признающего какие-либо заповеди. Те, что говорят о "новой морали", просто хотят сделать что-нибудь безнравственное и подыскивают, как бы поудобней протащить контрабанду.

Поэтому наивно упрекать современного человека в отсутствии морального кодекса: этот упрек оставил бы его равнодушным или, может быть, даже польстил бы ему. Безнравственность стоит очень дешево, и каждый щеголяет ею.

Если оставить в стороне, как мы делали до сих пор, тех, кого можно считать пережитком прошлого, — христиан, идеалистов, старых либералов, — то среди представителей нашей эпохи не найдется ни одной группы, которая бы не присваивала себе все права и не отрицала обязанностей. Безразлично, называют ли себя люди революционерами или реакционерами; как только доходит до дела, они решительно отвергают обязанности и чувствуют себя, без всяких к тому оправданий, обладателями неограниченных прав. Чем бы они ни были воодушевлены, за какое бы дело ни взялись — результат один и тот же: под любым предлогом они отказываются подчиняться. Человек, играющий реакционера, будет утверждать, что спасение государства и нации освобождает его от всяких норм и запретов и дает ему право истреблять ближних, в особенности выдающихся личностей. Точно так же ведет себя и "революционер". Когда он распинается за трудящихся, за угнетенных, за социальную справедливость, это лишь маска, предлог, чтобы избавиться от всех обязанностей — вежливости, правдивости, уважения к старшим и высшим. Люди подчас вступают в рабочие организации лишь затем, чтобы по праву презирать духовные ценности. Мы видим, как диктатуры заигрывают с людьми массы и льстят им, попирая все, что выше среднего уровня.

Бегство от обязанностей частично объясняет смехотворное, но постыдное явление: наша эпоха защищает молодежь "как таковую". Быть может, это самое нелепое и уродливое порождение времени. Взрослые люди называют себя молодыми, так как они слышали, что у молодежи больше прав, чем обязанностей; что она может отложить выполнение обязанностей на неопределенное время, когда "созреет". Молодежь, как таковую, всегда считали свободной от обязанностей делать что-то серьезное, она всегда жила в кредит. Это неписаное право, полуироническое, полуласковое, снисходительно предоставляли ей взрослые люди. Но сейчас поразительно то, что это право она приняла всерьез, чтобы вслед за ним требовать себе и остальные права, подобающие только тем, кто что-то совершил и создал.

Дело дошло до невероятного: молодость стала предметом спекуляции, шантажа. Мы действительно живет в эпоху всеобщего шантажа, который принимает две взаимно дополняющие формы: шантаж угрозы или насилия и шантаж насмешки и глумления. Оба преследуют одну и ту же цель — чтобы посредственность, человек толпы мог чувствовать себя свободным от всякого подчинения высшему.

Поэтому не следует идеализировать нынешний кризис, изображая его как борьбу между двумя кодексами морали или между двумя цивилизациями, упадочной и нарождающейся. Человек массы просто обходится без морали, ибо всякая мораль в основе своей — чувство подчинения чему-то, сознание служения и долга. Может быть, слово "просто" здесь не уместно. Освободиться от морали не так-то просто. Того, что обозначается словом "аморальный", в действительности не существует. Кто отвергает все нормы, тот неминуемо отрицает и самую мораль, идет против нее; это уже не аморально, а антиморально, не безнравственно, а антинравственно. Это отрицательная, негативная мораль, занявшая место истинной, положительной.

Почему же поверили в аморальность жизни? Без сомнения, только потому, что вся современная культура и цивилизация приводят к этому убеждению. Европа пожинает ядовитые плоды своего духовного перерождения. Она слепо приняла культуру поверхностно блестящую, но не имеющую корней.

Эта книга — попытка набросать портрет европейского человека определенного типа, главным образом — в его отношении к той самой цивилизации, которая его породила. Необходимо это потому, что этот тип — не представитель какой-то новой цивилизации, борющейся с предшествующей; он знаменует собою голое отрицание, за которым кроется паразитизм. Человек массы живет за счет того, что он отрицает, а другие создавали и копили. Поэтому не надо смешивать его "психограмму" с главной проблемой — каковы коренные недостатки современной европейской культуры? Ибо очевидно, что в конечном счете тип человека, господствующий в наши дни, порожден именно ими.

Но эта проблема выходит за рамки нашей книги. Пришлось бы развернуть во всей полноте ту доктрину человеческого существования, которая здесь вплетена как побочный мотив, едва намечена, чуть слышна. Быть может, скоро мы будем о ней кричать.

[*] трагическим в этом процессе было то, что одновременно с переполнением центра шло обезлюдение, запустение окраин, приведшее к роковому концу Империю — прим.автора

[†] Характерны надписи на монетах императора Адриана: Счастливая Италия, Золотой век, Счастливая Эра. Tellus stabilita — прим.автора.

[‡] См. изумительные страницы Гегеля о периодах самоудовлетворенности в его "Философии истории" — прим. автора.

[§] "Дегуманизация искусства".

[**] Откроем нашего славного проф. И. М. Кулишера, авторитетнейшего специалиста по экономической истории, работавшего в конце XIX — начале XX века. У него потом все переписывали, в том числе Зомбарт, а позже французский историк Бродель, у которого все переписывают после издания его на русском. Итак, вот Кулишер: "Общее количество населения увеличилось в Европе с 95 милл. в 1600 г. до 130 милл. в 1700 г. и до 180 милл. в 1800 г; в Западной Европе оно составляло в 1800 г. 122 милл.". Кулишер И.М. История экономического быта Западной Европы, Госиздат, 1926, т. 2, с. 7. Не могу не отметить, что список литературы, посвященной оценкам численности населения, занимает у Кулишера полторы страницы, то есть обычных три, состоит из презанятнейших разделов, например, "Сочинения о населении этой эпохи вообще" или "Сочинения, касающиеся отдельных местностей", или "Данные о населении рассматриваемого периода в монографиях по истории промышленности и торговли того времени", среди которых неожиданным приветом из совсем другой области памяти мелькнет книга Поля Мантуа, Мантуа-старшего; его сын, Этьен Мантуа (Mantoux), напишет блистательный либеральный ответ кейнсовому трактату о Версальском мире, так заинтересовавшему Ленина, и, будучи лейтенантом французской армии, погибнет в одном из последних боев Второй мировой войны, в Баварии 29 апреля 1945 года. Но до войны еще далеко, далеко даже до гражданской войны в Испании. Пока — 1930 год, все еще благодушествуют, в России вот только молча, не допуская утечек информации, добивают крестъян, а так — все относительно спокойно, в Америке все нормализуется, еще не завалились германские и австрийские банки, Англия еще только через год выйдет из золотого стандарта, а мы продолжаем следить за мыслью Ортега-и-Гассета. Sorry, Gr.S.

[††] Для господства философии вовсе не нужно, чтобы философы правили, как требовал в свое время Платон; не нужно также, чтобы правители философствовали, как требовалось впоследствии. Оба требования в основе неверны. Для господства философии достаточно существовать, т.е. — чтобы философы были философами. За последние сто лет философы занимаются чем угодно, только не философией — они стали политиками, педагогами, литераторами или учеными.